Михаил Болдырев
Отбрасывая Лишь Серую Тень
повесть
Последнее, что Михаил Б. мог разглядеть, вывернув шею и коснувшись виском холодного стекла, была светлая полоска невысоких каменных строений, ярко-белых в полуденном солнце и сразу скрывшихся за поворотом. Автобус тормозил двигателем, переключение передач при начавшемся спуске вдоль покрытого соснами склона сказывалось на работе кондиционера, неравномерный ток воздуха которого Михаил постарался направить на голову, горевшую после пешего перехода от музея. Прочь из ненавидимого прокуратором города, усмехнулся Михаил своим мыслям. В первоначальных планах на осмотр достопримечательностей время было отведено значительно большее. По диспозиции, предварительно и заблаговременно согласованной с начальником, Михаил должен был спокойно трудиться в конторе до завтрашнего дня, после чего собирался завершить напряженную командировку небольшим, но насыщенным отпуском: за более чем пять остающихся со вторника до воскресенья дней Михаил рассчитывал побывать не только в Иерусалиме, но и в Галилее и на Красном Море. Возьмешь машину напрокат за счет фирмы, подсказал начальник проекта, зачтется то, что в рабочие дни будешь добираться из отеля в контору пешком. "Пешком?" - поднял брови Михаил. "Ну да - отель же рядом, а стоянка в промышленной зоне и так переполнена". Выйдя из такси, доставившего его из аэропорта, Михаил обнаружил, что отель находится на берегу моря, шумящего в теплой ночи где-то за невысокоми остролистными пальмами. Ялта, подумал Михаил, и тут же поправился, рассеяно проследовав взглядом за компанией молодых ребят и девушек преимущественно южной внешности: Грузия... или Испания. Впрочем, акцент молодого человека, разбудившего Михаила на следующее утро звонком в номер, спутать было трудно: "Майкель?" - начал тот. Михаил, тщетно пытавшийся ускорить переход в мир яви с помощью энергического растирания свободной левой рукой лба, носа и крепко сжатых век, выслушал бодрое пожелание доброго утра, имя звонившего - Рами Наари, а также то, что тот беспокоится - известно ли Михаилу, как добраться до конторы; после чего несколько ворчливо буркнул: "Надеюсь, вы встали так рано не специально для того, чтобы удостовериться, что я не потеряюсь". "Рано?" - удивился Рами, и пояснил, что большинство разработчиков старается прибывать в контору насколько возможно рано, чтобы успеть проскочить перед утренней пробкой. "Утреннее варенье", - бормотнул М. себе под нос по-русски. Собеседник с едва слышимой опаской осведомился, не ошибается ли он в отношении того, какой именно язык М. усвоил первым, и получив утвердительный ответ, жизнерадостно сообщил, что в конторе М. найдет немало коллег, с которыми сможет пообщаться на родной речи. Последующие дни, впрочем, М. был неимоверно занят: приходя на работу почти одновременно с местными инженерами, похоже, старающимися явиться в контору едва ли не с первыми лучами солнца, М. начинал день с чтения сообщений отправленных за вчерашний день отстающими на семь часов сослуживцами, после чего работал, ни на что особенно не отвлекаясь, с единственным перерывом на обед, до темноты, и завершал длинный день нудными телефонными разговорами с начальником, туговато соображавшим после ленча. Поначалу М. немного раздражала невозможность встать из-за стола и отдыхать, глядя на проносящиеся под окнами машины: вместо привычной трассы "Тернпайк" он мог наблюдать лишь стоянку какого-то супермаркета, но затем смирился и с этим. Местные коллеги беспокоили М. мало, хотя иногда он отвлекался и сам; например, как-то один из местных инженеров - соседей К. по закутку, явился на работу после пары дней отсутствия, под вечер - в военной форме и с винтовкой М-16. "Отпустили с базы всего до воскресенья, - пояснил тот, а проект и так горит". М. слегка нервировало, что тот таскал с собой винтовку и к кофейной машине, и на рабочие обсуждения, но следовало признать, что это были мелочи. М. присоединялся к группам сослуживцев, выбирающимся на обед в рестораны поблизости - в здании, в котором находилась фирма, этих ресторанов было несколько, причем на разный вкус. Выходя из заведения с индийской кухней, М. обратил внимание на большое фото, запечатлевшее хозяйку с неким по-видимому важным посетителем в костюме и галстуке. Промедлив несколько секунд, М. наконец сообразил - это был Зубин Мета. Задерживаясь в конторе допоздна, М. добирался до своего отеля медленным шагом, доставал из маленького холодильника и выпивал в несколько глотков бутылку пива, после чего в иной вечер тут же сваливался на постель, отказываясь даже от мысли о плавании в море. Впрочем, иногда все-таки спускался на пляж, заплывал под звездами подальше - лежать на пенистых волнах, наблюдая, как качаются огни отеля и соседних ресторанов - после чего шел в лифт, завернувшись в халат и поднимался в номер, где выпивал вторую бутылку. В единственный за две недели свой выходной М. решил "праздновать субботу" и провалялся в постели до часу дня, после чего, наконец поднявшись, выглянул за окно. Под всегдашним ярким солнцем жизнь шла еще активнее, чем во время недели; наконец, подтверждая, что слышанные истории о соблюдении шаббата были явными преувеличениями, под окном с нечестивым ревом пронесся автобус девяностого маршрута. М. лениво прошелся по пляжу, дошел до каких-то невообразимых построек из морской гальки и бетона - детские песчаные замки, сооруженные кем-то прямо под обрывом, у прибоя. В них явно жили. Присев на камень, М. некоторое время понаблюдал, как молодые арабские женщины купаются в сверкающих волнах, не снимая черных покрывал и плотных белых платков, после чего побрел обратно.
Знать бы, что отпуск накроется, думал сейчас М., следя, как за окном поросшие кустарником и деревцами склоны гор постепенно сменялись холмами - автобус спускался на равнину. Командировка в целом шла по плану, не считая того, что как-то М. пришлось засесть за срочный отчет о ходе сертификации к грядущей ошибке-2000. Скверные новости дали о себе знать неожиданно: в конце одной из очередных вечерних (для М.) бесед начальник как-то резко прервал себя, чтобы сообщить: по всей видимости, М. блестяще справился с ситуацией, интеграция и предстоящая сдача этапа более не могут расцениваться как находящиеся под угрозой, в силу чего М. надлежит со всей возможной расторопностью принять меры к своему возвращению, поскольку его, М., помощь теперь более всего требуется дома. Вейдонг Цао отправлен к заказчику, и справиться там без поддержки из конторы, похоже, не сможет; кроме того, по его, начальника, разумению, проект вступает в критический период, когда М. будет нужен на головной площадке фирмы в значительно большей степени, нежели в Тель-Авиве. "Насколько срочно?" - мрачно осведомился М. Ему было разъяснено, что завешив работу в пятницу, М. чудесным образом успевает домой с выходом на работу в понедельник. Напомнив начальнику о предварительно запланированном и согласованном отпуске, М. распрощался и некоторое время просидел за столом напротив темного окна, барабаня пальцами и строя гримасы. Абсолютно неотменимых дел было всего два. Посещение Иерусалима, где М. должен был быть принят своим другом Михаэлем - после нескольких лет регулярной переписки и ряда встреч, совмещенных с михаэлевыми поездками в Нью-Йорк - наконец на его, Михаэля, территории. Также необходимо было встретиться с давним знакомым, который доставил для М. из России несколько его собственных, оставленных во время отъезда, книг. Договорюсь завтра, заключил М. На следующий день М. отправился к местной секретарше. Профессиональная деноминация, по-видимому, была единственным, что роднило это создание с "административной помощницей" начальника в нью-джерсийской конторе, тихой пожилой дамой в бифокальных очках. Израильская секретарша была старшиной резерва учебной десантной роты и, судя по всему, отказывалась признавать существенной разницу между молодыми ребятами-разработчиками и своими бывшими подопечными - призывниками. М. поприкидывал, к какому способу следовало бы прибегнуть, рассчитывая на одолжение с ее стороны. Теоретическую идею о том, что можно было бы попробовать строить куры, М. оставил. Грозные сросшиеся брови и хрипловатый громкий голос исключали возможность того, что М. удалось бы настроить себя на соответствующую вкрадчивость; не стоило даже и пытаться. В конце концов, М. выложил свое дело как есть, не отводя взгляда от карих глаз десантной старшины: имелось требование начальства поменять билет на ближайший рейс, но не существовало инструкции, которая предписывала бы необходимость добираться до родных пенат любой ценой, с необычными пересадками или перелетами на каких-нибудь экзотических восточно-европейских компаниях. Короче, резюмировал М. свой рапорт, стараясь завершить по возможности более четко и молодцевато, но без излишней резвости - лучше всего было бы возвратиться домой прямым рейсом и не ранее среды. Когда, пару часов спустя, М. осторожно поинтересовался ходом своего дела и ему были вручены билеты на "Эль-Аль" отбывающий в ночь с понедельника на вторник прямиком в Ньюарк, он был готов посмотреть на девицу почти игриво: выходили трое суток отпуска. Сделав первый звонок в гостиницу для домашних питомцев и сообщив, что явится за своей собакой почти на неделю раньше срока, М. связался с Михаэлем. Тот огорчился изменению планов, после чего, полистав календарь, сообщил, что от воскресных студентов отделаться труда не составит, тогда как с понедельником не шло никак. Итак, два полных дня в Иерусалиме, затем забрать книги, заехать посмотреть еще что-нибудь, и в аэропорт. "Не бери машину, - сказал Михаэль - доберешься сюда на автобусе, а я тут встречу". Получалось - до последнего рабочего дня М. выбрался из своего пригорода в Тель-Авив всего единожды - на концерт филармонического оркестра. Доехав тогда на поезде до каких-то новых высотных зданий, стоящих у пересечения нескольких забитых машинами улиц - под мостом шумело многополосное скоростное шоссе, горячий воздух полон бензиновой гарью и гулом шин - М. добрался до концертного зала улицами с невыразительными бетонными домами и старыми раскидистыми деревьями. После концерта было по-прежнему душно. М. отказался от идеи погулять по центру города, высматривая сохранившиеся образцы Баухауза и вернулся в отель на такси. На этот раз М. в город не отправлялся, а сразу пересел с поезда на автобус- экспресс. При посадке на этот еврейский "Грейхаунд" внимание М. привлек коренастый старичок в берете, судя по всему - не местный. Словно в подтверждение этого предположения, старик занял место рядом с М. и с неодобрением показывая на молодых солдат - ребят и девушек, грузивших в автобус сумки и рассаживавшихся по местам со своим оружием - пояснил по-английски: "У военных должен быть свой транспорт". Старичок оказался интересным попутчиком. "Грэгори", - назвался он, но когда М. представился, тут же уточнил: "Григорий". Григорий был украинцем, когда-то жил на Урале, во время войны попал в плен к немцам. Лагерь оказался в британской зоне оккупации и он, справедливо полагая, что возвратившись после освобождения, имел все шансы оказаться за гулаговской проволокой, стал перемещенным лицом и в конце концов поступил рядовым в инфантерию Его Величества. Уже с нашивками, Григорий нес службу в Палестине - шли последние два года британского мандата. "Вот здесь, - показывал он на каменное строение у начинающегося после Латруна подъема в гору - был тогда пост военной полиции, в горах безобразничали бандиты; а я был молодой, спортсмен - усмехался старичок - ездил на велосипеде до самого Иерусалима." М. счел невежливым спрашивать, что заставило Григория вернуться в эти места спустя более чем полвека. Сейчас, на обратном пути, место рядом с М. оставалось незанятым, и он подумал, что, пожалуй, стоило бы и поспать: после двух рабочих недель и двух калейдоскопических дней, проведенных в Иерусалиме, он чувствовал себя порядком уставшим. Вчерашний день, воскресенье, был посвящен христианским памятникам и Михаэль провел М. по бессчетному числу мест. Днем ранее, в выходной, был осмотрен музей Катастрофы (так называли здесь геноцид времен мировой войны) и М. пришел в необычайно мрачное даже для него расположение духа. Будучи атеистом еще советской выпечки, М. не питал иллюзий в отношении нравственных начал мироздания, но сразу же направляться к святым местам не хотелось. Вместо этого посетили танковый музей и, стоя у монумента союзникам - тридцатьчетверка, "Центурион" и "Паттон" в окружении флагов антигитлеровской коалиции - М. подумалось, что дело того стоило. Сейчас автобус, направлявшийся к морю, снова миновал это место, оставив слева черно-зеленое знамя и танк на высокой эстакаде.
