Вспоминаю впотьмах Мандельштама... 

Летней ночью, когда панорама 
с каждым часом темней и темней, 
вспоминаю впотьмах Мандельштама – 
саблезубого пасынка дней 

уязвленной эпохи. Ты помнишь, 
задыхаясь, шипя на ходу, 
уходили составы в Воронеж, 
провожатых теряя в чаду? 

Стен косыми тенями кормилец – 
засижусь у окна от тревог, 
и подумаю: “Осип Эмильич, 
я ведь тоже по крови – не волк! 

Но и я своим веком измучен – 
и, оплеснут сурьмой жития, 
содрогаюсь, к бумаге приучен, 
и к ее обожженным краям. 

Разве молодость стала отрадой 
в этой сумрачной глухоте 
посреди молчаливого стада? 
Я такого себя – не хотел: 

воспаленного в долгую полночь, 
избегающего всего, 
что ничем не похоже на помощь... 
и на мягкое слово Его!”… 

    ..^..




несбывшееся... 

... мне хотелось бы тенью теней, 
неприкаянной и повторимой, 
уходить переулками дней 
до задворок Четвертого Рима: 

но, гортань напрягая на зой, 
на руладу о вечной Мадонне, 
я, наверное, был не слезой, 
а - мозолью на Божьей ладони; 

посему и, похоже, один 
под небесным гуртом полуярок; 
посему, не дожив до седин, 
я земле предназначен в подарок... 

Остывает венозная ртуть, 
ибо знает - смертельна простуда. 
Надсадивши и горло и грудь, 
ускользаю, дружок, из отсюда... 

Под фонетику утлых подошв - 
господин этой осени, раб ли... 
Небу впору цитировать дождь, 
и запнуться на первой же капле… 

    ..^..




…возвращенческое… 

…неотопленной комнаткой, окостенев, 
насекомых внимая бессонному сонму, 
вижу, как концентрация ночи в окне 
превышает окном допустимую норму. 

…остается несдержанный сделать глоток 
изподкранной воды, проливая немного 
крупных капель на шею, и думать, что Бог, 
несомненно, уверен в наличии Бога. 

…остается - без права отхода ко сну - 
выпускать в неживое пространство: “достало…”, 
и с себя однотонную простынь стянув, 
непрестанно глядеть в пустоту… непрестанно. 

…остается понять, что у жизни свои 
отношенья со смертью. Душевную накипь 
остужает мне то, что окрестный Аид – 
лишь издержка пути в направленьи Итаки. 

    ..^..




Твоих предсердий странный квартирант 

Твоих предсердий странный квартирант, 
довольствуюсь ворованным глотком 
столичной жизни, купленный Коран 
листая за полночь, пока под потолком, 

звеня, иммельманирует комар: 
сие – моей бессонницы хрусталь. 
А воздух сладок… сладок… будто март, 
и ливень трогать стекла перестал… 

Но нет, не пере… в окнах – акварель, 
Зевес играет в сумеречный дартс, 

метая дротиками в стебли фонарей 
и капилляры улиц: фото-арт с 

вкраплениями физики. Ма шер, 
отдай мне мои вязаные сны, 
или хотя бы будь в них (на душе – 
такая погань!): будем же честны, 

пока я здесь, на кухне – в немоте 
протяжных вдохов (так, что ломит грудь), 
а, между тем, смотри, дано мне те… 
возьми его… и сделай что-нибудь… 

    ..^..




…неогамлет... 

.......................Гул затих. Я вышел на подмостки… 
........................................Пастернак 

Загляжусь на косяк, и поглажу в потемках плечо. 
“Прислонюсь уже скоро”, - подумаю сдуру и, ног не 
ощущая почти, побреду до окна, чтоб зрачок 
безучастно нашарил суровую россыпь биноклей. 

И вернусь за кулисы – ну как не понять дурака?! – 
чтобы вновь насладиться игрой воспаленного мима… 
“Авва Отче”, - шепну, - “пронеси… пронеси…”, - но в руках 
обнаружу сосуд (позабывши добавить про “мимо”)… 

И глотну – коль вино, и эпоху свою продрожу, 
и неважно, что полем кресты перетаскивать легче. 
Что поймал в отголоске – как пить! – припишу к багажу – 
раз уж тонем во лжи, ни к чему расслабляться предплечьям. 

Но пока что я здесь – за кулисами славных словес – 
где горбатый актер продолжает кривляться и выкать. 
И в конце-то концов, куль надежды ничтожен на вес, 
ибо гул не затих… Да и нужен ли, Господи, выход?… 

    ..^..




…неизбежное… 

Пустая площадь. Бронзовый А.С. 
Сентябрь. Прохладно. Угольное небо 
не многоглазо. Месяца надрез 
плюется тусклым светом, ибо невод 

сезонных туч свеченье свел на нет. 
Безлюдно. Лишь слегка ссутулив плечи, 
уныло курит юноша - поэт, 
что крови не сумел противоречить. 

А что - поэт? Шельмец и полубог, 
ловец иллюзий голыми руками… 
Как на духу: нашел казах на камень, 
иной дорогой, видимо, не мог: 

и занемог - купился на басах, 
сорвался на глухой (не фистуле ли?), 
теперь он сумасшедший, в самом деле, 
и слышит неземные голоса… 

Его тревожит только чернота 
предутреннего, вязкого мгновенья, 
знать, истина, похоже, где-то там - 
в пространстве между сном и пробужденьем. 

Теперь он раб случившегося до, 
поскольку память жизни не короче - 
и стелется под влажную ладонь 
конвертных тюрем пробовавший почерк. 

И он поет с упорством дурака 
о том, что будет время золотое, 
и капающих звуков с языка 
уже не испугаешь немотою… 


Густые звуки падают на лист 
суглинком кириллического чуда, 
сквозящим, непосредственно, оттуда, 
где нас придумать некогда взялись… 

И он стоит на площади один, 
а жизнь трещит по швам аппендицитным 
его судьбы, которой он был сыт, но 
пустая клетка много позади… 

И он стоит, мусоля словари, 
над ним застыло птичье безголосье, 
и все, что есть - способность говорить, 
выкашливая душу в эту осень; 

строчить, не поднимая головы, 
о том, что нынче (выспаться бы надо) 
сотрудничество грифеля с бумагой 
приводит к слову - мертвому, увы… 

    ..^..