Ната Потёмкина
Лель
Я даже не знаю, как сказать... дело в том... что... Я отрезала Люське голову. Кухонным ножом. Да. Вот так. Я от себя такого не ожидала, честно говоря. Каким-то странным образом все случилось. Но случилось - и случилось. Не знаю, может, теперь меня будут судить. Даже скорее всего. То есть тут даже доказывать ничего не надо. Кроме меня, подозреваемых не будет, точно говорю. Мы же с Люськой у всех на глазах ушли с пляжа к ней домой. Вдвоем. В доме никого не было, кроме нас. И она заперла дверь изнутри... таким большим ключом. Так что алиби никакого. В принципе.
Это как-то так...произошло, в общем, сейчас я даже почти спокойна. Мне... необыкновенно удивительно ощущать себя столь спокойной.
Мы пришли к ней домой, приняли душ, чтобы смыть с себя песок и морскую соль, она выдала мне купальный халат и полотенце... я сложила свою одежду аккуратно на стул.
Я всегда в чужих домах - если приходится снимать себя одежду - складываю её очень аккуратно. И стараюсь носки и белье класть в карман джинсов... или засовывать в рукава рубашек... или чего еще там на мне было надето. Потому что если что-то вываливается вдруг, или падает со стула - носок, там, или бюстгальтер, мне сразу же становится стыдно. Даже если в доме одни женщины.
У Люськи оказался такой большой дом... особняк. Я раньше не была здесь никогда. В похожих домах доводилось иногда гостить, но это были все же не такие богатые и роскошные дома. У Люськи было невероятно много комнат. Я бы заблудилась тут одна, наверняка. Все комнаты были безумно дорого обставлены. И почти одинаково, что интересно. Огромные дубовые шкафы с резными дверями, полированные тумбы, пурпурные бархатные шторы. Бронзовые канделябры. Всё такое темное... из-за чего солнце в некоторые углы не попадало вовсе. Мрак и торжество. Зато столовая, кухня и веранда отличались от всего этого колоссально. Можно было играть в солнечные зайчики: кто кого поймает.
Мы пили чай с бутербродами в кухне. Было так тихо, светло. Спокойно. То есть, говоря по-газетному, "ситуация не предвещала ничего плохого", и я даже ощутила какой-то минутный приступ счастья. Я пошло изъясняюсь, понимаю, но это был действительно приступ счастья. Со мной такое случалось иногда раньше - и все время, почему-то, тогда, когда в жизни в целом ничего хорошего не происходило, было исключительно паршиво и я думала о самоубийстве. Да, совершенно серьезно. И посреди этих мыслей у меня иногда вдруг случался приступ такого... совершенно непередаваемого кайфа...это сложно объяснить. На минуту, на две.
Вот и тогда тоже, в кухне...мне показалось, что все не только будет хорошо, но уже и есть прекрасно... хотя я побаивалась этого состояния. Оно (по опыту) означало, что в следующие несколько часов будет совсем плохо, совсем глубоко, кошмарно и липко. Я даже подозреваю, что там, откуда к нам приходят вообще все ощущения, этот кайф и предел депрессии лежать где-то рядом, в одной коробочке. Но мне все равно нравилось проживать эти две минуты.
Потом мы покурили, выпили по наперстку коньяка. Наперстки были маленькие, серебряные, скорее всего, антиквариат. Люси решила сварить кофе. Я отказалась. Я не пью кофе.
Наверное, следует объяснить, почему я отрезала ей голову. Хотя не знаю, нужно ли что-то объяснять. Я сама-то толком не могу понять, что же произошло. Мы только внешне... были... подругами. Однажды, год назад, она накричала на меня... как мне кажется, несправедливо. То есть из-за такой мелочи... из-за которой вообще не следовало кричать. Я подошла к ней тогда и шепнула... точнее, прошипела: "Люссси... если ты еще раз заговоришь со мной в таком тоне..." Она испугалась. "Прости. Я плохо выспалась сегодня". Мы сразу же помирились, и, откровенно говоря, я совсем забыла об этой истории. Я вспоминаю о ней лишь потому, что... господи, да потому, что вспоминаю! Что у памяти не всегда объяснимая логика! Но это случилось год назад. А может быть, даже больше.