Вчера, выйдя из Старого города к Гефсиманскому саду, М. осматривал оливы - свидетелей пленения Христа, и часовню, сообща построенную между мировыми войнами двенадцатью католическими странами. М. долго разглядывал гербы Португалии, Литвы и других наций римской веры; затем Михаэль повел его вверх по склону - показывать знакомого францисканца. Огромное полукруглое, обращенное к Старому городу, окно мисии выходило на мечети на Храмовой горе - золотой свод над скалой пророка и темно-серую "Аль-Акса". Закатное солнце отражалось от куполов и крыш, ложась бликами на серую рясу отца Климента. Михаэль и М. застали францисканца не одного - к тому явилась воспитательница из арабской христианской школы в Яффе - совсем молодая, хрупкая девушка в скромном светлом платье, на шее - тонкий крестик; золото сверкало в лучах заходящего солнца. После окончания выяснения деталей организации какой-то поездки для воспитанников, М. был представлен присутствующим. В последовавшем разговоре выяснилось, что орден был официальным хранителем Гроба Господня на Святой земле, после чего беседа плавно перешла к наследию средневековых монашеских братств в современном мире. Оттуда М. был увезен на ужин куда-то в западную часть города, после чего разговоры в сопровождении коньяка продолжались допоздна в заваленном книгами михаэлевом кабинете. В результате, сегодня утром едва не проспали, завтрак отменился - хозяину надлежало спешить к себе в университет, а М. был спешно завезен, как и намечалось, к музею. Михаэль гнал свой "Ситроен" по тесным улицам. Ранее он дал малопонятное объяснение: "я хоть и не врач, и не архитектор, но в определенный момент сам понял, что могу ездить на такой машине", - и подмигнул. Попутно оказалось, что в отличие от японских моделей, эту марку практически не угоняли - кражи машин полностью определялись спросом на арабских территориях. Наконец, у входа в музей, Михаэль поправил очки с толстыми стеклами, криво улыбнулся и, на русский манер, протянул М. руку для прощания, затем умчался. М. был налегке - вещи были сданы в авиакомпанию накануне днем при предварительной регистрации в центре города, оставалась только легкая сумка, которую он намеревался взять с собой в качестве ручной клади. Книга также была в багаже, но по просьбе М. Михаэль напечатал для него несколько статей и прочие любопытные материалы, и сейчас М., отказавшись от мысли поспать, решил полистать эти бумаги. Автобус между тем уже въезжал в Тель-Авив, где М. предстояла пересадка.
***
Автобус прибыл без задержки - поездка заняла час и одну минуту. Выйдя на тротуар у здания автовокзала, М. сразу ощутил, как палит солнце и посмотрел вниз на горячие камни мостовой. Никогда еще у меня не было такой маленькой тени, подумал он, и нескоро будет снова. Здешняя широта - это где-то тридцать два градуса, долой двадцать три с половиной - наклон земной оси - выходит, что сейчас центр солнечного диска отстоит от зенита всего на каких-то восемь с небольшим градусов, без стоимости посуды. Размеры моего тела меньше солнечных, думалось М. дальше, поэтому область, для которой я полностью закрываю лучи солнца - это сходящийся конус, или "умбра". Как это называется по-русски? Точно - не умбра, потому что так по-русски называется какая-то краска, то ли рыжая, то ли бурая. Расходящийся конус за верхушкой этой черной тени называется соответственно "антиумбра" - для точек из этой области мое тело находится внутри солнечного круга. Для зоны, называемой "пен-умбра" я закрываю солнце лишь частично, и получающаяся тень - только серая. Достаточно парить на небольшой высоте и конус черной тени не будет касаться земли - тело будет отбрасывать лишь серую тень, пришло в голову М. Был такой старый фильм про израильскую войну за независимость, с Кирком Дугласом, назывался как раз наоборот - "Отбрасывая гигантскую тень" - там еще участвовали прочие голливудские ковбои - Юл Бриннер, Джон Уэйн, кажется даже Фрэнк Синатра, вспоминал он, проходя внутрь.
Автобусный вокзал походил скорее на небольшой аэропорт. Встав на эскалатор, М. венулся к мыслям о черной тени и солнечных затмениях. Как же это ловко подстроено, что угловые размеры Солнца и Луны почти одинаковы. Не многовато ли случайностей - хотя кому это может быть нужно? Луна то ближе к нам - и тогда кажется больше Солнца, то дальше - и тогда ее "умбра" немного не дотягивается до наблюдателя на поверхности Земли. Непонятно. Внимание М. привлек телеэкран с новостями - ведущая "Скайньюс" на фоне четырехконечной звезды сообщала, что сегодня Североатлантический альянс официально объявил об окончании военных действий. Каково - у людей все это время не прекращалась война, а некоторые вот даже и думать забыли, думал М. дальше, подразумевая себя: возился с этим несчастным постпроцессором, индексы в базе данных оптимизировал - а у них крылатые ракеты шныряли над улицами как акулы по лагуне...
Отвлекшись, М. подумал, что следовало бы позвонить в эту самую адвокатскую контору, договориться конкретнее. Адвокат Володя привез М. его собственные книги - черная папка пролежала у приятеля в квартире на Песках все десять лет, пока не подвернулась оказия. В конце восьмидесятых М. был несравненно более организован и перед отъездом специально справлялся, с вывозом каких вещей могли случиться трудности. Советские порядки тогда еще держались, и М. обнаружил, что на серию "Литературные Памятники" и дореволюционные издания могли потребовать разрешение. Связываться не было ни времени, ни сил, поэтому М. сложил все пять или шесть книг, рисковать которыми не хотелось, в старую объемистую папку "Машприборинторг", и оставил на хранение - до лучших времен. М. давно был знаком с Володей, бывшим москвичом, в прежней жизни худым и нервным стажером в каком-то управлении: тот носил очки без оправы и своей вечно задерганной внешностью более всего напоминал молодого Густава Малера. За прошедший десяток лет Володя сделался вполне удачливым адвокатом и на одной из последних фото был скорее похож на Малера не только примирившегося со своею женой, но и одержавшего верх над многочисленными недоброжелателями. В Россию он ездил регулярно, и заверил М., что лишнюю черную папку с бумагами сможет доставить без хлопот - тому останется только забрать ее из Израиля. Накануне, однако, выяснилось, что Володя чрезвычайно занят и в понедельник даже не намеревается появляться в своем оффисе. "Слушай", - сказал он так, как если бы напал на совершенно неочевидное решение, - "Просто подъезжай сюда завтра и встреться с Иланой. Я оставлю твои вещи Илане, ладно?". Насколько было известно М., Илана, младший партнер в адвокатской фирме (сам Володя был средним, возглавлял дело какой-то мощный старик-старожил), в прежние времена отзывалась на имя Лена и училась на том же факультете, что и позвавший ее Владимир - правда, несколькими годами позже. А впрочем, не пересекаться с ним - это только к лучшему: забрать папку и отправиться своей дорогой; одной неловкой беседой меньше.
