Александр Бокмарёв
Дикий русский на диком западе
|
|
Smoke on the USA
Ну вот я и доехал. Расхожее мнение, что путевые заметки надо начинать, сразу, как только сядешь в самолет (или в поезд), едва не стало гибелью всего замысла. Уж больно я был не в силах. А американские стюардессы смотрели на меня с испугом, потому что это алкоголизм. И потом от меня плохо пахло - это не располагает ни к творчеству, ни к контактам, которые всегда лежат в основе путевых заметок.
В самолет я сел без проблем. Все началось потом. Перед взлетом неожиданно показали страшный фильм. Розовощекий артист, одетый пилотом, сказал, что самолеты авиакомпании Дельта – зона, свободная от курения. В конце фильма (аллюзии с электрическим стулом) продемонстрировали специальную хитрую сигнализацию для распознавания сигаретного дыма в туалете. Отдельно на русском предостерегли от попыток ее расковырять. Поэтому я летел не куря. И в туалет идти боялся, чтобы не было ненужных желаний. В аэропорту JFK в Нью-Йорке украдкой покурил в унитаз два раза по две затяжки. В аэропорту Атланты обнаружил, что есть отведенная для курящих зона. Внутри нее на вопрос о кофе ответили, что кофе нет. Есть алкоголь, потому что это бар для курящих. Логика есть. Я бы повесил на стенах изображения расчлененных младенцев, чтобы курящие окончательно почувствовали себя в своей тарелке.
Мэри встретила меня не там, где я хотел. То есть, не в зале прибытия, а там, где получают багаж. Я час метался в одном месте, а она - час в другом. При этом по радио три раза что-то говорили с упоминанием моей фамилии, но что - понять было невозможно (это Мэри меня искала). Когда мы нашлись, я спросил, может ли она подождать, пока я покурю на улице возле машины, на что она великодушно разрешила делать это прямо внутри (видимо, по американской привычке заниматься в машинах всяким непотребством). В своей комнате, вдобавок, я обнаружил премилую пепельницу. Но это оказалось одной видимостью, потому что наутро, везя меня на работу, Мэри попросила курить на улице. Но от дома не отказала. Так началась моя американская жизнь. И она приносит свои плоды - за двое суток я выкурил 14 сигарет. И может быть, все изменится в моей жизни.
Looking inside
Как выглядят первые контакты между представителями разных культур? По разному. Раньше это был обмен пустой консервной банки на килограмм черного жемчуга. В постиндустриальном обществе весьма популярен обмен взглядами. Предполагается, что взгляд - это текст, по прочтении которого должны следовать разнообразные поступки (светская беседа, секс или выстрел).
Взгляд, доставшийся пост-советскому человеку от даосов, суфиев и исихастов, с которым мы сталкиваемся, например, в питерской электричке, чужд миру.
Реакция Американского Народа на такой древний и мудрый взгляд различная в зависимости от социального положения и цвета кожи. Ниже приводится соответствующая таблица.
|
Русский смотрит на |
Хочет |
Ответная реакция |
Тот на кого смотрят думает |
Тот на кого смотрят хочет |
Возможные последствия |
|
Русского |
Ничего |
Никакая |
Ничего |
Ничего |
Никакие |
|
Белого и богатого |
Ничего |
Улыбка и приветствие |
Ничего |
Улыбки и приветствия |
Беседа о погоде и прочей ерунде |
|
Черного и бедного |
Ничего |
Угрожающий взгляд |
Русский наезжает |
Схватиться с тобой тут же под небоскребом |
Схватка |
Если убрать 4 центральных столбца, то получается доступный алгоритм причин и следствий русско-американских контактов в пост-индустриальном обществе.
Комментарий
Что было у меня за эти два дня. Схватки с негром (хоть по-русски можно произнести это слово) удалось избежать. Беседы о погоде - тоже. Но если негр удалился с чувством победителя, неся мой виртуальный череп в виртуальной охотничьей сумке, то богатый белый (три штуки) и богатая белая (девять человек, включая трех стюардесс) не на шутку огорчились. Из всего этого получился у меня, друзья мои, неожиданный вывод. Белые вырождаются, они ранимы, их легко расстроить. Будущее - за черной Америкой.