Еще, как-то раз, немногим позже, она умудрилась позвонить мне в тот момент, когда я была... в туалете одного бара. У бара была достаточно смутная репутация, но дело не в этом. Смутная репутация заведения еще не говорит о том, что посетителям воспрещается ходить в его туалет, если припекло по нужде, правда ведь?
Я сидела на стульчаке и в этом момент у меня зазвонил мобильник. Ну то есть... объективно говоря, в этом нет ничего ужасного и даже сверхъестественного. Когда она набирала мой номер, она понятия не имела о том, где я нахожусь, верно? Я подняла трубку. Мы поговорили о чем-то, и у меня тогда остался даже какой-то приятный осадок.
Но не в этом дело, а в том, что за весь период моего пользования мобильным телефоном Люська была единственным человеком, поймавшим меня в сортире. Что, само по себе, тоже совершенно никакого отношения к происшедшему не имеет, просто вспомнилось.
У нас были в основном, достаточно ровные отношения, если не учитывать того, почти неощутимого, раздражения, которое она у меня периодически вызывала проявлениями собственной самоуверенности. Справедливой, если объективно.
Надо сказать, Люська и в детстве, и... чуть не сказала "сейчас" - да, в общем-то и сейчас, была...просто и-зу-ми-тель-но красива. Именно "красива". Подобный тип женщин всегда стоил больших денег. И любил большие деньги. Не всегда отдавая себе в этом отчет. Но! Даже плотнейше положа руку на сердце, даже наедине с собой, я не могу сказать, что испытывала к ней хоть подобие зависти. Поскольку мы с ней, будучи кардинально разными людьми, разного по жизни и желали. Зависть - это когда у кого-то есть то, что хотелось бы иметь тебе. Мне же не хотелось быть ею. Меня, совершенно искреннее, вполне устраивала моя собственная роль. Ведь на каждую рыбу всегда найдется свой едок, как говорят в народе.
Кто-то жаждет рыжей светской львицы, а кому-то милее черный котенок, вечно смотрящий изподлобья.
Люську же, видимо, зачали с прицелом на большую коммерцию: у нее были роскошные белые волосы без челки и до копчика, крупное белое тулово, огромный бюст, тонкая талия и выразительный зад, пухлые розовые ручки и прекрасное лицо, умеющее вовремя краснеть. Исконно-русский тип. Светлые, отливающие золотом брови и глубокопосаженные большие синие глаза. Она носила глубокие декольте и узкие юбки. Из-за нее все всем всегда били морды, правда, это были все время мужики одного биологического вида. Того самого, который мне-то как раз искренне не нравился. Что позволяло мне смотреть на ситуацию совершенно бесстрастно и, в основном, с юмором.
Есть такой закон о единстве и борьбе противоположностей: Люси не отличалась особым умом, да и вообще, никаким не отличалась, что, в общем, было не страшно, даже наоборот - что тут объяснять. Она обожала говорить, болтала без умолку, особенно в такие моменты, как тогда, когда мы сидели за столом. Хотя, по моему субъективному мнению, ей вполне можно было обойтись и без слов, все равно они яйца выеденного не стоили, и, если бы я была мужчиной, я предпочла бы любоваться ею - молчащей. Отсутствие глубины в человеке, как мне кажется, воспринимается так же, как и в водоеме. Мелководье. Нельзя искупаться. Нельзя заниматься серфингом. Нельзя кататься на лодке. Нельзя ловить рыбу. Можно сесть на мель. Или встать на мель. Что, конечно, раздражает. Хочется зайти поглубже - а нельзя. Невозможно.
А говорила она тогда, почему-то, о путешествиях. Помимо изначально выигрышной наружности, ей достались еще и несказанно богатые родители - это ведь был их дом на побережье, и, кстати, они должны были вернуться к вечеру... и увидеть то, что сделали с их дочерью...что я сделала с их дочерью. Но все-таки.