Телефоны в адвокатской фирме были оборудованы новым коммутатором с автоответчиком и интерактивным меню, которым звонивший мог управлять с помощью простого нажатия кнопок. Обрадованно выбрав диалог на английском языке, М. прослушал длинный список отделов - от нотариального подразделения до архива и бухгалтерии. После перехода уровнем ниже последовал перечень: имущественные и гражданские иски, дела о наследствах, претензии по страховым обязательствам ... М. ткнул ноль, надеясь, что будет переведен, наконец, на оператора или секретаря. В настоящем меню этот выбор недоступен, был ответ. Проявляя признаки нетерпеливого раздражения - счетчик единиц, остающихся на телефонной карточке, продолжал убывать, М. добрался до справочника с именами сотрудников. Здесь, однако, английский язык закончился. Пришлось повторить звонок. Торопливо воспроизводя уже единожды сделанные нажатия, М. подумал об ином подходе и выбрал финансовый отдел. При любом телефонном разговоре крайне важно, кем тебя считает собеседник - правильно совершенные попытки выдать себя за некую важную персону могут приносить невероятные результаты. В практике М. имелся случай, когда, еще в России, много лет назад, находясь по делам в глубинке, он дозванивался до младшего брата одной своей приятельницы по ее просьбе - когда тот проходил срочную службу в какой-то военной части. Заявив нарочито бесцеремонным и жестким тоном, что звонит из округа, он представился капитаном - и назвал свою фамилию. Звучало это вполне убедительно. В детстве М. любил книжку про приключения Васи Куролесова, из которой, помимо прочего, узнал про бемское стекло и про цвет маренго. Особенно ему нравилось, как там было написано о его собственной фамилии: внушительная фамилия, словно самовар в воду упал. В сочетании с воинским званием и грубым требованием немедленно доставить к аппарату такого-то ефрейтора, фамилия М. оказала должное действие и на дежурного, который стал оправдываться, что рота убыла на работы в лесхоз и требуемый ефрейтор находится вне пределов досягаемости. Напоследок М. позорно прокололся, сказав "спасибо", и дал отбой, не дослушав возгласов собеседника Сейчас, общаясь на английском, М. не смог придумать ничего достойного и, когда в бухгалтерии сняли трубку, произнес на одном дыхании, что извиняется и желал бы говорить с Иланой Каминер. Ничего не уловив в ответ, он уже был готов швырнуть трубку, когда после нескольких щелчков он услышал сообщение автоответчика, записанное спокойным, низким женским голосом. Это номер Иланы, но я ее не застал, успел предположить М., и, так и не поняв, прозвучало ли ее имя, услышал гудок начала записи. Голосом сдавленным от усилия собраться с мыслями и составить сколько-нибудь приемлемую фразу, М. удалось по-русски промычать, по какому делу он собирается прибыть и что надеется перезвонить вторично. Сморщившись от отвращения к самому себе, М. собирался повесить трубку, когда баланс на карточке закончился и аппарат выбросил ее с резким щелчком. Действительно - сюр какой-то, мрачно подумал М., рассматривая нарисованный на ней пейзаж Дали с телефоном, и проследовал к автобусу, отправляющемуся на юг - в филистинские земли.
***
Листы, развернутые М. уже во время спуска по бетонному пандусу - за окном мелькали антенны и солнечные панели окружающих унылых домов, поднимаясь все выше по мере того, как автобус съезжал на улицу; смотреть было не на что - содержали серию биографических заметок, озаглавленную "Леопольд Аравийский". Автор, Амир Бен-Давид, собирал материалы о жизни умершего около семи лет тому назад Мохаммада Асада, одного из основателей индийского исламского государства - Пакистана, и бывшего одно время послом этой страны в Организации Объединенных Наций. Дело было в том, что будущий представитель Пакистана родился в 1900-м году под именем Леопольд в семье львовского адвоката, в Австрийской тогда Галиции. Михаэль, иерусалимский приятель М., сказал, что в их семье даже существовало предание, что родители Леопольда приходились им дальними родственниками. Тогда, в начале века, Леопольд, как правнук Черновицкого ребе, начал получать талмудическое образование, включая языки - арамейский и иврит. Он путешествовал со своими состоятельными родителями - бывал до войны в Вене и Берлине, его возили на курорты в Альпы и на Балтику. После войны, когда монархии и старому укладу настал конец, его семья перебралась в Вену. В моде были фашизм, коммунизм и футуризм, а в искусстве - дадаизм. Восемнадцатилетний Леопольд стал студентом истории искусства, бывал в разных кафе, был захвачен дискуссиями о психоанализе, которые вели Альфред Адлер и его коллеги. В театрах самыми популярными темами были инцест и отцеубийство, повсюду потребляли морфин и кокаин, и в обстановке послевоенного сексуального раскрепощения Леопольд пережил множество романов с молодыми женщинами, а к двадцати годам решил переехать в Берлин и стать журналистом. Благодаря помощи друзей в Берлине Леопольд поступил на работу в качестве личного ассисстента к кинорежиссеру Фридриху Мурнау. После года заполненного работой, связями с киноактрисами и поездками по Европе, ему предоставилась возможность взять интервью у популярной тогда в Европе дивы - Марии Закревской-Будберг, жены Максима Горького, совершавшей поездку с официальной целью сбора средств для голодающих Поволжья - и остановившейся в отеле под чужим именем. Материал был удачный, и Леопольд стал репортером.
Быстро продвинувшись, благодаря своей энергии и знанию нескольких языков, до места заместителя редактора в телеграфном агентстве новостей, двадцатидвухлетний Леопольд, завсегдатай модных берлинских кафе, получил из Иерусалима письмо от своего дяди - бывшего ученика Фрейда, а ныне руководителя клиники. Дядя жил один, спорил с сионистами и звал племенника, которго любил еще по венским годам, к себе на несколько месяцев. Известив начальство об отпуске за свой счет, Леопольд на следующее же утро выехал в Румынию, откуда на пароходе отплыл в Александрию - тогда, при англичанах, из Египта в Иерусалим можно было добраться на поезде. Поселившись в доме дядюшки недалеко от Яффских ворот старого города, Леопольд наблюдал жизнь бедуинов, арабов, и вновь прибывавших еврейских иммигрантов и посылал свои корреспонденции в европейские издания. Основная тогда в Германии газета - "Франкфуртер Цайтунг" - не только печатала его заметки, но и заключила контракт на публикацию книги. Взгляды, изложенные им с статьях, приходили в крайнее несогласие с сионистскими идеями: считая их лозунги "преобразования земли и себя самого" опасными, Леопольд ясно видел, как возрастает трение между арабами и евреями, и яростно спорил с руководством сионистов, считавших все трудности временнными. Его симпатии к "отсталым арабам" вызывали недоумение, а иногда и ярость. Даже профессор Вайцман, впоследствии ставший первым президентом Израиля, и ясно понимавший, что поддержка арабов чрезвычайно важна - и что трудности будут лишь возрастать, заявил, что решение кроется в том, чтобы стать в стране большинством; на ответные доводы Леопольда он лишь улыбнулся.
Не принимаемый всеръез почти никем, Леопольд путешествовал по Ближнему Востоку и проникался симпатией к жизни арабов, познакомился с хашемитским эмиром Иордании, изучал культуру Ислама. Когда он возвратился в Германию, удивлению редактора газеты не было предела: автору серии статей о Ближнем Востоке было всего двадцать три года. Женившись на художнице, пятнадцатью годами старшей его, он вернулся в Египет по поручению своей газеты, после чего, не оставляя изучения Корана, стал преподавателем академии в Берлине, став в возрасте двадцати шести лет самым молодым ее лектором. Затем, в середине берлинской зимы, Лео обратился в Ислам, приняв имя Мохаммад Асад (что также означает "лев"), а на следующий год уехал в Саудовскую Аравию.
В Мекке произошло несчастье: жена Асада умерла от пищевого отравления и он впал в меланхолию, из которой вышел, спустя долгое время, изучая старинные манускрипты. Асад стал работать над персидскими, арабскими и турецкими текстами, публикуя статьи и заметки в Европе и Америке. Он был приглашен ко двору вице-короля Ибн Саида и со временем стал одним из советников монарха-бедуина. Собрав великое множество книг и участвуя в переговорах с мусульманскими правителями, он объездил всю Аравию. В возрасте тридцати лет он взял в жены пятнадцатилетнюю Мониру, дочь Шамарского шейха, и через два года у него родился сын. В это время в Индии лидеры будущего Пакистана, подготавливавшие почву для создания независимого мусульманского государства, обратились к Асаду с приглашением, которое тот принял. Монира и сын последовали за ним против воли своей семьи.
Оказавшись на Индостане, Асад изучил язык индийских мусульман - урду, и присоединился к лидерам исламского движения. Началась мировая война, и британские власти поместили его, как австрийского гражданина, с семьей, в лагерь для интернированных. Большинство заключенных в лагере были евреями. Мусульманин Асад был в лагере крайне одинок, но совершал ежедневные прогулки - неизменно в компании своего десятилетнего сына. Лишь однажды он оставил мальчика дома - в день, когда получил известие о гибели родных - отца и сестры - в нацистском лагере. По окончании войны Асад стал одним из руководителей мусульманского движения в Пенджабе и в ходе кровавых столкновений, сопровождавших начавшееся разделение Индии на два государства, переехал в Пакистан в составе военного конвоя.
После провозглашения независимости Асад стал главой департамента в правительстве, затем работал в министерстве иностранных дел, укрепляя связи с мусульманскими странами - встречался с Насером, пан-арабистские идеи которого произвели на Асада крайне отрицательное впечатление; снова посещал Саудовскую Аравию и Иерусалим, затем в пятидесятые годы стал послом Пакистана в ООН. Там, в Нью-Йорке - в то время, как его семья находилась в Лондоне - он влюбился в женщину польского происхождения, которая обратилась в Ислам и приняла имя Хамида. Монира получила развод и вернулась к своей семье в Аравию. Асад лишился поста посла.
После Нью-Йорка Асад отправился в Алжир, а затем стал лектором в Каирском Университете "Аль Азхар", снискав славу блестящего ученого; писал книги и переводил Коран на английский. Девяностодвухлетний профессор Мохаммад Асад кончил свои дни на вилле в Испании, видя, как мусульманские государства сползают к кризису, нефтяные доходы не приносят решения социальных и культурных проблем, а мир Ислама отделяется от Запада преградой растущего фанатизма.