Scream
Сегодня ночью проснулся с ощущением, что в открытое окно лезет серийный убийца - маньяки вырезают целые семьи, а у них стеклянные веранды. Посмотрел в окно - сад шумит. Утром обошел дом и догадался: а ведь это ложь. Тарантино стал первым реалистом, перенеся свои сюжеты в Мексику. А был бы совсем честным, перенес бы в Россию.
"Крик" (и 1, и 2, и 3) стоит на самом деле не в Америке, а в Псковской деревне. Только убийца и жертва бегают не по трехэтажному особняку, а вокруг печки в избе. И причины такого асоциального поведения, конечно, не фрейдистко-постфрейдистские. Ну, и общаются не по мобильному, а так кричат "Убью сссссука......".
Важное правило шоу-бизнеса - потакать массовым вкусам в ущерб правдоподобности. Такая она вся, американская культура.
Smoke on the USA - 2
Мой офис находится на седьмом этаже огромного здания, которое в свою очередь является частью целого комплекса, состоящего из трех небоскребов и многоэтажной подземной автостоянки. На всех входных дверях с улицы (я специально изучал этот вопрос) написано, что на территории комплекса курить воспрещается. Но это неправда, и в этом еще одно доказательство американских двойных стандартов. Если вы спуститесь на первый этаж, пройдете через вестибюль, затем маленький крытый дворик с прелестными пальмами, затем спуститесь на лифте в подземный гараж, затем пройдете узким вонючим коридором, то за поворотом вам откроется уютный темный уголок, огороженный проволокой. В этом углу собирается изысканнейшее общество Атланты. Без национальных, расовых, социальных и половых предрассудков. Всех нас объединяет страшная болезнь. Все мы знаем о ней. Мы обмениваемся заговорщическими взглядами и стыдливо говорим друг другу "Хай". В этом углу знакомятся, плачут, любят и расстаются. Я был свидетелем, как юноша признался девушке в любви, и надеюсь, только беременность на время вырвет ее из нашего круга. Здесь заключаются стотысячные сделки и подбирают с пола окурки. Здесь - резервация. Здесь - мой бойцовский клуб.
Office
Как работает современный офис некоммерческой организации культуры? Так же, как и вполне архаичный российский. То, что в Америке начальник сидит в одной большой комнате с сослуживцами и отделен от них тончайшей перегородкой, ничего не значит ("Зверевы дураки, болваны и психопаты"). Можно целоваться спокойно.
Своим появлением я вызвал эмоции. В воздухе реяло "как дела", "счастлива видеть" и проскользнуло одно "мы вас любим". Много сочуствия - Лора, менеджер по продажам, посмотрела на меня с состраданием и сказала, что она тоже из Мексики. Потом повела меня на ланч в бар. Когда я достал бумажник, она сказала, что заплатит, и уточнила - только сегодня. Завтра я должен буду заплатить сам. Сегодня же она делает это не почему либо, а потому что сегодня мой первый день на работе. Пока мы ели, она еще два раза повторила это.
Кстати ланч - дело непростое. На следующий день, пойдя в бар без Лоры, обнаружил, что меня не понимают. Желая упростить задачу, попросил сэндвич, памятуя об английских длинных булочках с уютной постоянной начинкой (бекон там или яйцо), и был очень раздосадован, когда меня стали пытать КАКОЙ ИМЕННО сэндвич я хочу, из чего он должен состоять. Желая помочь, перечислили штук сорок загадочных английских слов, из которых восемь, как поведал мне словарь, означали различные виды хлеба. Видя, что я не сдаюсь (сэндвич и все тут), дали какую-то гадость. Я съел. Я был вычерпан. Но доволен. Это все очень необычно.
Shopping
Недаром по-русски "шоппинг" звучит неприлично. Это не эротика, как можно подумать созерцая рекламные проспекты. Это самая настоящая порнография в режиме нон-стоп. Все началось с того, что мне понадобились носки и ножницы для ногтей. Я спросил Мэри нет ли поблизости от офиса какой-нибудь лавчонки. "Я отвезу тебя в Леннокс-центр", - ответила она свистящим шепотом и плотоядная улыбка образовалась на ее лице.
