Александр Бокмарёв
Попытка любви
|
|
Секса в Америке нет. А как красиво все начиналось. Вдруг в 60-е зашипело что-то, обдало жаркой волной, пробежала сладкая дрожь, потекла из вечно открытых ртов слюна, и случилась революция. Попрятались в подворотнях недобитые ветераны Второй Мировой. А по широким авеню Нью-Йорка и Атланты двинулись стройными рядами полуобнаженные фавны и венеры. Целовались на площадях, совокуплялись в парках, вставляли розы в ствол направленного на них автомата, уничтожая напрочь его фаллический подтекст. Так Секс стал возлюбленным Америки.
Но шли годы, и Секс стал стареть. Америка уже не вздрагивала от его жарких объятий, да и сами объятия становились все реже. Все чаще по утрам Секс обнаруживал, что Америка еще не ложилась, а все сидит и сидит у компьютера, клацая непонятное клавишами. А однажды в 80-е, придя домой после оргии, Секс обнаружил, что дверь заперта. На настойчивые звонки Америка не открыла, а лишь прокричала в замочную скважину, что вызовет полицию, и что поведение Секса - самое настоящее сексуальное домогательство.
Изгнаный из дома, он укрылся за яркими обложками порнографических журналов, заматерел и стал циничным. Одиночество сделало его мнительным и обидчивым, он приобрел все повадки нарциссистической натуры.
"Так не доставайся же ты никому," - решил Секс и ошибся. Наутро после изгнания газеты вышли с кричащими заголовками: "Секс умер, да здравствует Гендер". Отныне простые движения механического акта были заменены социальными половыми ролями ("Я сегодня чиню машину, дорогой, а ты приготовь пока ужин").
Униженный и обложенный со всех сторон феминистками и юристами, Секс пытался перестроиться. Он выдавал себя за ценителя изящного и пытался пролезть в высокое искусство. Но Америка, сдержано похвалив "Последнее танго в Париже", дверь все-таки не открыла.
Секс пытался найти партнершу по переписке и даже написал пару писем в Россию, но выяснилось, что у России уже есть партнер по имени Руски Любоф, которого она хотя и не любила, а лишь только жалела, но изменять ему с Сексом не собиралась. Кроме того, отношения России и Руски Любоф как-то сильно отдавали садо-мазо-гозом, так что от попыток отбить Россию у соперника Секс отказался.
Подавали надежду гомосексуалисты, но СПИД выкосил энтузиастов, а оставшиеся малодушные присягнули Гендеру и теперь с упоением занимаются отстаиванием права совместного воспитания неведомо кем и от кого рожденных детей.
Иногда обиженый Секс предпринимает набеги на Америку, делая вылазки в запретные эрогенные зоны, и тогда возникают скандалы со священниками-педофилами, маньяками-насильниками старух или 13-летними детьми, вечерами инсценирующими порнофильмы, просмотренные накануне. Но Америка отражает атаки преступника, и тогда он возвращается на страницы порножурналов.
Старый и потрепанный жизнью, Секс, сидя на лавочке в подпольном борделе, предается воспоминаниям о тех золотых временах, когда пылал Вьетнам, и от этого пламени разожглось похотью девичье молодое тело Америки. Light my fire, -мурлычет Секс, - make love not war.
А вечерами пролистывая газеты, он с интересом читает сводки из Ирака. Ведь история повторяется, и, может быть, Америка еще позовет его обратно.
Ночью мне приснилась интрижка. Уже не кошмар, но еще не эротика. "Почему бы нет," - подумал я, проснувшись. В голове перекатывались обломки соблазнительных образов, сплетались и расплетались какие-то уже полустертые пробуждением изображения.
Интрижка - процесс небыстрый и требует подготовки. Сначала я принял душ, потом побрился, достал из чемодана новые носки за 20 долларов, оделся, проверил, на месте ли бумажник, и отправился на работу. Интрижку я решил завести именно там. Завести ее в другом месте решительно невозможно, потому что кроме работы я нигде не бываю. Можно попытаться познакомиться в каком-нибудь баре, но я еще не уверен в своем английском. Я решил затеять интрижку с Кимберли. Кимберли - крашеная блондинка с милым носиком, игривым взглядом и нежным голосом, в котором, впрочем, иногда слышен металл. Я уже давно заметил, что между нами проскользнула искра приязни и взаимного интереса. Есть и минус: Кимберли не курит и считает всех курильщиков убийцами. Но ради возможности окунуться в большое и светлое чувство я готов потерпеть.
Всю первую половину дня до ланча я занят тем, что периодически выглядываю из за компьютера и подмигиваю Кимберли. Она подмигивает мне в ответ. К 12 часам мне надоедает подмигивать и вдруг страшно хочется курить. Но я знаю, что Кимберли наблюдает, и терплю.
