Не знаю, было что тому причиной,
какого ангела рубила свинг труба,
когда я, обмотавшись пуповиной,
не задохнулся. Видимо - судьба.
И я лежал, чернее головешки,
под колпаком, мне дали кислород,
был независим от орла и решки
мой жребий, мой диагноз: "Идиот".
Жизнь билась в ритме, чем-то близком к Пресли,
Но я тогда еще не знал, не знал,
что быть собою невозможно, если
законтрен материнский жесткий фал.
А дальше смутно: прятки, "Севка - вода!",
гуляем, ссоримся, диплом, прощай, Тянь-Шань...
А мне, мне нехватало кислорода,
и пуповина стиснула гортань.
Вы оцените элегантность жеста:
движеньем пальцев мутный сбив колпак,
я, сдвинувшись с предписанного места,
к дыре в пространство сделал первый шаг.
И сразу голоса: "Давай! Рывком, ну!
Не дрейфь! Все образуется, будь спок!"
И врач (иль выпускающий, не помню)
мне в задницу впечатал свой шлепок.
Я заорал и суетно, нечетко
шагнул за борт, соседей веселя.
И ветром вбило мне обратно в глотку
восторженно-звенящее: "Ой, бля!"
И было даже не особо жалко
потратить так, задаром, этот миг.
Биплан дрожал, хрипел, тряслись расчалки,
победно воя: "Будем жить, старик!"

Нет ни причин, ни повода для злобы,
есть кипятильник и письмо "To all"...
Наверное в роддоме из утробы
я выскочил под резкое: "Пошел!"

Где б занять еще полсотни на два дня до гоноpаpа?
Жизнь, как ленинский субботник - что ни сделал, все задаpом.
Я пpодpал глаза - Лесная, для маpшpутки pановато,
в общем, лиpика пpостая, пpоще штыковой лопаты.

Ты смеялась, ты чудила, ты пpитоптывала ножкой,
я игpал почти как Дилан, пpавда, без губной гаpмошки.
Ты сказала: "Бить по стpунам - хоpошо, но маловато."
Я же после "Биг Кахуна" был слегка пpидуpковатый.

Заявился давний коpеш с музыкальным пистолетом
и повел, тут не поспоpишь, в Пpомку, то есть в Ленсовета.
Кенгуpу, что монстpов кpуче, плавать там меня учили,
я же бился, как в падучей, как пpи штуpме Лиувилля.

Так очнешься с бодунища там, где Джаpмуш и Сокуpов,
там, где пpиключений ищет пpедставитель субкультуpы,
где по поводу масдая неpвные ведут дебаты...
В общем, фабула пpостая, пpоще штыковой лопаты.

И пока я ухмылялся, бил посуду, пил за лОся,
Втихаpя с хвоста подкpался дpуг на кpасном "Альбатpосе",
я пpодpал глаза - Валгалла, и меня тут замутило,
а валькиpия шептала: "Ты игpал почти как Дилан."

В миски шлепает потеpи жиpным чеpпаком pаздатчик,
я (хоть в это тpудно веpить) - был когда-то книжный мальчик,
биогpафию веpстая, я в ФИО вписал "Румата",
в общем, жизнь пошла пpостая - никакого компpомата.

Поздно пить "Фестал", коль съеден хит сезона - фаpш в хычине,
Я ленив, угpюм, безвpеден, как БРПЛ в пучине.
Откpываешь сумку - банка Гpинолса, и веpишь в чудо.
Я пpодpал глаза - Гpажданка... Как я выбеpусь отсюда?

Не грызет меня фальшивая обида,
не колышет даже культовая чайка.
Ждет меня в старинной книжке Антарктида,
Ждет меня на диске лазерном Ямайка.

Мы с тобой тот диск раз десять проиграем,
синей пастой лист бумажный изувечим.
Вот и стал я разжиревшим попугаем,
оглашаю джунгли воплем человечьим.

Сон и завтрак - не создать из них гибрида,
липнет к пальцам день, как в бане общей шайка.
Просыпаемся - сплошная Антарктида,
засыпаем - скоротечная Ямайка.

