- Кто это написал?!

Смотрит так, как будто весь класс убить готова. Я даже дышать перестала.

- Я еще раз спрашиваю: кто написал?!

Как же, скажут тебе. Губу раскатала.

Липкин весь съежился, втянул голову в плечи.

- Ладно! – рычит Тамара. - Кто сегодня дежурный?!

Сорокин дежурный.

- Сотри с доски.

Сорокин вышел, взял тряпку и стал возить по доске. Стер сначала «ЛИПКИН», потом тире, а потом медленно, букву за буквой «ВОР». Все зашевелились. Тамара обернулась к доске, но Сорокин уже дело сделал и нагло на Тамару смотрит. Не прошибешь такого. Ничего не боится.

- Садись на место.

Тамара переложила на столе свои бумажки, полистала журнал. Потом уже спокойно говорит:

- Начнем урок.

Ребята его сначала били. Потом перестали – бесполезно.

Ворует все подряд: деньги, косметику, сменную обувь. Зачем ему косметика – непонятно.

В раздевалке шарит по карманам, тащит сигареты, перчатки. Даже ручки и ластики ворует.

Ну, деньги ладно. Вещи дорогие тоже понятно. Даже мелочь какую-нибудь задарма бомжам толкнуть можно. Но ластики-то зачем? Гадина.

Месяц назад Райзман монету старинную Пал Петровичу показать приносил. Пал Петрович потом про эту монету полурока расказывал. Вернее, сначала про саму монету, потом на греческие колонии в Крыму сбился, потом о влиянии эллинизма на мировую культуру понес. Это у него обычное дело. По классу бегает, машет руками. Тему урока и не вспоминает. А все варежки разинут и слушают.

Так вот, вернул Пал Петрович Райзману эту монету, а она у него в тот же день пропала. Райзман все карманы вывернул, портфель на стол вытряс, руки дрожат, воздух, как рыба, глотает.

Липкина, конечно, домой не пустили. Обыскали, прощупали обежду, стол его обыскали, в классе все углы тоже обыскали. Ничего.

А он, стоит и, как всегда, твердит:

- Не я. Не брал. Зачем вы так со мной?

Обычное дело, в общем.

И глаза чистые, голубые-голубые. Первое время ему из-за этого даже выкручиваться удавалось. Не может, думали, человек с такими невинными глазами врать, ну, не может. А оказывается, может, да еще как.

А Райзман взял, и на колени перед ним при всех бухнулся. Липкин не выдержал, повернулся – и к дверям! Тут началось! Одни сразу его хватать, другие Райзмана поднимают. Полный дурдом!

Вся школа потом две недели гудела.

Приезжал райзмановский папаша, предлагал Липкину кучу денег. Говорил, что монету эту он все равно сам никогда и никому не продаст. Обещал не ходить в милицию.

Нет, ни в какую.

- Поверьте, меня оговаривают, - тихо так говорит, жалобно. – Клянусь, я тут ни причем.

Смотрит в глаза, чуть ли не плачет.

Старик Райзман только рукой махнул.

- Не знаю, что и думать. А вдруг, действительно, не он. Тогда что?

Так в милицию и не пошел.

Как же, не он.

Сколько раз мы у него свои вещи находили.

А он свое – я вчера купил, это мне подарили, это мне кто-то подбросил...

В общем, все всё знают, но сделать ничего не могут. Наверняка его за эти делишки из прежней школы потихоньку выперли.

А с нами, наверное, будет учиться до конца. Меньше полугода осталось, кто его в другое место переводить будет?

Родители дергают Тамару за все места, говорят, что она растит преступника, и создает в классе невыносимую обстановку. Она их всех посылает, я сама слышала.

После того дела с монетой его, правда, снова крепко побили. Даже Райзман зажмурился и пару раз приложился. Им эта монета чуть ли не от прадедов пришла.

На следующий день Липкин, ясное дело, в школу не пришел.

Тамара собрала нас после уроков и целый час полоскала мозги. Начала, как обычно, про сострадание и милосердие. Просила не отворачиваться и быть с ним рядом.

Ну-ну.

Рядом с ним одна Кутаева может быть, хотя у самой тоже месяц назад плеер пропал. Про них сначала посмеивались, версии строили, что он себе сообщницу завел. Сорокин их Бонни и Клайдом назвал.

Потом оставили их в покое. Кутаева, она вечно то жучков каких-нибудь опекает, то кошек с помоек домой тащит. Может, пока она рядом, он и крадет меньше.

