Завтра съедутся гости – как водится, упыри.
Всем захочется свежего мяса и умных бесед.
Этот мир для того, чтобы брать у него – так бери.
Провафлишь – и уйдет из-под самого носа презент,

и накроет брезентом остановившихся форм.
Ты, смотри, осторожней – не вляпайся на кривой,
не застынь, как китайский болванчик, отлитый в фарфор,
или как изваяние в память Второй мировой.

Осторожнее, мальчик – у девочки между ног
мясорубка, уже поглотившая тыщи планет.
Бог, который нас должен любить – до того одинок,
что мне кажется, будто его в нашем хаосе нет,

и не будет. А как мне хотелось чуток помолчать,
и не думать о том, что хватает всего впереди,
и что каждый поступок обязан обозначать –
хоть в костюм приживалки себя или в саван ряди

до скончания века – такого же своего,
как и множества судеб, раскиданные везде,
и уже не увидеть – Единственного, Его.
...только образ, на скорую руку прибитый к звезде.

Доигравшись до Библии – можно сойти с ума.
Сводит челюсти и через уши струится смог.
Наступает долгая, как тюрьма, зима.
Я бы смог рассказать про это – если бы мог.

К сожалению, буквы имеют свойства – кривить
или, в лучшем случае – удлинять,
и от этой глупости хочется в голос выть.
Остается только зеркалу и пенять.

Хорошо еще остается хоть что-нибудь.
У иных и этого – ни на грош.
Как навалится всякого через пуд –
ты потом разбери, где слукавишь, а где – соврешь.

Биография – это всего лишь игра.
Если так смотреть, то выходит проще понять:
жизнь – отверстие, вулканическая дыра,
неизменно готовая все на Земле объять.

Жизнь – горошина, карлик, молекула, красота
непонятно чего, сексуальность в себе самой,
неберущаяся никогда и никем высота.
Этой ночью – этой гулкой, как ночь, зимой –

безразличие к звукам, равнодушие к снам.
Ничему не бывать, потому что иллюзии – всё.
Я бы мог поделиться, если бы ведал сам.
…заколдованное вращается колесо –

и не хочется думать про то, что уже никогда
не родится такой же в точности человек.
Я однажды примерно это себе нагадал.
Я однажды – не означает, что я – вовек.

Просветление будет сразу же за чертой –
отголоски мельниц вывернут рукава
судоходных речек, скованных всей тщетой
перманентного хаоса микроскопическава.

Я, пожалуй, на этом сойду. Как-то мне – через край.
Столько маленьких глупостей, что не хватает причин
просто взять – и поверить в заоблачный рай,
нарисованный женщинами для мужчин –

даже страшно. Под ногами вздрогнет крыльцо
и со всех сторон померещится Фантомас,
примеряющий, в том числе, и мое лицо
на убогий слепок международных масс.

Осторожность – стимул выскочить до греха,
ожидать заранее, видеть издалека,
как на души намотанные потроха
поднимаются вместе с душами – за облака,

как скребется ядерный карлик – мой гомогном,
мой раскрытый учебник мертвого языка.
…я стою весь день перед пустым окном
и смотрю на скомканные подо мной облака.

Очень скоро на Африке будет поставлен крест,
половину Америки смоет взрывной волной.
Кто работает – тот ничего не ест.
Ни единой возможности спрятаться, ни одной

маломальской причины кого-то навзрыд жалеть
или видимым образом как-нибудь горевать.
Инволюция злости – через немного лет
на недолгое время планета осыплется в ад

помутнения разума перед всеобщим злом,
мир покатится к черту, мир окажется пуст.
Корпорации, пущенные на слом.
Поднимающийся над распятием бюст

первобытной Богини реального естества.
Тяжело объяснять – не хватает по жизни слов.
Мир осыплется, как уставшая жить листва.
Корпорации, пущенные на слом.

Корпорации, брошенные под топор
ненавистной черни, массы тупых зевак.
Человеческий разум напоминает аборт.
Человеческий скальп напоминает флаг.

С этим лучше не спорить, иначе – всему хана.
На разорванных связках непросто доковылять –
под внимательным взглядом распятого пахана,
под истошные вопли махоньких некрофилят.