Квадратов 

*** 

Словоловы птицеловы:
Нелегки, всегда готовы:
Ловят в маленькую сеть 
Слово жизнь и слово смерть. 

Скажут: жизнь – смешное слово,
Лед на палочке еловой,
Пережжённый леднец.
Вот начало – вот конец. 

    ..^..




Иван Роботов 

*** 

Ветер украл у невесты венец,
В мире заснеженном пусто.
Я властелин пластилина сердец,
Лепящий нежные чувства. 
Лай хрипловатый промёрзших собак
Песней далёкой и близкой.
Брак по расчёту – заманчивый брак,
С хитрой принцессой эльфийской.. 
Мне бы исчезнуть, уйти на покой,
Только картина такая:
Символом власти её надо мной
Прелесть на пальце сияет. 
Светится мыслей моих силуэт
Счастьем таким невесёлым.
Нежно воркую банальный ответ: 
Голлум, любимая, Голлум! 
Дядюшка Фрайн, что ступил на порог,
Косит под старого гнома.
Падает снег, кто-то падает с ног,
Смог – это имя дракона. 

СКВОРЕЦ 

(или пример того, как не надо писать стихи для детей) 

Наступит день и птицы возвестят 
Погожий день под светлым небосводом. 
Пласты сугробов пятятся назад 
Под натиском разбуженной природы. 
Короче ночи и длиннее дни, 
Зелёной хвоей обрастают ёлки. 
В глухой овраг журчащие ручьи 
Несут зимы хрустальные осколки. 
Проснутся зайцы, в поле поспешат, 
И пауки в ветвях расставят сети. 
Густых лесов весенний аромат 
Уносит вдаль на крыльях свежий ветер. 
Взойдут цветы и травы наконец, 
И детский смех предельно чист и весел. 
Споёт прибитый к дереву скворец 
Весеннюю безрадостную песню. 
  

РЕКВИЕМ ПО СОБСТВЕННОЙ ГЛУПОСТИ 

Когда умру – никто не будет плакать,
Не взвоет волк, змея не зашипит.
Погибну я, укушенный собакой,
В недобрый час сорвавшейся с цепи. 
Мои стихи не возгорят, как пламя
И не найдёт спасения душа.
Вполне возможно, слон меня раздавит
Ногой переступая неспеша. 
За слог бездарный, за «в поэтов» игры,
За глупость и за это, и за то,
Растерзан буду я бенгальским тигром
Из старой труппы цирка Шапито. 
Меня признают всюду виноватым,
За старым дубом не увидя лес,
Я может, утону под слоем ваты,
Невесть откуда выпавшей с небес. 
Умру, как часовой на карауле
Своих стихов бредовых ни о чём.
А может упаду лицом на улей,
Пронзённый роем реактивных пчёл. 

    ..^..




Леди Мурка 

*** 

Когда падает камень с души,
Хорошо дышать.
Все иллюзии рассыпаются,
Не хочу про мать,
Но бывает что слов красивых
Не подобрать.
Так случается- друзья-товарищи
Не без говна,
Но относишься понимающе,
Ведь жизнь- одна.
Видно, лучшего ты, послушай-ка 
Не заслужил.
А кто лучший?
Тот -что любимый, 
Не рвись из жил,
Кушай досыта всё что подано,
Суть до дела – пряма кишка, 
И не пикай бля на товарища
Сам ты видно не без душка. 

    ..^..




Давид Паташинский 

*** 

а пойду скажу пару горьких слов
будет голос глух будет слух солов
будет соль лежать на угрюм-реке
будет мышь-душа в тугом кулаке
озорной груди гопака давать
а под утро встретит меня кровать 
а пойду смолчу им чтоб было чем
разломать ледовую боль ключей
размолоть зерно на крупу ума
остальное ты скажешь увы сама
чтобы водку не брал с середины дня
чтобы было легче забыть меня 
а пойду пойду чтоб идти от вас
от него от них от нее от нас
футболюга подбросит железный пас
а зверюга вырвет хрустальный глаз
чтобы лучше видел тугую цель
чтобы песен пел до веселых сель 

