* * * 

Иосифу Бродскому 

Над мёрзлой пеной серых крыш, 
среди ветров из белой ряски 
ты очарованно стоишь, 
внимая звукам без опаски: 

и слышишь улицу и крик, 
за петербургской канителью, 
где одинокий снеговик 
скорбит как Покрова на Нерли; 

и грани тонущих оград 
не в тон лагун, не в иглах пиний, 
и умирает снегопад 
под тяжестью трамвайных линий 

тех площадей, где волен бог 
косноязычием облыжным 
растрогать душу… где листок 
за океаном станет книжным; 

и сколько б не было тоски 
на виа Роса или пьяцца, 
как хочется хоть на мыски 
над горизонтом приподняться! 

Где кажется вселенским свет, 
что выпал вдруг как из под спуда, 
где бьется сердце и посуда, 
когда на кухне бога нет... 

    ..^..




* * * 

Е.Я. 

Здесь всё из твоих суеверий, 
А искусы сводят с ума. 
Незаперты губы и двери - 
Ты их открывала сама... 

Бездумно, привычно, беспечно, 
Бесстрастно, почти впопыхах, 
Ты вдруг поселилась навечно 
В усталых шумерских глазах. 

Бессонница - льдинка раздора 
И сон прозаично бескрыл. 
Я мёртв, словно храмы Луксора, 
Где сердце когда-то хранил. 

Но память, где кедры и ели 
Застыли в песках и снегах, 
Холодной московской метелью 
Оставлю на юных устах. 

Зачем мне Каир или Лондон, 
Какое мне дело до тех, 
Кто словно ребёнок подобран 
На Площади Сладких Утех. 

Кто в глупый зачитанный сонник 
Поверив, придумал божков 
Из жалких обыденных хроник 
Василеостровских кружков*. 

Нет, нет, я из тех, кто мудрее, 
кто прожил столетья не зря; 
Из тех, кто святил скарабеев 
И в Гапи* бросал якоря: 

Презренных холопов и парий, 
Из тех, из отверженных каст, 
Востоков и Западов - арий 
В бездумном смешении рас! 

Но бьётся, в себя не поверив, 
По-русски, хмельна и добра, 
Душа на цепочке от двери 
Чуть-чуть не дожив до утра... 

23.12.01 

* Сегодняшние Петербургские Лито 
* Гапи - древнее название Нила 

    ..^..




* * * 

Над суетой миротворенья 
на окоёмышке ветров 
летим с тобой без приземленья 
с грозой вдоль пенных берегов. 

Сверкаем, радуемся в высях 
дождям, везению, судьбе… 
Таят следы на тропах лисьих 
природу чуждую тебе. 

Но, если есть богатства кроме 
свечной печали и стихов, 
они - на крохотном пароме, 
среди задумчивых дымков. 

Среди бездымного простора, 
где я подранком кочевал 
и ворошил чужие норы, 
и лис по просекам гонял; 
и расступались лес и пашня, 
и сердце ухало сычом, 
и чёрствый хлеб - горбуш вчерашний 
казался мягким калачом; 

несло плотвой от старых мельниц 
угрюмых, серых, водяных, 
и пять дерев - старух-насельниц 
читали мне вдогонку стих 
об одиночестве и лете, 
и о божественной стезе… 
Я шёл по ней в смешном берете 
навстречу ливню и грозе. 

И пели ветки на изломе. 
И всем эклектикам назло 
сливались прочно на пароме 
телеги, ругань и стекло… 

Горчила мокрая солома, 
махорка и одеколон, 
и у реки, в истоках грома 
Рукоплескался одеон. 

Слагались строчки. Из тетради 
не вырвать даже жалкий ямб… 
Стихи прочёл я на эстраде 
под светом многоваттных рамп: 

…я вновь на крохотном пароме 
среди невиданной грозы 
и никого со мною, кроме 
тебя и мокрой стрекозы. 

И мы летим, без сожаленья, 
на окаёмышке ветров 
от суеты миротворенья 
в речную млечность берегов. 

Сверкаем, радуемся в высях 
дождям, расхристанной реке. 
Софит погас. Со сцены вышел 
старик со стрекозой в руке… 

    ..^..




* * * 

Как выстрел в тишине - откроет время створки. 
Мой крохотный брегет надёжней резака. 
А за балконом март - как цезарь птичьих оргий. 
И птицы, и капель застынут на века. 

Истает нейзильбер на крышах и перилах, 
исчезнет крепкий сон под гнётом воронья. 
Какой же славный март - ты помнишь, говорила. 
Какой же подлый март - шептала полынья. 