Однако, подумал М, поднимая глаза на пролетающий за окном полупустынный пейзаж с выгоревшей травой и какими-то сухими, по виду жесткими, кустарниками. Воистину всем выпадает различный жребий. Но - можно ли вообще говорить об особенном жребии, или это необычный человек ведет себя так, что проживает необычную судьбу? Где здесь воздаяние за личную исключительность, а где - влияние исключительного случая? Из недавно прочитанной книги М. вспомнилась тирада о том, что выросло целое поколение, на примере кино и телевидения усвоившее мысль о своем предназначении - стать удачливыми бизнесменами, актерами - любимцами публики, и прочими успешными людьми: каждый - чем-то особенным; и сейчас, при крушении соответствующих надежд, все поколение осознавших себя неудачников начинает душить ярость. А ведь в прежние времена людей учили тому, что все созданы одинаково, всех ожидают равные возможности - только трудись. А еще раньше идея состояла в том, что каждый должен помнить о скромности, знать свое место, и опять-таки - только трудись. Хотя, вполне возможно, что правда в том, что трудись - не трудись, а если ты не создан чем-то ислючительным, то ты им и не станешь. Что, пожалуй, и не плохо - важно не завышать ожиданий.
Выгрузившись из автобуса, М. подумал, что порядком устал и проголодался, но первым делом направился к телефону. Удивительно - дозвонившись до Иланы испытанным методом, через бухгалтерию - он сразу же застал ее на месте. Размышляя о том, каким кретином она должна его считать, прослушав сообщение, оставленное им час назад, М. договорился встретиться в кафе на улице Рогозин ровно в три - и вышел на улицу с мыслями о поисках чего-нибудь съестного.
***
Едва успев к условленному времени, М. устроился за одним из стоящих на тротуаре столиков, постаравшись выбрать место, получше укрытое от жаркого солнца разноцветными зонтами. Отказавшись от меню, принесенного молодой девочкой в длинном черном фартуке, М. потребовал крепкого кофе и большой стакан воды. Официантка говорила по-русски. Рассеянно проследив за ее удаляющейся светлой косой, М. повернулся в сторону улицы и сразу же уперся взглядом в остановившуюся в нескольких шагах высокую темноволосую женщину в светлом костюме. Она слегка наклонила голову, качнув прядями, оттенявшими чуть удлиненное, бледное лицо и решительно подошла к его столику. М. торопливо поднялся, стараясь поменьше скрежетать стульями. Илана вежливо сняла солнечые очки, улыбаясь М. темными глазами с длинными красивыми ресницами, затем заняла место напротив, сев вполоборота и закинув ногу на ногу. Старую клеенчатую папку она аккуратно положила на середину стола. Поблагодарив, М. переложил ее на свободный стул. Передышки, полученной из-за спасительной возни с папкой, хватило М. не только на то, чтобы заметить, что у Иланы тонкие щиколотки и изящные колени - притом, что тощими ее ноги назвать нельзя было никак - но также и на то, чтобы твердо решить не обращать на них особенного внимания. Несмотря на жару, Илана была в тонких чулках и дорогих туфлях из кожи. Убрав под свой стул собственные покрытые иерусалимской пылью кроссовки, М. принял у подошедшей девушки чашку и поинтересовался, будет ли Илана пить кофе. Она покачала головой и заказала "Перье". Помня об оставленном в середине дня злополучном сообщении, М. спросил, как она определила его среди остальных посетителей. "Ты тут единственный с сумкой подходящего размера, - чудь подняв черные брови, объяснила Илана - кроме того, видно, что тебе жарче, чем ты привык". Дальнейшая беседа напомнила не совсем представлявшему, о чем говорить, М. игру в теннис. Подавал он, после обмена несколькими репликами наступала короткая пауза, не оставлявшая, впрочем, особенного ощущения неловкости. Следя за повернутым к нему в три четверти белым лицом с твердо очерченным подбородком и гладким лбом, М. видел сквозь затемненные очки Иланы, как ее глаза, время от времени отвлекаясь, затем возвращаются к нему. Он задал вопрос - почему они предпочли расположиться вдали от делового центра в Тель-Авиве, с его оффисами и конторами? Она объяснила, что их старший партнер, основатель фирмы, развернул дело сорок с лишним лет назад, когда порт модернизировали и перевели сюда из Тель-Авива; до сих пор большая часть их клиентов связана с морскими перевозками, а тогда он был первым. Рядом с их кафе остановилась блестящая приземистая машина, из которой вылез субъект в яркой рубашке, нерешительно направившийся к ним. Глядя на широкие колеса и хромированный радиатор, М. мысленно задался вопросом, что это за спортивная модель. "Пассат", - словно в ответ на это подал голос подошедший. Как так, совсем непохоже на Фольксваген, подумал М. "Пассат, - повторил тот, - тут ест гдэ?" Илана, усмехнувшись, показала на соседний ресторан. М. поставил чашку и предположил, что ей нужно возвращаться в контору. "На сегодня у меня все, - ответила Илана - я иду в спортивный клуб". "В такую жару?" - не нашелся спросить о чем-нибудь другом М. "Но ведь там кондиционер, - объяснила она - кроме того, хорошо помогает окунуться в море - клуб ведь прямо на берегу". "Здорово", - искренне ответил М. "Хочешь - зайди и искупайся, - предложила Илана, - у меня есть гостевой билет, а потом завезу тебя куда ты там собираешься". "А почему бы благородному дону не воспользоваться этим невероятным великодушием?" - отозвался М., запихивая папку в свою сумку.
Стоянка оказалась поблизости - зайдя за угол, они уселись в разогретую солнцем машину. Включив кондиционер на полную мощность, Илана быстро проехала под поднявшимся шлагбаумом и вывернула на спуск к морю. Стали видны несколько стоящих на рейде судов; затем портовые краны остались справа - они проехали вдоль пляжа, отделенного рядами пальм и кипарисов, потом обогнули металлический монумент в виде тонущего парохода. "Струма" - прочел М. латинские буквы. Серо-синие волны блестели на ярком солнце.
Гостевой билет оказался карточкой цветного картона, которую вместе со своим пластиковым удостоверением Илана протянула вахтеру в темных очках. Тот щелкул по картонке щипцами на манер кондукторских, и, протянув ее обратно, кивнул М. Илана попросила у вахтера замок для шкафчика, и, передав ему, сказала: "встречаемся у динозавра, на выходе увидишь". Найдя нужный выход из раздевалки по шуму волн, М. задержался у динозавра, по которому лазили несколько детей разного возраста. Даже без туфлей, Илана была выше М. на полголовы. "Пошли", почти шепнула она и легкими широкими шагами направилась к воде по дорожке, уложенной шероховатыми плитками. Сопя носом, М. шел следом, переводя взгляд с ее лопаток, двигающихся в такт шагам под гладкой белой кожей, на мускулы, симметрично расширяющиеся ниже колен: мышцы икр не слишком высоко, но и не слишком низко. А вот это уж точно некстати, мысленно сказал он, ускоряя шаг; я приговариваю тебя к лечению водой, добавил он сам себе, заходя в прибой. К счастью, Илана не обернулась, а, пропустив волну, взмахнула руками, и ринулась вперед, быстро поплыв прочь от берега. "Здоровая... телка", - вдруг вспомнился ему давно забытый эпитет. М. набрал воздуха и пустился вдогонку.
Выйдя из воды, они устроились на белых шезлонгах, повернув их в сторону моря. "Не буду с железками сегодня возиться, - сказала Илана, - пойду лучше возьму молочный коктейль". "Сиди, - добавила она, поднимаясь с места, - что тебе принести?" "Эспрессо, если тут есть", - отозвался он, и с легким нажимом добавил: "пожалуйста". Проводил ее взглядом, затем с беспокойством прищурился на горизонт. Илана стояла у стойки, улыбаясь повернувшемуся к ней бармену. М. обратил внимание, что она не платила, а только расписалась в протянутом ей блокноте. Спасибо, сказал он, принимая чашечку и, стараясь скрыть смущение, растянул рот в улыбке, нарочно наморщив нос. Спасибо, повторил он, отпивая горячий кофе и, взяв блюдце в вытянутую левую руку, устроил себе персональное солнечное затмение. Илана пила пенистый коктейль из высокого стакана, слушая его рассуждения об угловых размерах солнечного и лунного дисков. Сжимая и разжимая пальцы, она постепенно вытянула ноги во всю длину; ее узкие белые ступни с высоким подъемом оставили в песке две параллельные борозды. Слушая рассказ М. в юмористических тонах о его попытках дозвониться до нее, она смеялась, кося на него глазом, как лошадь. Теперь М. чувствовал себя легко и непринужденно. Ветер донес со стороны порта одинокий гудок. А я схожу на берег пень пнем, подумал М. Он решил не вступать на зыбкую почву, спрашивая про ее планы. "Короче", - начал он решительно и заговорил о своем возвращении в Тель-Авив. "Когда ты улетаешь?" - спросила она. "Сегодня вечером", - сказал он, поднимаясь с места. Через девять часов буду в воздухе, подумал он.
***
Она подвезла его к автобусной остановке. Сумка М., приняв папку с книгами, несколько потяжелела. Выбираясь на тротуар, он еще раз сказал спасибо. Илана широко улыбнулась, показав ровные белые зубы. "Если попадешь в наше полушарие, - напомнил он - возьми у Володи мои координаты". Она уехала. До этого, по дороге, он спросил - далеко ли ей добираться от дома до работы? "Минут двадцать, - ответила она - у меня с недавних пор дом в Гедере". Где это было, М. не знал. Пройдя в автобус и усевшись на место, М. закрыл глаза и затих. Воистину все созданы неодинаковыми. Есть серийные модели и есть модели-люкс, рассчитанные на другую скорость, другие расстояния, другую жизнь. Собаки разных пород тоже могут смешиваться, однако есть грустные лохматые дворняги, а есть, скажем, гордые борзые или красавцы- колли. От тебя самого зависит лишь - веселый ты барбос или злой; жрешь ли ты овсянку - или сидишь у Главрыбы... Ну, доберись я до нее - и что бы я стал делать? Любовь, конечно, могла бы в корне изменить положение вещей, но ведь это вовсе не мечта, а так; слабое воспоминание о том, что когда-то во мне могла родиться мечта, подобная этой. Это даже не любовь, а жадность, желание обладать; я думаю о ней, как о вещи. Кроме того, она ведь наверняка не такая. Почему она одна? М. вспомнились интимные знакомства последних лет: не дуры, не красавицы, ничего особенного. Ездандукты какие-то, нашел он им коллективное имя и глубоко вздохнул, откидывая спинку сиденья назад и стараясь устроиться поудобнее.
