Иван Жестопёр : Стихотворения

1
Всякой твари вокруг - до черта,
Все хотят заморить червячка,
И кричит ворона о чем-то
С обломившегося сучка.
Вот сижу я, несчастный и слабый,
В золотистом сосновом лесу.
Ни любви, ни ума, ни славы
Мне на блюдечке не несут,
И не стоит на это зариться.
Дней бессмысленна цепкая сеть.
Остается стараться да стариться,
Да над листиками лысеть.
Ну а в том конце, где начало,
Если я соскочу с оселка,
Может быть, пойму, что кричала
Мне сегодня ворона с сучка.

2
Мне приснился зимний лес,
Хлесткая поземка.
Из-за елки вышел бес
И сказал: «Пойдем-ка!»

Об высокую сосну
Тучи драли спину.
Бес втащил меня по сну
На ее вершину.

И внизу, казалось мне,
Где метель визжала,
В позолоте и говне
Родина лежала...

3
Почему же я, на пакость падкий,
Ползая - считаю, что парю?
Вместо крыл - короткие лопатки,
И я взмахи тщетные творю...

Богу я угоден, или бесу -
Кто мне скажет? Я бреду во сне
По своей изнанке, как по лесу,
И не знаю всех зверей во мне...

4
Впереди у нас с тобой нет дорог,
Я всего лишь - из песка островок,
На реке меня случайно нанесло
Завтра смоет - не нащупает весло.
Но пока я зеленею травой,
Ветвь склоняю над твоей головой -
Ты плыла ко мне в реке, как в вине,
И хмелеешь, распластавшись на мне...
И останется твой след на песке,
Пока льдины не пойдут по реке.

5
Там, где покой в родном дому,
Где печи греют от стылой пурги,
Кто-то невидимый шепчет ему:
«Лев Николаич - беги!»

Там, где дороги поля крестят,
Там, где над реками тишь да гладь,
Кто-то невидимый учит крестьян
Грабить и поджигать...

Здесь, где все под ногами течет,
То ли здесь топи, то ли пути, -
Кто-то незримый меня влечет
Мимо тебя пройти...

6
На красной тумбочке
Два черных телефона,
Два черных,
Подавившихся звонками,
С усталыми хвостами
Проводов...
Два телефона -
Два ростовщика
С ушами трубок
И с губами дисков,
Целующих твои нагие пальцы...

7
«Что же ты в земную плоть
Сам не попросился?» -
Поманил его Господь -
Он и согласился...

А однажды ночь была,
Август колосился.
Улыбнулась, повела -
Он и согласился.

Бегал, словно таракан,
Сник и износился.
Друг налил ему стакан -
Он и согласился.

Как-то лютою зимой
Дивный свет приснился...
Кто-то звал его домой -
Он и согласился.

8
Ты святая -
Только мне невдомек...
День растаял,
Но горит огонек,
Папироской,
Фонарем на реке,
Каплей воска
На холодной руке...
Где мы были? -
Никогда не понять...
Мы - из пыли,
Станем пылью опять...
Так и плыли,
Только было невдомек,
Как из небыли
Возник огонек...

9
Рандеву на веранде,
В соснах крики грачей.
Вы амурны. Вы ранены.
Я красив - и ничей.
Вы смешная. Вы шустрая.
Вам бы хлыст да коня.
Вы вонзаете с хрустом
Ваши взгляды - в меня.
Вы сажаетесь в кресло,
Умоляя: «Гляди!» -
И волнуется крестик
На упрямой груди.

10
Просто наступит день такой -
Только не завтра... Не послезавтра...
Не угадаешь фантазию Автора,
Просьбой не тронешь Его покой...

Не торопись, потерпи пока,
Верь - непременно наступит однажды
День Утоления Вечной Жажды -
Хлынут реки из молока!

Станут бесплотны леса и поля...
Главное, раньше в тот день проснуться -
Все, кто в землю ушли - вернутся,
Легче ж выныривать из киселя...

Встретятся все, кому будет не лень,
Все, кто друг другу бывали рады...
Всякий, кто ждет - не минует награды -
Просто наступит такой день!

11
Над деревнями дремными
Пахнет дымом и бревнами,
Тракторами, прохожими
Да местами отхожими.
Я летаю над пашнями,
Наблюдаю за шашнями,
Упражняюсь попевками,
Испражняюсь над девками.
Вызывали милицию -
Та не справилась с птицею.

12
Твоя улыбка - словно крендель с хрустом,
И губы шепчут: «Здрасте!» - только с грустью...
Я обольщаться попусту привык,
И восхищаюсь силой произвольной,
Той, что в тебе качает колокольный,
Чугунный, черный, вычурный язык...
И вот, когда издашь свой гулкий звук,
Покачиваясь на ветру, который
Вздымает платье, не дает опоры,
Выхватывает сумочку из рук -
Будь празднична, как выкупанный конь,
Как санный след, как колкий клеп капели,
Как колокол, как ткань на теплом теле,
Как высеченный пращуром огонь...
Увы! За грустным хрустом - тишина...
И надо бы начать опять сначала -
Да тщетно все. Надежда подкачала,
Не раскачала чурку чугуна...

13
А ночь шелестела,
Входя без поклона в долину,
И нежила тело,
И пахла,
И словно дарила
Самсону в постели
Колени и лоно из лилий
Далилы...

Слезами текла
Голова с золотым оскалом,
Губами пекла,
Волосами соски ласкала,
Перстом из стекла
До сочащихся недр бокала
Вникала...

И меж его ног
Колыхалась над пылом распятым,
Скуля, как щенок,
И звеня ожерельем неснятым,
Но острый клинок
Под ковром, что по полу раскатан,
Был спрятан...

14
Как я ждал чего-то в детстве у начал! -
Словно кто-то мне здесь радость обещал...
Может, сон какой-то... Что он означал?
Я забыл уже, пока озорничал.

