Об авторе.
Лидия ШЕВЯКОВА
( г. Москва)
Родилась в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ. Член Союза журналистов, член Союза писателей. Председатель Общественного Совета "Потенциал нации". Вторая творческая профессия - художник-оформитель.
Лидия Шевякова
ДОМ КУКЕРА
Вон он! Племяш! Спускается по трапу. Вижу - вижу. Весь в отца! Такой же долговязый, как брат мой двоюродный, Володька. Походка вразвалочку. Уже не мальчик и еще не юноша. На щеках, конечно, пламенеют прыщи. Да… мне в свое время больше повезло. У меня возрастные бубоны вскакивали на попе. У всех на физии, а у меня на попе. Счастью моему не было границ. Ложусь вечером в постель, обязательно покручу попой перед зеркалом. Ура! Целых три и все на попе, вот была б жуть, если бы как у Варьки Кузиной - на самом носу!
- Димо-о-о-н, привет!
Пока мы сумбурно братаемся, перебрасываясь отрывочными фразами приветствий, и проталкиваемся сквозь толпу встречающих к выходу, Димон исподтишка бросает на меня боковые взгляды полные ненасытного любопытства. Из его четырнадцати лет двенадцать мы не виделись. Интересно, какой я ему кажусь? Сорокалетней старой перечницей? Богатой тетушкой Чарлей? “Дона Роза, я прошу Вас…” Давно ли меня саму посылали, словно неценную бандероль без обратного адреса, болтаться летом по родне?
Конечно, я собиралась замкнуть Димона на дочку, но она жестко, без каких-либо возражений объявила, что отправляется на неделю в летний лагерь бойскаутов на соревнования по выживанию, и я не рискнула настаивать. Со своим смирным, тимуровским, пионерпрошлым, я вообще побаивалась бойскаутов. Они представлялись мне какими-то бойкими, вредными насекомыми, выжить, среди которых без баллончика от тараканов было совсем не простой штукой.
- Тетя Маргарита, а мы у Мак-Дональса не остановимся?
- Димон, зови меня просто Марго, а то от “тети” меня в дрожь бросает.
- Заметано, Марго, - застенчиво, с запинкой выговорил племяш, и доверчиво улыбнулся во все зубы, как могут улыбаться только дети. Через десять минут мы уже сидели в храме быстрого питания. Он заговорщески округлил глаза, перегнулся через стол, и доверительно сообщил:
- Марго, у меня есть мечта, план такой, посмотреть ночную жизнь столицы.
- Не рано ли ты тусоваться начинаешь?
- Папа меня везде с собой берет и в баню, и в кабак, - обиделся парень, - Я уже взрослый, - и тут же выставил колючки. – На даче посадите?
- “Посадите”! Что тебе дача - тюрьма? Ладно, в честь такой редкой встречи покажу тебе ночную жизнь, только ты уж там не очень родителям распространяйся.
- Ура! Заметано! Мама говорила, что вы великая тусовщица!
- Она явна погорячилась, - фыркнула я, - Тоже мне, нашли черную моль.
- А мы сегодня прямо начнем? – загорелся Димон.
- Можно, только уже одиннадцать вечера, пока на дачу доедем, пока выгрузимся. Надо еще “Афишу” купить, посмотреть, что где идет.
- Мы успеем, успеем! – заверил меня племянник и через полчаса уже сладко дрых на заднем сиденье. Мы с мужем долго путались в его длинных худых ногах, прежде чем смогли вытащить этого кузнечика из машины.
Несмотря на лестное звание “великой тусовщицы”, я с натугой вспомнила, что в последний раз выходила в свет не меньше полугода назад на концерт пианиста Николая Сидорова, с которым водил давнюю дружбу мой муж.