Папа ее обладал бесчиленными средствами, и Люське с детства все доставалось задаром.
К двадцати годам ребенок уже успел поездить по Европе и Азии, и вот почему действительно следует ее пожалеть - она не могла ничего рассказать об этом. Она помнила лишь факт. Что, вот была. А что видела... А понравилось ли... Тут Люська неизбежно замолкала. Хоть бы нафантазировала, что ли... Но фантазировать Люська тоже не умела.
Вы, наверное, и здесь попытаетесь уловить нотки моей зависти к ней, но поверьте - ни на секунду, ни на грамм. Дело в том, что я искренне верю во всеобщее равенство. Это сложно объяснить, понятнее всего будет, если скажу, что при рождении нам всем чего-то не хватает из того, что есть в избытке у других и наоборот - мы всегда рождаемся с тем, чего нет у остальных - к примеру, в Люське не было... да вы и сами знаете, чего в таких девочках не бывает. Да, я считаю, что справедливость в мире истинно торжествует и сомневаться в этом никогда не стоит. И Люське, останься она жива, пришлось бы в середине жизни за все это заплатить. Но я убила ее вовсе не поэтому. Не потому, что хотела избавить ее от дальнейшей расплаты. Я объясню, обязательно объясню.
Эту поездку в Турцию спонсировал тоже, разумеется ее папа. Хотя и спонсировать-то особенно было нечего. Дом у него уже был, оставалось дать ей деньги на дорогу. Точнее , взять ее с собой - они ведь вместе...
Я, тем временем, снимала номер в гостинице. Мне выдали премию. Впервые за десять лет. Сочли меня талантливым работником. Так и сказали: "Возьми, солнышко, это тебе за талант. Отдохни где-нибудь летом". Была пора отпусков. Мы не договаривались ехать вместе. Просто случайно встретились. Решили вместе сходить на пляж. Поиграли там в волейбол.
Позагорали. Люська предложила зайти к ней принять душ. Дом был в двух шагах. Дальше вы все знаете.
Мы работали с ней в одной корпорации. Помимо прочего, она была младше меня. На восемь лет. На целую вечность.
Боковым зрением я все время видела огромный кухонный нож, висевший на стене за ее спиной, как раз напротив меня. Он отливал серебром на солнце и иногда, когда во время разговора покачивала головой, сливался с ее волосами в одном солнечной зайчике.
Поток ее речи был совершенно бессмысленным и неинтересным. Я физически не могла заставить себя ловить нитку повествования. Потому что нитка была леской.
Меня далеко уже не в первый раз настигло ощущение огромной внутренней пустоты, заключенной в ее теле. Она была красочной обложкой дешевого женского романа, предназначенного для чтения в метро. Предельно хорошенькая, предельно пустенькая. Яркая конфетная обертка, оставшаяся от уже съеденной конфеты...даже нет - детская шутка-дразнилка, мне дают как бы конфету, а на самом деле это всего лишь умело свернутая бумажка, полая внутри. Каждый, с кем в детстве шутили подобным образом, помнит степень своего разочарования и обиды. И не надо врать, что вы, именно вы, уже в таком возрасте понимали подобные шутки и реагировали на них адекватно, то есть смеялись. Никогда не поверю.
За секунду до того, как это случилось, ощущение пустоты обострилось до такой степени, что я перестала отдавать себе отчет в происходящем и идентифицировать ее. Она продолжала лепетать что-то, я уже не слышала, что именно, заметила лишь, что она удивленно следила за мной глазами, когда я двинулась на противоположную сторону кухни, к стене, на которой висел нож. Не секунду мне в голову пришло, что ведь мы с Люськой никогда не стояли рядом, не мерялись ростом. Но она была довольно длинной девицей. Как минимум, на голову выше меня. "Вот на эту самую голову" - от этой мысли стало даже немного забавно.