В 17.00 мы сели в машину. "Я приеду за тобой в семь часов, - по пути объясняла Мэри, - а ты пока наслаждайся". Высадила меня и уехала. Ну, а дальше - просто перечитайте сцену визита мадам Грицацуевой в редакцию газеты "Станок". Ветер свистел у меня в ушах. Коридоры сужались. Наконец, к исходу первого часа, я справился с носками. Устав от разглядывания витрин и приветствий продавцов, я выдрал их, как кишки, из внутренностей первого попавшегося магазина, где мне НЕ сказали "Хай, как дела". Заплатил не торгуясь шестьдесят долларов за три пары. На ножницах сдался. Приполз к магазину "Всё для тела" и отдал им свою честь, свое знание английского и еще тридцать долларов. Таких выгодных сделок Атланта еще не заключала. Дома я долго плевался и не мог заснуть. Прошло два дня. А сегодня я поеду в Леннокс-центр за фотопленкой и новой зубной щеткой. Я должен снова побывать там. Он манит и завораживает меня.
Misunderstanding
С хозяйской собакой Джо у меня культурный конфликт. Или недопонимание. Я никак не могу привыкнуть, что его нельзя щелкнуть по носу, когда он кладет свою слюнявую голову мне на колени. Максимум, что можно себе позволить это сказать "лежать" и повторять так до тех пор, пока это тупое американское животное не сдастся. После этого обязательно нужно поощрить его фразой "Хороший мальчик". Вообще, он в самом деле хороший мальчик, добрый, искренний и ласковый. Но когда я сижу темной южной ночью на краю бассейна, размышляя о том, о чем ни один порядочный американец даже не слышал, его манеры кажутся мне дурными. Он смотрит на меня преданным взглядом и, кажется, сейчас скажет: "Ну что ты расселся, чем у тебя голова забита, пойдем лучше белок ловить". И я сдаюсь. И я иду смотреть белок. И с каждым днем мне это нравится все больше.
Джо покончил с собой
Конечно, я говорил ему время от времени "Чтоб ты сдох". Особенно, когда он прыгал с разбега на мои новые бежевые штаны или пытался лизнуть меня в зажженную сигарету. Но говорил я это по-русски, улыбаясь широчайшей улыбкой, чтобы Мэри не заподозрила меня в отсутствии политкорректности. А Мэри смотрела и умилялась, как мы бормочем друг другу нежности на своих нечеловеческих языках. Я говорил ему "Чтоб ты сдох", но я не думал, что он знает русский, и что он поймет меня так буквально.
А вчера он бросился под колеса Крайслера негритянки Зейди, которая ежедневно приезжает делать грязную работу (то есть включать и выключать стиральную и посудомоечную машины). Он бросился под колеса и черный Крайслер раздавил его нахрен. Теперь, думая о Джо, я вспоминаю, как 22 года назад в поселке Встречный Билибинского района Магаданской области груженый бревнами ЗИЛ на моих глазах переехал любимую лайку Пальму, так что только кишки выстрелили сквозь лопнувший живот. Надеюсь, что смерть Джо не была так грязна и натуралистична. Теперь он умер, и мне не с кем больше ловить белок. А ведь я почти уже полюбил его.
Одна из книжек моего детства начиналась со слов: "Городок Н внешне ничем не примечателен". Городок Ньюпорт, напротив, примечателен всем. Утыканный городскими усадьбами 18 века, как грибами, он очень привлекает ту часть американского среднего класса, которая ценит изящное, старинное и родовитое. Первоначально Ньюпорт строился как летняя резиденция еврейских работорговцев. Первые бешеные состояния были сколочены здесь на торговле людьми. В настоящее время Ньюпорт - это курорт, типа нашей (пардон - украинской) Ялты. Я работаю в Обществе сохранения и изучения ньюпортских усадеб. Ниже вы найдете описание одного моего обычного рабочего дня.
7.30. - Джон стучится в дверь: "Хэй Саша, пора вставать". Джон похож на артиста Проскурина в роли то ли Кнурова, то ли Вожеватова. Он носит фамилию Родман и рыжие усы. Над усами рязанский нос, а еще выше - бесцветные глаза, выражение которых всегда одинаково безразличное, особенно в моменты бурного веселья. Веселится Джон часто. Очень любит рассказывать американские анекдоты и долго смеяться над тем, что я их не понимаю. Я думаю, что американские анекдоты придуманы, чтобы рассмешить того, кто их рассказывает. Это очень здорОво и позитивно.