Наступает время ланча. Я приглашаю Кимберли в соседний мексиканский ресторанчик. Она охотно соглашается. Мы спускаемся вниз, при этом я пропускаю Кимберли вперед и открываю перед ней двери. Это все ерунда, что пишут в русских газетах об американском феминизме. По крайней мере на юге все мужчины делают ЭТО.
На красивой дорогой машине в сопровождении шикарной блондинки подкатывает Бокмарев к ресторану. Гибкий латинос в переднике услужливо расставляет приборы. Бокмареву нравится блондинка - блондинке нравится Бокмарев. Начинается обольщение.
- Хорошая погода, - говорит Бокмарев
- Да, действительно, - говорит блондинка
- Похоже на Петербург, - говорит Бокмарев. - Тоже очень влажно.
- Классно, - говорит блондинка. - А Петербург большой город?
- Как Атланта, - говорит Бокмарев. - Четыре миллиона жителей.
- В самом деле, - удивляется блондинка.
Из за вербального текста выглядывает гипертекст. Он состоит их улыбок, пожиманий плечами, потираний рук, подмигиваний, закатываний глаз и означает только одно - дело идет на лад.
Мы заканчиваем ланч и я говорю:
- Может быть встретимся вечером? Сходим куда-нибудь.
- О да, - говорит Кимберли. - Я все ждала, когда же ты пригласишь, - и смеется: - Уже собиралась сделать это сама.
- Так когда, - спрашиваю я, - сегодня?.
- О нет, - говорит Кимберли и смотрит в крошечный блокнотик, - сегодня у меня шейпинг.
- А завтра? - спрашиваю я.
- Завтра я ужинаю с кузиной. - Она смотрит в блокнотик.
- А на выходные? - спрашиваю я.
- На уикенд мы с бабушкой делаем шоппинг, в следующий уикенд приезжает тетя Мэри с Бобом... - Она смотрит в блокнотик. - ОК, - радостно вскрикивает она, - давай 5 июля. Поедем ко мне потом.
- Но у меня самолет 5 июля, - говорю я грустно. - А 4-го? - спрашиваю я.
Кимберли смотрит в крошечный блокнотик.
- О извини, четвертого я помогаю в церкви. - Она расстроена, и глаза ее увлажняются, но во взгляде читается стойкость перед превратностями судьбы.
Мы возвращаемся в офис. Я иду в курилку и выкуриваю 6 сигарет. Потом поднимаюсь в офис и сажусь работать. Я больше не подмигиваю Кимберли. И от меня отвратительно пахнет табаком.
После провала с Кимберли я делаю обоснованный вывод - любовь в Америке не имеет будущего. Мое первое чувство растоптано и сердце мое каменеет ("я любви искала и не нашла, так буду искать золота"). Образ Ларисы Огудаловой становится мне понятнее, поэтому, ложась спать, решаю искать просто секса.
В качестве консультанта я выбираю Дмитрия, русского программиста. Он живет здесь 7 или 8 лет и по по моему мнению, должен быть сведущ в вопросах поиска и соблазнения американских женщин.
На Атланту опускаются сумерки, шурша шинами плывет автомобиль вдоль заплеванных улиц. Женщин на улице много и самых разнообразных. Несколько настораживает то, что они сбиты в плотные группы по пять-десять человек, объединенные по расовому признаку. Как с ними знакомиться - неясно. В глаза незнакомым людям никто не смотрит. Повода завязать разговор не дают. Говорят громко и ведут себя отвратительно вызывающе феминистски. Преобладают стройные негритянки и стройные блондинки. Толстых практически нет.
Пока я делаю анализ, Дмитрий рассказывает печально, что познакомиться на улице с такой целью практически невозможно. Можно подцепить пьяную, но она будет пьяна ровно до того момента, пока ты не пригласишь ее домой. В этот момент она трезвеет и на повторные попытки или нежные касания реагирует предложением вызвать полицию.
Дмитрий открывает мне простую истину: оказывается, успешным соблазнение может стать, только если оно инициируется женщиной. Женщинам можно, так как они на протяжении последних 5000 лет подвергались сексуальной эксплуатации и теперь должны получить хоть какую-то компенсацию. В баре у стен стоят унылые юноши, платочки в руках теребят, а женщины оценивающе смотрят на них, прохаживаясь с заложенными за спину руками.
После этих страшных истин секса мне уже не хочется, но Дмитрий завелся и кружит по улицам, воспаленным взором проникая в темные закоулки баров и кафе. В одном из них мы садимся за столик - я пью воду, он пиво.
Внезапно проливается золотой дождь. Напротив садятся две девушки.
- Смотри, - толкаю я Дмитрия.