Маэстро играл в первом отделение, на которое мы, конечно, опоздали, так как слишком долго выбирали букет побогаче, а потом безуспешно пытались приткнуться где-нибудь у консерватории на своем ягуаристом крокодиле. В партер, на почетные места нас уже не пустили, пришлось карабкаться на галерку. Запыхавшиеся, потные и тяжело сопящие, мы взгромоздились на жесткие стульчики и замерли, как раз во время, чтобы успеть насладиться парой виртуозных пассажей какого-то сложно конструктивистского, скрипучего, врущего нервы сочинения. Маэстро сделал божественный и энергичный взмах рукой, грянул шквал аплодисментов и объявили антракт – то есть главное действие для специально приглашенных друзей и почитателей таланта. Все мы с огромными букетами, украдкой разглядывая известных, но незнакомых людей, и излишне оживлено приветствуя известных и знакомых, любезно раскланивались друг с другом в престижной очереди к телу маэстро, расположившемуся в артистической уборной.
Когда светская часть музыкального вечера отшуршала целлофаном букетов и змеиным шепотом любезностей, в фойе прозвенел звонок, приглашающий слушателей обратно в зал. Мы собрались, было, остаться на второе отделение, но увидев, что все важные гости, большие ценители музыки, борзо улепетывают вниз по лестнице к гардеробам, автоматически устремились следом. Мы тоже важные и занятые.
- Да, сегодня Стравинский ему особенно удался! - резюмировал, заводя машину, благоверный, - одно слово, виртуоз!
- Откуда ты знаешь, что это был Стравинский? – ревниво осведомилась я.
- Я же очень музыкален, - небрежно бросил муж, воровато стрельнув глазами куда-то вбок. Я поглядела следом и увидела, что мы припарковались впритык к афишной тумбе.
- Ладно, - засмеялась я, - ты раскрыт. Тоже мне специалист по Стравинскому. Нечего выпендриваться Иван Иваныч, слушайте свою любимую песню “Валенки”, и крутанула ручку автомагнитолы в поисках “Авторадио”.
Взявшись за завтраком перелистывать, купленную накануне в придорожном киоске “Афишу”, я с удивлением наткнулась на такие россыпи неизвестных мне ночных заведений, что в глазах зарябило. Что ж, мне тоже полезно встряхнуться, тем более с таким кавалером.
Я взяла карту Москвы и педантично нанесла на нее крестики прицелов нашей экскурсионной программы. Очаги злачной жизни оказались сконцентрированы в районе улицы 1905 года, пл. Революции и бульварного кольца.
- Во, “Дом Кукера” – это клево! – ткнул наобум в мою карту племяш, - давай начнем с него?
- Нет, давай лучше поедем в “Гнездо глухаря”. Судя по адресу, это где-то рядом с консерваторией, а “Дом Кукера” – расположен неудачно. Там припарковаться трудно. Да и что это за Кукер какой-то придурошный?
- Это герой, - без запинки соврал Димон.
- Герой чего? – ядовито поинтересовалась я.
- Всего, - быстро нашелся тот, - герой Фана.
- И что это за фан? - проворчала я себе под нос, точно как старая перечница.
- Фан – это фан. Не дай себе засохнуть.
- Бери от жизни все?
- Во-во.
- Но если ты хочешь, брать от жизни все – это значит надо принимать ее такую, какая она есть с несчастной любовью, болезнями, смертью близких, безденежьем, изменой друзей…
- Не, надо брать от жизни только фан.
- А кто же будет брать оставшееся?
- Ну, кто-нибудь.
- Это как ужин – отдай врагу? Не слабо. Значит, кто-то должен понести не только свои собственные невзгоды, выпадающие на долю каждого человека, но еще и твои в придачу? И где ты такого умника собираешься сыскать?
Я приперла его к стенке, но что толку. Димон сразу прикрылся скучающе-пренебрежительным выражением лица, на котором крупными буквами отпечаталось: “Не грузи!”
- Ладно, беру карту и “Афишу” с адресами, начнем с “Глухаря”, он ближе всего к нам и концерты там начинаются в восемь, - закруглилась я с воспитательной работой.
- Тоже мне ночной клуб, - недовольно буркнул Димон, - открывается в одно время со “Спокойной ночи малыши”.