Я сняла нож, он оказался огромен, шириной с мою ладонь, у меня квадратные монголоидные кисти. Нож был идеально чист, наточен, сверкал, я стала вертеть его в руках, пробуя лезвие ногтем большого пальца. Она до последнего момента не догадывалась о том, что именно я собираюсь с ней сделать. Впрочем, я тоже тогда лишь вертела нож в ладони, мысли о его применении толклись где-то, на самом дне черепной коробки. Затем она перестала следить за мной, повернулась затылком, в это время я уже стояла за ее спиной, совсем рядом, услышала остатки ее рассказа: "... он позвонил мне через два месяца и сказал, что хочет, чтоб мы остались друзьями. И я согласилась, представляешь? Потому что так я его вообще не буду иметь, а так смогу встречаться с ним, просить его о чем-нибудь, допустим, подвезти, и он это сделает с большим удовольствием, потом что решит, что я больше не претендую типа на него, понимаешь?" Тут она обернулась, и так получилось, что мы одно мгновение смотрели друг другу в глаза. Ее радужная оболочка была в тот момент даже не голубого, а какого-то фиолетового цвета. Она спросила меня почти шепотом: "Ты что... мне не веришь?". - "Верю", - спокойно сказала я и тут же левой рукой нагнула ее голову к столешнице, а правой провела ножом по шее. Орудие было острым настолько, что мне даже не пришлось прикладывать усилий. Она не издала ни звука. Не дернулась. Только нож стукнулся о дерево... так, знаете, как если режешь овощи в суп, он стучит так глухо, о разделочную доску...
Почему - то первым делом мне пришло в голову, что нехило было бы вымыть посуду. Я взяла нож... положила его в раковину, туда же - пепельницу и наперстки. Первым я решила сполоснуть нож, включила воду, обязательно холодную, летом я обожаю мыть посуду в ледяной воде, и... меня что-то очень сильно смутило... потом я поняла, что именно. Я отмывала нож ни от чего. Крови на нем изначально не было.
Я обернулась в сторону Люськи. Голова ее лежала все так же - правой щекой на столе, лицом к окну. Затылком ко мне. Оказалось, что я нечаянно отрезала ей почти все волосы. Длинными остались две передние пряди, они так живописно свисали со стола. Остальные волосы приобрели форму стрижки "каре". На обрубке шеи крови тоже не было. "Наверное, так быстро свернулась..." - подумалось мне.
Окно было открыто, сквозь него проникал шум моря, визг чаек. Кто-то вдалеке играл в баскетбол. Я решила домыть наперстки и пепельницу. Поставить их в шкафчик.
И тут снова обернулась, на этот раз в ужасе, потому что до меня, наконец, дошло, что возле стола не было не только Люськиного безкупольного туловища, но и обрезков волос.
Как будто бы их там и не лежало две минуты назад.
Я мотнула головой, туда-сюда... решив, что это галлюцинация. За столом ничего не менялось. У меня подкосились коленки и я непроизвольно опустилась на пол возле раковины. И в этот момент услышала Люсин голос... доносящийся как раз оттуда... где лежала ее голова:
- Ну и чего ты этим добилась?
Странно, но я не потеряла сознание... и даже не поперхнулась остатками кислорода. Я просто услышала, как сама сказала:
-Ничего...
-Ну так поставь меня тогда хотя бы по-человечески, неудобно же говорить в стол! - Люськин тон уже был каким-то... удивленно-агрессивным. - Ну пожалуйста, блин!!!
Я встала и подошла к столу. Люськин левый синий глаз был открыт и раздраженно косил в мою сторону. Из ноздрей происходило слабое дуновение, разбросавшее по столу остатки пепла, которые я еще не успела вытереть.
-К... как... тебя поставить???
-Глазами вверх, подбородком вниз, как. Иначе же не встану!
Я обошла Люськину голову и осмотрела ее со всех сторон. Ситуация не прояснялась.
- А... каким образом...
- За уши!!! Берешь!!!! Руками!!! Дура!!! Левой рукой за левое ухо, правой - за правое, - Люська почти кричала.