В Н Е 

Безумно прост ответ тебя, как плафон 
тусклые луны настраивал. За такой 
одна не такая. Падая в твердый койк, 
себя впереди толкая. В бессонный фонд. 
Поставим под дерево, выструганное все 
до страстной смолы. Поверхностью унесет, 
когда ты ему - спаси, а на тумбе ник 
ночник ли сиреневый, где ты ему возник 
под угловатой тканью, больной на все, 
потно повизгивал твой остальной сосед, 
ты, как заснул, опять-таки видел сад, 
дом твой первый. Стены, как паруса, 
окна прозрачны, только смотри из них, 
тихо себе на ухо - ты возьми 
к этому так далеко, и давно, и вся 
тень пропитала облитый солнцем косяк. 
Что тебе звать, если не стать тебе с 
тем, что ушло, как не ищи свое. 
Только ветер в щели тебе смеет. 
Сколько не спи - ты остаешься без. 
Когда мне не хватает, я хватаю обычную штуку 
ткани, в которую предварительно завернули 
улыбающегося турка. Не откликаясь стука, 
в нулевую весну, или во всю вину ли 
пыхая плоским воздухом. Плеск листов. 
Вор хвосте в самом ходил, лобзая 
пепел множества взглядовых. Это что 
в этом сарае? Каркнув свои банзаи, 
крепкая леди-женщина, свой жакет 
смяв на грудном вымени. Для малюток 
было приемлимо, мило, а ближе кем 
ты бы не пробовал - только в струе салюта 
можно и нежно, мощно и лишь на миг, 
что пожалел людьми, заполняя емкость, 
где остаются, бедные. Сталагмит, 
чем - прогони, что никак узнаем 
костюм на узкие, что на ноже - еду, 
глазом сводя на указаний стансы, 
спрашивая, словно себя: неужели 
думать смешнее, чем на крови у Спаса? 
- Как она,- спрашиваю себя,- отказалась от зерен, 
так необходимых в связи с необыкновенно 
тихим ответом: "Орел мой, ты, конечно, позер, но 
такой бледный, поэтому ищи себе ведьму." 
Так, разговаривая, они, переговорной трубой 
соединив перед собой деревянное свойство бестий, 
применяя воздействие умным именем "боль", 
- Как он,- спрашивала она,- позволяет трубе с 
тихим шумом, и ни слова. Монет 
блестяшки пучили назначение цифры, 
которые звуком себя означать. Вполне 
театром тени металися, как глупцы 
в рычании света, наполнившего ангар, 
ждут-напевают вечные господинцы. 
Крыша под ними жаркая, как фольга, 
рвущая солнце на части, когда садится. 
Это законченное, как искромсал обшлаг, 
череп литровой банки прозрачен соку. 
ты не пришла, если уже вошла 
к этому имени, что узнавал. Высоким 
слогом и мыслию, пресною запятой, 
розовым глазом, утром, в петле трамвая, 
что, задыхаясь, мне закричал - постой, 
там, где уходишь, все еще узнаваем 
мост из слюды, мглы поворот в домах, 
сырость пронзительна. Кажется, воздух гуще, 
чем недозрелый мак. Не сходи с ума 
утром, когда увидишь себя бегущим. 

первый ответ хорхелуису: 