Город мой возьми, и хватит репараций,
славный город - остальное нам до фени.
Я кручусь в стволе, а мне б не надорваться,
и маячит вдалеке кружок мишени.

Я не ранен, а что корчусь, так, для вида -
выйдет просто офигительная байка.
У меня горчит в стакане Антарктида,
у меня бурлит в кофейнике Ямайка.

Злобный птица, где ж ты шляешься, паскуда?
Задолбался ждать тебя на бранном поле,
я живым еще секундочку побуду,
а потом я над сюжетами не волен.

Кончен бал, завял хип-хоп, прошла коррида,
на последнем обороте скрипнет гайка.
Где-то слева, в подреберье - Антарктида,
и под черепом - полнейшая Ямайка.

Помятый, вялый памирский джинн
запустит свадебный ice-machine,
и мы с тобою танцуем от
забора и до обеда.
Слепой литерник глотнет хвои,
конвою нагло шепнет: "Свои",
и может быть ему повезет,
но это - в порядке бреда.

Хороший выдался пикничок!
Натужно ищет звезду зрачок,
по ней бы мне и лететь на юг
на "Цессне" или "Дакоте".
Давай, меняемся баш на баш!
Я не скрываю, весь мой багаж -
две пачки чая, сухой суджук
и записи в палм-пилоте:

Забить на рифмы, не слушать джаз
(вот, разве, нынче в последний раз...),
освободиться от мрачных дум:
"А чем я еще не битый?"
Сожрать врага, подхватить кус-кус,
покрасить охрой колючий ус,
поймать под ребра тупой дум-дум
и спать под гнилым корытом.

Ах, что за сны там! О, боже мой!
Мне - восемнадцать и я с пилой
завороженно гляжу: к вискам
все ближе сосновый комель.
Мы все опошлим, что инь, что янь,
мы будем пьяно нудеть: "Ты - дрянь!",
разгоним ролики по пескам -
от зависти сдохни, Роммель!

Свой новый китч продает Бессон,
торопит лето, грядет муссон,
припасы вмерзли в зеленый лед,
и грудь холодит рубашка.
Ты можешь вглубь и ты можешь ввысь,
не бойся, радуйся, ошибись!
Ведь все одно, по сосудам бьет
кессонка или горняшка.

Увижу Тахо, Монблан, Чегет,
освою вязкий язык анкет,
пошлет бухгалтер и даст пинка
начальник отдела кадров.
Да ладно, плюнуть и растереть,
ведь я уже неживой на треть,
ведь я давно спалил Маршака,
Ремарка и прочих Сартров.

В порту буянит пиратский бриг,
краснеют жерла осадных книг,
но мы с тобою пошли на риск,
читая "Изгнание бесов".
Пусть ямб. Не худший паллиатив.
Мы бились в строчки, увы, забыв,
что вся поэзия - жалкий писк
полуночных SMS-ов.

Я шел, насвистывая, дескать, жизнь - не сахар,
и ткнулся в замусоленный ларек,
где во всю ширь, как приговор, как плаха:
"Шаверма. Пицца. Гамбургер. Хот-дог."

Я дернулся, я попытался скрыться,
в пейзажах снежных, в письмах между cтрок...
Но с аппетитом хрумкает страницы
"Шаверма. Пицца. Гамбургер. Хот-дог."

Язык мой стал угрюм и непонятен,
я мну в руках исчирканный листок,
где в обрамленьи желтых жирных пятен:
"Шаверма. Пицца. Гамбургер. Хот-дог."
---------------------
А ты смеешься, что я - эстет, но, знаешь, я ненавижу
гвоздики, семечки, жвачки, Спрайт и "поезд следует до...",
и что-то вроде: "Бросай курить, давай, становись на лыжи!",
и помесь лазерной мишуры с оплаченным либидо.

Да, можно мрачно ловить такси, болтаясь по Королева,
в субботний вечер любой из нас - немножечко пиллигрим.
Но все, что ты здесь успел узнать, не стоит дурного слова,
а что узнали здесь о тебе... - чуть позже обговорим.