8.00. - Мы садимся в машину и едем в Ньюпорт. Дом Джона находится далеко, так дешевле. Машина - МГБ 1969 года, из чего ясно, что Джон в молодости курил марихуану и не служил во Вьетнаме
Свой поступок он объясняет тем, что был несогласен именно с той конкретной войной. "Но я не пацифист", - говорит он и в доказательство всю дорогу убеждает меня идти воевать в Чечню, потому что "это наша общая война". Мне понятна его англо-саксконская манера загребать жар чужими руками, поэтому я молчу.
8.30 - Джон подвозит меня к Bell House, на резном крыльце притаилась группа студентов архитектурного колледжа (восемь девочек и один мальчик), под кустом сирени лежит толстый мужчина. "Хей, Пит! - кричит Джон толстому мужчине. - Я привез русского. Он походит с вами до одиннадцати. Я заберу его позже". Пит добродушно встает, добродушно подходит и, добродушно улыбаясь, жмет мне руку. "Хей", - говорит он. Студенты выглядят равнодушными.
9.00 - Появляется Пол Миллер. Он - известный специалист по реставрации городских усадеб. У него кроткий взгляд и прическа, как у Страшилы из русско-американской сказки. С ним еще два краснощеких и мясистых персонажа. "Мы - Ребекка и Кевин", - говорят они бодро и хохочут. Роль их в предстоящем действе не ясна, но разъяснений не следует, и экскурсия начинается.
Сначала мы рассматриваем усадьбу снаружи, для чего трижды обходим ее по часовой стрелке и один раз против. Пол рассказывает о черепице и перекрытиях, и в глазах его - чудесное сияние и покой. Потом мы заходим внутрь, чтобы насладиться отреставрированным интерьером. Студенты удивляют меня своим равнодушием - они зевают, у них вытянутые лица и стеклянные глаза, - зато радуют Кевин с Ребеккой. Они, как чебурашки, семенят за Полом Миллером, преданно смотрят ему в глаза, громко хохочут, когда он шутит, и постоянно пытаются проникнуть за ограничительную линию.
Интерьер дома выдержан в японском стиле. Если быть точнее, в стиле, который американцы второй половины 19 века считали японским. Из-под японского то тут, то там подмигивает стиль викторианский. Надо отдать должное Полу, что он это прекрасно осознает. Хозяйка дома сошла с ума двести лет назад, и, показывая на огромный витраж в гостиной, изображающий лилии, Пол говорит, что на языке викторианской эпохи лилии - символ психической нестабильности. Розовощекие Кевин и Ребекка громко хохочут.
11.00 - Джон забирает меня, и мы едем на встречу с сирийцами. Сирийцы притворяются, что приехали в Ньюпорт перенимать опыт. На самом деле они хотят узнать, как заманить к себе в гости американцев и тем самым способствовать росту централизованной и коррумпированной сирийской экономики. Мне хочется пошутить, что не стоило ехать так далеко: хороший бизнес, например, - воскресные туры для американского контингента в Багдаде; но я сдерживаюсь. С сирийцами у нас сразу устанавливается контакт. Пока Джон расписывает им блага, приносимые маркетингом и умелой сегментацией рынка, мы присматриваемся друг к другу. Делегация состоит из старой-престарой сирийки, похожей на Елену Бонэр (вот и открылся мне наконец антропологический смысл термина "семит"), молодого человека с серьезным и спокойным лицом и девушки, накрашенной по-восточному ярко и уныло.
Старая сирийка именует себя советником министра по туризму - особью, хорошо знакомой мне по российским министерствам. У нее такой же отвратительный английский, такой же пустой взгляд и такие же золотые зубы. Я не сомневаюсь, что она одинока, льстива и мстительна.
О молодом человеке сказать что-либо трудно, кроме того, что он, безусловно, хорошо воспитан и, если научится улыбаться на шутки старой сирийки, то сделает через сорок лет карьеру чиновника.
Девушка Лала в продолжение всей беседы откровенно скучает, оживляется только два раза. Первый раз, когда Джон говорит "трак", а ей слышится "Ирак", второй - когда старая сирийка начинает расхваливать Америку, а я ухмыляюсь. Замечает это только Лала и усмехается в ответ, в глазах ее я читаю приговор Америке и несчастному Джону. До конца встречи я чувствую себя частью мирового арабского террористического заговора.