Месяцерукий, солнечнолетый, трехчелобитый,
ты - человековый вепрь оголенного луно.
Лучше безумного гунна падучая виты,
или скелет Аполлона в коробке салуна. 
Дергай, короткая, горло пустое до крови.
Будь ты второе - стал бы благословенным.
Ты только первое, то, что всегда неживое,
льется твое в полуоткрытые вены. 
Надоедающий ищет сдающего ноты,
или поющего карты гнусавым фискальто.
Ты - акварельное масло ленивой хмельноты,
только оскаль ты - тобой узаконены скальды. 
Тишь, коновязь, у овина ублюдки схлестнулись,
ну, листопад, ну, игралище плоти в лохмотьях.
Тонкое зевло корючило ту сторону ли,
с теми, которые как-то кому-то колотят. 
Сор не выносят. Им тоже питаются, как бы
скрыв голодуху. И точно таким интеллектом
бабка-карга прикрывала отсутствие скарба,
каркая: "хлеба", тем самым внося свою лепту. 
Ты, мой доносчик, предатель мой, милый мой студень
мозга сырого, прокисшей пижамной фланели.
Ты, как и люди, которых не вижу, но будет
несколько всяких, когда облака зеленели. 
Здравствуй, зеленое небо, которое помню,
если еще заиграет под кожей пилюля
тухлого сердца, и будет привычное пойло
в виде слюней, нанесенных на слепок июля. 
Пальцы скрестив наподобие псевдосалюта,
ты улыбаешься мне, на прощание выдрав
глаз и кольцо. Вяло отвечу - люблю-то.
Рядом секира и сонные емкости сидра. 
Так мне, усталому, так мне, работнику тлена,
что на колени плетет пелену трехзеркалья.
Молится зверь, погрузившись лицом в опаленный
мир, где смеркалось. Где жили по-прежнему скальды. 
Жди меня, жуткая новость, под утро, в пропахшем
мерзлой солярой, рабочих в трухлявых спецовах,
мелких селян, над бездарной склонившихся пашней,
супа (картофель, горох и навар из берцовых). 
Жди меня, жди. Я ухожу в понедельник,
вторник и среду, другие отметины. Можешь
пнуть меня в спину, как в самую гулкую стену,
я не отвечу. Я только скажу тебе: "Боже". 

второй ответ ему же: 

Б О Р Х Е С 
И 
Т Ы 

Мой делатель идет по черепице,
что трескается, словно сухари,
но бородатое лицо маячит в дымоходе.
Он не уйдет, мой делатель. Лучится,
разогревается до светлого красна
улыбка фавна, оснащенная зубами. 
Походка похоти, как копоти кухарка
движением небрежным размахнула
и опрокинула чугунную заслонку,
все начиналось ровно через час.
И канула в рассчитанную вечность,
как скрип пера, бумагу разделяла
на белое, просторное, пустое,
в котором черное искало искажений. 
А что я сам найду. Я выхожу
в грудную полость дряблого подъезда,
и светится огнями город Дрезден,
и так тянуться долго до стекла,
свернувшегося кожицей бокала.
Мой делатель ползет на четвереньках,
устала плоть ловить свои зрачки,
и непонятна линия портала. 
Мы так живем, что лучше бы смотрели,
как листья зарождаются в апреле,
и камень размягчается, как хлеб,
и все в земле, пласты ее раздвинув.
О чем я снова? Делатель упал,
вода его втекает под брусчатку,
бокал разбит, и женщина моя
над ним понуро головой несчастной. 
Цицилия, ты знаешь - как я ждал,
что я успею. Как запел навстречу
вечерний путь. Как ночь наедине
сама с собой в предчувствии начала
самой себя, не в силах, никогда. 
И все тянулся бесконечный вечер,
и все сплетал свои наплывы снег,
и женщина понуро головой
качала. 

    ..^..




Борис Панкин 

*** 

позволь мне оля сделать харакири
мне будет больно и смертельно будет
но кто меня за этот шаг осудит,
когда невмоготу и ты как чирей. 
позволь мне крошка, выпрыгнуть в окошко
не полечу, так навернусь отменно
меня лечить нет смысла совершенно.
призвать к порядку тоже невозможно. 
позволь мне умереть от передоза
за белой дверью дивные пейзажи
я не боюсь туда уйти и даже
хочу туда. не задавай вопросы. 
ответов нет, есть склонность к суициду
себя убить - такое искушенье
до судорог, до умопомраченья
но корчусь я, как водится, для виду. 

***(на правах валентинки) 

ты еще не пришла, а я вот давно уже 
приперся, разделся и рассекаю тут неглиже, 
ожидая тебя, выгляжу как дурак. 
ты скажешь, что сроду так, но это не так. 
я умен и наг, и, можно сказать, красив. 
выражаюсь гладко, внятно, без инвектив. 
перед тем как сказать, думаю что сказать. - 
твою маму вполне бы устроил подобный зять. 
мы бы жили с тобою в городе, где река 
закованная в гранитные берега, 
неспешно несет свои воды в финский залив, 
иногда я почти уверен, что "we will live" 
под одною крышей, являя собой семью, 
долго и счастливо... об этом-то и пою 
вот уже девять лет, в пустоте, вотще. 
жаль, что ты не пришла, и вряд ли придешь вообще. 

