Александр Бокмарёв
КОНЕЦ ХОЛОКОСТА
|
|
Мистер Смит приехал, чтобы жениться на моей бывшей жене. В Америке мистеру Смиту объяснили, что русские женщины - ласковые любовницы, хорошие хозяйки, и всегда покоряются мужчине. Последнее обстоятельство для мистера Смита было особенно важно.
Это сватовство было мне на руку, потому что жена моя, несмотря на три пощечины, подаренные мне не прощание полгода назад, после моего возвращения звонила ежедневно и вела задумчивые разговоры о том, чего все равно уже не может быть никогда.
Поведение ее меня пугало. После трех пощечин, полученных на вокзале, я счел себя свободным от обязательств и преспокойно развращался в Америке, чувствуя себя опять молодым и свободным. Кроме того, в июле жена прислала письмо с просьбой найти ей в Америке жениха, что я легко и красиво сделал, обнаружив мистера Смита в архиве Смитсоновского Института.
Там мистер Смит уже 12 лет изучал русскую душу.
Всем известно, что русскую душу изобрели французы. Так они пытались снять культурный шок, полученный от волны эмигрантов, хлынувших в Париж. Очень кстати подвернулся Достоевский, и дело быстро пошло на лад. После войны приоритет изучения русской души перешел к американцам. Подростком мистер Смит прочел «Идиота», и попытки продраться сквозь смысловые дебри этого величайшего романа извилистыми путями привели его в архив Смитсоновского Института. Маленький и гнусавый, он в течение 12 лет священнодействовал за пятым столиком у окна, где я, в конце концов, его и обнаружил.
В течение последующих пяти дней мистер Смит узнал и полюбил мою жену. Личное знакомство я назначил на середину октября. И в середине октября мистер Смит приехал.
- Он приехал, - сказал я в трубку, когда позвонила жена и вместо "здравствуй" сказала: - Я поняла, почему мы разошлись.
- Кто? - спросила она, и голос ее треснул.
- Мистер Смит, - ответил я. - Он живет в "Москве", и завтра ты приглашена на ужин.
- Черт, - сказала жена, - какой же ты, все-таки, мудак. - И повесила трубку.
Это было несправедливо. Во-первых, она сама просила найти ей мужа в Америке, во-вторых, всю волнительную переписку с мистером Смитом она вела самостоятельно, в третьих, приглашение посетить Петербург также последовало от нее лично. Это было несправедливо, но мы всегда были несправедливы друг к другу, поэтому я почистил зубы и пошел спать.
Следующая неделя была проникнута восхитительным одиночеством, никто не звонил, телевизор был сломан и, наконец, включили отопление. Я даже подумывал завести кошку, когда в дверь позвонили. Это были они - моя восхитительная жена в беличьей шубе и мистер Смит в китайском пуховике. На улице было + 6. Шел дождь, а они мокрые и счастливые ввалились в мою квартиру, чтобы поделиться своим счастьем. Я посмотрел на жену, и мне стало завидно, я слишком хорошо знал это выражение лица. Без сомнения, она была влюблена.
- Я влюблена, - сказала она и поцеловала меня, как сестра. Это не было притворство, это был самый настоящий сестринский поцелуй, я это почувствовал, и мне стало обидно.
- Быстро ты, - сказал я и посмотрел на мистера Смита с пренебрежением. Маленький и вспотевший, он улыбался мне, как богу, подарившему ему вторую жизнь.
Потом мы пили вино на кухне. Жена гладила мистера Смита по руке, она и вправду стала ласкова и покорна. Я хотел спросить, не стала ли она еще и хорошо готовить, но постеснялся.
- Я так люблю его, - сказала она, когда мистер Смит пошел в туалет. – Если он скажет "брось все", я брошу и уеду.
- Я так люблю ее, - сказал мистер Смит, когда жена пошла в туалет. – Если она скажет "брось все", я брошу и уеду.
Потом они ушли, и я стал слушать радио. Потом я спал.
Отзвуки бурного романа изредка долетали до меня, материализуясь в телефонные звонки друзей.