13.00 - Мы едем на ланч. В дороге Джон минут десять выпытывает мои кулинарные пристрастия, и в ответ на мои саги о стейках и шашлыках понимающе кивает головой. В результате я получаю бургер с отвратительной пересоленной ветчиной, помазанный горчицей.
13.30 - Мы в рекламном агентстве. Общество сохранения ньюпортских усадеб готовит к показу грандиозный мюзикл "Мадлен и ее сестры". Главной героиней мюзикла является Мадлен Вандербильд, та самая знаменитая Вандербильдиха, в далекие двадцатые годы не дававшая покою Эллочке-людоедке. Будучи очень богатой женщиной, дочерью папаши-миллионера, она активно боролась за избирательные права женщин, а в 1945 году, когда Эллочка уже сгнила на Колыме или задохнулась в Освенциме, положила начало Обществу, подарив ему свою усадьбу "Мраморный дом".
Джон приехал в рекламное агентство для окончательного утверждения макета афиши.
Дизайнер, огромный рыжий детина, долго и убедительно отстаивает свое видение, но Джон побеждает, и афиша мюзикла, прежде выдержанная в стиле уорхолловских супов Кэмпбелл, становится похожей на комиксы с Бэтменом.
Прощаясь, дизайнер, интимно улыбась, признается, что любит Россию, потому что прошлым летом ловил рыбу в Словении.
16.00 - Мы отправляемся в Marble House на встречу с консьержками. Консьержками Джон называет менджеров отелей, которые должны внедрять среди постояльцев мысль о необходимости купить тур по усадьбам Ньюпорта. На террасе с видом на морcкие дали накрыты столы с чипсами и бургерами. Топ-менеджмент Общества сгрудился вокруг четырех консьержек, мечтательно пьющих колу. Я представляюсь.
Сухая старуха говорит, что была в Питере, но очень давно, когда он еще был Ленинградом. Большая поклонница Гергиева. Утверждает, что плыла в Ленинград из Хельсинки на теплоходе по реке. Я чувствую неувязку, но молчу.
Вторая консьержка отводит меня в сторону и, то ли грассируя, то ли картавя, рассказывает романтическую историю, своего адюльтера с русским моряком. Словно адмирал Резанов приплыл он в далеком 1976 году на корабле "Крузенштерн". Словно Зевс, пролился на молодую еще консьержку. Подарил ей незабываемый уикенд. И растаял, оставив на прощание пластинку с музыкой Чайковского. Растерявшись от таких откровений, я глупо спрашиваю, какие произведения Чайковского были записаны на пластинке. "Ах, я не помню, - шаловливо говорит вторая консьержка, - это было так давно, так давно".
Третья консьержка при слове «русский», говорит, что ее мама тоже русская, угнанная из Белоруссии немцами. "У нас есть родственники в Минске, - говорит она, - но мы потеряли контакт." Я беру у нее телефон и обещаю прислать адрес передачи "Жди меня". "Вот спасибо! - благодарит третья консьержка. - Может быть, я смогу найти кузин..."
Четвертая консьержка, сушеная блондинка лет пятидесяти, к тому моменту, когда очередь желающих пообщаться со мной доходит до нее, уже безнадежно пьяна. Она смотрит на меня изучающе, и не дослушав, кто я и откуда, спрашивает: "А ты где живешь?" - "У Джона", - говорю я. "А что делаешь на выходные?" - "Ничего". - "Позвони мне, - говорит она уверенно,- я покажу тебе кое-что". Тут подходит Джон и говорит, что пора домой.
18.00 - Мы приезжаем домой. Жена Джона готовит ужин. Пахнет луком, который здесь не жарят, а тушат завернутым в фольгу. День окончен.
Когда ругают Америку, Джон нервничает. Как можно ругать страну, которая несет на себе тяжкое бремя ответственности за все? За демократию, за мировое процветание и стабильность, за свободу каждого маленького угнетенного человека на этой большой земле. Как это подло и низко. И как коварен Враг, который все сбивает и сбивает с толку миллионы людей по всему свету, заставляя их жечь американские флаги, взрывать американские посольства и захватывать американские самолеты. Даже Европа оказалась неблагодарной свиньей и совсем забыла, кто освободил ее от фашизма и коммунизма.