попытка верлибра 

и вот она плывет с закрытыми глазами, спит еще.
ванна уже наполнена водой. температура именно та,
какую она любит. 
пока она плещется,
постепенно просыпаясь, потягиваясь,
я стараюсь ей не мешать. заправляю постель, 
околачиваюсь на кухне, ставлю чайник,
готовлю бутерброды на завтрак. 
она, все ещё сонная,
приводит себя в порядок перед зеркалом,
сушит волосы феном, делает себе прическу, 
собирается на работу.
внимательно смотрит на себя в зеркало. 
я завороженно гляжу на неё,
никак не могу оторваться. 
очень! очень увлекательно наблюдать за 
преображением заспанной, уютной, домашней,
красивой, соблазнительной женщины
в менеджера среднего звена. 

    ..^..




Изяслав Винтерман 

*** 

Копье стоит, а колесо мелькает.
Стол вертится, спускается лоза.
И ветка лужу с молоком лакает,
и дерево пускает пыль в глаза. 
И небо, точно сало голубое,
прельщает, манит, входит в кровь и в пот.
Поломаное слово, как любое,
идет в огонь, трещит, тепло дает, 
бутыль зовет презрительно - бутылкой,
раз в ней горилка, а не чистый спирт.
Художник спит, не чувствуя затылком,
что полотно его не спит, не спит. 

*** 

Немощи стал бояться, нехватки денег.
Мыслить пугливо, оглядываться на "завтра".
Возраст диктует хорошее поведенье,
вкусы, манеры художественного театра. 
Напрочь – горячий запах и вкус погони,
тот безоглядный риск на краю, на грани –
изгнан! Но если на все не сыиграю, то не
выиграю, не ощущу ни любви, ни раны. 
Смерти боюсь, глубины, высоты печали.
Связан пустым и глупым, а был свободен.
И выбираю сторону вместо дали,
риск, но в пределах, которых он не благороден... 

    ..^..




Александр Шапиро 

Городок 

На закате, на поезде дальнем, 
на полати, на ястве готовом, 
на лету, в настроеньи астральном, 
на часок, на пути непутевом, 
навещу, очарованный скептик, 
от бессонницы подслеповатый, 
городишко - души моей слепок, 
неумелый, незамысловатый. 
  
Словно вылеплен местным умельцем, 
кустарем-главарем авангарда; 
словно выпеcтован пьяным сердцем 
разбитного кабацкого барда; 
словно вымолен батюшкой - Божьей 
воле смело декор поручая;
словно выдуман мной в подорожье, 
выпит с чашкой горчайшего чая - 
  
словно я, а не он, бедолага, 
забулдыга в осенней рванине, 
от реки и до рва, от оврага 
до реки, по ленивой равнине 
расстелился, как пьяная стелька, 
развалился, как сельская валька, 
рассосался, в слюне карамелька, 
расхристался, бесхозная свалка - 
  
и лежу, и текут мои мысли 
шустрой речкой по донному илу 
подсознанья; идейки повисли, 
как плотва, шевелясь через силу. 
Над рекою обрыв. С краю хата. 
В ней живет, наподобье Сократа, 
некий дед - то мой скепсис, должно быть, 
заскорузлый, как старческий ноготь. 
  
В этом городе дочь его Вера, 
отказав простаку Александру, 
вышла замуж за миллионера, 
продалась под венчальную мантру. 
Вот и стал он угрюм и напрасен, 
и мыча, как мумливый Герасим, 
обреченно взирает на речку 
как на неадекватное нечто. 
  
Поутру запрягает конягу 
старый хрыч и, ковригу заначив, 
предается неспешному шагу 
труд олицетворяющей клячи. 
Проплывают овраги, бараки, 
преет мякиш в запазушном мраке, 
и колышется зад кобылиный 
над ползущей дорожною глиной 
  
мимо комплексов неполноценных, 
обиталищ, чье имя - немилость, 
где похабные фрески на стенах 
над моими табу надглумились. 
Там живет первобытное быдло: 
чуть промедлишь - дворовая кодла 
облепляет тебя, как повидло, 
обирает настырно и подло - 
  
поторапливайся, лошаденка 
привередливая, мимо рынка, 
где с кавказцем сцепилась бабенка, 
но неведома цель поединка, 
да и цель вообще... Словно я не 
в состояньи сменить состоянье 
и пустить тебя чуть порезвее 
вдоль густой тополиной аллеи. 
  
