Константин Рупасов
стихи
*****
Л.
Наше грядущее, словно дитя
просится на руки, плачет о ком-то.
В маленьких окнах маленьких комнат
синие тени по небу летят.
Наше "навек" не повесишь на гвоздь
в траурной рамке напротив буфета.
Времени нет - как у позднего Фета -
в маленьких комнатах синих насквозь.
Времени нет. Только ветер гудит.
Тени летят - безвозвратно, напрасно.
Знаешь, мгновенье, ты правда прекрасно.
Не останавливайся, проходи.
Я остаюсь. Улетай синева.
Я позабуду тебя. Обещаю.
В маленьких комнатах не умещаясь,
только и знаем - всё забывать.
Мало ли что там по небу летит -
тени ли, тайны, звездное просо.
Наше грядущее трезво и просто
в синие окна, как в воду глядит.
2002
*****
Крести козыри или черви
козыри? - вот вопрос.
Скрипки с музыкою вечерней
вынесли на мороз.
Плачет музыка, снег кулями
валит. Поди тепло?
- Отгулял. А ведь как гуляли -
не по усам текло!
Упекли в деревянный ящик,
друже, - не обессудь.
Сущий ищущего обрящет,
да снега занесут.
- Стойте, братцы, пугать снегами.
Память моя тупа.
Понесут, где вчера ногами
собственными ступал.
Закопают, и из пустого
дома - ко всем чертям.
Не пойму - заходил с крестовой,
а угодил к червям.
- Вот и мы не поймем, не сладим.
То ли хмель в голове?
Горячился, а нынче хладен.
Что случилось, не вем.
Мы горячие, ты - холодный.
Что нам тебе сказать?
Знай, полеживаешь колодой -
пятаки на глазах.
- Что случилось со мной, не знаю
Словно бы не со мной.
И мерещится твердь земная
бездною водяной.
Разожмете руки, и кану,
зачерпнув через край...
- Помянем! Подставляй стаканы!
Скрипки, не плачь - играй!
Черный ворон кругами чертит.
Молодца - не замай!
В небе крест, под землею - черви.
А у вечной зимы во чреве -
вечность, но не зима.
2002
Не усни до утра на вахте,
не гаси глазок на двери.
Никакого снега не хватит,
заметать мои пустыри.
Заколдованные трезубцы
из меня в небеса торчат.
Там безумицы и безумцы
точат ножницы и молчат.
В темноту за окном глазея -
тяжелы зрачков жернова -
все кроят из полос газетных
безобразные кружева.
Наряжаются, окружают,
разъедают меня, как ржа,
по задворкам моим мужают,
по моим пустырям кружат.
Объедаются жирным смехом,
утирают кривые рты.
Наливают стаканы с верхом,
глядь - стаканы опять пусты.
И тогда, прочищая глотки,
захрипят, засмеются, за-
голосят в ночи заголовки,
засверкают во тьме глаза.
И завоют, завьют, подхватят
сквозняки - остры, как ножи.
И чего не хватись - не хватит,
как-нибудь до утра дожить.
И нарезанная кубами
беспокойная глыба - мгла -
замолчит, шевеля губами
и уснет, не смыкая глаз...
...Оставайся и ты безгласен,
если слово твое - не медь,
а свинец. Если ты согласен
обезуметь и онеметь.
2002
*****
Он был буквально ослеплен
и, слава Богу, не увидел,
как, в спешке из вагона выйдя,
она взглянула сквозь стекло.
Рванулся было догонять,
но почему-то удержался.
Подумал вдруг "Какая жалость",
потом - "Она не для меня".
Потом надвинулась стена,
замельтешила проводами,
потом распахивались дали,
и чья-то синяя спина
все время заслоняла свет.
Потом сменялись дни и ночи,
потом пропал любимый ножик,
потом растаял первый снег.
Летели сны, тревожа слух,
толпились бледные созвездья,
и рано утром у подъезда
ничейный Шарик пил из луж.
Прошло еще немного лет,
и в переполненном вагоне
он спрятал вдруг лицо в ладони
и пожалел, что не ослеп...
1998
*****
В этом ли дело,
друг мой любезный?
В этих ли пустяках?
Смертного тела
страх перед бездной,
выраженный в стихах.
К лапам еловым
липли печали,
что не имел - берег.
Это ли слово
было в начале -
кто его разберет?
Злючек, гордячек
преданный клекот,
синева, белизна -
все преходяще,
друг мой далекий.
Не говори - не знал.
И заедая
каменным небом
молнии рыбью кость,
дальние дали -
невидаль, небыль -
знали тебя насквозь.
