Леонид Волков
МЫС КАЛИАКРА
Деревня, названия которой я не помню, была расположена очень неудачно. От города (а, точнее, городка) Каварны — километров восемь, и километров десять от мыса Калиакра. Вроде бы и рукой подать, а с другой стороны — уже далеко, на работу ходить каждый день тяжело (особенно по весенней распутице), а единственный автобус посещает деревню, согласно своему странному расписанию, около десяти часов утра, тогда, когда уже особого смысла ехать на работу нет. Вот и получалось так, что деревня замыкалась в себе, и относительная близость городка мало волновала ее жителей, занятых самым что ни на есть натуральным хозяйством. Так было, и так могло бы быть еще долго, если бы не туристы, которые с середины шестидесятых годов облюбовали извилистую дорогу, которая шла от курортов северной части болгарского черноморского побережья через Каварну и через деревню, поворачивала сразу после деревни строго на восток и заканчивалась большой автомобильной стоянкой у въезда на мыс Калиакра.
Этот самый мыс, на котором археологи раскопали остатки древней крепости, является одной из главных достопримечательностей болгарского черноморского побережья. Щиты, расставленные на мысе, сообщают о том, что в темных водах Черного моря водятся дельфины и внимательный наблюдатель все еще, даже в наши дни, может, стоя на оконечности мыса, заметить пристальным взглядом треугольный плавник на дугообразной спине вдалеке, около края моря. Край Земли — это про мыс Калиакра, который тонкой, извилистой лентой вдается очень далеко в Черное море, так далеко, что если стоять на той точке, откуда видны дельфины, и крутить головой во все стороны изо всех сил, то на линии горизонта всегда будет виден только синий край моря, или черный, или серый край моря в зависимости от погоды, но никогда не будет видно Земли, если крутить головой честно, не помогая себе корпусом, и создается ощущение настоящего конца света, а если сжульничать, и повернуть все-таки тело хотя бы немного, то уже увидишь землю позади себя, и будешь чувствовать себя совсем обыкновенно, вовсе не на краю земли, а всего лишь на оконечности очень длинного и узкого мыса, так, ничего особенного. Людям, которые поворачивают все туловище, а не только голову, и видят землю, а не только море, никогда не удается разглядеть дельфиньих плавников впереди, на востоке, на краю моря, за которым нет уже ничего.
Петко Минков жил в деревне, той самой, что в десяти километрах от мыса Калиакра. Сын его Ганчо Петков Минков, тоже жил в деревне, и его сын, Петко Ганчов Минков, родился в ней. У Петко Минкова, когда ему было сорок семь лет, было семь коров, два быка и две отары овец, но Петко Минков умер, не дожив и до пятидесяти, а у Ганчо Петкова Минкова, когда ему было сорок семь лет, было только две коровы, бык, десяток овец, цирроз печени и четырнадцатилетний сын Петко, придурок, а у того один барашек, страдавший непонятной болезнью, из-за которой шерсть его ни на что не годилась, а заколоть и съесть его не решались из опасения отравиться насмерть или заболеть.
Четырнадцатилетний Петко Ганчов Минков научился все же считать до ста, складывать и вычитать, то есть полным придурком он не был, но, тем не менее, все считали его таковым, поскольку ни к какой работе он не был способен, и, несмотря на успехи в арифметике, даже не научился читать и не мог написать своего имени.
С тех пор, как по дороге стали ездить туристы, жизнь деревни изменилась, и, особенно с мая по сентябрь, стала подчиняться весьма специфическому расписанию. Жители деревни продолжали работать в поле, но не все, а примерно две трети их, треть же стала заниматься другой работой. Около девяти часов утра, примерно тогда, когда по дороге проезжал первый туристический автобус, треть жителей деревни выстраивалась рядами вдоль дороги, выкладывая на ящики и лотки плоды совместного труда двух других третей жителей и плодородной почвы черноморского побережья. Треть да две трети — это вся деревня, не считая, конечно, Петко Ганчова Минкова, определенно неспособного ни к какому труду.
Жители деревни стояли вдоль дороги до вечера, до тех пор, пока солнце не скрывалось за горизонтом. К этому времени, все автобусы уже, как правило, покидали мыс, возвращая туристов к курортным развлечениям Албены и Золотых Песков.
Жизнь деревни, впрочем, не стала сильно богаче из-за туристов, поскольку покупали те не то, чтобы очень много, да и не то, чтобы втридорога, поскольку туристы как раз и ожидали, что в деревне свежие фрукты, вино и сыр будут стоить гораздо дешевле, чем на самом мысе, где ресторанчик и несколько киосков держала одна варненская фирма, не терпевшая конкурентов, и близко не подпускавшая к мысу деревенских жителей. Тем не менее, конечно, торговля на дороге была существенным подспорьем, заметно выделявшим деревню на фоне соседних поселений, совсем обнищавших и полузаброшенных. Благодаря туристам, жители деревни могли не особенно беспокоиться за свое будущее, и в месяцы с октября по апрель всегда имели достаточно вина, сыра и маслин, не распроданных в сезон.