Как легко бы и сладко я цокал 
по щебенке, озвучив пейзажик, 
плыл в листве, отражался от стекол 
озадаченных пятиэтажек, 
улыбался вовсю глуповато 
адекватности каждой детали, 
кошке, голубю, дню... Пацанята 
почесали б за мною... отстали... 
  
Невозможно. Моё альтер эго, 
стариковским упрямством гонимо, 
у вокзала паркует телегу, 
чтоб следить поезда... Может, мимо 
промелькнет его блудная дочка, 
знак подаст мановеньем платочка, 
может быть, и вернется когда-то... 
В каждой жизни есть точка возврата. 
  
Что ж вернемся. Все наши проспекты 
катят в Рим - или место попроще. 
Возвращается скептик отпетый 
восвояси, с надеждою тощей. 
Возвращается к дому дорога 
мимо кладбища, мимо острога - 
Тут еще бы рацею на случай, 
да, признаться, наскучило. Лучше 
  
  
выйти в тамбур. Кивнуть проводнице. 
Заприметить девицу с огромным 
бюстом. Робкий порыв прислониться 
получает отпор: поделом нам. 
Ей окошко важней кавалера. 
Там по-провинциальному серо, 
и смотреть, в общем, не на что, кроме 
старика на поплывшем перроне. 

    ..^..




Геннадий Каневский 

*** 

Не баснописец, не пророк,
Не из-за славы, не для денег,
А - пленник улиц и дворов,
Затворник стен и сквозняков,
Времен озябших современник, 
Где даже книги не спасут
От студенистого закона,
И только страшен самосуд - 
Шагнуть с высокого балкона... 
А за твоим окном, скуля,
Летит над этим серым утром
Щенок балконного белья,
Сорвавшийся с веревки утлой. 
Трусишка, городской Улисс,
Он получил свою награду
И повторяет жизнь на бис,
И все собаки извелись
От жгучей зависти к собрату. 

*** 

К.Б. 

Проверяют - так ли дышу во сне.
Ослабляют хватку на миг.
И тогда мне снится выпавший снег,
Незаполненный черновик,
Незапойный пьяница - лишь слегка,
Лишь по рюмочке, без забот...
Оставляет скобки моя строка - 
Незакрытые - за собой. 
Незабытый день. Не запахнут шарф.
Техногенная суета.
Отпускают. Значит, могу дышать
Две недели - до дней поста.
Молока нацедит Луи Пастер
Из огромной своей груди...
Нарисуй пастель. Разбери постель.
Посиди со мной. Посиди. 
Наша радость будет - ультрамарин.
Наши ссоры - алый крапплак.
Ты поёшь над этой землей, парИшь - 
Я пока обхожусь и так:
Достаю из папки шершавый лист,
Холст грунтую, мольберт креплю,
И молюсь не Господу - атеист - 
А беспечному февралю. 

Город О. 

Ольге Родионовой 

1. 

Гляну пристально - неужели 
Это я - десять лет назад? 
Это мне, поперек движенья, 
Сны отрывочные скользят? 
Вслед за музыкой привокзальной, 
Разливающейся с лотка - 
Взятье Мурома, и Казани, 
И Тобольского Городка... 
По купе гомонили дети, 
Кто - комариком, кто - пчелой, 
А в окно пробивался ветер, 
То - копченый, то - кочевой, 
И, гвоздя виски молотками, 
Пролетали мосты, трубя: 
То - над Волгою, то - над Камой, 
То - от Господа до тебя. 
Елей-хищников профиль щучий, 
Семафорную кутерьму - 
Укоряющих за кощунство - 
Не приму в расчет, не приму: 
Все равно на вторые сутки, 
В длинных отмелях, желто-рыж, 
Под тараньку и самокрутки 
Развернется в окне Иртыш. 
Это значит - снимать соседке 
Чемодан, и стоять в дверях, 
И оставить в купе консервный 
Нож (а думать, что потерял), 
И, представив себя кандальным, 
Волочить по перрону цепь, 
И оглядывать, вслед за Далем, 
Бесконечную степьдастепь... 