Как я в юности ловил в дневной волне
Запах девочки, бегущей не ко мне,
И постыдно тлел на сладостном огне
От сосков кариатиды на стене...

Я мечтал, что дом построю у реки,
Буду жить всему на свете вопреки!
Что-то рано стали белыми виски...
Что-то комнаты и узки, и низки...

15
Бывают дни, когда цветет орешник,
И ржавчиной под пальцами - пыльца...
Сад гол и грязен, словно гиблый грешник,
И пусто без начала и конца.

И, может быть, не возместить ущерба
Тому, кто жив неверием своим:
Не станет кровь - вином, и пальмой - верба,
И не войдет Господь в Иерусалим...

16
Ничегошеньки мне не надо,
Я все выкинул, все поломал.
Привлекательна клоунада -
Но я очередь не занимал.

Патефончик иглой щекочется,
Повторяется, дребезжит...
Вы крутитесь под ней, коли хочется,
Коли ваша судьба так лежит.

Ну а мне - лишь бы месяц плыл по небу,
Лишь бы Леший был вечно-живой,
Лишь бы только чирикал кто-нибудь
Вон с той веточки над головой.

17
Эй, провожай! Помаши ему чем-нибудь,
Булочкой маковой, туфелькой лаковой...
Самый скучающий из кочевников,
Самый влекомый - и самый лакомый.
Может, забылась, мечом опоясывая,
И невзначай обожгла сигаретою? -
Вот и рванул, чемоданы разбрасывая
И повторяя: «Карету, карету мне!»
Что ж теперь делать? - Зарыться в молитвенник,
Длинными ливнями - слезы и волосы...
Эй, провожай! Провода да рытвины,
Наросты, старосты, версты да волости...
О, завораживающее везение,
Пенье рессор, колеи взрезание -
Может быть, в Питер на омерзение,
Может быть, в Персию на растерзание...
Или причиною землеверчение? -
Сломит, как клен, не желающий кланяться...
Эй, провожай! Помаши ему чем-нибудь -
Может, оглянется... Может, оглянется...

18
Неуемно судьбы ковроткачество;
Вот зачем-то и я приплетен.
Мою нить непонятного качества
Кто-то тянет в петляющий лен.

Только всякая нить из орнамента
Понимает: наступит пора,
Когда, якобы влитая намертво,
Она канет за краем ковра.

Разумеется можно отчаяться...
Но вчера я слыхал от скворца,
Будто прялочка вечно вращается,
Не бывает у нити конца.

19
Помнишь, как это бывает? -
Так легко...
Все, что было - убывает,
Может, сон одолевает,
И молочница зевает,
Проливает молоко...

И течет по белу свету
Белизна...
Знать, по волчьему билету
Я попал на землю эту.
Ничего здесь больше нету,
Вся разграблена казна.

Только я, земле-калеке
Вопреки,
Иногда прикрою веки -
Там, внутри меня - навеки -
Травы, голубые реки,
Золотые маяки...

20
Все, чем дорожил - догорает дотла,
В пепел рассыпается... Белым-бело...
Сызнова попробовать? - была - не была...
Прыгаю - ну вот оно, пошло, повело...

Что это, я падаю? Или - лечу?
Разве за спиною не парашют?
Прошлые раны тем самым лечу,
Или раны новые себе наношу...

Может быть, и правда - есть такая земля,
Та, обетованная, где Век Золотой...
Глина, да чужбина, за запах угля,
Выгоревших будней тошнотный настой...

21
А у быка - вот это канделябр!
Его по фермам возят на гастроли,
Ранимый нос уздою пропороли,
Рога спилили: слишком, братцы, храбр!
Колхозники управились с быком.
Он скот, конечно, но содержит семя -
Вот и не режут, кормят, тратят время,
И даже числят передовиком.
Тут я тихонько - мимо. Ведь во мне,
Такое ж, бычье, обжигает ноги,
И, может быть, невидимые многим,
Торчат рога, опасные вполне.
Пока меня не принялись смирять,
Чего-нибудь отпиливать от тела,
Пора вершить рискованное дело,
Без спроса всех вокруг осеменять.

22
Горе бестолковому усердью!
Клювом острый, да умом тупой...
Все, что я считал небесной твердью,
Было лишь яичной скорлупой.
Сам прервал, не смысля в сих материях,
Золотой эмбриональный век,
И стою, двуногое, но в перьях,
Следовательно, не человек.
Больно в бок клюется обыватель,
Прет куда-то дальше бытие...
Какова судьба моя, Создатель,
В чем предназначение мое?

23
Не пахнет духами.
На гнездо не влезает девчонка,
Не кричит:
- Ой, свалюсь! - поддержи меня,
мальчик восторженный...

24
Навсегда забудется то, чего не было.
То, что было - завяжет глаза моей памяти,
Будет в уши кричать, не давая расслышать,
Как тихонечко шепчется то, чего не было.

25
Тот день был без названья, без числа.
Касанье ветра, теплый плеск весла...
Меня влекло по влаге из улыбок.
Одна из ярких разноцветных рыбок
Ко мне чудесной девушкой плыла.

Она сказала: «Хочешь? Ат роце?»
Дрожала капля на ее сосце,
Прозрачно розовеющем, который...
Я к смелости русалок не привык,
Но понимал божественный язык,
Судьбою предназначенный для Торы.

«Смотри-ка... Впрочем, это ничего...»
Нежнее пены бархатного мыла
Она слегка коснулась моего,
Внезапно отвердевшего от пыла.

Казалось, я с судьбою не в ладу,
Когда мой челн уткнулся в тень причала.
Присев, она меня волной качала,
И бормотала, словно бы в бреду:
«Еще немного... Милый - я иду...
Я исхожу!» - и явь не различала.

26
Вон там, у времени в сетях,
В ладу с календарем,
Какой-то будущий сентябрь
Желтеет янтарем...

