Сергей Городенский 

*** 

серостью, изнанкой, дымной серой - 
город завалило чем-то скверным, 
скверы, антикварные таверны, 
вросшие по горло в перекрестки, 
в серые тревожные подмостки. 

скальды, трубадуры, оссианы - 
вниз и влево, в поисках нирваны 
плачут, нелегки и нежеланны, 
в гулкие вползая переходы, 
кашляют и злятся на погоду. 

хроники соврут про них, незрячих, 
зря соврут в вечерних передачах, 
в новостях и выпусках горячих. 
радуясь карманному инферно 
радостью попсовой и фанерной, 

свалит серость древние устои, 
сыростью наполнив шапито и 
штатное бесплатное застолье, 
звонницы, серебряные фляги, 
затупив бессмысленные шпаги. 

Античное 

Сняв отпечатки снов с пальцев садовых лилий, 
Лиц молодых рабынь, их ночей безумных, 
В море с утра плещется старший Плиний, 
Тихо сопит, как ребенок, старик Везувий. 

Жалок ли тот, кто себе три цены назначив, 
Пьет за победу, даже дыша на ладан. 
Дети кричат - к праздникам, не иначе? 
Август кончается. Пасмурно. Геркуланум. 

*** 

ты надоевший враль, 
расстрига, зверь, февраль, 
прикаянный и винный,
закрученный в спираль
вселенскою тоской.
как пирсинг городской – 
мосты и подмостырье
над девочкой-рекой.
мути мою страну,
крути свою струну,
глотай горелый ветер, 
дурман и белену.
кроша зимы батон
на уличный бетон,
услышь мои два слова, 
как лазарь, выйди вон. 

*** 

такая осень, блин, настала, 
что пушкин спрыгнул с пьедестала, 
споткнулся, гулкий и зеленый, 
и зашагал по малой бронной, 
ступая очень аккуратно 
до патриарших – и обратно, 
не поднимая мокрых глаз, 
все понимая, больше нас. 

    ..^..




Светлана Бодрунова 

зимняя колыбельная для дочери 

Баю-баю, тихий домик,
Домик у ручья.
Села к нам на подоконник
Лунная ладья, 

А в окошке - баю-баю - 
Между звездных нот
Ходит месяц, напевает,
Сказки раздает, 

Гладит кроху по головке…
Засыпай, дружок,
В легкой люльке, в лунной лодке,
Белой, как снежок. 

Съедет сказка на салазках
К дому у ручья…
Спи, серебряная ласка,
Неженка моя, 

Спи, усталая пичужка,
Рыбка-плавничок.
Бьется в дочкиной речушке
Жилка-родничок - 

В сердце мамы вырастают
Теплые ключи:
Снег лежит, и пар летает,
И вода журчит, 

Роет носом, точит кромку - 
Одеяльный ромб…
Спи, курносик-землеройка,
Спи, малышка-крот. 

На ладошке понарошку
Клест совьет гнездо.
Каждой пташке, зверке, крошке
Будет тихий дом. 

Спите, ласки, спите, слезки,
Рыбки-родники.
Входит месяц, светлый, плоский,
В домик у реки, 

И - хрустальный, хрупкий, легкий - 
Сон похож на явь:
Спит в ладонях лунной лодки
Доченька моя. 

    ..^..




Олег Горшков 

Крещенское для любимой 

Не сбылось. Причаститься. Принять
Всё, как есть, без укора и гнева.
Животворным, крещенским, напевным
Губы мазаны – Исполать! 
Исполать этой влажной зиме,
Иордани Петровского парка,
Свечке теплого дня, до огарка
Догорающей в полутьме.
Исполать! И опять наизусть
Всю молитву – восторженно, робко…
Я увижу, как беличьей тропкой
Прочь зверушка, нахлебница, грусть
Побежит, заметая хвостом,
Чуть занявшейся в парке пороши, 
След иллюзий, оставшихся в прошлом,
Не оставленных на потом. 
Всё, как есть… Не от сердца щедрот,
От предзнания близкой утраты,
Этой женщине, что виновато
Виноватого в полночи ждет,
Посвятить всё, что есть впереди,
До последней крещенской метели.
И услышать в конце Колыбельной
Слабый отзвук, что тает в груди… 

    ..^..