М. допустил ошибку, сев слева. Солнце из-за мелькания придорожных фонарных столбов било по зажмуренным векам ритмичными яркими вспышками, и из-за непрерывного мелькания быстрых багровых пятен М. открыл глаза еще более взбудораженным и усталым. Гудел мотор, шины с гулом несли автобус через какие-то новостройки.
Снова проходя по блестящему полу автовокзала, М. нашел взглядом светящиеся на стене часы. Время пить чай, подумал он. В его планы входило подняться на одно высотное здание, выстроенное еще сорок лет назад, и осмотреться вокруг. Сверяясь по карте, он направился к выходу, когда с удивлением услышал мелодию танца Золотой Феи, и свернул на звук, зайдя в магазин электроники. За Золотой Феей последовала Серебряная, М. стоял и слушал: израильская станция классической музыки передавала "Спящую". Обычно М. не очень любил Чайковского - на его вкус тот был слишком чувственным, чересчур влажным. Многовато эротики - также как, например, и у Бетховена. Петр Ильич даже кончал дважды: сначала финал, а потом - апофеоз. "Чайковский", - пояснил М. в ответ на вопросительный взгляд седого хозяина магазина. Тот, с красным лицом гипертоника и узкими очками на самом кончике носа, что-то проворчал в ответ - М. послышалось нечто вроде "Фи-фи" - и снова зашуршал газетой. М. подумал - не задержаться ли еще на несколько минут, чтобы дождаться принцессы Флорины с Синей птицей: он любил этот короткий энергичный пассаж, предназначенный для танцовщиков, скачущих по сцене. Ладно, я хоть и не заводной, допрыгаю и так, решил М. и направился на улицу.
***
Следуя маршруту, намеченному еще со смотровой площадки, М. снова оказался на берегу моря. Зайдя в большой прохладный магазин музыкальных записей, он некоторое время побродил там, затем, не обнаружив ничего интересного, поднялся этажом выше и зашел в кафе, устроившись у окна с видом на набережную и пляж. Снова раскрыв черный "Машприборинторг", закончил просматривать книги - Двенадцать Цезарей, прадедушкин Лесков... Заодно полистал два крупноформатных блокнота фабрики "Светоч", использованные в качестве дополнительного слоя упаковки - уже давно М. терпеть не мог уничтожать старые бумаги и при сборах просто взял их из стопки подобных документов с нерешенным назначением. Блокноты содержали разрозненные отрывки всяких курсов и библиотечные выписки вперемежку с черновиками. М. полистал наброски к незаконченной статье по арифметическому кодированию - все это было бесповоротно мертво; сама статья тоже давно почила - позднее М. встретил описание своей основной идеи в книге Нельсона, изданной в начале девяностых.
По привычке, он задумчиво порисовал на салфетке геометрические фигуры, всевозможные вензеля и звезды. Несколько раз он вычертил семиконечную звезду. Существует два вида таких звезд с числом лучей, считающимся самым магическим из простых чисел. Если обозначить вершины значками небесных тел или, что то же самое, днями недели, то семиконечную звезду можно начертить одним росчерком двумя способами. Начиная от воскресенья, можно идти через одну вершину, то есть: вторник, четверг, и так далее; а можно идти и через две: среда, суббота... Вторым способом звезда получалась более колючей, и М. для себя называл ее "злой"; а первую, как бы собранную из трапеций, "доброй". В одном русском астрологическом тексте семиконечная звезда была названа семеридой. Как ни старался, М. не сумел найти детального описания отличий свойств семиконечных звезд, полученных различными способами. На его взгляд, это было чрезвычайно странным: не может быть, чтобы это было неважно. Видимо, подобные сведения относились к особенно сокровенным знаниям и публиковать их было опасно. Разыскивая как-то сведения о таких звездах, М. обнаружил, что звезда с семью лучами считалась также эмблемой Грузии. Интересно, что пропорции грузинских лучей были в точности промежуточными, то есть нарисовать их единым росчерком, проводя от вершины к вершине прямые линии, было невозможно. Середина грузинской звезды была закрыта геральдическим щитом.
Увлекшись вычерчиванием фигур, М. взял чистую салфетку и изобразил ровную окружность, затем стал наносить на нее аккуратные часовые метки. Его отъезд со Святой Земли начался, когда он, пройдя пешком от музея, успел на двенадцатичасовой автобус и отбыл из Иерусалима. Самолет его вылетал сразу после полуночи; получалось, что сейчас он находился ровно в противоположной точке циферблата: и от полудня, и от полуночи его отделяло по шесть часов. Куда направиться? Задумавшись, он стал расставлять против цифр знаки зодиака, начав, на древнеримский манер, с марта. На текущий час попадал хвостатый Лев, напротив часа отлета получался знак Водолея.
М. решил, что пройдет по набережной на юг, до Яффы. Древнюю скалу с историческими постройками можно было осмотреть и после захода солнца, торопиться было некуда. Пока можно было посидеть, дать отдых ногам, а туда - если суждено было добраться, то он, несомненно, туда попадет. Пророк Иона пытался увильнуть от дела, запланированного для него Всевышним, и вместо исполнения Божьей воли сел на корабль, идущий в Тарсус. Нет, ты отправишься в Джоппу, решил Господь и наслал на судно ураган и шторм. У Ионы хватило сознательности, чтобы признаться корабельщикам, что причина ненастья - в нем, и он незамедлительно был сброшен за борт, где его проглотило чудовище, современными комментаторами чаще всего именуемое кашалотом. В конце концов Иона действительно высадился на берег у этого древнего города, по преданию основанному самим Яфетом, сыном Ноя. М. внимательно прочел в своем путеводителе про финикийского царя Хирама, присылавшего Соломону ливанские кедры на постройку храма через здешний порт, а также массу прочих легенд и исторических сведений, после чего, расплатившись, неторопливо двинулся в сторону стоящей на скале Андромеды христианской церкви. Доберусь до темноты, подумал он, забрасывая сумку за спину.
***
М. прибыл ранним вечером. Небо на востоке было закрыто темнеющей громадой вечернего облака, освещенного склоняющимся за море солнцем. Глядя снизу на церковную колокольню кирпичного цвета и крест на фоне облака, можно было представить, что это - невероятных размеров гора с белой снеговой шапкой, достигающей до самого неба. Долго стоял М. на набережной, которая вела вокруг скалы, и смотрел на кажущуюся гору.
Потом он отправился наверх. Рядом с мощеной дорожкой, идущей наверх мимо густой зелени - за пальмами и деревцами разрослись кусты алоэ - обнаружились ворота, закрывающие укромный проход к подножию церкви. На блестящей бронзовой вывеске М. прочел: Посольская миссия Святого Папского престола в государстве Израиль. Поднимаясь дальше, М. прошел мимо таблички с названием дорожки - Virgo, затем поднялся по каменной лестнице и попал на площадь перед входом в церковь. В северном направлении хорошо видна была вся набережная с потоком машин и высотными домами; отсюда на них была наведена старинная пушка, стоящая на обочине в десятке метров от озирающегося М. Посмотрев в противоположную сторону, он увидел крашеную фигуру в треуголке. Император, в свое время приложивший руку к почти поголовному истреблению местного населения, а затем, вдобавок, отдавший приказ об оставлении неприятелю госпиталя с ранеными, был тем не менее привлечен к рекламе достопримечательности: заложив по привычке за борт мундира одну руку, в другой он держал табличку с каким-то текстом. М. отметил про себя, что энергичный император французов и в наши дни успевал всюду: Наполеон - торт, он же - сыр, он же, по совместительству, и коньяк; а тут, вдобавок, и подставка для описания.
Обойдя площадь, М. заглянул в пару галерей с сувенирами и украшениями, и некоторое время рассматривал различные драгоценные амулеты. Он взял подвеску "хамса" - симметричную ладонь с двумя большими пальцами и сверкающим глазом - кажется, один из немногих талисманов, одинаково чудодейственных и для евреев, и для мусульман, и повернулся к свету. Зелено- голубой глаз, сделанный из граненого стекла, сверкал немного зловеще. Что все же означает ладонь с двумя большими пальцами? С глазом, казалось бы, все ясно - умение видеть зло и добро, выбирать между низким и высоким - то, что на современной фене называется "суперэго". Суперэго, как способность отличать добро от зла, видимо соответствует моральной душе человека - по еврейски называемой "нэшамА". У большинства людей эта моральная душа или спит, или же, покрытая синяками и ссадинами, отсиживается на чердаке сознания, иногда закатывая деятельной части сознания, "эго", всякого рода сцены с угрызениями совести; люди идут по жизни с широко закрытыми глазами. Животный дух, по-еврейски "руах", распоряжается подсознанием и любому, слышавшему о Фрейде, известен под названием "Ид", а по-русски - "Оно". Так или иначе, сознание своего "Я", или "Эго" - это душа телесная, на иврите называемая "нЭфеш". По мере взросления человека, повторяющего в своем развитии стадии развития общества (или это общество проходит этапы возмужания личности?), матриархат сменяется патриархатом и в человеке просыпается "нэшама", третья душа, которая должна быть готова принять управление к его совершеннолетию. Должна бы, да остается с закрытыми глазами, и вешать на шею ладонь с раскрытым оком бесполезно. М. положил хамсу на место. Не желает третья душа летать - что говорить о четвертой? Если верить каббалистам, повсюду видящим буквы Писания и анализирующим мир как иерархию сфирот, эта четвертая душа называлась "Хайа", но где она обреталась и в чем была ее суть, М. не знал.