Я сушь сгребу и стану жечь,
И будет все в дыму,
Польется сладостная желчь
По саду моему,

И, может, именно тогда,
В каком-то там году,
Пойму, зачем пришел сюда
И для чего уйду.

27
Самое крепкое чувство -
Чувство родимой стаи.
Будут твоей защитой
Злые клыки соседа.
Самый страшный проступок -
Это измена логову.
Если однажды, внюхавшись
В запах чужих становищ,
Морду, рычать обученную,
Подло расслабишь улыбкой -
Будешь разорван в клочья
Пастью родимой стаи.
В мире - леса да стаи,
Нет ничего иного.
Лучше смирись.
Прижмись
К теплой шкуре соседа.

28
Вот и все, довольно пересудов,
Языку отныне не молоть.
Лишь под плетью лопнувших сосудов
Леденящим потом липнет плоть.
Слабый, бестолковый, словно мячик,
Катишь от пинка на самый край,
За которым что-то там маячит,
И дерьмом с карболкой пахнет рай.
Всякий, кто как я, живет на свете,
Так же канет тапками вперед,
И не отзовется, не ответит,
Может, нужных слов не подберет...
Я пришел неведомо откуда,
Падаю неведомо куда,
Я - волчок, нанизанный на чудо -
Ниточку по имени «ВСЕГДА»...
Я, чья жизнь - единое мгновенье,
Как-то связан с вечным бытием.
Ласковое Божье дуновенье
Теплится на темени моем.

29
Утром солнце ярко брызгает,
И по радио опять
Гармонист в потемках рыскает,
Баб не может отыскать.

Мама юная и стройная
Крутит локон у виска,
Словно девка беспокойная
Из Самары-городка.

Я стою за подоконником -
Тучи, крыши, провода, -
И скачу воздушным конником
Вдаль неведомо куда.

Забываю тяжкий сон ночной,
А дневные сны - легки,
И летят из дали солнечной
Паровозные гудки.

Задувает в фортку узкую
Дымом пахнущий простор -
Слышно, как от Белорусского
Люди едут до Раздор...

30
В Москве есть ужасное место одно,
Стеною облезлою обнесено,
Раскрыты ворота... Ах, если б закрыть!
За ними теряешь веселую прыть.
Вороны с заснеженных веток глядят,
Как тащат на муку невинных ребят,
И делают детям уколы, перке,
Манто или оспу - иглой по руке!
Там лучше всего мимоходом бывать
И в бывшую церковь анализ сдавать:
Накакал в пробирку - и в церковь отнес.
Анализ обычно сдается без слез.
Сегодня опять потащили к врачу...
Как горько я плачу, как громко кричу!
Сижу в коридоре, шалить не дают,
И вижу, как жизнь моя губится тут.
Больничною болью пропахла стена,
И руки потеют, и ноет спина.
Врачиха в очках, не жалея ничуть,
Здесь запросто может раздеть и проткнуть.
Ввели в кабинет - и стою, как больной...
Но самый кошмарный, конечно, зубной.
Соленые слезы сочатся сквозь рот,
В который вставляют не бутерброд -
Иглу, бормашину, щипцы, молоток...
Лишь ловишь сквозь форточку неба глоток...
Вот снова ведут меня... Снова тоска...
Но мысленно я собираю войска,
Не буду я там одиноко орать -
Со мною невидимых воинов рать,
Филатовку мы размочалим в клочки,
Врачиха от страха уронит очки...
И Сталин вот так же (мне папа сказал)
Проклятых врачей расстрелять приказал.

31
Выглянул в оконце -
Батюшки-отцы! -
Выставило Солнце
Красные сосцы!

32
Королева колдовала над извилистой рекой,
Королева бормотала: - «Лоры-ларо-лера-лей...»
И стада овец багряных (просто нынче сон такой)
Заполняли луг небесный, эту пажить королей.

Королева бормотала: - «Просто нынче сон такой...»
Слезы вытер теплый ветер с засыпающих полей.
Навсегда летели в бездну (разве выразишь строкой?)
Чьи-то души... Стая литер: лоры-ларо-лера-лей...

Отзывался берег дальний... Там звенел за упокой
То ли колокол фатальный, то ли мир из хрусталей.

33
Был фитилем тот пламенный жених,
Невеста - влажным воском, и в ночи
Рассказывали разное про них.
Душа - потемки. Даже у свечи.

А маятник рубил свечу сплеча,
Обрубки исчезали без следа.
Сгорала жизнь. И мухи сгоряча
Влетали в пламя свечки - навсегда.

Быть может, ореол над фитилем
Казался им истоком всех начал...
Когда фитиль рассыпался углем,
То воск уж ничего не означал.

34
Голова моя - горошина,
Глазки, память с узелок...
Ежедневно огорошена,
Словно поймана в силок.

Ни таланту ей не дадено,
Ни удачи, ни хором,
Что и дадено - украдено
Резвым временем - вором.

На нее то снег обрушивается,
То светило целит в плешь -
Знай, она во что-то вслушивается
Да грустит плечами меж...

35
Фиолетовое лето
В темноте лизало кошку.
А вчера –
Блестели стекла,
Пели птицы,
Зрели вишни…
Ночью девушки бродили,
Хохоча и что-то чуя,
Звонко звезды стрекотали,
Прячась в мокрую траву.
Фосфорические тени
От луны –
Легли на тропы,
И вихрастый пень ольховый
Был совсем как человек.
Кстати, розовая кошка,
Утомленная от течки,
Накануне съела птицу
С брюшком, плотным от яиц.
Ночью девушки бродили,
Пеньем мучая старушек,
Ну а я, вихрастый, страшный,
До утра стоял, как пень.
Если мимо проходили –
Я съедал одну из певчих,
Но небесные созданья,
Чуть соленые от неги,
Отороченные мехом,
Попадались без яиц.
Фиолетовое лето
В темноте меня лизало,
Волшебством переполняя
Разветвления мои.