-Тихо, тихо... Не ори, пожалуйста... Сейчас...
По идее я должна была испытывать смесь ужаса и омерзения, но ничего подобного в себе в тот момент не обнаружила. Я аккуратно нащупала в копне золотых волос Люськины розовые ушки, стараясь не делать нервных лишних движений, поставила ее на обрубок шеи на столешницу.
- А теперь заложи мне волосы за уши. Я ж не вижу ничего.
У меня все же немного дрожали руки...
-Конечно, и теперь я вижу только узел у тебя на поясе! Отнеси в комнату, поставь на что-то такое.. высокое... к примеру, на пианино. Только на самый верх, а не на крышку.
Мы вышли из кухни. Если тут позволительно, конечно, сказать "мы".
-Пианино в третьей комнате налево по коридору. А то у некоторых тут топографический кретинизм.
- Люсь, я тебя прямо... это... не узнаю, короче. Ты знаешь слово "кретинизм"? Откуда?
-С тобой и не такое узнаешь... да, да, вот тут сворачивай, пианино направо у стены. Наверх ставь. Вот. Спасибо, дорогая. А теперь отойди, чтоб я тебя целиком видела...
Я вышла на середину комнаты и почему-то встала по стойке "смирно".
-Люсь... слушай...
-Чего...
-А... где твое... всё?
-Руки-ноги? А что - нет?
-Не-а.
-Молодец. Умница, блин! Ладно, ты можешь мне сказать, что на тебя нашло???
-Люсь, я... не знаю... я невзлюбила тебя, понимаешь?
Ничего другого в этот момент не приходило мне на ум, проще говоря - вообще ничего не приходило. Хотя, говоря по-справедливости, это и было правдой.
- Сколько времени? Часы позади тебя, я не вижу.
- Полпятого.
-Отлично. Сейчас мои родители придут.
-И что делать?
-Ничего не делать.
- Может быть, мне... уйти?
-А кто меня в спальню отнесет???
-А зачем тебе в спальню?
- Надо, милая, надо. П..пчхи!!! - пыль с пианино вытирали, видимо, еще в прошлогодний заезд.
Внезапно зазвонил... кажется, телефон.
- Дай мне трубку - приказала Люська, - это Мама.
- А где телефон?
- Не знаю!!! Ищи. Наверное, или в кухне или в прихожей.
Пробежав стометровку по коридору, я все выловила радиотрубку в кучке Люськиных купальных принадлежностей в холле.
-А теперь нажми кнопку "О’Кей" и поднеси трубу к моему уху. И не подслушивай!
-Аллё. Мама? Привет. Да, мы уже пришли. Пообедали. Вдвоем. Нет, я не устала. Когда? Уже подъезжаешь? Через сколько? Минут через семь? Отлично! Я жду тебя, мусик. Пааакаааа... А теперь (это уже мне) нажми красную кнопку и положи телефон...
-Куда?
-Ну, куда - нибудь положи.
-Ага...
-А теперь возьми меня за уши и отнеси в спальню. Только аккуратно. Здесь две спальни. Моя и родительская. Мне нужна родительская. По коридору налево вторая комната. Тёмная такая. Свет не включай. Как - как, наощупь... а, тебе же щупать нечем ... у тебя ж руки заняты... Свет все равно не вздумай включать... Просто положи меня у входа, пройди на метр в глубину комнаты и положи на пол. И уходи. И дверь закрой с той стороны, желательно. И не открывай. Когда мама придет - чтоб в кухне сидела, понятно? Скажи, что я вышла за платьем. Так и скажи - Люся вышла за красным платьем.
Я зашла в спальню. Царила кромешная тьма. Было не по себе. Я опустила Люськину голову на пол, и тут... услышала, как в глубине комнаты кто-то дышал. Тихонечко, спокойно, как бы спяще...
- Нет, не ставь. Клади. Клади на бок. Как будто моя голова спит. Да, вот так. А теперь уходи, давай, вали отсюда. Дверь закрой.