Геннадий Каневский 

*** 

Мати Севера, плавная Нево,
Поднеси-ка мне жизнь для сугрева - 
Я застыл на холодном ветру.
Поутру - из ДомЖура на Ваську - 
Вспоминая ревизскую сказку,
Нос белеющий варежкой тру. 

География трещин и рытвин.
Самый воздух мучительно бритвен.
Если хочешь спасенья - пригнись,
Или скройся в ближайшем парадном...
Как живут они здесь - непонятно,
Саша, Оля, Светлана, Борис... 

Их стихи, их прерывистый голос,
Их особая, терпкая гордость,
Их звонков скуповатая медь,
Их победы, причуды, простуды,
Их коньяк из прозрачной посуды - 
Отменяют случайную смерть. 

Ты умрешь - но умрешь неслучайно:
Где-то в саечной, рюмочной, чайной,
Пирожковой, стоячей пивной,
Среди корюшки, Невского пива - 
Полетишь, улыбаясь счастливо
Сладким звукам "Еще по одной..." 

Так творится посмертная слава.
И дымятся - то слева, то справа - 
Среди льда облаков - полыньи,
Сквозь которые в небо рябое
Саша, Оля, Светлана и Боря
Посылают сигналы свои. 

*** 

Андрею Дитцелю 

Чисто московские вещи - 
Снег да возок расписной... 
"С запада, с запада..." - шепчут 
Девки за нашей спиной. 
Всеми ветрами продуто 
Легких камзолов рванье - 
Видно, постигли капуты 
Языкознанье мое. 
Видно, мы зря поменяли 
Бычий пузырь - на слюду. 
В нашем приходе, я знаю - 
От кистеня не уйду. 
Режут ножами парсуны, 
Свищут, гуляют на все... 
Были вы дикие гунны - 
Так и остались досель. 
Нам ли службист оголтелый 
(Усики, пуговиц медь) 
Едкий отвар чистотела 
В каждой избенке иметь 
Всем указал? - Поневоле, 
Пятна да чирьи сведя, 
Песней тугой, броневою 
Встретишь явленье вождя... 
Лекции, тайные сходки - 
Так и скрипим до сих пор. 
Лишняя стопочка водки - 
И начинается спор: 
Щеки - пунцовее маков, 
Дым дорогих сигарет, 
Длани вздымает Аксаков, 
Фигу - Грановский в ответ... 
Друг-переводчик, затепли 
Свечку в окне слюдяном: 
Мы соберемся, помедлим, 
Что-нибудь переведем. 
Спит переулочек узкий. 
Спит полицейский фонарь. 
Пахнет карболкою Русско- 
Нижнесаксонский словарь. 

*** 

Мите Плахову 

Что ж, начинай собирать чемодан, Улисс.
Пой свои песни перемещенных лиц.
Крепче вяжи слова, затягивай жгут.
Пой о тех островах, где цирцеи ждут.
Пой свою жизнь из радости и вранья.
Где-то лежит другая - но не твоя. 

Путь между скал - обманчивый, но прямой.
Скалы сдвигаются. Плавится за спиной
Море, и пламя брызг - над твоим плечом.
Пой, играя в "холодно - горячо".
Чудо морское плеснуло тугим хвостом.
Диво какое! Как же не петь о том? - 

Пой. Это - все, что умеешь. И если страх
Ночью придет играть на твоих костях,
Глухо кряхтеть, выкрикивать "нечет", "чет" - 
Пой. Это - все, что можешь. И вот - еще:
Надо ночные химеры зажать в горсти,
Крепко глаза зажмурить, и жизнь свести 

В точку, неразличимую вдалеке.
Там - твои одноклассники. Весь Ликей.
Храмы возводят, красят концы стропил,
Возят руно, погибают у Фермопил,
Плачет жена, и никак не закончит шарф... 