"Что ж ты?" - неизменно заканчивали разговор наши общие с женой друзья.
"Молодец, что сплавил эту стерву", - говорили мои друзья по прежней холостяцкой жизни
"Ну ты и дурак", - сказала мне моя сестра, позвонив однажды в полтретьего ночи и едва справляясь с икотой.
"Хорошо, что у вас не было детей", - сказала мама.
Друзья жены не звонили ни разу.
Через неделю позвонила жена. Она плакала. "Что случилось?" - спросил я. – "Он уехал, - ответила она, - он сказал, что любит меня больше жизни, что отдаст мне все, что я ни попрошу, что я придала смысл его существованию".
- Так в чем же дело? - спросил я
- Он сказал, что не умеет любить, что он сделает меня несчастной, что он недостоин меня и всегда будет верен мне. Что это Саша, откуда это?
- Загадочная русская душа, - ответил я. - Не плачь, мне кажется, я понял, почему мы разошлись.
Я картавлю. Именно поэтому Кэтрин меня и полюбила. Хотя все утверждают, что она лесбиянка, я подозреваю, что быть лесбиянкой просто нелегкая обязанность любой американской либералки.
Собственно, когда я говорю по-английски, понять картавлю я или нет, сложно. Английская "р" дается мне легко. Но Кэтрин знает русский. В первый же день моего пребывания в Вашингтоне она подошла ко мне, давящемуся восьмой с утра сигаретой, и сказала слово-пароль: "Здравствуйте". – "Здравствуйте", - ответил я и чудесным грассированием завоевал ее сердце.
На следующий день Кэтрин предложила мне работу. Несложную и непостоянную, так, пустяки, помочь перевести кое-что на английский. Я согласился. С этого дня моя жизнь пересеклась с жизнью дедушки Шапиро.
Кэтрин - молодой социолог с уклоном в гендерную проблематику и накладными ногтями. Второй год она пишет книгу "Холокост в России 18-20 веков". В свободное от Холокоста время Кэтрин переводит на английский мемуары В.С. Печёрина "Замогильные записки" и работает в туристском бюро (CVB) города Вашингтона. Кэтрин увлекается русской живописью (преимущественно Шагалом), русской поэзией (преимущественно Мандельштамом и Пастернаком) и классической музыкой (преимущественно в исполнении Рихтера и Ростроповича). Кэтрин – единственная внучка дедушки Шапиро.
Дедушка Шапиро отметил в августе 85-летний юбилей. Он сух, загадочен и горбат. У него чудесные умные глаза, седые волосы в носу и мягкая спокойная улыбка. Дедушка Шапиро воевал во Франции и освобождал узников Бухенвальда. Дедушка Шапиро знает по-русски 5 слов - "спасибо", "пока", "нет", "бармицва" и "гитлеркапут". У дедушки Шапиро есть советская медаль за освобождение Берлина.
Кэтрин скрывает, что ее приязнь ко мне вспыхнула стихийно и причиной имеет мое грассирование. Поэтому она говорит, что выбрала меня, потому что я из Петербурга. "А Петербург, - поясняет дедушке Шапиро, - известен как место жительства П.П. Шафирова, вице-президента петровской Иностранной Коллегии".
Рассказ о трагической судьбе Шафирова в будущей книге Кэтрин иллюстрирует начало Холокоста в России. Как свидетельствовал обер-прокурор Сената Скорняков-Писарев: "...Шафиров не иноземец, но жидовской породы, холопа боярского, прозванием Шаюшкин сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника шафором". За данное обличение Петр Павлович - человек, несомненно, образованный, историк и вице-канцлер - во время банкета в доме Ягужинского даже пытался ткнуть Скорнякова-Писарева шпагой.
В 1723 году по проискам Меншикова и Остермана Шафиров был арестован и сослан в Сибирь. Вначале Кэтрин не хотела упоминать о неприглядной роли Остермана, но дедушка Шапиро доказал ей, что Остерман - фамилия немецкая, и Остерман остался в книге, пригвожденный к позорному столбу, со змеёю в сердце и клеймом "антисемит" на лбу.