Без пяти восемь мы уже дисциплинированно сидели за столиком в скромном зальчике довольно уютного семейного клуба для чудом уцелевшей научно-технической интеллигенции и прочих не павших духом разночинцев. Оказывается, они не только не вымерли, но даже воспроизвели довольно живую и смышленую, судя по мордашкам, поросль. Единственной парией в этом дружном мирке любителей КСП был случайно затесавшийся средних лет металлист с итеэровской женой или сестрой и двумя вихрастыми чадами лет семи с симметрично выпавшими передними зубами.
На малюсеньком возвышении, гордо именуемом сценой, вдохновенно бряцал по струнам безымянный бард в романтического вида хламиде и широкополой шляпе под Боярского.
- Припев будем петь вместе, - игриво пригласил он публику и весело, с пионерским задором, грянул:
- Си-Би-Моль, Си-Би-Моль!
- Моль-моль-моль, – глухо, но дружно подхватил зал.
Следующим менестрелем оказалась милейшая тетенька лет пятидесяти с прихваченным простой черной резинкой жидким хвостиком тусклых волос, в бесформенном вязаном свитере и спортивных шароварах, заправленных в высокие зимние ботинки на микропоре, словно она забыла переодеться, придя месяца три назад из похода. На дворе стоял июнь. Она спела древнюю песенку про четвероногого друга с дырочкой в правом боку и потом долго распиналась, расхваливая детский ансамбль авторской песни, вожатой которого она была явлена человечеству.
- Вот, вы не хотите таких славных деток записать в наш музыкальный клуб “Резиновый ежик”, - с отеческой заботой поинтересовалась тетенька у чадолюбивого металлиста, сидевшего рядом со сценой.
- Нет, - отрезал тот, - мои детки уже ходят в клуб “Чугунный еж”.
- Пошли отсюда, - просипел, давящийся от смеха, Димон и мы, корчась в конвульсиях от накрывшего нас волной истерического хохота, выпали из глухариного гнезда.
- Марго! Поехали в “Дом Кукера”!?
- Ну и настырный же ты. Нам проще сейчас выскочить к зоопарку, на 1905-го года и мы у “Точки”.
В десять вечера не только площадка перед клубом, но и улица была совершенна пустынна. Мы оказались единственными желающими нырнуть в длинный и темный желоб входа. Внутри ангара было темно, безлюдно и прохладно, как в огромной пещере. В программе значилось выступление какой-то рок-группы. Добрых полчаса, в ожидании концерта, мы в мерцающей темноте елозили по скамейкам и пуфикам, выбирая места получше. Кроме нас в этих черных бархатных джунглях скользили только тени аборигенов, переодетых официантами, безмолвные и зловещие, как ирокезы в тропических дебрях.
Наконец, на сцену неуклюже вскарабкалась довольно упитанная юная леди. За ее спиной возникли худосочные ударник и бас-гитарист, точные копии с карикатур уличных хулиганов из старого “Крокодила”. Шефиня махнула в знак старта, и понеслось. Втроем им удалось произвести на свет довольно мерзкий грохот и треск.
- Что, народ, будем колбаситься? – бодро осведомилась солистка.
“Меня уже колбасит”, - подумала я и приготовилась к худшему, заткнув уши заранее припасенными бирушами.
Группа называлась глобально - “Модель мироздания”, это вам не какое-нибудь там простенькое, непритязательное и конкретное “Ногу свело” или “Руки вверх”. Солистка – 16 летняя супермодель из группы тяжеловесов, безжалостно сжав горло микрофона, борзо заверещала пугающим металлическим голосом киберга. Когда юная жиртреска уставала носиться бешеной ночной мухой по подмосткам, она с разбегу плюхалась на высокий барный табурет, установленный на сцене, и у меня каждый раз екало сердце – выдержит ли его одинокая тонкая нога вес примадонны. Прикид у модели был самый подходящей для тяжелого рока. Серая юбка мешком до щиколоток и белый свитер лапша. Волосы убраны в неприметный хвостик. Неужели – это молодой клон вожатой “Резинового ежика”? В мирное время это чудное создание спокойно бы пережило переходный возраст в каком-нибудь кружке юнатов, самоотверженно отдавая избыток своей подростковой энергии меланхоличным рептилиям, а теперь бедняжка яростно рвала струны гитары, словно та в чем-то виновата, и вопрошала на весь зал: “Куда же нам идти?”