Пой. А мы - отойдем. Не будем мешать. 

    ..^..




Марина Серебро 

"Еще по одной..." 

     Саша, Оля, Светлана и Боря
          Геннадий Каневский

Саша, Оля, Светлана и Боря
Здесь живут они славной гурьбою
Обитают в ближайшем парадном...
Как живут они здесь – непонятно.
Их стихи - медяки, а причуды!!!
Не сдавать из под пива посуды!
Их особая, терпкая гордость,
Где-то в саечной пробовать голос,
Посылая сигналы свои 
Среди льда облаков – полыньи.
Так творится посмертная слава.
И дымятся - то слева, то справа -
Среди корюшки, невского пива 
Гена их, улыбаясь счастливо. 

    ..^..




Изяслав Винтерман 

- 

Сыплется пепел букв – подставляй бумагу.
ВОроны в клювах держат щепоть земли.
Белое платье в глине со дна оврага.
Мы далеко с тобою во всем зашли. 

Как в реверансе, приподнимаешь платье.
Голые ноги. Глина на платье. Грязь.
На поводке коротком дождя, (проклятье),
держит нас осень в невыносимый раз. 

Цепи гремят очнувшейся энтропии.
Груди бегущей бьют, как в колокола.
Пеплом засыплет, слоем холодной пыли.
Как ты меня любила, и как сожгла... 

- 

"Вишневой смолой джаз-банда тебя обдает закат..."
И.К. 

Вишневый сироп несладкий
плеснет мне в стакан закат.
Предсказанные осадки, –
как будто я виноват,
что мой визави не прибыл,
и кто он, мой визави...
На дереве блесны, рыбы –
лови их и не лови. 

Смолою обдаст джаз-банда –
и мы сохранимся в ней.
Прозрачные крылья-банты,
как бабочки всех мастей,
застывшие на минуту
в разгаре...Еще, еще...
Плесни мне, закат, цикуту
со льдом... Принесите счет. 

- 

Где-то рядом, под тонким слоем
пыли серой и золотой, –
жизнь другая – на смену той,
от которой не ждем... и воем. 

Где-то близко, она вот здесь:
за окошком, под одеялом –
вход в Аид запрещен нахалам...
Остаются лишь злость, да спесь; 

и серебряный дождь в иглу,
и мелькающих веток спицы,
пыль на лицах, и скрип ступИцы:
"Не могу больше, не могу..." 

    ..^..




Александр Шапиро 

Фрагмент 

Вспыхнула дорога. Из далёка
вылетев, далёко осветив,
разразжается мотивом рока
разогнавшийся локомотив. 

Из-за тучного архипелага
выплыла луна во всей красе,
и пошла крутиться, бедолага,
белкой в тепловозном колесе. 

Столько в однолунии бездонном 
накопилось оперной тоски,
что луна завыла баритоном,
разрыдалась глухо, по-мужски. 

Так под перестук железных четок
пронеслось мгновенье - и луну
вновь заволокло - и околоток
канул в вековую тишину... 

    ..^..




Давид Паташинский 

-а- 

кула моей головы плачет на звук халвы
сердце мое сезама пьет голоса сезанна
снежные паруса синяя смерть-оса
розовые заходят снизу ее занозы 

в кожу ее живого жуткого живота
кажется пережеван этот сюжет ножом их
только болеет больно бледная нагота
что бережет богом забытое береженых 

утренние стихи 

Ты не поверишь,- они угадали вполне.
ты не узнаешь, когда они слышали нас.
Этих огней золото той стороне
хочешь увидеть. Найти ускользание сна
с облака света. Предутренняя душа
ищет звезду свою. Точно подмешан шум
в купол окна, словно ему решать
время испарины. Впрочем, когда дышу,
сам угадаю в горло себе копье
кашля, глотка, пробуждения. Привыкал
видеть себя, как он воду тугую пьет,
взгляд остужая эхом своих зеркал. 