От меня требуется разъяснить смысл двух отрывков из книги "Дворянская и купеческая усадьба 16-19 веков" (М., 1989).
Отрывок 1
"Перед арестом П.П. Шафирова управляющий Г.П. Рунов (55 лет) имел 11 лошадей и 2 жеребёнка, 3 коровы, 2 телицы, 4 подтёлка, 34 овцы с 30 ягнятами, 11 гусей и 2 гусёнка, 4 утки и 44 утёнка, 8 индеек, 69 куриц русских. В амбарах хранилось на конец июля 1723 года "прикащикова хлеба" 48 пуд."
В этом отрывке, иллюстрирующем благоденствие Шафировского топ-менеджмента, Кэтрин непонятно только одно слово "прикащикова". В словарях его нет. Кэтрин предполагает, что оно означает "самого лучшего". Есть и другая версия - "кошерного".
Отрывок 2
"Дворовые люди в ряде имений были отягощены натуральным оброком. П.П. Шафиров требовал от них (в 3 избах жили 38 чел. об. п.) ежегодно 9 пуд мяса свиного, 9 баранов, 6 пуд 30 фунтов масла от 9 коров, 90 куриц, 3200 яиц"
В этом отрывке Кэтрин смущают две вещи. Что такое "об.п." и действительно ли "мяса свиного" означает "мяса свиного". После моих рязъяснений Кэтрин решает данный отрывок в книгу о Холокосте в России не включать.
На следующий день мы беремся за книгу Печёрина "Замогильные записки". Хотя эти мемуары Печёрина напрямую не связаны с темой Холокоста и к тому же содержат на каждой 5-й странице страшное слово "жид", Кэтрин особенно их ценит. И в самом деле, по психологической глубине записки Печёрина превосходят все прочие свидетельства николаевской эпохи. От меня требуется растолковать Кэтрин стихотворение, написанное Печёриным в 18 лет.
Отрывок 3
"Как сладостно отчизну ненавидеть
И жадно ждать её уничтоженья
И в разрушении отчизны видеть
Всемирного денницу возрожденья"
Стихотворение довольно сомнительное для книги о Холокосте, о чём я говорю Кэтрин. Но она, тряхнув красивой, упрямой, серьёзной головой, говорит: "Нет, оставим. Только объясни, что такое денница". – "Люцифер," - перевожу я на латынь. – "Так это же из Ветхого завета", - радостно восклицает Кэтрин. Стихотворение остаётся в главе, посвящённой ужасам николаевского антисемитского режима.
После того как перевод завершён, дедушка Шапиро располоагается напротив и начинает расспрашивать меня о блокаде. Мне приятно, потому что большинство американцев о блокаде не знает. Отсутствие еды – вещь для сознания среднего американца совершенно непереносимая, поэтому, чтобы не травмировать детей, в американских школах информацию о ленинградской блокаде опускают. В трех абзацах, отведенных боям на Восточном фронте, вкратце описаны битва при Сталинграде и смена оккупационных режимов в Восточной Европе.
Я пересказываю несколько эпизодов из книги Гранина и Адамовича: о девочке Тане, о Бадаевских складах и о своей бабушке, выжившей благодаря найденной после бомбёжки во дворе оторванной лошадиной голове. Кэтрин слушает и в глазах у неё слёзы. "Как это ужасно", - говорит она. Мне опять становится приятно.
В последний день моей работы мы встречаемся с Кэтрин на улице. В её глазах таится веселье. "У меня сюрприз для дедушки", - говорит она и показывает мне маленький конвертик.
- Что это? - спрашиваю я.
- Приглашение, - говорит Кэтрин.