36
Разномастных карт круговерть,
Пальцев вороватая прыть...
Из колоды выпадет смерть -
Как ни матерись, нечем крыть.

Но пока не вянет цветок,
Пестик над тычинкой в пыльце,
Новым днем алеет восток
С западом на тыльном конце.

Голова над небом висит,
Совпадая с осью земной,
И вокруг нее колесит
То пурга, то дождь проливной.

А уж коли выпадет смерть,
Оторвусь от ветви своей,
Долбанусь о теплую твердь -
Ньютону промежду бровей.

37
Бог Ванду, седой строитель,
Под небесным балдахином
Звезды синие развесит -
Слава старому Ванду!
Я приеду на Таити.
Меднокожие вахины
Поведут меня, танцуя,
По дороге в Катманду.
Там, у заводей Меконга,
Краснозадые макаки
Сбросят с финиковой пальмы
Мне кокосовый орех.
На наречьи ронго-ронго
Я скажу им: «Маракаки!»,
И большими лопухами
Занавешу свой огрех.
А потом, с вождем болтая,
Я себя под ним почищу,
После адовой работы
Трубку мира покурю,
И, давясь, слезясь и тая,
Пролетарским кулачищем
Я пожму его ручонку –
В общем, поблагодарю.
Что же дальше? Это ясно:
Там, под тенью мандаринов,
Из лозы густой и прочной
Я сплету дверной проем.
Если скажет, что согласна,
Разведу свиней, павлинов,
И с девицей непорочной
Стану мирно жить втроем.

38
Скорбит бесплодная межа
И не подозревает,
Что в небе снега урожай
Всю осень вызревает.

Ах, как обрыдла дребедень!
Живешь - себя неволишь...
Но очевидный этот день -
Один из снов всего лишь.

Как много нитей в узелок
Теченье дней вплетает...
Сквозь очевидный потолок
Сознанье пролетает -

Там всюду снега урожай
И необъятность света...
Плодится злачная межа
И ты смеешься где-то...

39
На Луну уходил человек,
Собирал вещевой мешок,
Тюбетейка на голове,
Да в руке кривой посошок.
А ему говорил Султан,
Досточтимый Хасан ибн-Хану:
- «Ты сходил бы к святым местам,
Ну зачем тебе на Луну?»
- «Милосерднейший ибн-Хану,
Мир твоей седой бороде -
Может быть, я не утону
На пути, что дрожит на воде...
Ты ведь знаешь, я с малых лет,
Словно жаждущий - на водоем,
Брел во сне на серебряный свет
За Луною - в оконный проем.
Если нынче взойду на Луну
И пред Богом паду на ней -
Я к святым местам поверну,
Не касаясь стопою камней...»
Тут внезапно петух прокричал:
- «Непрестанно - здесь - и везде!»
Он не понял, шагнул за причал,
И пошли пузыри по воде.

40
Неизбежное близится и незамечено входит,
Прет из пашни пшеницей в навозе и суперфосфате...
Видишь? - по небу скачет на запад гнедой иноходец,
Он с разбега, как мячик, копытами солнце закатит...

Что же делать? Разбитого этим ударом - не склеить.
По щекам потекло? - станут звезды сквозь слезы искристей...
Если между колючек не сыщешь в ночи пропилеи -
Разложи свой треножник и в память омакивай кисти...

Ах, как хочется - в дальше! Как преображается ночь-то!
Но не знаю, какая рука повернет выключатель...
Чью-то душу уносит - смотри! - голубиная почта,
И в безбрежном просторе невидим ее получатель...

41
Как сыро под полуночной луной!
Седые стебли от росы провисли,
В дремотном сусле вымочены мысли,
И словеса разжижены слюной...

Кузнечик верещит, как заводной.
А, может, это кровь в сосудах свищет.
В сырых лугах бреду по пепелищу
Дурного дня и боли головной...

Зверея от вражды межплеменной,
Межличностной, межхитростной, всегдашней,
Бегу от крика, оплеух и шашней -
Сюда, к реке. Сегодня выходной.

Бренчу своей единственной струной.
Колок на грифе явно перекручен,
Как и у всех. Но, все-таки, я штучен
И перепахан Божьей бороной -

Так я шепчу - и льщу себе, дурной!
А жернова земли с небесной твердью
В глухой ночи, не внемля милосердью,
Смыкаются навечно предо мной.