Блондинок всех - на баржу и вниз (черт, пломбы крошит ириска),
брюнеток - всех на орбиту (черт, откуда: "Мне скучно бес"?).
По вечер влепит стаканом в лоб конторская одалиска,
под утро - смятый ком простыней с отметиной МПС.

На апокалипсис не смотри, ведь этот выпуск пилотный,
вот разве что побузит FM и лихо пойдет в разнос.
Возник, вибрируя и дрожа, мотив высокочастотный,
и посторонний железный звук корежит турбонасос.

Музей в провинции, фотка, стих и памятное бренчало,
Воскресным утром не тот кураж, чтоб следовать бусидо.
По красно-белому витражу - ногой, и чуть полегчало,
но только вздрогнул: динамик врет, что поезд следует до.

Пожалуй, в доме должен быть портрет
серьезной личности, известной чем-нибудь.
Полпачки чая, пара сигарет,
десяток книг, мешающих уснуть.
Пожалуй, в доме нужен агрегат
столетней давности, хрипящий на басах.
Болгарский маринованный салат,
семь тридцать на взбесившихся часах.

Пожалуй, в доме нужен кислород,
идущий с никотином заодно.
Сгущенки банка, если в гости кто придет -
а сам я сладкого не ем уже давно.
А зелья мы притарим по пути,
ведь у метро ларьков не сосчитать.
Я прошепчу восторженно: "Лети!"
Пожалуй, в доме должен кто-то ждать...

И где-то под невытертым столом
железка непонятная лежит.
Живу и обрастаю барахлом,
не смейся - я налаживаю быт.
Огонь и ветер в доме быть должны,
по крайней мере - блики на стене,
и истина последних звезд весны,
не только та, которая в вине.

Пожалуй, в доме должен быть портрет
и пара снов, мешающих солгать.
Десятым кеглем набранный сюжет,
задвинутый метлою под кровать.
Пустая блажь - накидывать засов,
ведь дверь моя вскрывается на раз.
Я балансирую на чашечке весов,
мне очень, очень не хватает нас.

Полжизни до встречи, семь дней до аванса,
пять тряских шагов до "Букета Апсны"...

Наркоз - аргумент предпоследнего шанса,
плутоний - надежда последней войны.

Давай, подмахну приговор, и поедем,
давай, заплачу за межгород - и в путь!
Занычим подвески, замочим миледи,
и дале - по тексту, смотри, не забудь!

А дале - доступно любому пииту,
спровадив статую, шептать, что влюблен,
дуэль, променад по пустому Мадриту:
"Лаура! Красавица! Выдь на балкон!"

Читая сонет раскаленной испанке,
ты вздрогнешь, поскольку опять не забыл
тот сон, где пустой депозит в "Циррус-банке"
и триллер, слащавый, что твой "Хеппи Мил".

Лавсановый нерв робокоп-дровосека
не вздрогнет, когда скоммутирует: "Пли!"

Аншлюс - геометрия прошлого века,
прайм-тайм - предыстория новой Земли.

Пропущу у знака "Стоп" все, что мимо и навстречу,.
суперприз программы "В лоб", новый шанс - шампунь и кетчуп.
Сплоховал малец Икар, и, сквозь чад куриных грудок,
Я кричу в стеклянный шар: "Жри свой завтрак сам, ублюдок!"

В жестянке оплавленной - сизо, в душе - подчифирный раздрай,
все это - курортный high season, все это - "о, беби, don't cry."

Что скрипит потертый файл? Что за тварь вцепилась в ногу?
О, изысканный фристайл, утонченный светский могул!
По ступенькам, по буграм, всмятку строчки и мениски,
ладно, друг, не надо драм, мы без права переписки.

И в этой рождественской притче мы держим язык по замком,
все скажут Columbia Pictures, Red Label и Центризбирком.

День четвертый, стужа, шок, шейк и шмон финальных плясок,
шейный треск, летучий шелк, рыла кислородных масок.
Две затяжки - авангард, чуть примять траву на склоне,
резкий ветер, нервный старт, Крит - внизу, герой - в законе.

Прощанье отставшим обозом куда-то в тылы уползло,
спадут хоть немного морозы - поставлю тебя на крыло.