Выбравшись из ювелирной лавки в мощеный переулок, М. вернулся в мир, управляемый, похоже, более привычными символами: переулки были названы именами созвездий зодиака. Свернув с подъема Овна на узкую улицу Рыб, М. направился дальше, рассматривая кладку стен и вывески мастерских художников. Затем, сворачивая на улицу Льва, М. оторопело остановился. На пересечении узких пешеходных улиц, между угрюмых каменных домов на высоте примерно полутора метров в воздухе висело живое дерево. Небольшое деревце, кажется, апельсиновое, чуть выше роста самого М., росло из каменного сосуда овальной формы размером около полуметра. М. сразу вспомнился магриттовский "Замок в Пиренеях", виденный в музее девятью часами раньше. Там яйцеобразная скала с замком парила над серо-синими морскими волнами. Здесь дерево росло из фомой похожего на яйцо серого камня, подвешенного к темным домам на четырех тонких стальных тросах. Подойдя, М. осторожно притронулся к дереву. Слегка качнувшись, оно что-то тихо шепнуло листьями над его головой. Обойдя дерево вокрух, М. задержался на минуту. Вокруг не было ни души. Пройдя под арку и миновав переулок Близнецов, М. направился к проезжей улице, носившей имя основателя города - самого Яфета.
Неподалеку от противоположного угла, из-за крашеных железных ворот, выходили школьники с сумками и папками, разбредаясь небольшими группами в разных направлениях. Когда М. почти поравнялся с высокой каменной стеной, отгораживавшей школу от улицы, из ворот вышли две женщины в строгих темно- серых платьях: одна, пожилая и коренастая, попрощавшись, быстро направилась вниз по улице, миновав М. Вторая, очень хрупкая и стройная, повернулась к нему. Он поднял глаза от ее белого воротника, закрывавшего тонкую шею, к улыбающемуся лицу и узнал вчерашнюю посетительницу францисканской миссии в Иерусалиме. "Добрый вечер, М.", - окликнула она его по-английски, но произнеся его имя так же, как оно звучал о по-гречески или на русском, и, кажется, даже на арабском. "Добрый вечер...", - отозвался М. замявшись. "Адара", - подсказала она, видя, что он не запомнил ее имя, и улыбнулась снова, собрав морщинки в уголках глаз, живым блеском напоминавших драгоценные топазы. М. объяснил, что гуляет, заполняя последние часы перед отлетом. Они двинулись медленным шагом вверх по улице. М. осторожно спросил, торопится ли она. Адара покачала головой. М. спросил, будет ли приличным, если он навяжет себя в качестве провожатого, и предположил, что они могли бы выпить кофе.
Они свернули за угол и пошли по улице, в конце которой виднелась еще одна христианская церковь с колокольней. Черные волосы Адары были собраны назад, глаза ярко блестели. М. заметил, что на скулах и висках у нее были темные веснушки. "Заходи", - предложила она, остановившись у подъезда старого трехэтажного дома. "Я не хотел бы мешать", - начал он. "Ты предлагал выпить кофе", - пояснила она. "Я имел в виду - где-нибудь", - подумал было М., но закрыл рот, поняв, что на самом деле действительно хотел бы зайти, и, самое главное, что она не только прекрасно это увидела, но и каким-то образом сумела дать ему понять, что от нее это не укрылось. Здесь живет моя семья, показала она, поднимаясь по лестнице мимо старой двустворчатой двери. Они взошли по каменным ступеням на верхнюю площадку. За полуоткрытой дверцей был виден выход на крышу с висящим бельем, напротив был вход в современную квартиру, которую Адара открыла большим ключом, достав его из сумки. "Мой отец - строительный подрядчик, он отремонтировал это помещение на крыше, - объяснила она, - Я учусь жить одна, потому что собираюсь ехать во Францию - продолжать образование в католическом колледже". М. спросил, работает ли ее мать. "Она не работает, но зарабатывает деньги", - ответила Адара, пояснив: она прорицательница, помогает многим. "Я унаследовала ее способности", - продолжила она. М. улыбнулся в ответ и вопросительно поднял брови. Адара положила сумку на комод и повернулась к нему, сверкнув глазами. "Я - ведьма", - сказала она. "Но ведь ты - христианка", - напомнил он неуверенно. "При чем тут религия?" - удивилась она и снова улыбнулась - "я говорю о способностях". "Я понимаю", - осторожно ответил М. "Вера в Господа нашего, Христа, это - религиозное чувство, так? - продолжала Адара, - А если я иногда что-то вижу в людях, то это значит просто: вижу, и все". "Хотя я верю в талисманы, - помолчав, добавила она, - Например, вот". И, подняв с комода, Адара показала ему какой-то черный-зеленый предмет. Это была серебряная семиконечная звезда.
***
Повернув звезду к свету, М. рассматривал темно-зеленую эмаль. Середина звезды была закрыта темным щитом с остатками золотой арабской надписи на красном фоне. В промежутках между семью острыми концами звезда имела семь тройных лучей покороче. Серебро их было почти черным. Это османский орден, султан дал его моему прадеду за службу империи, сказала Адара. Он называется "Нишани Османи", и это - медаль третьей степени. Кавалеров третьей степени могло быть не более тысячи, а высшие степени давали важным сановникам, их было совсем немного. "Мой прадед был христианином, - пояснила она в ответ на вопрос М., - он был в совете Яффы. Они тогда управляли округом, помогали распоряжаться портом, железной дорогой и больницей; а к юбилею восшествия султана на престол построили башню". М. вспомнилась башня с часами, виденная у въезда в старую часть города, и он кивнул. "Эта звезда помогает мне", - сказала Адара, забирая ее у М., затем добавила: "оставайся здесь, я переоденусь и приготовлю кофе".
М. повернулся к окну, небо за которым начинало темнеть. Вздрогнув от неожиданности, он внезапно увидел, как на близко расположенном балконе соседнего дома какая-то женская фигура резко отпрянула от предмета, показавшегося М. мольбертом для живописи. М. понял, что неизвестная с длинными спутанными волосами, одетая в свободную светлую накидку, смотрит не в его сторону, и, видимо, его не замечает. Женщина сделала несколько плавных жестов руками и несколько раз почти беззвучно открыла рот. Не понимая, что происходит, М. в замешательстве следил за ней, и, вспомнив про Адару, подумал, что следовало бы спросить у нее. В ту же секунду он понял, что Адара стоит рядом с ним. Протянув очень тонкую руку, та осторожно прикрыла ставни. "Там живет старая вдова армянского священника, а это - ее дочь, шепнула Адара - говорят, что ее мать когда-то была еврейкой, но вышла сначала за араба, а потом, со вторым замужеством, перешла в монофизитскую веру. Сама художница говорить не умеет, у нее аутизм. Они раньше жили в Иерусалиме", - закончила Адара, давая понять, что тема закрыта.
Крепкий и ароматный кофе был приготовлен на арабский манер, с какими-то душистыми травами. Пить его было непривычно, но М. подумал и получил вторую чашку. Разговор между тем обратился к прочитанным вещам. Адара, успевшая переодеться в джинсы и темную кофту, показала ему арабскую книгу. "Кахлиль Гибран, - пояснила она - поэт и философ, его книгу "Пророк" перевели на многие языки. По книге нельзя научиться мудрости, как нельзя научиться, например, с помощью книги - ходить, - продолжала она, - зато можно увидеть, куда смог дойти твой учитель". Раскрыв книгу на мгновение, Адара произнесла по-английски: "время - это река, на берегу которой ты сидишь, лишь наблюдая течение". "Они в Ливане, - добавила она, подумав, - лучше понимают, как совмещать эти две вещи - быть арабом и быть христианином". Гибран умер в Америке в начале тридцатых годов, закончила она.
Они спустились на улицу и медленно пошли к морю. Оранжево-красный солнечный полукруг быстро тонул в ряби, сверкающей до самого горизонта. Чайки взлетали и снова садились на тихо плещущие волны. Сегодня действительно самый длинный день, подумал М. Они поговорили о жизни в Европе: оба могли судить о ней лишь по коротким поездкам или понаслышке. Затем М. рассказал о том, как десять лет назад уезжал из России: "Нельзя сказать, что я решил поменять свою жизнь", - пытался объяснить он, - "ведь нельзя сознательно изменить то, чего еще не видишь, и даже никогда не увидишь". Слушая, она чуть кивала головой, кусала тонкие губы, щурясь от усиливающегося ветра с моря. "Все, что может оказать влияние на твою жизнь, ты несешь с собой", - сказала она. Западная часть неба постепенно темнела, там на фоне густеющей синевы засверкала Венера. Они обошли холм Андромеды, отсюда начиналась прямая тель-авивская набережная - Яффа оставалась позади. Прямо на севере, над горизонтом, вниз головой парила царица Яффы Кассиопа, жена Кифея и мать Андромеды. Высоко, почти в самом зените, сиял Арктур; по одну сторону от него - Большая Медведица, прелюбодейка Каллисто, по другую, к югу - целомудренная Дева. В точности на груди Девы сиял лунный серп. Свет Луны едва не помешал М. найти альфу Девы - Спику, хлебный сноп. С удивлением М. увидел, что Дева держит в руке еще и Марс. Он показал созвездие Адаре, которая спросила: "Где же звезда, а где планета?" "Вот Марс, для нас - восточнее, для Девы - ниже", - сказал М., чуть склоняясь к ней и указывая пальцем на колюче сверкающие точки. Адара придвинула голову, едва коснувшись виском его щеки. Опустив руку, М. попробовал привести в порядок скачущие мысли. "Трудно сказать, важно ли положение звезд", - наконец проговорил он с улыбкой. Потом спросил уже почти всеръез - считает ли она, что на определенного человека какая-либо звезда может оказывать особенное влияние? "Всегда важнее всего звезда, стоящая над тобой в данный момент, - подумав, ответила Адара, - а еще важнее - чтобы эта звезда менялась. Поэтому - жить в доме, где все стены обращены на юг - плохая идея", - закончила она. М. спросил, не проводить ли ее обратно до дома, она покачала головой. Задержавшись еще на некоторое время, они поговорили о своих планах, затем распрощались. Адара направилась обратно в сторону редко освещенных старых построек, М. немного прошел по набережной, затем оглянулся. Адара, также обернувшись, легко помахала ему своей тонкой рукой через разделявшую их сотню шагов, затем пошла дальше, вдоль обгонявших ее автомашин - красные блики их фар еще некоторое время выхватывали ее джинсы из сгустившейся темноты.