"При Союзе, во время холодной войны, было иначе. Тогда нас боялись враги и уважали друзья, а теперь... Ничего не понятно". В глазах Джона недоумение.
"Мы сами сделали свою жизнь. Наши предки бежали сюда сотни лет назад и добились всего своим трудом. За что они не любят нас?" - он поворачивается и смотрит на меня. Если в этот момент внимательно вглядеться Джону в глаза, можно увидеть старый кинофильм "Рождение нации".
Родители Джона католики, но он отказался от веры отцов и перешел в первую пресвитерианскую церковь. Я спрашиваю: "Почему?" - "Здесь больше свободы, - отвечает Джон. - Здесь я сам могу общаться с Христом".
В церкви он старательно поет псалмы, и душа его улетает на небеса, чтобы вернуться очищенной финальным "Аминь". Рядом поют жена Лоррелл и сын Эван. Второй сын Колен в церковь ходит редко, и Джон говорит об этом со сдержаным протестантским негодованием. Колен в целом радует Джона, он работает и учится в колледже, он хорошо воспитан и добр, но в церковь все равно почему-то не ходит, находя для этого различные отговорки. Например, в прошлый уикенд, у него сломалась бритва, а "небритым ходить в церковь неприлично, так ведь папа?"
Подожди, Джон, хочется сказать ему, Колен еще встанет на путь истинный, обзаведется семьей и кредитом, купит маленький домик и машину и однажды, солнечным воскресным днем, распахнутся старые резные двери, и церковь обнимет вернувшегося блудного сына. Подожди, Джон, ты ведь тоже в молодости не ходил в церковь, расстраивая свою добрую ирландскую маму. Ты предпочитал курить марихуану и ругать правительство за Вьетнам, но все изменилось.
Но Джон отрицательно и печально машет головой: "Ты понимаешь Саша, я не ходил в церковь, но я всегда чувствовал Христа, он всегда вел меня, ну, ты понимаешь. А Колен, он странно равнодушен". Джон наклоняется и шепчет: "Я боюсь, а вдруг он атеист..." - " Ну и что? А как же свобода мнений?" - спрашиваю я. "У атеиста нет мнения, - отвечает Джон. - Кроме того, он не сделает карьеру, атеисту никто не доверит даже доллара".
Помолчав, Джон говорит: "Уж лучше бы он был иеговистом. Знаешь, кто это? - его лицо становится хитрым, как будто он знает что-то очень неприличное. - Они не верят, что Ииусус был Богом". Я делаю вид, что шокирован.
В последнее время Джон замечает неладное и с Эваном. Каждый вечер Эван уходит из дому играть в бильярд и возвращается за полночь. Джон волнуется, что Эван стал мало читать, что он плохо готовится к колледжу. "Каждый день бильярд, каждый день, - качает он головой. - Раньше он так много читал". - "А что именно?" - интересуюсь я. "О, это очень хорошая книга, это наша классика. Называется "Звездный путь". Это очень позитивная и интересная серия. И очень позитивный и интересный фильм. Я тоже много читал в его возрасте, это пригодилось мне потом, когда я стал журналистом".
Во времена холодной войны Джон был репортером СВS и присутствовал в Москве на знаменитой встрече Горбачева и Рейгана, так начался его долгий роман с Россией. Вернувшись в Бостон, Джон развесил по стенам акварели и графику с видами церквей и Кремля, выучил кириллицу и романс "Очи черные" в исполнении Павараотти.
"У нас с Россией общая судьба, - убежден Джон. - Многие думают, что Россия проиграла холодную войну, но это неправильно. Мы никогда не были врагами, проиграла система, которая была чужда народу. У нас ведь много общего - мультикультурная страна, федеральное управление, институт президента. Даже проблемы у нас похожи, - смеется он. - Угроза терроризма, дорогая медицина, низкий уровень образования в провинции, поголовное невежество в низших социальных слоях, насилие на улицах. Но вы справитесь. Мы справимся. Америка вам поможет. Самое главное - храните демократию и свободу слова, не отступайте ни на йоту от своих принципов, будьте сильными и уверенными и верьте в Бога. Мы победим".