Мы заходим в дом. Дедушка Шапиро читает газету и оживляется, увидев нас. "Дедушка, - говорит Кэтрин, - ты приглашен на открытие мемориала Второй Мировой Войне". Дедушка Шапиро вскрывает конверт и руки его дрожат. Потом дрожит лицо, и он плачет. Я беру приглашение из его рук и читаю:
Отрывок 4 (перевод А.В. Бокмарёва)
"Уважаемый господин Шапиро. Как национальный герой, Вы приглашаетесь на открытие Национального Мемориала Второй Мировой Войне, которое состоится 29 мая 2004 года. Национальный Мемориал Второй Мировой Войне является первым грандиозным мемориалом, построенным в столице великой страны, спасшей мир от фашизма и остановившей Холокост. Мемориал будет посвящен всем героям Второй Мировой Войны, как американским, так и иностранным. На открытии будут присутствовать Президент Буш, сенатор Боб Доул, Том Хэнкс и другие. Двухчасовая красочная церемония состоится в районе между Мемориалом отца мировой демократии президента Джорджа Вашингтона и Мемориалом видного борца за права человека президента Линкольна. В церемонии примут участие более 100 000 американских ветеранов и членов их семей."
Кэтрин успокаивает дедушку Шапиро, наливает ему чай и без умолку говорит. "Это будет великий день. Это символично. Слишком долго роль моей страны в спасении мира замалчивалась. Война за спасение еврейского народа закончилась уже давно, но только сейчас мы наконец-то поставим жирную точку. Это будет великий день, дедушка. Это конец Холокоста".
"Кэтрин," - вдруг говорит дедушка Шапиро совершенно неожиданно. - В школе я тоже учил, что Гражданская война велась за освобождение негров". – "Ах, дедушка, - расстраивается Кэтрин, - опять ты со своими шутками. Ведь я серьёзно. Ведь это конец Холокоста, ты согласен?" – поворачивается она ко мне. – "Да, – говорю я серьёзно. – Конец Холокоста и начало новой жизни".
"О дивный, новый мир", - говорит дедушка Шапиро и гладит Кэтрин по щеке.
- Ты знаешь, что это за книга? - спрашивает он
- Да, - отвечаю я
- Ты любишь ее?
- Да... наверное, это интересно.
- Интересно, - удивляется он. – Слушай, я расскажу тебе: "В начале сотворил Бог небо и землю - земля же была безвидна и пуста... "
Чтобы успеть на раннюю литургию, нужно встать в полпятого утра. Холод продирает до костей, за окном прячутся пустота и темень, а вставать надо, потому что не пойти на литургию невозможно. Без четверти 5 я выхожу на улицу, метель, ночь и до автобусной остановки нужно пройти по занесенной снегом дороге полтора километра. Темно, пусто и холодно на улице, но тепло и уютно в душе, и, залезая в автобус, я уже слышу церковное пение, а автобусный выхлоп пахнет воском. Час унылой тряски. Остановка "ул. Льва Толстого", еще 10 минут ходьбы вдоль красной кладбищенской стены, пока не выскакивает внезапно Собор во имя Всех Святых. 6.30. - литургия начинается.
- Ты веришь в Бога? - спрашивает он
- Ну... наверное.
- Как наверное? - смеется он. - Так не бывает. Все верят в Бога.
- Я верю в Мишеля Фуко, - говорю я саркастически.
- Это Ваш святой?
- До некоторой степени.
- Что он сделал?
- Он был инвалид, гомосексуалист и сумасшедший.
- У Вас в церкви такие святые, - теряется он.
- Нет, - отвечаю я, - это не русский святой, это новая церковь.
- А-а, - говорит он грустно, - понимаю, но ведь это... - он пытается подобрать слова, - это может погубить. Ты знаешь как Адам ослушался Бога, как грех пришел в мир, но Христос явялся и дал нам надежду? Я могу рассказать тебе.
- Валяй, - говорю я.
Через час я впадаю в оцепенение. Священник служит медленно, людей мало - скрючились в уголке пара старушек, местный дурачок Миша кривит вбок шею и смотрит задорным глазом на молодую девушку с просветленным, ничего не видящим лицом. Отец Пантелеймон говорит, ласково глядя на нас: "...да, во Адаме умирающе, оживотворятся в Самем Христе ..."