Я плотно прикрыла дверь и даже, почему-то, потрогала ее рукой на прочность.
За дверью было по-прежнему тихо.
Я прошла на кухню, и успев лишь опуститься на тот самый стул, сидя на котором не так давно пила Люськин коньяк из наперстков, услышала звон ключей и шум открывающейся входной двери.
- Привет-привет!!! - из прихожей прокричал визгливый женский голос, затем шаги стали громче и в кухонном дверном проеме появилась стройная женщина в шелковом платье. Лет сорока на вид. На голове у нее было такое же золотистое каре, как, с некоторых недавних пор, и у Люськи, только волосы были немного темнее и реже.
-Здрасте! - как-то даже слишком радостно и приветливо обратилась она ко мне, - А где... Люся?
- Она... за платьем пошла... - еще немного, и я стану заикаться, кажется.
- За платьем? За... каким платьем?
-За... красным...
- Умничка какая. Как знала...девчонки, я такое местечко нашла тут недалеко, мы сейчас туда сходим. Правда? Там супер - ресторан, отлично кормят, жаль, что вы уже пообедали. Можно расслабиться... потанцевать... и местных почти нет, одни иностранцы... меня, кстати, Анна Леонардовна зовут.
В этот момент кто-то подошел к ней сзади и тронул за плечо. Анна Леонардовна двинулась в мою сторону, вглубь кухни, уступая дорогу ... и вслед за ней вышла Люська. В роскошном красном вечернем платье почти до пят. С руками и ногами. И головой. Правда, все еще "остриженной под каре"...
-Привет! - сказала маман. - Подстриглась? Здорово, тебе идет, - провела рукой по ее волосам, - и вообще, Люська, ты у меня хорошенькая, как ... Лель!
Слово "лель" потом еще очень долго стучало у меня в висках.
- Так, а ты чего ждешь тут...в халате? - это уже обращение ко мне. - Давай, одевайся, в темпе, машина ждет.
Я побежала в душевой предбанник, сбросила халат, нашла свои вещи, оперативно влезла в джинсы и тут впервые задумалась, что же я делаю в джинсах в такую жару... пока я думала, дамы прошли в прихожую, я ринулась за ними, не успев надеть носки и зажав их поэтому в кулаке, напялила туфли на босу ногу, выбежала за дверь, шумно захлопнула ее и уселась в машину, на переднем сиденье которой уже сидели Люська с мамой. Анна Леонардовна была за рулем.
В машине я не рискнула продолжать церемонию переодевания, зато заметила, что носки у меня были белыми и трикотажными - то есть как раз теми, в которых я обычно ложусь спать, чтобы ноги не мерзли, а вовсе не "прогулочными".
Мы проехали метров триста и вышли возле огромного брезентового купола, под которым, судя по звукам, происходило, пьянство, танцы и веселье.
- Догоняй, - крикнули дамы и спешно проникли под купол. Я уселась на землю, чтобы - стыдно сказать - все же надеть носки. Начинало темнеть. Шум моря заглушался народными гуляньями. Чайки беспокойно орали, собравшись над навесом.
Я сидела в одном носке, второй зажав по-прежнему в пальцах, когда ко мне подошли и уселись на землю два турка. Об их национальности я догадалась чисто интуитивно. Говоря точнее, мне показалось, что это турки. Просто потому, что показалось.
Один был лыс и почему-то в тельняшке, второй - в разноцветном шелковом костюме.
- Здесь нельзя сидеть в одном носке, девушка, - на чистейшем русском сказал "шелковый".
- Хорошо-хорошо, - испугалась я. - Я сейчас уйду.
- Знаешь, что, - сказал лысый товарищу, - давай уж лучше мы с тобой просто уйдем отсюда, чем будем ей! (он сделал паузу)... сейчас! (снова пауза) давать какие-то указания... ты же видишь... она такая хорошенькая... КАК ЛЕЛЬ ...
...когда я проснулась, на левой ноге у меня почему-то отсутствовал привычно надеваемый на ночь носок из белого трикотажа.
08.03.2004