“Идти ты, голубушка, в самом лучшем случае, куда подальше”, – флегматично подумала я и оглянулась на Димона. Тот заворожено, не в силах оторвать восторженного взгляда от певицы, прошептал:
- Как ты думаешь, сколько ей лет?
- Если судить по мозгам, то два, - ответил я и, подумав, добавила, - Ну, может быть, три.
Но мой сарказм был совершенно не понятен очарованному певческим талантом Димону, и он пропустил все мои уколы мимо ушей.
Супер модель исполнила пару маргинальных песен собственного сочинения о любви, в которых всю ночь покойники скреблись в двери ее помутненного разума. Меня саму замутило. И мы - Димон все оборачиваясь на певицу -двинулись дальше.
- Поехали в “Дом Кукера”?
- Слушай, ну ты клещ! Ладно, давай, - мне хотелось как-то утешить его, скрасить расставание с “Моделью мироздания”. Может это любовь? Вот навесят мне тогда его родители.
Мы долго колесили по центру, сверяясь с картой и, наконец, причалили у какого-то подвала под вывеской “Китайский летчик Джао Да”.
- Нет тут никакого Кукера, - устало объявила я, - есть только китаеза. Пошли что ли, посмотрим?
- А адрес тот, - удивился упрямый Димон.
- Тот-тот. К сожалению, сегодня у нас в продаже туалетной бумаги нет, но зато есть прекрасная наждачная. Выгружайся.
Из подвала, объявленного пристанищем китайского летчика, словно пчелиный рой, вылетело штук пятнадцать молодых человеческих особей без каких-либо вторичных половых или одежных признаков. Мода на унисекс дала свои селекционные результаты.
Подвал радовал демократичностью разномастных столов и стульев, страшной бедностью и суровой аскетичностью коммунальной кухни времен гражданской войны. Справа под низкой притолокой была еще одна комнатушка неизвестного назначения, грязная и заплеванная, вроде кладовки, со следами случайного застолья. Еще пол шага вниз и все это сошло бы за декорации спектакля “На дне” Но какая-то невидимая грань еще не была пройдена, то есть это было еще не дно, а предбанник дна. Судя по измятым, но вдумчивым лицам вокруг, здесь нашла приют сильно пьющая творческая тусовка молодых столичных криэйторов.
Переминаясь с ноги на ногу, я послушала пару минут седого мальчика – музыканта с сильным запоминающимся лицом, почему-то босого, но очень притягательного. Все его потрясающие переборы на гитаре сопровождались невразумительной пантомимой двух унисексовых созданий в пятнистых, защитного цвета, туниках. Их выбритые головы украшали тюбетейки с перьями. В строгом костюме и бежу от Кельвина Кляйна я чувствовала себя здесь полной идиоткой. Уж, я-то точно лишняя на этом празднике жизни. Лишняя старая карга.
- Слушай, я подожду тебя в машине. Наслаждайся. Наверное, я все-таки не черная моль и летучая мышь, а самая обыкновенная белая, лабораторная.
- Клево, - подытожил, садясь минут через пятнадцать в машину Димон, - но где все-таки “Дом Кукера”? Там, наверное, еще круче.
- Дался тебе этот “Дом Кукера”, едем дальше, - рявкнула я, раздраженно дав по газам.
На Тверской была пробка. Это в пол второго ночи! Значит, пока одомашненная половина москвичей мирно спит, другая бродячая ее часть носится в тюбетейках с перьями по городу. Но ведь это только мы, старый да малый, выползли на экскурсию. Остальным-то что метаться из одного клуба в другой, словно у них шило в попе?
Так мне открылся первый закон ночной тусовки – кайф не в том, чтобы просто пойти в клуб, а в том, чтобы протекать из одного заведения в другое, догоняя ускользающий фан. Не важно куда, важен сам драйв. Любая долгая остановка – опасна для жизни клубного тусовщика. Он, как ветер, существует пока веет, приостановиться - и конец, превратится в обыкновенный воздух, хорошо если не затхлый.