42
НА ВАРНАВИЦАХ
Блуждая вдоль ручья какого-то,
Я сквозь осоку пролезал.
Вдруг кто-то выглянул из омута
И «Ква!» взволнованно сказал.
Там, возле мельницы заброшенной,
Кувшинка белая цвела.
Соцветье, болью перекошенное,
Пронзала красная стрела.
Я огляделся. Мальчик-лапотник
Бежал за девицей-красой,
Повсюду цвел высокий папоротник,
Искрясь брильянтовой росой,
А то, что мельницей казалося,
Произвело переполох
И курьей ножкой почесалося,
Как видно, мучаясь от блох.
Волшебств бесчисленное множество
Мне лес доверчиво вверял -
А я-то, взрослое ничтожество,
Всю веру в сказки растерял!
Так было солнечно... Так зелено...
От грез кружилась голова...
Соцветье нежное прострелено
В моей душе чуть слышным «Ква!»...
И я склонился над глубинами,
И звал, и ряску разводил -
Лишь рыбы там скользили спинами
Да старый сом по дну ходил.
Вдруг слышу: - «Парень, что ты маешься?
Аль ценность утопил каку?»
Глядь: бабка ль, дед - не догадаешься.
Стоит, опершись на клюку,
Незнамо что. А глазки честные.
Я правду деду расскажу:
- «Влюбился, знаешь, в жабу местную,
Как быть - ума не приложу».
- «Э, парень, дело - хуже некуда!» -
Уродец с клюшкой говорит, -
«Сейчас мне, правда, очень некогда,
Но коли кровь твоя горит,
И перепрели зерна в колосе -
Отдамся пылу твоему!»
Но я ответил с дрожью в голосе,
Мол, это вовсе никчему.
А бабка: - «Глянь - я как из хлебушка,
И лучше жабы сложена,
Ну и к тому же я-то - девушка,
А эта - мужняя жена!»
Она краснела, гадко хмыкала,
Вертела задом, как глиста,
Клюкой своею больно тыкала
Меня в соромные места...
Спасаясь бегством от чудовища
Стремясь на дальний Бежин луг,
Я с болью думал: это кто еще
Моей возлюбленной супруг?
Мороз Иванович? Кикимора?
Кощей? Мурзилка? Колобок?
Забвение, детали вымарав,
Свернуло всех в один клубок.
Ах, эти дали живописные,
Полдневный солнечный накал!
Кострище, классиком описанное,
Следы детей, и конский кал...
То, что случилось прошлой ночью -
Теперь вошло в мою судьбу,
Все это вижу я воочию
(А в школе - так «видал в гробу»).
Как быть со сказкой окаянною? -
Ни дать ни взять, средь бела дня
Иван Тургенев с псом Даяною
С откоса катит на меня!
- «Мы здесь с собакой все излазали...
Устал! Я больше не могу...
Меня, наверно, дети сглазили
На этом Бежином лугу...»
И повесть длится, не кончается -
Влечет в Варнавинскую гать...
С охоты классик возвращается,
Но дом не может отыскать!
Мы пообщались без дистанции,
Поговорили про народ,
Хоть он влюблен в гражданку Франции,
А я - в лягушку с тех болот.
И на прощание, под птичий клич,
Я произнес, обняв его:
- «Вам хорошо, Иван Сергеевич,
А мне чего-то не того...»
И я стоял, слезу размазывая...
А он: - «Ну да, томим тоской...
Мне ночью мальчики рассказывали,
Ведь вы тот плотник слободской
Гаврила? Вам русалка квакнула,
Хотела вас защекотать...
Пошли, Даяна? Ишь, поддакнула...
Все это надо записать».
И он ушел, подняв с усилием
Ягдташ и помахав рукой.
Лягушку обвинил в насилии...
А ведь насильник - та, с клюкой!
И, значит, все, что пишут в книжицах -
Сплошное глупое вранье.
Смотрю на речку - речка ль движется,
Плывет ли берег вдоль нее?
Без земноводного безхвостного
Я так на свете одинок!
Никто слепня не ловит злостного,
Никто не квакает у ног...
Да, кстати: Пушкин в воскресенье,
Когда то место посетил,
«Я помню чудное мгновенье»
Моей лягушке посвятил.
Хотя, по правде, и сомненье
Терзает часто мой покой:
Быть может, чудное мгновенье
Поэта связано с клюкой?

43
Там было что-то... Что-то впереди -
Я узнавал, хотя ни разу не был:
Прозрачный луг, распахнутое небо,
Сосна, береза, домик посреди...
И я застыл, как вкопанный в тропу,
Я знал, что путь туда навек заказан -
Я с этой далью слишком крепко связан,
Чтоб нагло направлять туда стопу...
Я в давнем сне, где мудрый Моисей
Ведет нас из египетского плена -
Ведет, ведет среди травы и тлена
Путями перепуганных лосей...
Меж соснами сквозит волшебный свет,
Зеленый свет, и золотистый отблеск...
Вот скрытной жабы слизневатый оттиск
И велосипедистки узкий след...
И я за всеми ими вслед иду
Все дальше вглубь души своей слоистой
Сквозь папоротник этот крупнолистный
И паутины липкую слюду...

44
Сквозь вседневную чересполосицу,
Околесицу будней и снов -
Иногда молчанье доносится
До ушей моих, полный слов.

Сквозь все вещи сквозит - и связывает,
Сводит множественность к одному
Этот голос, что не рассказывает
Ни о чем моему уму.

Кто играет с иглою пронзительной,
Манит ею за грань всего,
Намекая на факт поразительный,
Что в основе всего - ничего?

Задавила клаустрофобия,
Стены жизни тесны и страшны...
Я хочу превратиться в подобие
Острия на игле тишины.

45
Когда я с хрустом плотный дерн взрезал
И землю выворачивал изнанкой,
Вдруг, заискрив наточенной огранкой,
Лопата натолкнулась на металл.

Так я внезапно обнаружил клад,
Он оказался колоколом черным,
Быть может, как икона - чудотворным,
Но только тяжелее во сто крат.

С усильем подтянув его на сук,
Я долбанул по краешку железом.
Над спящей дачей, над притихшим лесом
Неспешно покатился низкий звук.

Мурашки побежали по руке,
Собаки взвыли, загалдели птицы,
Притихли мыши, спрятались мокрицы
И отозвалось эхо вдалеке.

С тех пор я больше так не поступал.
Вообще, я не люблю большой огласки.
По мне - скрипеть пером, мусолить краски...
Я колокол обратно закопал.

И вот, с тех пор упала пелена
С моих ушей. Теперь я слышу ясно,
Как колокол зарытый - громогласно
Молчит. Как звонка эта тишина.

46
Господи, куда же я забрел?
Видно, был мой компас размагничен...
Даль пустынна, сумрак безграничен,
Оказался курицей орел.
Так зачем же я сюда бежал
Самыми короткими путями,
Календарь распихивал локтями,
Этот день холодный приближал?
Что теперь? Куда еще идти?
Никуда. Пришел. Стоять на месте.
Или просто лечь. Довольно чести
Этой тщетной жизни во плоти.
Дней однообразных анфилада
Тянется, сгущается в года,
Но мне больше никуда не надо,
Разве что - скорее в никуда.