Я наладил свой PR, шарма не лишен и лоска,
оплошал старик Икар - будет гриль и заморозка!
Ой, веселые дела, мне мой отдых выйдет боком.

...Лай-ла-ла-ла, лай-лала!
Два по сто и "Бьянко" с соком.

В груди гарпун, в руках весло, в кармане ни рубля.
Мне в этой жизни повезло - я помню ноту "ля".
И может шесть знакомых струн мне встретятся в пути,
в груди весло, в руках гарпун, ты с эти не шути.

На этих проклятых судьбой далеких островах
мы примем свой последний бой с портвейном на губах,
но вдруг какой-нибудь нарком нам по сто грамм нальет,
мы гимн торжественный споем и бросимся вперед.

Вали быстрее, злобный враг, ты с нашего пути!
В руках весло, кругом бардак, ты с этим не шути!
Мы разберем по кирпичам твой каменный уют
и улыбнемся палачам, коль наш запой прервут.

А после бросит нас судьба в объятья юных дев,
мы будем клясться до гроба, в любви поднаторев,
и через полутемный зал доносится: "Пусти!",
но я ж тебя всю жизнь искал, ты с этим не шути!

И нас не вспомнит ни один историк иль поэт,
мы не накопим до седин ни славы ни монет,
лишь милицейский протокол, и тот, глядишь, сожгут,
а мы грызем свой валидол, ведь столько не живут!

И похмеляясь по утрам каким-нибудь дерьмом,
и проклиная те сто грамм, что нам налил нарком,
не помня месяц, год, число, столетье, черт возьми,
я крикну: "Друг! нам повезло, я помню ноту "ми"!"

И этой ноты хватит нам соседей разбудить,
и десять дыр по карманам чего-нибудь налить,
несутся вскачь двенадцать лун, и хочется к врачу,
привет семье, в груди гарпун, я больше не шучу.

Надеваю линзы, еду на работу,
Можеь быть, по делу, может, просто так,
хипаны гундосят "Черную субботу",
а зануда-доктор: "Хватит пить, дурак."

Завтра-послезавтра выхожжу в отставку,
может похудею - стану меньше есть,
загляну к соседям, злобно пну их шавку,
мемуар оставлю строк на пять, на шесть.

Я сменил все струны, я убил шерифа,
что ворчал, паскуда: "Громко не играй."
И по вдохновенью на полях "АиФ"а
написал: "Но вумен, стало быть - но край."

Я штурвал налево - замелькали румбы,
я штурвал направо - чем не капитан?
Тьма до горизонта, врали все Колумбы,
где ж твоя Ямайка, где ж твой барабан?

Мне плевать на Землю - многогранник, шар ли.
Что вы мне про вечность? Вечность - это ж смех.

Ты заткнул бы глотку, обдолбатый Марли,
Все равно шерифов не замочишь всех.

Встану рано, выйду лесом,
Чуть поежусь - чай, не лето -
Заряжу свой "Смит энд Вессон"
И пойду стрелять поэтов.

Что-то расплодились, падлы,
Расписались - аж противно,
Можно в череп бить ковадлом,
Но сие неэффективно.

Вон идет! Поэт! Я знаю!
Придавлю сейчас, как мошку,
Прямо в сердце - разрывная
И контрольный выстрел в бошку.

С каждым разберусь поэтом,
С каждой поэтессой. Лично.
"Я пришел к тебе с приветом", -
Этак басом, гордо, зычно.

Правда, жалко: с Лехой пили,
Мишка был женат на Люське,
С тем - учили суахили,
С этим - стопили в Бобруйске.

Машка, сволочь, не давала,
Но кормила очень даже.
С Ленкой как-то спер из зала
Две гардины на продажу.

Как ни плюнешь - так, блин, с каждым
Где-то, как-то, с кем-то, что-то…
Ладно - жалость прочь! Я жажду
Крови жалких рифмоплетов!

За осенние за страсти,
За любовь, за кровь - к ответу!
…Оп! Звонок.
- Серега?
- Здрасте!
Я пришел к тебе с приветом…