После сумрака “Точки”, и бедности “Китайского летчика” от уютного дворика “Tabulo Rasa” на меня повеяло чем-то родным, доморощенным, аббой, юрием антоновым, челентаной. И точно, на танцплощадке, имитирующей летний вечер на свежем воздухе в небольшом европейском городке, мирно соседствовала разнообразная попса всех времен и народов. Публика была весела и всеядна. Мы поднялись по ступенькам амфитеатра к столикам и присели. Димон быстро смешался с толпой, пытаясь протолкнуться к бару за пепси-колой, а я окинула взглядом отдыхающих.
Танцевальное действо походило на дискотеку на теплоходе, третий день как отчалившем из Одессы в сторону Средиземноморья.
На площадке, тесно прижавшись друг к другу, колебалась в такт мелодии странная пара. Он - с коротким седеющим бобриком, пастозный, сорокалетний, дорого одетый, низкорослый субъект, с потасканным, помятым лицом и тюремной или урковской, но никак не богемной тату, выглядывающей из-под золотых часов на широком запястье. Неприятно облепил и обвис, словно опухоль, тоненькую молодую девушку в белой блузке и узкой темной юбке в элегантную полоску. В его даме все выдавало романтическую интеллектуалку, очки с дорогими небликующими стеклами и скромной тусклостью оправы, длинные пальцы со светлым лаком на ногтях. Русая, строгая линия каре, чистое лицо без косметики. Тоненькая как прутик, чистая и грустно-покорная, она с какой-то трагической нежностью и жертвенным блеском в глазах приникла к этому рыхлому пеньку, и вся отдалась медленно плывущему танцу. Кого ценой собственной юной жизни собралась спасать эта девочка?
- Галимое место. Пошли отсюда, - потянул меня за руку Димон, - тут одни старперы.
- Только не слова о Кукере! - сразу отрезала я.
- Ну, пожалуйста.
- Ладно, последняя попытка и едем спать
В это время у меня затренькал мобильный.
- Привет, малыш! Ты не дома? – проворковала трубка голосом моей любимой подружки огненнокудрой Натали.
- Да, племянника по ночной Москве выгуливаю!
- Превосходно, я как раз хотела позвать тебя на потрясающего диджея в “Мост”, - с пафосом выпалила трубка.
- А где это?
- Не знаешь? Засиделась ты, девушка, в деревне. Это одно модное местечко на Кузнецком мосту. Туда один вход стоит 50 баксов, но у меня приглашение. Встречаемся через полчаса.
На углу Кузнецкого и Малой Дмитровки роились красивенькие иномарки. Легкий ажиотаж, дрожь в толпе. Возбужденные вскрики, смех. Мы прошли через мощное секьюрити, поднялись по витой лестнице наверх и попали в светлый туннель с совершенно прозрачным полом. Наступать на стеклянную твердь было весело и немного боязно. Знаешь, что не провалишься, а сердце замирает. Элитарная клубная жизнь била ключом. Луноликий полный японец колдовал на сцене за большим пультом с пластинками, как шеф-повар на показательной готовке со сковородками. Он ловко прихватывал проворными пухлыми пальцами три одновременно крутящихся диска, отчего те плыли, скулили и вздыхали на разные лады. Маэстро делал музыку руками, его манипуляции обладали легким гипнотическим действием. В отдельных композициях, как послевкусье, слышалось что-то знакомое из средины 60-х. Музыкальное дежа вю. Отягощенное ретроградной амнезией. Публика, обратившись к эстраде, пританцовывала с бокалами в руках. Может, это цены на выпивку их покусывали, не позволяя устоять на месте? Нет, многие веселились от души. Только души их были замкнуты в безвоздушное пространство одиночества. Фактически каждый танцор исполнял соло, обращая свой танец только к диджею. Пары были условны, партнеры сходились и расходились, как призраки, не касаясь друг друга.
Вот и второе откровение ночной клубной жизни – ты одинок или можешь стать одиноким в любой момент. Ты никому по-настоящему не нужен и можешь утешаться тем, что и тебе никто не нужен. Мне стало грустно. Словно передо мной протекала не настоящая жизнь, а та, которая когда-то была. Воспоминания о будущем. Мост, который перекинут в никуда.