47
Все временностью обременено.
Нас твердь земная жаждет заграбастать,
Едва лишь станем по просторам шастать -
В нас остановится веретено.

Подпрыгнуть бы... По воздуху поплыть...
А если на земле - так стать травою:
Пусть зарывают. К солнцу головою
Ползти, на прорастанье тратя прыть.

Съесть петуха. Будильник раскрошить.
Подделать зеркала, чтоб не страшили.
А чтобы дни за днями не спешили -
Сегодняшний к вчерашнему пришить.

48
Ты до донышка выпей, попробуй-ка,
Этот золотолистный настой,
С волчьей ягодкой, с пенкой облака,
С каплей солнышка золотой...

Жадно внюхиваясь в зайчатинку,
Проберись мимо лисьих нор
От Ромашкова - через Чачинку -
В заповедный Раздоринский бор.

Там, в глубоком овраге - где же еще? -
Где коряги черны от греха,
В незаметном твоем убежище
Красной Шапочкой пахнет труха.

49
Переплеты словес и ветвей - из свинца:
Про ненастье, недуги и тьму расскажи -
Все равно дотронется до лица
Разноцветное солнце сквозь витражи,

Витражи октября - каждый лист конопат...
И хотя ты крепко к ветви прирос -
Недалек тот миг - недалек листопад,
Недалек ответ на главный вопрос...

Может, где-то свернешься в древесной груди,
Притаившись и чая жизни другой?
Ведь ты все еще почка, и все - впереди,
Даже если рассыплешься под ногой...

50
Я тут затронут тлением и тлей,
Но, может, завтра выберусь из тени:
Хотя и врос - я не из тех растений,
Чьи корни цепко схвачены землей.

Я то в одном застряну, то в другом -
Как шелуха, как споры - что бесспорней?
Пристрастий и привязанностей корни
Сквозь все распространяю я кругом.

Нас много здесь цепляется за лес,
За свой кураж, за бредни, друг за друга -
Разноголосьем полнится округа
И терпок соков брызжущих замес...

Да нет, не сок - то кровь сочится из
Отторгнутого мигом торопливым...
Какая боль - кромсать себя разрывом,
Стремясь наверх, к просвету - падать вниз!

51
Всюду визжат воробьи суматошные,
Ветки досадно горчат.
Давеча кто-то под вопли истошные
Мартовский кошкой зачат.

Избранным существованье даровано -
Кто им весну приберег?
Мудрые лужи лежат зачарованно
Глупым путям поперек.

Может быть, где-нибудь что-то решается,
Только не знаю, зачем.
Лужа мешается, жизнь завершается,
Не завершаясь ничем.

1
За окошком дождик робкий,
Полдень мглист.
Вот, едва лишь взят из стопки -
Скомкан лист.
Я плету, и тут же рушу
Вязь из строк...
Лучше слов согреет душу
Костерок.
Пламя лист в себя вбирает,
Скачет тень,
Навсегда моя сгорает
Хренотень.

2
Самолетик гудит в облаках,
Он, наверно, чего-нибудь хочет.
Я сижу тут под ним в дураках,
В обстоятельствах из многоточий.

Раньше тоже чего-то хотел
И бывал исключительно умный -
Сколько стрел, сколько раненых тел...
Но желания были бесшумны.

Больше нету того куражу.
Понимающе на небо глядя
И ручное животное гладя,
Я меж терний уныло гужу.

3
Сверхъестественная милость,
Паутиночка слепая,
Прикоснулась, зацепилась,
Обвилась - не отлипает...

И рассталась, не осталась -
Время холмик насыпает...
Но лишь крепче намоталась,
Обвилась - не отлипает...

Просто, может быть, приснилась -
Бог жалеет шалопая.
Сверхъестественная милость,
Паутиночка слепая...

4
Все реки на земле - притоки Ганга...
А я куда теку в пределах шланга?

5
Снегопад до конца
Заметает следы.
Зверь бежит на ловца
И не чует беды,
Весь в душистом снегу,
Он свободою пьян,
Но на каждом шагу
Насторожен капкан.

6
Кто регулярно каркает с небес?
Чье резвое перо попало мне в ладошку?
Кто прыгает повсюду, искушая кошку,
И вспархивает ввысь, пренебрегая вес?

А мы таскать свой груз внизу обречены,
Костистые хребты цепляя за ухабы,
И ропщут мужики, кряхтят с натуги бабы,
Мычит рогатый скот, объевшись белены.

Всю жизнь мою, шесть лет, я полететь хочу,
Пускай невысоко, хотя бы до вершины
Потрепанной ольхи, до папиной плешины...
Большой разбег, прыжок... Но так и не лечу.

Что делать мне? Пока я не оброс пером,
Слежу сквозь форточку за птицей перелетной,
Мой клюв опять в соплях, на сердце страх животный,
Что мусором завалят мой аэродром.

7
Я, как оса в варении,
Покамест наплаву,
Умом прилипнув к времени,
Вдоль времени плыву.

А рядом спит в беспечности,
Мурлыкает зверек.
Ему лишь шаг до вечности:
Не вдоль, а поперек.

8
Ты наловчилась вспархивать с руки,
Едва почуяв дальний шорох сплетен.
Набрякший жгучим соком плод - запретен.
Не надкусить, запрету вопреки.

Конечно, твой размерчик маловат,
Но коготок, покрытый красным лаком,
Так ювелирно выточен, так лаком,
И зев замшелый так продолговат!

Твой крик застрял иглою в голове.
Скольженье перьев, крылышек отмашки -
И ползают по мне твои мурашки,
И твой помет повис на рукаве.

Но лишь утихнет топот и галдеж,
Ты постучишь, и всхлипнет дверь пазами,
И ты солоноватыми глазами
Опять к моей рубашке припадешь.