Но хорошего никогда не бывает много, особенно если хорошего мало. Туристические фирмы имели, конечно, контракты и с ресторанами, и с гостиницами, и с сувенирными магазинами, бизнес есть бизнес; туристы ели именно в тех ресторанах, спали именно в тех гостиницах и покупали сувениры именно в тех лавочках, куда их привозили, и вся система работала. Конечно же, деревня, названия которой я не помню, не была палкой в колесах машины туристического бизнеса Болгарии, и не была даже винтиком в шестеренке, а разве что соринкой в глазу, причем в слоновьем глазу, этого бизнеса, а все же... Короче говоря, водителям туристических автобусов крайне не рекомендовалось останавливаться в деревне, и точка.
На самом деле, жители деревни довольно скоро подметили, что не переполненные автобусы с туристами приносят им наибольший доход, а небольшие машины, не самые дорогие, те, в которых возвращались с мыса Калиакра вездесущие влюбленные парочки, заезжавшие на мыс позднее, под вечер, чтобы полюбоваться закатом, или пройти по дороге, ведущей, кажется, прямо в бесконечность моря, и вычерченной отблесками лунного света. Уставшие от соленого привкуса моря на губах, проезжали они сквозь деревню в предполуночные часы, и часто притормаживали около перевернутых деревянных ящиков, на которых крестьяне раскладывали свои товары... Наверное, многие жители деревни даже удивлялись тому, что все эти молодые люди, державшие путь в комнаты в мансардах стареньких домов в приморских поселках, снятые ими на две или три недели августа, находили столь романтичными и подходящими для ночной трапезы банальный козий сыр, плохонькое вино и не успевшие еще остыть от соприкосновения с землей арбузы. Удивлялись, но замечали, что молодые парочки покупают много, а организованные туристы - мало.
Беда в том, что от деревни до мыса было, как я уже говорил, довольно-таки далеко. Снова вечер, снова солнце садится — но никто не знает, остались ли еще машины на мысе. Стоит ли ждать, стоит ли стоять и глядеть на дорогу? Все автобусы вернулись назад засветло, сколько-то машин с молодыми парочками проехало к мысу, и сколько-то вернулось назад, забрав с собой немного нехитрой снеди... Расходиться по домам? Подождать еще? Поспать подольше или упустить драгоценные гроши? Эти вопросы сидели занозой в головах трети населения деревни, трудившейся на дороге, пока в один прекрасный вечер Ганчо Минкова, сорока семи лет от роду, потомственного крестьянина, алкоголика, отца единственного сына-придурка, не посетило гениальное озарение — в первый и последний раз в его жизни.
Озарение пришло к Ганчо Минкову вечером, и немедленно было воплощено в жизнь утром следующего дня. Упиравшийся сначала Петко Минков, получив несколько увесистых подзатыльников, был усажен на детский стульчик на обочине дороги, кормившей деревню, в начале восьмого часа утра. Отец выдал ему булку хлеба, кусок сыра, несколько яблок, строжайшие инструкции, еще один наставительный подзатыльник, и, довольный собой, вернулся в свой хлипкий домик, где и проспал до одиннадцати часов сном человека, только что сделавшего самое важное дело в своей жизни. Ганчо Минков часто спал таким сном, будучи по характеру незлобивым и жизнерадостным крестьянином, однако именно в тот день, наверное не осознавая того, он имел на это полное право. Запомним день — 12 июля, а год не так уж важен.
Начиная с этого дня и до самого конца туристического сезона, водители и пассажиры машин и автобусов, проезжавших по дороге, которая вела к мысу Калиакра, неизменно видели мальчика, сидящего на обочине на детском раскладном стульчике, и сосредоточенно смотрящего на пыль и щебенку с туповатым и отсутствующим выражением лица. До 28 июля (включительно) мальчик шевелил губами каждый раз, как мимо него, в ту или иную сторону, проносилась машина. С 29 июля Петко уже настолько освоился со своей новой работой, что перестал шевелить губами, и стал проводить вычисления в уме. Работа ему нравилась.
Петко Ганчов Минков считал машины. Он все время помнил ровно одно число. В половине восьмого утра, когда он садился на свой стульчик, он запоминал число 0. Как только машина (или автобус) проезжала в сторону мыса, он прибавлял единицу к тому числу, что сидело у него в голове; если машина (или автобус) проезжала по дороге в обратную сторону, то он вычитал единицу. Когда садилось солнце, отец подходил к Петко, и вопросительно глядел на него. Петко говорил: "Семь". И крестьяне продолжали стоять около шоссе, дожидаясь последних машин. Или Петко говорил: "Ноль". Тогда все шли по домам, смотреть вечернюю телепередачу, или в деревенский магазинчик, за ракией. Один раз Петко сказал: "Не знаю". Ганчо долго допытывался у него, что это значит, но даже испытанное средство — подзатыльники — не помогали. Только через некоторое время, после долгих путаных объяснений сына, Ганчо смог понять, что число, сидевшее у того в голове, равнялось -1, а Петко просто не знал отрицательных чисел, и не мог даже объяснить, что это такое. Судя по всему, Петко просто просчитался. За это он был примерно наказан, и с тех пор не ошибался ни разу, кроме того неприятного инцидента 14 августа, когда одна парочка заночевала в своей машине на мысе. Петко упорно отвечал "Один" на вопросительный взгляд отца, за что и был бит около полуночи, когда даже самые стойкие из жителей деревни разбрелись по домам, устав от никчемного ожидания. В шесть часов утра машина, наконец, проехала по шоссе в обратную сторону, это видел один из пастухов, и Петко был реабилитирован.