Первая улица - тот коридорный скрип
шаг принимает скрипом, и ты уже
в комнате, где оживает себя санскрит,
злоба фарфора и тонкий прикус ножей.
Следующее - в глупом омаре жми
целую ветвь, кисть напружинив над
пеной бумаги. Мерой бумаги. Жниц
круглые толпы ловили своих менад. 

Шаркали ноги. Желто лежал лимон.
Что кожура разрезана - не погиб.
Шея готова. Надо найти ярмо,
небо в котором мерно дает круги. 

Золото сна. Только проснусь в поту,
острые складки выдавят влажный инь
около судорог мышцы, что бьет по ту
и замирает по эту. Улыбки линь
над подбородком сдавливает. Весьма
плотно узлы ресниц у зрачков. Пяти
не было утром. Солнечная тесьма
только возникла. Если пишу петит,
взгляд мой слеп. Тело мое - скелет
в мясе одежды. В кожаном каблуке
зыбкой строкой пересекая след
на потолке. Это такой брикет
я выдыхаю. Падает он, летав
прежде по воздуху дольше, чем узнаем
грохот вдумчивых, бьющих себя литавр,
если вокруг - провал и открыт проем
двери в любую сторону суеты,
там и ходы, там и любимый слог,
но не растут цветы и не ждут мосты,
только дорог вечная тяга зло
к прочему там совокуплять в тени
двух деревянных формул, что не растут,
как не мани. Только внутри звенит
сам на себе устроившийся статут. 

Я понимаю новое - почему,
как пузыри бегают, семеня
тихую воду. Истово, лучше мук,
даже внезапнее, остановил меня 

сам я - в плечистой тоге. Ремнями на
ноги босые. В волосы вплел лоскут
бронзы прохладной. Разве моя вина -
лить из себя мутную предтоску. 

*** 

Когда мы собирались уходить
из этого заброшенного парка,
деревья сдерживали шепотом зеленым,
темнело небо, синевой объединив
себя и надвигавшуюся ночь. 

Потом внезапно бросилось в глаза:
стволы, образовав неровный угол,
продлили чистый воздух и вдали
светлело. Это утро. Ночь ушла,
и мы ее забыли. Пели птицы,
когда мы собирались уходить. 

Ты слышала, какой-то слабый голос
нас звал издалека: "Скорее, дети,
вас ожидает долгий взрыв восхода,
не пропустите, солнце снова вверх
поднимется. Вы сразу загадайте,
каким сегодня будет этот мир." 

Ты слышала, он звал нас и пропал,
последний раз тропинка изогнулась,
последние деревья позади
смотрели листьями, откуда должен свет
упасть на них. Мы подошли к обрыву.
Внизу, из разломившегося камня,
бежал ручей, бесшумно, вдохновенно.
Мы заглянули в маленькую воду
и солнце, обманув нас, так поспешно
на небо прыгнуло. Конечно, загадать
мы не успели. Наступило утро,
когда мы собирались уходить. 

Мир снова был обычным. Два числа
его хранили - ноль и единица.
Мы дернулись, успев посторониться,
кобыла черная печальный груз несла.
В закрытом ящике для онемелой плоти
лежал на золоте. Подвитыми усами
уперся в крышку. Словно ловкий всадник,
возница пятками в скамеечку колотит. 

- Галоп хочу,- читаем зыбкий взгляд,
и улица навстречу пыль копила,
и куча грязная слежавшихся опилок
раскинулась. - Дома опять болят,-
- вздохнул устало многоликий город,
и снова шла степенным перебором
привычная до судорог толпа. 

Глаза заклеив полусонной пленкой,
дышала воздух, выжатый зеленым.
Мы шли насквозь. Смиренно наступал
рабочий день. Мы к дому подошли,
в дверях остановились. Все кричало,
все кончилось, не ведая начала,
все пропадало, дергаясь в пыли. 