2. 

Очертаньями - пес, лежащий 
на берегу реки. 
Когда-то - 
сторожевой пес Правителя-Адмирала, 
смирный на вид, а на деле - 
полный задора и злобы. 
(За это и пострадал: 
был изгнан с карт... 
В атласе сорокового года 
на карте Западной Сибири - 
пустое место, 
лишь на карте Казахской ССР - 
сверху - 
едва заметный кружок). 
Пес, в котором - четыре крови: 
кочевая, степная 
(сунет в спину нож, отойдет, 
посвистывая, как ни в чем не бывало); 
казацкое буйство, 
укрощенное только на вид, 
всегда готово к движенью, к бунту; 
украинская хитрость и жадность к земле 
(но - ее же - напевность, и воля, и лень); 
польский жар повстанцев и гонор шляхты... 
Самые быстрые лошади, 
самое высокое небо, 
самые прекрасные женщины, 
самые дерзкие замыслы - 
здесь. 
Полнокровное "О" в названии. 
Такое же - только у Вологды. 
(Две несосотоявшиеся столицы России: 
одна - при Иоанне, 
другая - при Адмирале). 
Архитектура? - Лишь отголоски модерна, 
начало двадцатого века... 
Здесь - иные красоты: 
стоя на балконе гостиницы, 
произнесешь вслух: 
"Его Превосходительство, 
Генерал-Губернатор Степного края 
Густав Христианович Гасфорт!" - 
и видишь: 
над крышами, 
над трубами с огоньками газа, 
со стороны нефтяного завода, 
через все небо, 
над Иртышом 
заходит тяжелая туча, 
грозя грозой. 

3. 

Через отмели, через небо - 
Тащи свой невод. 
Кучевые лови, дождевые - 
Воды живые. 
Заклинаньями, самосадом, 
Копченым салом, 
Караваном, дымом кизячным, 
Рынком Казачьим, 
Всем, закушенным на ладони, 
Шрамом и стоном, 
Номерами ощипанных куриц - 
Северных улиц, 
Полигонами, летним блудом, 
Глупым счастьем - 
Возвращайся к тому, кто любит. 
Возвращайся. 

    ..^..




Александр Ефимов 

*** 

Пиши себе, ловцам синиц
(силок под юбочкой бикини),
нескучным царствам без границ
внутри посуточных гостиниц,
липучий скрип, на утро Lipton,
вперед смотрящим – сверху вниз
твой незатейливый поскриптум. 
Пиши себе, таким как ты,
нас всех зачали офицеры
бубнящим сгустком темноты,
не видя звезд, мы шли в гомеры,
и в коммунальных коридорах
на стенах зиждились труды
смиренной Эры, бля, от Ора. 
Пиши себе – пустячный труд,
приказ, прогноз на семистишье,
твои обои не сорвут
юнцы, видавшие затишье,
перебери по букве гречку,
блюди кашрут, стандарт, маршрут,
фиш сотвори, но прежде – речку. 
Пиши себе, а значит, – ей,
не оглянись на переправе
к любви, познавшей от детей,
поэт не бог, поэма вправе,
они сестра и брат по крови
крахмальных парных простыней.
P.S. Виновен в каждом слове. 

15.02.2004 

*** 

Начну с того, что не пророчу,
тебе, мой друг, видней, как лучше,
пишу февраль февральской ночью,
пишу с тебя повадки сучьи,
без дневников, on line, воочью. 
Сказал ему, и бог с ним, хватит,
сказал себе, и бог с тобою,
переживет, перелопатит,
хотя тоскливо нам обоим
февральской ночью в снегопаде. 
Итак, разнузданная лира
(эстетство, техника и опыт
вписать язык под ломтик сыра),
не торопи, меня торопят
дрянной коньяк, молчанье мира. 
Ночь на исходе, чувство меры
сродни таланту, друг мой скромный,
не то чтоб нам не хватит веры,
но расстояния огромны
с моей Авроры до Венеры. 
Прости, мой друг, не мы венозны,
мы наболевших слов скупые 
кровопускания, не звезды
метафорично-голубые,
прощай, Мари, уже нам поздно. 