Несмотря на эти мелкие недоразумения, Петко в деревне любили; его работа экономила крестьянам массу драгоценного времени. Скоро община взяла на себя снабжение Петко сыром, хлебом и яблоками, а ночью, после работы, Петко было разрешено приходить в деревенский магазин и брать там себе немного маслин и вина.
Вскоре, в последних числах августа, Петко настолько освоился со свой работой, что для него уже не было необходимым полностью концентрироваться на наблюдении за дорогой. Он помнил свое число без излишних усилий, и мог не глядя на дорогу определить — машина едет по ней или автобус, на мыс, или в обратную сторону. Он мог свободно гулять по деревне, если только при этом он не отходил от дороги дальше, чем на тридцать-сорок метров, и при этом все равно никогда не ошибался, называя свое число после захода солнца. У него снова появилось свободное время, как и раньше, когда он был обычным деревенским идиотом. Все было как раньше, но все было по-новому, ведь теперь он осознавал свою полезность и значимость в жизни деревни, чувствовал уважение к себе, чувствовал себя увереннее, и понимал, что это связано с его работой, которую он любил и без этого, но благодаря тому положению, которое работа принесла ему — любил ее еще больше. Может, он себе и не отдавал отчета в этой любви, но в своих прогулках по деревне — взад-вперед, вдоль шоссе, вместе со своим паршивым барашком — он теперь не тупо глазел по сторонам, как когда-то, а считал. Считал, и получал огромное удовольствие от этого.
Петко довольно быстро понял, что многие предметы можно считать также легко, как и машины на шоссе. Он легко мог держать в памяти не одно число — количество машин, проехавших к мысу, но еще не вернувшихся назад — а сразу несколько, пять или десять чисел: сколько ласточек пролетело на север за последний месяц; сколько яблок он съел после того, как ему последний раз попалось червивое; какова сумма номеров машин, проезжающих по его дороге за день (он очень быстро освоился со сложением любых чисел, хотя его работа и была связана преимущественно со сложением и вычитанием единиц). От всех этих подсчетов он уже не получал непосредственной пользы и дополнительного внимания, но они интересно и разнообразно заполняли его летние дни около дороги.
К концу сентября он, наконец, освоился и с отрицательными числами, которые не поддавались его пониманию в начале карьеры. Эти числа вроде бы совсем не нужны были ему в работе — ведь он больше не ошибался, и не мог в конце рабочего дня получить отрицательное количество машин — но в какой-то момент Петко почувствовал, что эти числа могут существенно расширить мир его развлечений и рассчетов — и в этот же самый момент почувствовал суть и смысл отрицательных чисел. Читать он по-прежнему не умел, но он пришел к понятию отрицательного числа без всяких учебников. Просто 24 сентября он осмелился сосчитать разность количества автобусов и машин, проехавших по шоссе за день, получил в результате -34, и прекрасно понял, что это означает. Его кругозор расширился, он теперь мог во время своих прогулок подсчитывать и сравнивать любые числа, не опасаясь возможности получить непонятный результат. Вряд ли он мог бы с помощью своего словарного запаса просто и понятно изложить концепцию отрицательного числа кому бы то ни было, но он всецело и всесторонне владел этой концепцией и был счастлив.
С началом октября Ганчо перестал настаивать на том, чтобы сын проводил каждый день на обочине дороги — туристический сезон закончился. Жители деревни впадали в свою вдохновенную спячку, со всеми ее атрибутами — сельскими праздниками и возлияниями, лежебочничаньем и опустошением сделанных летом запасов, благо после удачной летней торговли угрозы весеннего голода в деревне не было.
Но, несмотря на это, редкие октябрьские и ноябрьские посетители мыса Калиакра (уже по большей части не иностранные туристы, а жители Болгарии, которым не повезло ни со временем отпуска, ни с деньгами, чтобы выбраться в более теплые края), часто, хотя и не каждый день, замечали бредущего по обочине дороги мальчика, закутанного сначала в старую фланелевую рубаху, а позже — в теплую поношенную куртку. Мальчик нес с собой мешочек с яблоками, и облезлый барашек, как всегда, сопровождал его. Петко Минков, снова, как в самом начале своего пути, помогал себе думать, шевеля губами, потому что в голове его с трудом укладывалась новая задача — он учился умножать и делить.