9
Ах, как щиплет угаром, как в черные щели сквозит!
На столе громоздится немытое горе Федорино.
По взопревшей груди утомленно ползет паразит,
Все давно уже выпито нами и все обговорено.

Завещанье оспорено, сгнил обветшавший завет.
Видишь? Завтрашний путь над землей облаками клубится.
Что за прыщ на востоке? Не петрит и востоковед:
Солнце съел крокодил. Его в морду клюет голубица.

По кустам и колючкам докучливый скарб размечу,
На обрыве речном, где простор исключительно светел,
Чтобы быть налегке, сброшу в воду последнюю чушь -
Это тело, и стану подскакивать с ветра не ветер.

10
Я булыжник в ручье, и меня омывает поток,
Ниже пояса топь, выше пояса полог хрустальный,
И когда под ногой твоей хрустнет дощатый мосток,
Загляну под подол, уж прости мне поступок брутальный.

Ты бродила по лесу, лукошко грибов набрала,
Вон, к протертому лаптю прилипла кабанья говешка.
Ты, видать, торопыжка, да слишком уж ножка мала,
Далеко до села, и, поди, притомилась немножко.

Мое сердце не камень, его не источит вода,
Потому оно пылко стучит тебе с призвуком меди:
- Эй, Машутка! На этой тропе ожидает беда,
Здесь гуляют медведи, и ты для них - толика снеди!

Но Машутка не фея, и острых ушей лишена,
Ей едва ли расслышать те звуки, что проще простого,
Не почувствовать прикосновения вещего сна,
Не увидеть под ландышем седенький волос Толстого.

11
Все теперь у нас законопачено,
Выключено стылым декабрем.
Если что судьбою предназначено -
Что это? - Никак не разберем.

Дождь ли, снег над нашими берлогами -
Наплевать. Нам это как с гуся.
И не разобрать, кого потрогали,
И чего понюхали, сося.

12
2000 год
Из пор земли струится теплый ток,
Декабрь истекает, снег транжиря.
Нетерпеливо, с рвеньем пассажира,
Оставшееся время на моток
Наматывает. Нынче, вопреки
Сезону, я, наверно, зонт достану.
Деревья скоро водорослями станут
И из ворон полезут плавники.
Вон, к водоросли подвязан Новый год,
На нем блестит, как сыр на бутерброде,
Какой-то новый век, и что-то, вроде,
Еще... Нулями будет полон рот.
А, между тем, у всякого свой век,
Он мимолетен по определенью.
Побег растет, приходит к обнуленью,
Всю жизнь мечтая совершить побег
В иное что-нибудь... Из пор земли
Струится теплый ток, и истекает
Декабрь. Природа тонко намекает
На что-то там, что прячется вдали.
И, на хронологическую нитку
Подвязанный, я уподоблен свитку,
В котором лишь нули, нули, нули.

13
День рождения канул в провал
И звездою накрылся, как водится.
Он еще один год своровал,
Только розыск его не проводится.

Ну а мне это все - до звезды,
Надоела дневная сумятица.
Я бреду вдоль своей борозды,
Тьма полночная манит и пятится.

Словно в гору, я в ночь восхожу
Из геенны, где можно отчаяться,
Но едва ли потом расскажу
Про вершину, где слово кончается.

14
Я воробушком нахохлился, продрог,
Под рябиной дядька гладит свой курок.
Песик замер. Навык лаять не велит.
Видно, горек запах: нюхом шевелит.
Как пальнут сейчас… Да ну их! Наплевать.
В результате все одно - околевать.
И охота им гулять на холоду!
Шандарахнут, да едва ли попадут.
Все одно. А что касаемо яиц –
Честно высидел, как принято у птиц.
Я, бывалочи, за жениным хвостом
Рею, прыгаю, топчу его потом…
Вот, допрыгался до точки. Я – мишень.
Ноют косточки. Мозги как вермишель.
Он все гладит, мнет и тянет свой курок…
Вдруг рвануло чем-то белым, как творог!
Поначалу я не понял, что стряслось:
Обдало всего, и дальше пронеслось.
И открылося пернатому уму:
Все различия сводимы к одному.

15
В углублениях почвы, в подпольях живут грызуны,
Невзирая на оторопь, проголодь, ловлю и травлю.
Между тем в это здание тысячи книг свезены,
И они будут съедены. С чем грызунов и поздравлю.
Жаль, конечно, добра. Меня тоже с изнанки грызут
Злые челюсти совести, страхов, обид и сомнений.
Я внутри весь в отверстиях. Не нахожу объяснений,
Для чего все кругом, и зачем я присутствую тут.
Но не зря грызунами подточен мой главный устой.
Все так просто! На небо взлетает лишь шарик пустой.

16
Ни зги, ни словечка, лишь уши истошно визжат.
Растаяла свечка. Башка – кошелек без деньжат.
В потемки замотан, мой сон затаился, как тать.
Я чувствую – вот он, пытаюсь моток размотать.
В гнездо из прожилин, в раскрытую душу мою
Яйцо отложили две птицы, что жили в раю.
Что в нем? Что снаружи? Не знаю. Откуда мне знать?
Смысл не обнаружен, и незачем книжки листать.
По тонкой скорлупке – ведь жизнь приключилась в яйце
Как клювом, как ступкой, бью точкой, что в самом конце.

17
Я смотрю из неумытого окна.
Над орешником нахохлилась сосна.
Словно войлоком задернут небосвод.
Снег лежит. Сосна стоит. Декабрь идет.
Меж ушами, где сгустился мозг спинной,
Мысли ползают по оси временной,
Расползаются, сползаются в комок,
Только все им, хлопотливым, невдомек.
Но бывает полдень ярок, как алмаз,
Я сижу за занавеской, жмурю глаз,
Сад в цвету, грозою небо коротит,
Птицы реют, травы зреют, жизнь летит…
Что же это, что случается само?
Словно мною получается письмо,
А в письме невразумительная весть,
Ни конверт не распечатать, ни прочесть.
Все плыву, и не кончается река,
А вокруг реки вращаются века,
Я прижат к себе струбциною станка,
Строчки стружками слетают с дурака.