-Лесбиянки, - говорит он презрительно.
- Да ну, - удивляюсь я, - с чего ты взял?
Он смотрит на меня с жалостью и не отвечает. Но оборачивается еще раз и оглядывает девушек вторично.
На мой взгляд, они вовсе не лесбиянки, но я боюсь спорить - вдруг они здесь такие. Я ведь не привык к американским лесбиянкам.
Дмитрий говорит внезапно:
- Хоть бы случилось что-нибудь, авария там или драка.
- Зачем? - спрашиваю я.
- Чтобы разговор затеять.
- А так нельзя? - удивляюсь я наивно.
В ответ снисходительное молчание. Я краснею. Проходит час, Дмитрий ерзает и с тоской смотрит на проезжую полосу. Я наблюдаю за лесбиянками. Спустя еще 20 минут, к лесбиянкам подсаживается пьяный англичанин, второй маячит неподалеку. Это разведка. Лесбиянки, к моему изумлению, вдруг начинают вести себя развязно гетеросексуально - делают губы сердечком, закатывают глазки и громко и глупо хохочут. Они с готовностью вступают в разговор с англичашкой, тут же подтягивается второй, и спустя десять минут все удаляются.
Мы с Дмитрием садимся в машину, и он везет меня домой. Время - три часа ночи. Я устал и хочу спать. Я ничего не понимаю в этой стране и уже не хочу секса.
Я знаю - все, что остается сделать сейчас, это рвануть на машине в строну Большого Каньона и не тормозя захерачиться вниз, воя вместе с ветром.
Или найти где-нибудь килограмм гексагена (у евреев, у чеченцев, у куклуксклановцев) и взорвать резиденцию губернатора в двухстах метрах от моего дома.
А можно просто снять штаны и нассать в бассейн, в котором ежедневно полощут бессильное, больное тело хозяина, чья жена так гостеприимно приютила меня.
Можно раздеться и выйти на улицу голым. Можно ущипнуть за жопу подругу хозяйки - феминистку и лесбиянку, можно выйти на Afro-American Street и крикнуть "Ниггеры", можно лежать на кровати и смотреть в потолок.
Но ничего не изменится, потому что я все равно люблю тебя. Сумеречной любовью психопата и параноика я все равно люблю тебя.
Ничто теперь не имеет значения, и потому вечерами я отправляюсь в странные места, где всегда темно, где колышутся тени проституток, извращенцев и бомжей, и сижу у костра, куря сигарету за сигаретой, слушаю гортанные звуки и визгливый блядский смех, ощущаю липкие прикосновения и все равно думаю о тебе.
Со мной было нелегко, и ты правильно делаешь, что не отвечаешь на мои письма. Я побоялся сказать, что люблю тебя, и должен быть наказан. Я измучил тебя подозрениями и придирками. Меня раздражало то, что ты говоришь, что смотришь, что читаешь.
И теперь, сидя у костра в какой-то гребаной Атланте, я понимаю, что никого больше не буду любить так, как тебя.
Я умер. На самом деле я умер давно - далекой ноябрьской ночью. Я сделал это так тихо, что никто и не заметил. Не было ни речей, ни рыданий. Я не помню, что случилось тогда 24 ноября 1999 года, но с тех пор мне все время хотелось вернуться в мир живых.
Ты пришла и повела меня обратно. Ты вновь научила меня умываться, стричь, растущие даже у покойников, ногти, улыбаться и говорить. Я отогрелся рядом с тобой в стылом петербургском аду. Я снова научился открывать и закрывать глаза. Я вставил себе новые зубы и купил очки за 100 баксов.
И вот ты бросила меня, а может быть, я вынудил тебя это сделать.
Когда-то ты пришла и повела меня обратно: "Молчи и не оглядывайся". Но я обернулся и крикнул всем этим покойникам: "Я ухожу". Я крикнул и остался здесь.
Теперь без тебя я вновь буду таскаться в вонючих поездах и дребезжащих самолетах, буду украдкой курить в унитаз в нью-йоркском аэропорту и давится дешевой водкой в бишкекской забегаловке. Мой мозг вновь будет размазан между Атлантой, Ташкентом, Магаданом и Петербургом. Или я все-таки женюсь на сорокалетней японке Чикако, заведу двух некрасивых косоглазеньких детей, и мы все будем взаимно бояться и не любить друг друга. Или закончу жизнь в каком-нибудь паршивом городке, вроде Щекино, в должности зам. директора краеведческого музея. У меня будет большой живот и брезгливо оттопыренная губа, я буду болезненно реагировать на шутки и вставать в присутствии заезжего чиновника из Тулы. Или я останусь здесь, слушая костер на окраине Атланты. Или рвану на машине в сторону Большого Каньона...
|
Ссылки:
|