18.02.2004 

С.Б. ака Динка 

не избывшим, вперед смотрящим 
тонкой книгой в обложке мягкой 
путь, устеленный в настоящем 
шёлком, в греки, опричь, бумагой 
сквозь искусные, сквозь благие 
через тернии, ясно, к звездам 
племенами, оне другие 
временами, однако, поздно 
я тебе говорю как брату: 
в одиноком горячем сердце 
ты меня сотвори взаправду 
из моих на бумаге терций 

23.02.2004 

1. МОСКОВСКОЕ 

Моя Москва, моя торговка, 
циркачка, божия коровка, 
с тобой никто не говорит. 
Мое метро, отчизна-давка, 
матрешка-блиц, рулетка, ставка, 
высотка, шапками гори! 
Моя царица-однодневка, 
по гастролеру на ночь девка, 
но ты бери своё, бери! 
Моя Москва, моя парковка, 
твоя кормушка, нет, уловка, 
на башнях слепки-снегири. 
И кто ж тебя, Москва, не знает?! 
Моя твоя не понимает 
в моих-твоих ко мне словах. 
И кто ж тебя, Москва, не любит?! 
Кругом же люди, люди, люди, 
свои-чужие на кругах. 

25.02.2004 

2. ПИТЕРСКОЕ 

По Москве реке корабли идут, 
корабли идут с москалями, 
на гранитных сходнях подруги ждут 
дорогих моряков с рублями. 
На Москве реке черный лед хрустит - 
наших судеб, у стенки красной, 
корабли идут, и звезда висит, 
недоступна для жизни частной. 
Над Москвой рекой, говорю, звезда 
высшей мерой и крайней плотью, 
корабли на речке туда-сюда, 
не одну разменяем сотню. 
Под Москвой рекой драгоценный грунт: 
корабли, москали, их звезды, 
корабли и люди, все оптом тут, 
только звезды, как прежде, розно. 

25.02.2004 

    ..^..




Скит 

*** 

То ли был я рысаком, то ли выдумал
Эту скачку молодую да раннюю,
Эту пору, что девицей на выдаье
Излюбила , изласкала, изранила,
Что бывала хоть не сказкой, да присказкой
-И мерещилась земля окружением...
Да одна неотгоревшая искорка,
Что дошла в позавчера отражением. 
А сегодня я живу потихонечку,
Для кого-то говорю, что-то делаю
Да тянусь из-за стола к подоконничку-
И хватает за окном света белого.
Протираю душу водкой от копоти-
Может, просто заблестит, раз не светится... 
Да порою все же верится, Господи,
Что отыщется наружу отверстьице... 

    ..^..




Олег Горшков 

*** 

Февраль, едва плеснув метелью,
Смешав усталый снег со згой, 
На ладан дышит, живый еле,
Тумана мятной карамелью 
Под утро тает над землей,
Быстрей помчавшей по орбите…
Так вдоль по Питерской-Ямской 
Ямщик бедовый мчит в подпитье
В царев кабак, чтоб до закрытья 
Поспеть на вызов вековой.
Каких гнедых шальную пару, 
Какой Конюший снарядил?
И млечный путь пролег над яром,
И время бьет клубами пара
Из-под закушенных удил.
И, предвкушая трепет вешний,
Заплачет колокол по ком,
Когда наш шарик многогрешный
Вдруг засвистит из всех скворечен 
Поющим жизнь еретиком? 

    ..^..




Елена Тверская 

Пропп 

Марине М. 

Поверишь сказкам по руке 
О том, что ждет тебя дорога, 
И лес, и ложная тревога – 
И выйдешь утром, налегке. 
У леса встретишь колдуна, 
Отдашь ему, чего не знаешь, 
И больше сном не управляешь; 
А жизнь – чудней любого сна. 
В ней – добрым молодцам урок: 
Как сложно все, невероятно, 
Как сплетено, как безвозвратно. 
A ложных - не было тревог. 

    ..^..