***
Наконец М. двинулся по дорожке тяжелым усталым шагом. Поразительная встреча, подумал он. Простое совпадение, что я подошел к школе как раз в тот момент, когда ей случилось оттуда выходить. Хотя, скорее всего, вся жизнь состоит из подобных совпадений, только большей частью они не реализуются. Например: жена едет в поезде, в котором проводником служит ее муж, который давным-давно с ней расстался, уехав из России. Жизнь стала для него невыносимой, и он решает покончить жизнь самоубийством. Под грузом этого решения его сознание притупляется настолько, что, проходя по вагону, он видит ее собеседницу, пожилую даму (сама жена, поговорив со старухой, спит напротив, и остается незамеченной), но не узнает в ней давнюю знакомую. Поезд между тем идет вперед, в темноту ночи. Обручальное кольцо, надетое им на палец супруги многие годы назад, скатывается на пол. Его находит другой проводник, напарник мужа - а тот уже сходит со ступеней вагона на рельсы и шагает под налетевший поезд. Встреча не состоялась. Что управляет подобными случайностями? М. почти застыл на полушаге, вспомнив сверкание топазовых глаз Адары, сказавшей о том, как он несет с собой все, что управляет его жизнью. Ощутив себя кузнецом Вакулой, явившимся к Пацюку в поисках чорта, и получившим совет посмотреть в мешке у себя за плечами, М. неожиданно подумал: а что, если воспринять и эти слова буквально? Подойдя к скамейке с видом на ночной прибой, М. уселся, вытянув гудящие от усталости ноги, торопливо достал из сумки старую черную папку и, пристроившись к свету стоящего неподалеку фонаря, снова принялся перелистывать лежащие в ней бумаги.
Торопливо шелестя листами, он несколько раз останавливался: то старался распознать, когда и при каких обстоятелсьтвах была сделана запись, то вдруг от приступившего осознания нелепости идеи, то - внезапно вспомнив, под шум моря, о сегодняшнем купании. Отогнав видение белых рук Иланы, с силой раздвигающей волны в брызгах прибоя, отмахнувшись от воспоминания о ее темных глазах, он продолжал листать уже из упрямства, когда перед глазами мелькнула карандашная запись: "Холон, Израиль" - тут же закрытая набежавшими листами блокнота. Несмотря на то, что, по всей видимости, это было обычным результатом наложения нескольких слов, подряд схваченных быстро пробегающим взглядом, дыхание у М. участилось. С колотящимся сердцем, внимательно осматривая каждый лист, он вернулся на несколько страниц назад, но не обнаружил ничего. Оставалось удостовериться, что надпись всего лишь привидилась, а потом можно было брать такси и ехать в аэропорт - провести остающиеся два часа за бутылкой пива, благо ничего, кроме как сидеть, уже, пожалуй, и не хотелось. Взгляд М. остановился на записи, сделанной на одном из предотъездных занятий английским: сверху - одно имя: "Лева", подчеркнуто. Бывший его одногруппник, собравшийся было в Америку, но в конце концов пошедший по пути наименьшего, как ему тогда казалось, сопротивления, и перебравшийся в Израиль за пару месяцев до отъезда самого М. Из местных родственников Лева знал только свою тетку, отъехавшую еще в семидесятые - прощаясь, он дал М. ее телефон, записанный торопливыми тощими цифрами здесь же, с кратким пояснением: "тетя, Холон, Израиль".
По всей видимости, номер был неправильным, или успел устареть: в трубке не было даже гудков, а эфирный шорох не был слышен из-за шума соседней дискотеки. М. постоял немного - отступаться не хотелось. Пройдя мимо вывески с улыбающимся дельфином, он заглянул в лавку, продающую сигареты, семечки и подобные мелочи - разглядывать все это не было времени - и попробовал объясниться с хозяином в майке, с толстой золотой цепью на волосатой шее. Тот сначала не мог взять в толк , чего М. хочет от него добиться, затем ответил: нужно семь номеров. Как, не понял М. Здесь только шесть, позвони сто сорок четыре. Семь цифр, дошло до М. Просияв, он поблагодарил парня и вернулся к телефону. В справочной говорили по-английски, и М. записал новый номер.
А-ло, протянул старческий голос. "Здравствуйте?" - попробовал М. по-русски. "Здгавствуйте", - согласилась ответившая. М. пустился в путаные объяснения, когда она перебила его: "так вы - приятель Левы? Он как раз здесь, хотите он будет говорить?.." "Этическая сила, откуда ты звонишь? - поразился Лева, услыхав М., - как ты меня здесь нашел?" М. объяснил, затем добавил, что должен улетать сразу после полуночи. "Дык я уже еду - давай я тебя подхвачу, посидишь у нас полчаса, это недалеко, а потом лети себе, - шумел Лева, - встретимся, скажем, в девять, где ты там сейчас - знаешь какое -нибудь место неподалеку?" "Автобусную станцию знаю", - вздохнул М. "Отлично, старик, встречаемся там, на углу улицы Левински, идет?" - и Лева дал отбой.
***
Садясь рядом с бывшим одногруппником в его машину, М. обнаружил, что рыжая левина борода по-прежнему растрепанно топорщится, а блеск голубых глаз все так же усиливается сверканием косовато сидящей золотой оправы; волос у него, правда, чуть поубавилось, но в целом это был прежний Лева - по крайней мере внешне. Когда, после приветствий с традиционным пиханием в плечо и делаными смешками, машина наконец стронулась с места, М., заранее заскучав при мысли о предстоящих "Как поживаешь - Ничего, нормально", вдруг спросил: "Слушай, а что же это - не в честь ли Моники улица названа?" Но Лева, все-таки он был уже не тот, что десять с лишним лет назад, только сморщился, и ответил непонятно: "Нет, в честь фельдмаршала Манштейна"; после чего разговор все-таки попал на привычную резьбу: чем занимаешься, чего делаешь... Но борода и сам, похоже, понимал, насколько тягостными могут быть все эти условности, поскольку подытожил одну из частей рассказа о себе, сказав: но все это скучно. "Елы-палы, приятно услышать настоящее питерское, скученное "скуЧно", - отозвался М. - а то вокруг, и то в лучшем случае, все какие-то масковские, а у них "скушно" - будто кто-то что-то скушал".
Скоро М. сбился с ориентировки - куда они едут, но продолжал читать названия улиц, перебрасываясь с Левой типичными вопросами и стандартными ответами, пока снова не придумал поинтересоваться - что это за Соколов такой, что во всех городах его именем улицы названы? "Известное дело - сионист, - усмехнулся Лева, - только не СоколОв, а СОколов: здесь, похоже, правило такое - произносить неправильно, непонятно даже, как так получается. У меня знакомый есть, Воронов, так его, понимаешь, как нарочно здесь почему-то ВоронОв называют, хотя фамилии совершенно однотипные; только все равно наоборот выходит, как специально". "А откуда, кстати, такие фамилии?" - поинтересовался М. "Из царской армии, - ответил Лева, - вот мы и приехали".
Дома у Левы обнаружился некий его друг, зашедший по какому-то делу и задержавшийся в ожидании хозяина. М., повторивший несколько раз, что не собирался мешать, причинять неудобства, и т.д., и, более того, вообще - должен ехать в аэропорт, был посажен за стол, украшенный запотевшей бутылкой. Левина жена, не прерывая обсуждения каких-то родственных новостей, принесенных Левой от тетушки, разогревала слоеные пирожки на закуску, а его приятель, назвавшийся Олегом, уселся рядом, и, объявив, что по одной, конечно же - можно, принялся перебирать приятелей, учившихся на их факультете - он тоже оказался бывшим земляком. Само собой разумеется, что общие знакомые быстро обнаружились; повспоминали одного, другого, причем выяснилось, что с одним из них, с Куницыным, Олег до сих пор переписывался. Жена Левы, сняв передник, подсела к столу - выпили за встречу. "Да, мир тесен", - гудел Олег, попутно приводя Леве какие-то сходные примеры из своего опыта. М. отвлекся. Куницына он видел последний раз еще задолго до отъезда, и, что интересно, при обстоятельствах, также подтверждавших это изрядно навязшее в зубах положение о тесноте мира: тогда, на улице Жуковского, в пивном баре, именуемом для простоты "Жуками", тот неожиданно упомянул в разговоре имя школьной приятельницы М., Катерины, объявив, что по вине ее жесткосердия один его друг даже вылетел из института и загремел в армию. Сейчас М. не мог вспомнить, какая цепочка знакомств их связывала, и даже забыл, пытался ли он тогда, будучи в подпитии, во всем этом разобраться. В те времена он еще не слыхал о теории "Шести разделяющих звеньев", которая утверждает, что, прослеживая пары знакомств, всегда можно установить, что любого человека отделяет от другого, случайно взятого жителя Земли цепочка из не более чем шести таких пар. Позднее, когда он об этой теории услыхал, его больше заинтересовала именно возможность, а, вернее сказать, невозможность, эти связи и пары толком проследить - так, как это, например, было описано Хармсом в рассказике "Связь". "Это что, - тем временем продолжал Лева, - я тут слыхал от одного штриха, что он столкнулся здесь с девчонкой, которая училась в его школе пятью, представляешь? пятью годами младше его - так он узнал ее в лицо! Правда, он с хорошим прибабахом - не поймешь, когда говорит серъезно..." "Здесь вообще все сталкиваются, - мрачно отвечал Олег, - например, не так давно повстречал тут Цехановского - он еще в Политехе всем известным стукачом был, так что ты думаешь - живет в Эуде, работает, и вообще - процветает... ну ладно, давай лучше еще выпьем."