- Нигерия, моя Нигерия, сколько страданий выдержал мой народ. Его продавали колонизаторы, оборовывали евреи, грабили местные князьки. Но мы выжили. Ты знаешь, - говорит он, - что ни один народ в истории не падал так низко и не возвышался так высоко. Знаешь почему? Потому что мой народ носит в себе Бога и на нем лежит миссия по спасению мира.
- От чего? - спрашиваю я.
- Мир превращается в большую помойку. Все хотят удовольствий, секса, денег, душа умирает, - говорит он грустно.
Я возвращаюсь домой. Литургия окончена. Начинается день - Страстной Четверг. Я захожу в дом. Подхожу к холодильнику, открываю его. Смотрю на круг копченой домашней колбасы, беру его и кусаю, потом выпиваю 100 грамм водки и ложусь спать. Вечером я поеду блядовать.
- Хочешь прийти к нам на службу? - спрашивает он.
- Нет, - отвечаю я.
- Почему?
- У меня дела завтра. Ну, спокойной ночи. - Я подымаюсь и иду в свою комнату. Мне наскучил этот милый добрый пастор черного народа-богоносца и его старые, хотя и недопетые где-то песни.
Пастор Дори работает сиделкой у богатого американца. Жизнь прошлась по американцу - переехала его нахрен, раздавив его тело и разум, но сохранив кошелек, только хрустнули чуть-чуть купюры. Дори часами сидит с американцем у телевизора, кормит его с ложечки ужином, раздевает, укладывает спать, а потом открывает Библию, изложенную варварским чужим языком, и читает. Я сижу рядом, смотрю в экран телевизора и слушаю откровения вдовы Клинтона, постаревшей от чужих измен, но еще бодрой и успешной еврейки.
Дори кладет книгу на стол и поворачивается ко мне. "Ну как тебе?" - подмигивает он одним глазом мне, другим старой стерве Хилари. "Дерьмо, - говорю я. - Мне это неинтересно".
"Америка! - говорит Дори презрительно. - Не знают, чем себя занять. Денег много".
Молчим. Мысль Дори начинает приобретать цикличность, свойственную параноикам и представителям малых народов. Он говорит: "Денег много. Зачем им столько денег?". – Я пожимаю плечами. – "Они весь мир ограбили», - говорит Дори убежденно. Я молчу. – «Они Советский Союз развалили", - провоцирует он. Я не поддаюсь. – "Деньги их не спасут. Сказано, легче верблюду пройти сквозь...", - он мнется, вспоминая слово. – "Знаю, знаю, - говорю я, - не напрягайся".
"Их надо убить, - внезапно мысль Дори приобретает завершенность. – Убить всех", - повторяет он и лицо его светлеет.
"Не надо убивать", - вяло протестую я.
Молчим некоторое время. Хилари пропадает с экрана. На ее месте – новая звезда американской публицистики с книгой "Беседы с дьяволом (мои встречи с семью диктаторами)". Начинаем гадать, кто эти семь диктаторов. "Хусейн", - говорит Дори. – "Ким Чен Ир", - говорю я. Это напоминает игру в города. – "Бабангида", - говорит Дори. – "Кто?" - спрашиваю я. – "Это наш диктатор". – "Лукашенко", - говорю я. – "Кто?" - спрашивает Дори. – "А это – наш диктатор", - отвечаю я. На этом список известных нам диктаторов исчерпывается, и мы замолкаем. – "А ты убивал когда-нибудь?" - спрашиваю я. – "Нет", - пугается Дори и хватается за свою нигерийскую Библию. – "Но ты же воевал", - прищуриваюсь я хитро. – "Я воевал, - врет Дори, - но я не стрелял". Он пытается сменить тему: "Убить можно и словом. А я не убивал - я хочу попасть в рай". – "Ну успеха", - говорю я. – "Я попаду в рай, - говорит Дори, - потому что я ухаживаю за инвалидом. Хотя его надо убить. – Мысль его возвращается к началу беседы. - Но я его не убью, и за это попаду в рай. Ты тоже попадешь в рай, - завершает он. - Ты хороший парень". Беседа закончена. Мы расходимся по комнатам. Я сплю крепко. Мне снится, что я раю.
|
Ссылки:
|