Ей вторили кусты и гейзеры обочин, 
разбитое шоссе и грязные столбы, 
но трепетала жизнь под коркой чёрных почек, 
чтоб обрести судьбу и сгинуть от судьбы… 

Любовь ещё жила. Бродячая, меж истин, 
испытывая нас, брела по вешним дням, 
а на окне герань… цвела, роняя листья. 
О, этот гордый цвет на фоне ветхих рам! 

Мы с нею заодно в привычном застеколье 
весенней кутерьмой застигнуты врасплох. 
Расписан небосвод, а с ним и наши роли, 
где каждый жест ветвей сопровождает вздох… 

И каждая строка подчинена бесстрастно 
неисчислимым дням, где блеск и благодать 
нам больше не нужны… где всё ещё прекрасны 
немытое окно и старая кровать… 

    ..^..




*  *  *

 Уходят поэты, как боги
 Неслышно, привычно, во снах
 Ветшают  их   белые  тоги
 Лохмотьями на чердаках …
 
 Осеннее низкое солнце
 Ворвётся в их тесный предел.
 Сквозь чёрные стёкла  оконцев
 Я в детстве на звёзды глядел...
 
 Там вспыхнет на миг отраженье,
 С небесной упав высоты,
 Сквозь годы, раздоры и тленье
 Смиряющей всех Чистоты.
 
 Там страстные сны чемоданов,
 И с музыкой сундуки
 Наполнят мелодией странной
 Чердак - пыльный замок тоски.
 
 И голубиные вздохи
 Глухим послезвучьем тирад
 Уже отшумевшей эпохи
 О вечности заговорят.
 
 И в откровенье двухточий,
 Средь хлама просроченных слов,
 Строка: "Всё прости...",- нам пророчит
 Неистребимость основ,
 
 Где каждая строчка упряма
 И чудотворна верна…
 Но не залечена рана,
 Поскольку душа не видна.
 
 Там снова прозренья и вести
 Сольются в неясный мотив
 Под крышей, где всё - перекрестье
 В тени гефсиманских олив…

    ..^..


* * * 

Неверен шаг твой. Пройден путь. 
В полях лежит туман забвенья. 
И кажется понятной суть 
Бессмертья слов и вдохновенья. 

Ещё гордыня гложет грудь: 
Как бес искусна и глумлива, 
Но ты, спасительная грусть, 
Врачуй зудящие нарывы… 

Уже никчёмна страсть морфем 
И истин прочная основа, 
И вся премудрость вечных тем 
Не стоит костерка лесного… 

Не стоит весь талант потерь 
Листа слетевшего случайно… 
Я выйду утром, словно зверь, 
На просеку дерев печальных. 

И вдоль пойду шуршащих стен, 
Где яд и пурпур бересклета 
Течёт по сучьям чёрных вен 
Лучом холодным не согретый. 

И там застыну в немоте 
И неизбежности удела, 
И кто-то свой, сквозь крест прицела, 
Меня заметит в темноте… 

    ..^..




Виктории 

Ещё лицо твоё не безобразно, 
Хотя душа уже ничейна, 
И глаз твоих богообразно 
Неутомимое свеченье. 

Сквозь сумрак неизбежной ночи, 
Невыразимо и прозрачно, 
Сквозит любовь, но беспорочна 
Теперь она, пусть и безбрачна. 

Больничная смешная роба 
Ещё больней, чем все проколы. 
Но что же делать, коль хвороба 
Неистребима, как монголы. 

Мучительно больное иго: 
Иглой прошьёт, кроша височек… 
А ты была ведь торопыгой 
И лёгкой, как резной листочек. 

Весёлой, сладкой, не весталкой - 
Любовницей…Чужой причуды 
Слепой заложницей, а стал я 
Несчастней и подлей иуды… 

Постель остынет. Не прощаясь, 
Не комкая воспоминанья, 
Ты просто выйдешь не стесняясь, 
Ни слёз, ни слов, ни покаянья; 

Ни воплей боли, ни зачатья, 
Которому не повториться… 
Лишь ощущение объятья - 
Как рамка на застывших лицах. 

И не останется ни вздоха, 
Ни трепета прикосновенья, 
Лишь ощущение подвоха - 
Как таинство исчезновенья. 

Как чернокнижника проклятье: 
Предательское растворенье - 
Повисшее бессильно платье 
У спинки стула… на мгновенье. 

    ..^..