Даром поется:
вырасти сына,
дерево посади?
Видишь ли: вьется
черный на синем
сверху и позади.
Все без обмана.
Листик? - Оторван.
После нас не потоп,
но из тумана
время, в котором
тоже будет "Потом".
Так набухает,
пучится бреднем,
делается весом -
будто брюхата
бременем бренным -
вечности
вечный
сон.
20.10.2003
Сумерки
1
Сумерки смысла в мозгу сливаются с синевою
над головой. Согласные рвутся на волю -
встать после гласных. Злятся, силятся слиться
с чем-нибудь столь же глухим. То же самое лица -
прячутся в тень, стесняясь теней под глазами.
Или слова. Что бы вы ни сказали
или подумали - все сольется с молчаньем.
Все бесконечней зима, все темней и печальней.
Снег под ногами делает неотличимым
шаг в темноту от шага к краю пучины.
Лик и личина путаются корнями,
как причинное место и тоска без причины.
Всякая тварь стремится прикинуться дверью.
Всякая дверь норовит обернуться твердью,
просто стеной. Просто местом, где бродит эхо
независимо от молчанья и криков "Верю !"
Сумерки смысла. Вечность страшней, чем зараза.
В моде житье наугад - одноразовый праздник.
"Все бы тебе притворяться не знающим меры" -
скажешь своим зеркалам, вспоминая о смерти.
Кстати, о смерти (вот уж, действительно, кстати).
Память о ней не значится в аттестате
зрелости в качестве одного из предметов
лишь потому, что ее не измерить в метрах.
Кстати, о памяти. Давешних лиц неизбывность -
вот что не спутать ни с чем. Как говаривал в бытность
Экклезиастом один из моих знакомых:
"Все - суета". Но пока ни одно не забылось.
Все растворяется - страсть, старательность, старость,
как стратостат в вышине. Брести ли со стадом
или звенеть колокольчиком чуть в отдаленьи -
все растворится. Смирись. Преклони колени
перед величьем взаимного перетеканья.
Время молиться. Время расспрашивать камни
об обрастании мхом, о стремленьи воды просочиться.
Время складывать числа и время у них учиться
древней науке - слиться, но не смешаться.
Время ума занимать и время - его лишаться,
чтоб, наконец-то, пусть пока неумело,
слиться с тобой, чей бы облик ты не имела.
2
Поздние сумерки с видом на раннюю осень.
Время зонтов, плащей, носовых платков,
время подпрыгнуть на месте и грянуться оземь
у живого огня, горящего испокон.
Время предсмертных записок, легкого недомоганья,
одиноких прогулок, снов, чаепитий впотьмах.
Время рубить письмена туземным своим томагавком
в скальных породах. Время не понимать
смысла простейших фраз, типа "прошу прощенья"
или "разрешите присесть". Долго молчать в ответ
и уходить во тьму. Время спасать Кощея
от дурачка с кладенцом, выросшего на ботве,
да на пареной репе. Время заняться деленьем
возможности складывать на желание умножать,
но оказаться вычтенным. Слушать шелест деревьев,
ритмический скрип кровати с верхнего этажа,
собственное дыханье. Пытаться придумать правду
об утреннем пробуждении, о дверных косяках,
о человеческой жизни. Верить Богу как брату,
но любить чужую сестру. Повсюду ее искать,
дожидаться снега, бояться не ошибиться,
спрашивать "Кто там?", глядя в зеркало, не получать ответ.
Являться живым примером удавшегося самоубийства
через повешенье. Верить, что этот свет -
дневная его сторона - повернута к нам спиною.
Что же касается снов и смерти, то в этот раз
им не догнать тебя, летящую надо мною,
и не спасти меня, привыкшего не сгорать.
3
Чем бы дети не тешились - лишь бы были.
Слово не воробей - ни с того, ни с сего не летает.
Но уж если вылетит, то назад не жди. На хромой кобыле
не всякого можно объехать. Сплетаясь и расплетаясь
перетекают друг в друга мысли. Столбики вдоль дороги
не знают, куда ты едешь. Да им и не интересно.
Воздух опять подрался с землею до первой крови
и от этого стало соленым, что было пресным:
слезы, воды в морях, течения океанов,
огурцы в кадушках, висящие на веревках
вяленые рыбешки, мелочь внутри карманов
и руки снаружи. Солнце среди березок,
сердце в груди. Всего и не перечислишь,
что так и лезет в глаза, разрывает тебя на части.
Сиди и царапай гвоздиком: "Всем лечиться".
Ведь все еще впереди, а не только счастье.