Затосковавшему М. подумалось, что все происходящее - это достойная, справедливая плата за наивность и легковерие, которым он поддался, кинувшись звонить по этому найденному телефонному номеру. С другой стороны, все могло обернуться много хуже, а так - ничего: можно будет, выдержав приличия, минут через двадцать откланяться, имея железную уважительную причину - следовало ехать в аэропорт. Но покамест - это лишь дополнительная наглядная иллюстрация того, каким случайностям может быть подвержена наша траектория среди терний окружающей реальности. Никаких коллизий или катастроф, вообще ничего, кажется, не произошло, а какая все же разительная разница между событиями, отделенными друг от друга считанными часами: вчера мы пили вино, сегодня мы пьем антифриз. Шестью часами раньше - сидеть рядом с человеком, увиденным в первый и последний раз в жизни, смотреть, как она пъет коктейль и чувствовать, как в груди трепещет мотылек радости; а сейчас находиться рядом с человеком, с которым также столкнулся всего лишь на секунду, наблюдать, как он пьет водку - и ощущать, что внутри копошится скорпион мизантропии. М. ощутил, что выпитое, похоже, отяжелило его настолько, что он начинает терять последние остатки пловучести, до сих пор удерживавшей его на поверхности реальности, и почувствовал, как его волнами захлестывает усталость, вымывая из головы обрывки путающихся мыслей.
***
Разговор между тем принял другой оборот, перекинувшись на обсуждение новостей: вспомнили о Югославии. "Слушайте, - вскинулся Олег, - как сейчас с этим первым эпизодом попали, а? Мы с сыном сходили, посмотрели: та же ситуация, какие-то жабы - Торговая Федерация, вторжение начинается, да? И в новостях - то же самое: торгаши прут, давят технологическим превосходством, война нажатием кнопки... Не зря Арик Шарон выступил против, нет". Растирая слипающиеся веки, М. прислушался. О Шароне он слыхал от Михаэля, своего иерусалимского знакомого, и тот отзывался о новой надежде правых очень неодобрительно, в особенности вспоминая Ливанскую войну. В те годы Михаэль, несмотря на свою типичную внешность академического книжного червя, воевал в танковых частях - и сейчас мог рассказать, как они тогда попали под сирийский обстрел и дело едва не кончилось худо. М. нарушил молчание, попробовав перевести разговор на прочитанные книги, конкретно - продолжая еврейско-военно-патриотическую тему - на Веллера. Собеседники разошлись еще пуще, наперебой объясняя, что у Веллера абсолютно, напрочь - сплошная лажа, трепеж и провокация - как в общем, так и в частном: и не был Моше Даян главнокомандующим, и нет в армии поста главнокомандующего, есть начальник штаба, и это тогда был Рабин, а Даян был министром обороны, и глаз ему выбили не во Франции, а в Сирии, и вообще, никогда такого ордена не было - "Боевое Красное Знамя": просто "Красное Знамя" было, а не боевое... Разгоревшиеся страсти были прерваны резким телефонным звонком. Ладно, я отправляюсь восвояси, поговорив, объявил Олег. М. поднялся резко, как если бы вырывался из объятий снова наползающей сонливости, сказав, что уже давно опаздывает на самолет, и что ему совершено необходимо как можно скорее вызвать такси. Какое такси, всполошились хозяева, так ты действительно опоздаешь - когда твой рейс? И где твой билет, скажи на милость, оттяжник - спать потом будешь, в самолете. Покажи, что ты прячешь его? Только глупый робко прячет, зато умный - гордо достает...
"Я тебя завезу, - сказал Олег, - мне по пути. Бери сумку". Может, весь промысел судьбы, предугаданной ведьмой, состоял как раз в том, чтобы опоздать к отлету? - думал М., торопливо прощаясь с Левой. Пытаясь прислушаться к своим ощущениям, М. чувствовал лишь усталость, как бы заполнявшую его изнутри до самого затылка, который начинало тихонько ломить, предвещая подступавшую головную боль. На свежем воздухе он, впрочем, почувствовал себя поживее; а когда они выбрались на ночное шоссе - то приоткрыл окно и почти окончательно проснулся. Естественно, это облегчение было временным - М. понимал, что если ему будет дана такая возможность, то он сядет и закроет глаза так, что волна сна опять накроет его с головой. Ветер с темных полей казался прохладным и доносил запахи разогретой земли, апельсиновых деревьев и кипарисов. Мимо проносились редкие машины, далеко светя яркими фарами, потом они свернули с шоссе на ответвление к аэропорту и притормозили у КПП, где сержант-эфиоп сверкнул в темноте белками и махнул им рукой: проезжайте. Бросив взгляд на часы, М. подумал, что, кажется, все-таки успел - и сказал вслух: хорошо, что я уже прошел регистрацию; там, наверное, уже объявляют: "Болдырев, куда пропал - пройди на посадку". "Кто это - Болдырев?" - непонятливо спросил Олег, странно посмотрев на М. "Это я, - ответил М., - это моя фамилия". "Так это - с тобой - Катя - училась - в школе?" - хрипло спросил Олег, нажимая на каждое произнесенное слово. Понимание того, что Олег оказался именно тем самым парнем, который тогда бросил из-за Катерины учебу и пережил, соответственно, все прочие невзгоды, очутилось в сознании М. моментально - как если бы было картинкой, сразу же целиком помещенной в самую середину его мыслей. По всей видимости, одновременно придя в смятение от понимания того факта, что их общим знакомым оказался не какой-то там скользкий Куницын, а сама Катя - М. и Олег отшатнулись друг от друга, как Моностатос и Папагено в "Волшебной Флейте". Какое-то мгновение М. казалось, что Олег, опустивший голову и стиснувший руль в напрягшихся кулаках, развернет машину или вообще ударит его, но уже через несколько секунд они подъехали к самому краю терминала.
Сотрудник безопасности показал им продвинуться немного дальше, и Олег подчинился, затем остановил машину и повернулся к М., угрюмо посмотрев ему в лицо. "Давнее дело...", - начал он, затем замолчал. "Я тогда злился, ревновал... страшно", - снова начал он мрачно. М. почти открыл рот, подумав - у нас с Катей хоть и был, можно сказать, роман, но никаких венецианских страстей не было - но смолчал и лишь нахмурился, глядя Олегу в глаза. Тот продолжал: "...читал даже ее стихи - про тебя". Вот это да, ошеломленно подумал М. Глаза Олега совсем погасли - он шевелил губами, вспоминая: "...твой взгляд по мне, как мышь, бежит..." Не может быть, шептал внутри М. какой-то голос. Он едва покачал головой и тут же испугался, что Олег заметит это и поймет, что он, М., не только никогда не чувствовал к Кате ничего, что было бы серъезнее, чем просто полуприятельское отношение - полуувлечение, а никогда даже и не догадывался, что она на самом деле испытывала в его адрес. Но Олег, казалось, ушел в свои воспоминания. "Она... все время говорила о тебе...", - продолжил он тихо, но оборвал себя, закончив: "все это - прошлое". Если я скажу что-нибудь вроде "Мне очень жаль" - он даст мне по морде, подумал М., и будет прав. Хотя мне действительно очень жаль. Почему она даже не намекнула? Кретин, она ведь наверняка пробовала, и ясно понимала - что я ничего не вижу и не хочу видеть, подумал он с яростью в собственный адрес. Злясь на себя самого, М. резко потянул воздух через сжатые зубы и замотал головой.
Так, сдавленным голосом начал он. Затем, взяв себя в руки и твердо глядя Олегу в лицо, сказал: Я это видел по другому. И, помолчав немного, добавил: ты прав, это прошлое. Снова сжал губы, нахмурился и закончил: спасибо тебе. Кивнул и, выйдя из машины, направился внутрь терминала. Проходя через двери, снова растерянно подумал: вот это да.
***
Спать не хотелось абсолютно. М. сидел у стойки и пил двойной кофе, испытывая одновременно и страшную усталость, и сильное, до дрожи, напряжение. Где-то она сейчас, думал он, вспоминая Катю-Катерину. У нее была, можно сказать, аристократическая внешность, приводящая на ум стендалевскую госпожу де Шастеле: светлые волосы, внимательные удлиненные серые глаза, высокий лоб, нос с горбинкой... Нет сил вспоминать, обрывал себя М., но все-таки думал: я всегда удивлялся - какой у нее поразительно спокойный характер, никогда она не выходила из себя, лишь изредка - поднимала брови, или же - усмехалась...
Еще думал: ведь ничего, в сущности, сейчас и не произошло - реального происшествия как такового не было. Никакого физического столкновения, никакой коллизии, едва ли эмоции - только какая-то оптика, наложение теней. Никто не узнает - ни эта девушка за стойкой, ни Олег, ни сама Катя - каким откровеним для меня явились слова, услышанные в результате случайности. Если только это была случайность; хотя, может быть, и не важно это. А важно то, что все эти мысли исчезнут со мной, пропадут, как слезы во время дождя.
И еще думал: я открыл сегодня часть своего прошлого, но ее срок годности уже истек.
После, допив кофе, он заметил время: почти полночь, давно пора отправляться, осталось около двенадцати минут. И лишь один бродяга беспризорный в немой тоске невесть куда бредет... вдруг вспомнилось ему. И М. медленно пошел к спуску на поле, снова размышляя, что голова его чем-то, возможно, напоминает идеальное черное тело в теоретической физике: мысли внутри метаются от стенки к стенке, ничто не вырывается наружу.
Уже после взлета, в воздухе, М. закрыл глаза и проделал то, что давно привык делать, засыпая, в различных поездах и самолетах: представил, что они движутся в сторону, противоположную настоящему направлению движения - и мысленно увидел себя сидящим затылком в направлении полета; затем, через некоторое время, опять представил себя сидящим по движению, ощущая, что по телу, как всегда, постепенно разливается спокойствие. Они летели над морем. И М. снова развернул самолет на 180 градусов, на этот раз вокруг оси, проходящей через красный и зеленый огни на концах крыльев. Море заняло место неба, самолет плыл хвостом вперед, как космический челнок перед отработкой тормозного импульса: М. засыпал. Кормовой проблесковый маяк мерно разгорался и гас в ритме его дыхания. Водная поверхность над головой казалась совсем близкой. Вертиго, - подумал М. и уснул. Протянув руку вверх, он окунул ее в прозрачную толщу воды. Внизу сверкали звезды - теперь под ним блестела Вега. Она когда-то была Полярной, впомнил М. Вот видишь, Адара, подумал он, - если ждать достаточно долго, то звезда поменяется и над домом, где все стены смотрят в одну сторону.