Все исчезало, слова не сказав.
Дома необратимо растворились.
Ручей из камня. Берег черно-илист.
Мы так вам верили, открытые глаза. 

Ночь опускалась. Мы сидели в парке.
Скамья держала слабые тела.
Какая скорбь впервые нас свела?
И светлое лицо луны - дикарки
нам улыбалось. Я рассказывал тебе,
что утро неизбежно. Мне хотелось
понять тобой, что все вокруг живет.
Но, вместо этого, покорные судьбе,
мы понимали собственное тело,
деревья черный завершали свод. 

Я обнимал тебя. Наверное, к груди
прижал тебя. Подвержен злому знаку,
мир снова вывернулся наизнанку,
когда мы собирались уходить. 

    ..^..




Александр Ефимов 

К МУЗЕ 

Пожалуй, всё. Пожалуй, хватит.
Похоже, больше не хочу.
Она со мной, живым, не ладит,
она сама себя лопатит,
когда по клавишам стучу. 

Для нелюбви, пожалуй, много.
И что, прибавилось в полку?
Мои мосты, ужель нам в ногу?
Ни к современнику, ни к богу.
Уходы в пятую строку. 

О, весь накал, читай, вся прелесть –
когда дебюты между строк.
Моя рассчитанная зрелость,
ответствуй мне, о чём нам пелось?
Пожалуй, в шутку занемог. 

Освою будничную прозу,
нас, непоющих, легион.
Переживи метаморфозу,
взрасти классическую розу
на дачной грядке, Геликон! 

Похоже, нам, тысячелетье,
тебе и мне, не до стихов.
Гори, гори, мое наследье!
Ну, здравствуй, муза, междометье!
Ха! – говорю, и был таков. 

16.01.2004 

    ..^..




Борис Панкин 

*** 

Утонет Офелия в луже протухшей воды,
А мне все равно. Я Отелло, я жду Дездемону.
Дождусь и спрошу ее: "Детка, молилась ли ты?
Ты выглядишь слишком загадачно и оживленно. 

Глаза твои слишком паскудно и ярко блестят.
Ланиты твои, дорогая, сверх меры пунцовы.
И руки дрожат, и ответы не в лад, невпопад -
В них каждое слово - фальшивое, лживое слово." 

Холодные звезды мерцают в кромешную тьму.
Листва опадает шурша с придорожного клена.
Утопит Герасим безмозглую сучку Муму.
Дождется безумный Отелло свою Дездемону. 

*** 

"Кончишь жизнь в подземном переходе,
в обществе таких же алкашей,
как и ты." - Любовь моя уходит
от меня. Точней, меня взашей 

гонит, от того, что я в запое
пятый год. И не остановить
этих возлияний. Смертным боем
бьет наотмашь так, что рвется нить 

прежних отношений. Наша драма
обретает подлинный финал.
В полночь ухожу, стараясь прямо
двигаться. Хоть я и маргинал, 

но когда-то был интеллигентом,
или что-то около того.
Память скорбно крутит киноленту
прошлого. В грядущем - ничего, 

кроме беспощадного похмелья,
вот что точно вскорости грядет...
Впрочем, есть еще в чекушке зелье. -
В глушь! В Саратов! К черту! В переход! 

    ..^..




Иван Роботов 

ОСЕННИЙ ОБРЯД 

В вышине кувыркается небо осеннее,
Покрывало тумана на землю набросили.
Наш загадочный край Куприна и Есенина
Погружается в спячку медвежью осени. 

В старой церкви прыщавые девушки молятся,
Об ушедшей любви заливаются соплями,
А в тумане речном, где-то там за околицей
Отцветают поля с журавлиными воплями. 

Застывают деревья в глубоком молчании,
Вдоль дороги распутной стоящие ровненько,
Где проходят осенний обряд обрезания
Под присмотром у злых бородатых садовников. 

    ..^..