- Слушай, Марго. Мы еще долго будем тут торчать? – уныло осведомился Димон. Основную часть времени в “Мосте” он провел, исследуя стеклянные полы. Милый Димон еще не дорос до понимания элитарной музыки и элитарного одиночества.
- Ладно, малыш, действительно, уже три часа. Я просто валюсь с ног. По домам?
- Ты имеешь в виду по домам Кукера? – наивно заартачился Димон.
На меня, как занавес, вдруг упало равнодушие и апатия. Завод кончился. Безвольно я покатила снова в сторону вожделенного Кукера и уже привычно уткнулась в подвал китайского летчика. На этот раз народу там было полно, и кто-то пел на варварском наречье что-то похожее на лапландские песни про поимку медведя. Однако понять, что именно происходит в этом не очень трезвом людском фарше, где собравшиеся заторможено месили густой, душный воздух, было невозможно. Я повернулась к осоловевшему охраннику, и устало спросила:
- А где здесь “Дом Кукера”, - как интересуются дамской комнатой. Он посмотрел на меня долгим взглядом, не разыгрываю ли я его, и молча указал на небольшую табличку над дверью в соседнюю комнату, которую при первом визите я приняла за кладовку. На табличке значилось: “Дом Кукера”. Я шагнула внутрь, в надежде найти там хозяина или хотя бы домочадцев достопочтенного Кукера, но за столиком сидел только одинокий молодой пьяница.
- Вы не знаете, где сейчас Кукер? – вежливо осведомилась я у него.
- Кукер весь пукер, - печально вздохнул тот, подняв на меня красивые карие глаза.
Мне вдруг без всякой причины стало очень смешно. Всю ночь колесить по Москве в поисках незаконнорожденного сына китайского поданного?
Светало. Димон, наконец, угомонился и мирно посапывал на заднем сиденье. Мы бесшумно мчались по ночному Кутузовскому и безмолвному Крылатскому, и навстречу нам попался только караван поливальных машин. Рублевка манила своей пустынностью и гладкостью дороги. Педаль газа сама собой начинала вдавливаться в пол. Впрочем, меня быстро отрезвил крутой поворот, и я сбросила скорость до сотки в час. Дорога укачивала. Я сонно притормаживала на бесконечных петлях загородного шоссе. То и дело мимо меня проскакивали, как пули у виска, авто с неугомонными столичными тусовщиками. Для ночных зигзагов Рублевки мои 100 км в час - это не мало. Значит, обгонщики несутся не меньше 140-150.
“Молодые кутилы долавливают остатки фана”, - усмехнулась я про себя их лихачеству. У Барвихи мы неожиданно оказались в пробке.
Все едва ползли в два ряда, нагло заняв встречку. Впереди вспыхивали мигалки гаишников. Часть дороги перегораживал подкошенный лобовым ударом столб. На транспортный контейнер грузили сплющенную, как консервная банка, машину. У обочины лежали накрытые брезентом бывшие люди. Вот кто-то и поймал последний фан в своей жизни.
Проезжая мимо покореженных аварией машин, я почувствовала себя очень старой, ведь я даже припомнить не могла, когда последний раз неслась в погоню за фаном, рискуя задарма. Когда же подкралась эта сволочная старость? В шестнадцать умереть – раз плюнуть, в двадцать пять – начинаешь туманно догадываться, что в этой жизни что-то есть, а в тридцать… Да, пожалуй, к тридцатнику ты уже дорожишь своим бренным существованием и не хочешь так, запросто, загнуться. Какой бы в этом не был фан. В сорок лет ты уже держишь жизнь за горло мертвой хваткой, а в пятьдесят тебе так хочется жить, что сил никаких нет. И бес все тычет и тычет тебе под ребра без передышки своим кривым когтем. А дальше?
Мой дед на своем 90-летие сказал так: “Когда мне исполнилось шестьдесят – я удивился, когда мне стукнуло семьдесят – я испугался, когда мне подкатило восемьдесят – я ужаснулся, а теперь, когда мне грянуло девяносто – мне просто смешно”. Вот это, я понимаю, фан.