18
Я на небо вперился, присвистывая
(Уверяю, мой рассказ не лжив):
Сбилась набок туча шелковистая,
Солнце непристойно обнажив.

Сладостно зияла сила базовая,
Словно клюква в сахарном драже.
Мне давно такого не показывали,
Я и не рассчитывал уже.

Сбросила шубейку плоть потасканная,
Ум растаял, словно снежный ком,
И душа, нечаянно обласканная,
Фибры растопырила торчком.

19
Соловей горланит почем зря,
Соловьиха вечно где-то прячется.
Скоро обозначится заря,
Новый день за лесом обозначится.

Червячок из-под земли пролез,
Посмотреть вокруг бедняге хочется.
Птица схватит, унесет за лес,
И, едва начавшись, день закончится.

20
Воробьями слова разлетелись по влажному саду
И невольные слезы искрятся, как капли росы.
Что с часами стряслось? Нет с безжалостной стрелкою сладу
Сколько вверх ни тянись, не избегнешь ее, как косы.

Раскрывай закрома! Не упрятать припасы глубоко,
Не удастся с собою их дальше себя унести.
Поспешает зима, подбирается с левого бока,
Чтобы острой ледышкой внезапно пронзить до кости.

Но откуда я знаю? Я разве чего-нибудь знаю?
Разве кто-нибудь – знает, соленой росинкой искрясь?
Воробьями слова разлетелись по аду и раю –
Вот и все закрома, и со смыслом потеряна связь.

21
Был зад у нимфы невообразим,
И что-то было им во мне задето…
Тут помолчим. Блудлив язык поэта.
Суть сущего словами исказим.

Я не был с этой девочкой знаком.
Лежал у речки, вытянув тормашки.
Природа сквозь небесные барашки
За мной следила солнечным зрачком.

По мне беспечно ползал гад земной,
Исследуя, живой я, или сдохший.
И вдруг – бедро. Купальник непросохший
Подтягивает прямо надо мной

Какая-то... Пупырышки, озноб,
Кольцо на тонком пальце, полном смысла.
Под сводом бедер капелька повисла,
Оторвалась, упала мне на лоб.

Споткнувшись об меня, она ушла,
Как будто бы я был сухая ветка.
Но капля поразила очень метко
И меж бровей морщиной залегла.

22
Если баба бровью поранит,
За живое походя тронет,
Покажи свой норов бараний
И возвысь свой голос вороний.
Коль уж влезла эта зараза
В ноздри, в уши, в пуп, в оба глаза –
Не жалей силенок излишки,
Жми ей ножки, нюхай подмышки,
Оближи ее, словно блох нет –
Может быть, от счастья подохнет.

23
Так лечу, что только оторопь берет.
Центр мира у меня на дне глотка.
Путь бескрайний впереди. Везде – перёд,
Позади дорога очень коротка.

Так лечу, и вспоминаю ни о чем,
Чего не было со мною никогда:
Милый облик, белый сад, гуденье пчел,
Аромат нездешний райского плода…

Говорят, когда кончается полет,
В эфемерный зад вонзается перёд,
И дороги, что тянулись без конца,
С мокрым хрустом в точку схлопываются.

Я бы тщетному полету предпочел
Милый облик, белый сад, гуденье пчел,
Аромат нездешний райского плода…
Отыскать бы лишь дорогу в никуда.

24
Жребий мой – скорлупка от яйца.
Вывели птенца, и потеряли.
Думалось, я вроде изразца –
Нет, скорей, дефект в материале.

Не хочу ни с кем и ни о чем.
Допекает тягость диалога.
Мне рекомендована берлога,
Немота прописана врачом.

Злой язык банальностью порос,
Уши анемичные обвисли,
Серый мозг, просеивавший мысли,
Стал теперь подкормкой для волос.

Прямо на него напялю шлем,
Чтобы не задуло светоч жизни.
Ежели стартер искрою брызнет,
Газу дам – и славно. Нет проблем.

Понесусь по заданной прямой,
Истекая выхлопом вонючим,
Куль с нулями. В сумме нуль получим.
Невесом пустяшный жребий мой.

25
Я учуял горький запах. Видно, кто-нибудь пописал.
Ну, подумаешь, ей богу. А я взял и описал.
В Древней Греции, бывало, демос славил Диониса,
Вакханалии творились, Фавн задницу чесал.
Непотребные вакханки фаллос крашеный таскали,
Козлоногие сатиры их ловили на лугах.
Всюду писали, конечно. А философы писали
Острой палочкой по воску диалоги о богах.
Помню, я на Крит приехал, погулял среди критинов,
И руины Лабиринта беззаботно обошел,
Но ни фаллоса на ручках, кончик коего малинов,
Ни Сократа, ни сатиров, ни вакханок не нашел.
Впрочем, нонешние греки до сих пор чего-то пишут,
Ходят женщины, которых сердце рвется догонять,
В небесах Гераклиона чайка крыльями колышет
И пытается, собака, душу русскую понять.

26
День пишется по тайнописи снов,
И не предугадать его описок,
Тех точек преткновенья, где сквозь список
Выглядывают сны глазами сов.

Словами раздуваемый, плыву,
Весь день плыву как щепка вдоль потока,
Кусают мухи, колется осока,
И огорчает все, что наяву.

Мне тесноват трехмерный мир дневной,
Вон дверца «ВХОД», а вон, поближе, «ВЫХОД»,
По небу солнца то закат, то выкат,
А снизу – жизни гомон площадной.

Кичливый, жалкий «мыслящий тростник»,
Чья жизнь сводима к дюжине сюжетов,
Растет из преткновений и просветов,
Где между строк проглядывает лик.