А Тамара после сострадания и ответственности говорит, что это, мол, тяжелая душевная болезнь, и он в этом не виноват.

Порассказала нам про разных психов. Если болезнь, так пусть его берут и лечат, мы тут причем?

А потом она вся напряглась и говорит:

- У него, чтоб вы знали, было две суицидальных попытки.

У Липкина, то есть.

Тут все примолкли.

Только Пивоваров, дубина: чего было? – кричит, - какие попытки? Ему тихонько объяснили, и Пивоваров тоже заткнулся. Целую минуту, наверное, в полной тишине просидели.

Тамара откашлялась и говорит.

- Одна попытка была год назад. Еще... в прежней школе. А другая совсем недавно. На наших, можно сказать, глазах.

Оказывается, это когда математичка поймала его за руку, он в ее сумочку залез. Она бабища здоровая, заорала, схватила его и поволокла в учительскую. Через весь коридор, лестницу и еще один коридор.

С ума сойти!

Никакой у него не грипп был, оказывается.

В больнице его откачивали.

Сидим мы, друг на друга переглядываемся. А Кутаева охнула, схватила сумку и выбежала из класса. Дверью так хлопнула, что мел со стола упал.

Когда он в школу вернулся, его за три километра обходили. Как чумного. Все воды в рот набрали, ходят на цыпочках, только за спиной шепчутся. Райзман даже извиняться ходил, будто без его, Райзмана, сопливого участия, Липкина меньше били. Может, еще и больше бы в тот раз дали.

Даже Кутаева со своим сочувствием, и та присмирела. Страшно, понятное дело. Псих, он и есть псих. Мало ли какие еще попытки у него могут быть. Сегодня суицидальные, а завтра еще какие-нибудь. Не дай бог в одном лифте с таким оказаться.

На время, вроде бы, прекратилось воровство. Голубев сказал, что перчатки пропали, но потом их во дворе нашли, одну вернее. У меня куда-то два диска задевалась, но я точно не помню, брала я их с собой в школу или не брала.

Учителя его тоже спрашивать почти перестали. Если спросят, сразу кивают и пятерки в журнал ставят. Математичка так его фамилию произносит, будто мышь глотает, и больше ни слова не говорит. Ясное дело, преподам этот геморрой тоже ни к чему.

А дальше все по новой понеслось.

Сначала у Галыниной портфель со всем содержимым пропал, потом с чужим пеналом его застукали, потом Пивоваров что-то свое у него увидел.

Пошло-поехало.

А если поймают – все по прежнему: не я, не брал, за что вы так. Подлая тварь.

Тут на него совсем обозлились. Зря, получается, мы его за суицидальные попытки жалели. Ворюга, он и есть ворюга.

Сегодня это ведь Сорокин про него на доске написал. Вот, комедия. Сам написал, и самому стирать пришлось. Но даже бровью не повел. Крутой.

Тамара после урока говорит.

- Этого больше не должно быть. Понятно?! Понятно, я спрашиваю?!

Понятно, понятно. Давно пора его в милицию сдать. Только никому это не нужно, ни Тамаре, ни директриссе. За три месяца до выпуска ментов в школу приводить и разборки устраивать.

Вот, что на самом деле понятно.

Тогда я такую штуку придумала. Взяла свой кошелек, аккуратненько отогнула подкладку и разборчиво написала: «ЭТОТ КОШЕЛЕК ТОЛЬКО ЧТО УКРАДЕН ВИТАЛИЕМ ЛИПКИНЫМ У ЕЛЕНЫ КОТОВОЙ». И обратно подкладку пригладила, ничего не видно.

Вот это здорово! Как до такой простой вещи раньше никто не додумался?

В школе утром сразу же показала кошелек Сорокину, Пивоварову и еще двоим-троим, кто точно не проболтается.

- А ты, Котова, сообразительная, - Сорокин говорит.

Я вытащила деньги, рублей двадцать мелочи на всякий случай, для веса положила. И в куртке оставила, как будто забыла. Чтобы краешек из кармана выглядывал.

Как только клюнет, тут мы его с поличным и сцапаем.

И надпись, вот она.

Все, не отвертеться ему на этот раз.

Этот кошелек – вещественное доказательство.

Вчера, за несколько часов до смерти, в интервале от четырнадцати до четырнадцати десяти он был украден погибшим Виталием Липкиным у Елены Котовой, одноклассницы.