Сколько волков не корми, а медведь услужит -
и, никуда не денешься, подохнешь как все - собакой.
Только поймав крючок вспоминаешь, где было глубже,
если ты рыба. А если нет, то считаешь это забавным.
Но прекрасно провяливаешься, будучи тоже подвешен
вместе с прочими на веревочке. Хочешь вейся,
хочешь ищи конец, но пойми, что и он не вечен.
И поверь, наконец, в того, кто тебя подвесил.
4
Жить, задыхаясь от боли. Не доверять себе
ни ножей, ни веревок. Всегда запирать балконы.
Следить за собой ночами с заброшенной колокольни
и прослушивать телефон при помощи КГБ.
Останавливаться в метро для проверки своих документов
посредством землянина в форме. Не выключать
свет по ночам. Поначалу всегда молчать
при встрече с любым обитателем Ойкумены,
а прощаясь шарахаться от протягиваемой ладони
и убегать - стремительно, неожиданно, хохоча.
Отвечать спокойной улыбкой на любые вопросы врача,
поскольку ты, а не он, ты - ушел от погони.
Всегда и всего бояться - циферблатов, цветов,
маленьких и бестолковых тявкающих собачек,
запахов - всех, кроме самых простых - табачных
или кофейных. Наливать кипяток
только с левой руки. Никогда не думать о прошлом
и пытаться забыть о будущем. Жить один на один
с мыслью о том, что голос необходим
только глухому. Но если уж ты заброшен
в качестве резидента, позабывшего все легенды
в этот вечерний звон в неродном краю,
то научись без акцента молчать, слушая как поют
о чем-то сугубо своем загадочные аборигены.
1993-1999
Бесчинны ветреные дрязги.
Всех спорщиков - апрель, да май.
В стекляшках электричек тряских
раскачиваются дома.
Весна была, но не застала.
Вернётся. Сплюнь и постучи.
Реки бессонная застава
хоронит за щеку ключи.
И город просится на ручки,
и ветер с запада несёт
свои свинцовые игрушки,
уже готовые на все.
И чайки за рекой кричат
чужими голосами: "Ветер!"
Как страшно жить на белом свете
и город на руках качать.
2003
Передумай, декабрь, Луну ледяную любить.
Убаюканный скрипом еловым,
как рыбарь с небогатым, но верным, былого уловом,
возвращайся домой, повторяй: "Раз овца, два овца..."
И из темных глубин
чуть задремлешь, без оклика, сами
невредимые временем звери с твоими глазами
побегут на ловца -
На тебя. Погляди, как беспечен их бег,
как их след на глазах порастает
синевою - быльем. Точно так же однажды растает
без следа эта белая боль,
что известна под именем "снег".
И другая - по имени "память".
И в такой вышине, что оттуда бы падать и падать
(а отсюда - глядеть) загорится звезда над тобой.
2003
Бессонница
Баюшки-бай. Сны твои сочтены.
Вещие дни, дожди, города, года,
белые ночи, очи черным черны -
сгинут, уйдут и не скажут тебе куда.
Палец - в висок. Но поздно крутить винты,
жизнь наводя на резкость, как окуляр.
Были белы снега, небеса чисты -
все, что не пропил март, апрель прогулял.
Баюшки-бай. Запертый с четырех
года времен - сторон - в четырех стенах,
из того, что имел, многое ли сберег?
Баюшки-бай, смертные. Гутенахт.
Выйдешь на кухню, заваришь себе чайку,
глядя, как плети дождя пустоту секут.
Поздно. Уж если кто-то рванул чеку,
все остальное - просто вопрос секунд.
Вспыхнет - помедлит мгновение - громыхнет.
И застынет, как вкопанный - руки вверх -
город в окне. Выдохнет и махнет
залпом чашу сию в ночь на страстной четверг.
23.04.2003
*****
Смяты и наскоро смётаны
ваши угодья несметные,
дворники с мётлами, с мётлами
медленные и смертные.
Медленно кренится, кружится
шарик - никто не позарится.
Осени синее кружевце
с треском по швам расползается.
Больно уж дали пронзительны.
Взялся, так лучше залатывай.
Видишь - газеты транзитные
спят на скамейке салатовой.
Писано в них про нестрашное:
Съехали хворые, лечены
временем. Лучше не спрашивай,
все ли там будем? Далече ли?
Скоро ли? Может и к лучшему -
летние сны перехвалены.
Ладно. За пазухой ключики,
дома на гвоздике валенки.
Мало ли: молодо - зелено.
Нынче же - набело, набело...
Ночью над тихими землями
мгла была, пелена была...
4.11.2003