На лобовом стекле машины Джона приклеен постер "United we stand". "Вместе мы победим", - говорит Джон уверенно и смотрит вперед, то ли в будущее, то ли на дорогу, то ли на облупившийся постер.
Линда появляется на cтаром Мерседесе ровно в девять вечера. Под неодобрительным взглядом Джона я собираюсь, чтобы уйти жить ночной жизнью.
- До завтра, Джон, - говорю я на пороге и улыбаюсь, глядя в его покрасневшие от стыда протестантские глаза.
- До завтра, - отвечает он, маскируя осуждение ответной улыбкой. Ньюпорт - маленький город, и все давно знают, что русский, который приехал изучать усадьбы, вместо этого путается с католичкой из садо-мазо шоу.
- Как дела?, - спрашивает Линда. - Папа уже прочел тебе лекцию?
- Боится, - отвечаю я.
Мы несемся по ночному американскому шоссе. Ревет в динамиках Шер, и сама Линда похожа на Шер - волосами, улыбкой, армянско-ирландским лицом. По пути я считаю раздавленных кошек и скунсoв: "Раз, два, три..."
"Четыре", - подключается Линда и жмет на газ. В свете фар трусливо мелькает белый хвост скунса, перебегающего дорогу. В последнюю секунду Линда тормозит и улыбается мне. "Шутка", - говорит она.
Через секунду мы подъезжаем к железным воротам с нарисованной красной плеткой. Клуб почти пуст. Слоняются без дела пара парней в куртках из искусственной кожи, толстозадая полька танцует в одиночестве у подиума.
Линда подходит к микрофону и говорит:
- Так, парни, ко мне приехал друг из России, поэтому я не работаю сегодня. Кто пришел специально из-за моей задницы, еще могут сдать билеты и получить свои баксы обратно.
- Отлыниваешь, Линда, - кричит кто-то из толпы.
- Нет, Джон. - отвечает Линда, - Просто иногда хочется и ласки.
Минут пять она раздает улыбки, хлопает кого-то по плечу, щиплет кого-то за зад, целует какую-то девушку-вамп, а затем мы откланиваемся и уходим.
Вечером мы ужинаем в кафе с другом Линды, гомосексуалистом Ленни. Ленни с любопытством разглядывает мои русские сигареты.
- Ты давно куришь? - спрашивает он.
- 10 лет, - отвечаю я
- Я люблю курящих людей, - говорит Ленни и смотрит на меня долгим взглядом, - это сближает.
- Расслабься, Ленни, - говорит Линда. - Не все, кто курят - геи"
- А у Вас в России есть японские машины? - Ленни меняет тему разговора
- Есть, - отвечаю я
- А компьютеры?
- Тоже есть.
- А кабельное телевидение?
- Кретин. Ты еще спроси, есть ли у них электричество, - говорит Линда. - Лучше скажи, что у тебя с лобовым стеклом.
- Я убил лебедя сегодня, - говорит Ленни печально. - Он спикировал сверху, и я ничего не успел сделать.
- Может он покончил с собой, - предполагаю я, - я читал, что лебеди так делают, если теряют подругу.
- Это только русские лебеди, - говорит Линда, - американские в этом случае пикируют на мексиканcкий публичный дом.
После ужина мы бродим с Линдой по городу, держась за руки. У католического храма Линда останавливается и просит меня подождать. Я вижу, как в полутьме она становится на колени и замирает.
Через пятнадцать минут она выходит, тащит меня в ближайший секс-шоп и покупает в подарок футболку. На футболке надпись: "Христос грядет... прячьте порно".
"Я получила индульгенцию", - говорит она.
Я надеваю футболку, и мы опять бродим, пока в порыве романтической чувствености я не наступаю в собачье дерьмо. Мы быстро идем домой, где Линда долго моет мои ботинки в ванной, а я мнусь, краснея, у нее за спиной и делаю вид, что пытаюсь помочь. Линда оборачивается и, показывая чистый ботинок, говорит: "Вот она какая, американская любовь".
На ночном столике у кровати лежит раскрытый томик. Я переворачиваю его, это "Путь масок" Леви Стросса. Вместо закладки - исписаный английскими стихами листок бумаги.
|
Ссылки:
|