1

Тут автомобиль с яркими фарами как налетит на эту тетку, как подпрыгнет и, сделавшись величиною с булыжник, как зафигачит ей прямо в лоб! Долбанул, словно по бревну. Ну, из глаз, конечно, искры посыпались, и ведро, полное крови - звяк! - на асфальт.

Причем, интересное дело, не выплеснулось ни капельки.

А страшный автомобиль умчался куда-то, пронзительно сигналя.

Вокруг ночь, тьма кромешная, но отлично видно, как тетка замертво плюхнулась на вовремя пододвинувшийся стул, расселась посреди шоссе, и смотреть на это просто нет возможности...

Алик никак не мог отмахнуться от страшного сна, все вспоминал...

Это после вчерашнего киносеанса. Было воскресение, тетя Люда с бабой Глашей приехали из сумасшедшего дома, и вечером родители с тетей отправились смотреть кино в соседний «профессорский» поселок, огороженный огромным зеленым забором. По выходным туда приезжала кинопередвижка и пускали посторонних, потому что клуб не заполнялся своими дачниками.

Бабушка ворчала: - «Не тащите ребенка, это сеанс для взрослых, Алика все равно не пустят, я ему лучше о принцессе-лягушке почитаю». Но Алик не на шутку рассердился, и его пришлось взять.

Между прочим, киномеханик не обратил никакого внимания на то, что ребенка притащили.

Кинофильм оказался действительно очень страшный, сон произошел именно из-за него.

В картине, как и во сне, на одну старуху наехал автомобиль. Несчастная с самого начала была какая-то затюканная, и музыка зловеще завывала... Алик сразу догадался: эта тетя не кончит добром.

В общем, сперва ее раздавили, однако тут же принялись как следует лечить, так что она не совсем умерла. Лежит себе под белой простыней, ни слова не говорит, только жмурится.

А в конце фильма ее неожиданно ка-ак выкатят в кресле на колесиках! Двери распахиваются и - нате вам! - будто мумия, глаза выпученные, а ее все катят и катят в самое твое лицо - жуть! Ну, шпионы, которых там было полно, с перепугу расплакались и во всем признались, лишь бы эту страшную тетку увезли от них скорее.

Вот она Алику и приснилась.

Все с утра уехали, воспользовавшись тем, что в доме тетя Люда с бабой Глашей. Мама с папой на работу, как всегда, а бабушка отправилась печень врачу показывать.

Тетя Люда - младшая мамина сестра. Ей уже 30, но выглядит как девчонка какая-нибудь. Хорошо сохранилась, и шалит, как маленькая. Алик ее любит.

И вдруг сошла с ума.

Внезапно с ней произошла невероятная история.

Взрослые разговаривали об этом змеиными голосами на ухо друг другу и обменивались непонятными для ребенка, как им казалось, намеками. Но Алик-то все слышал и понимал.

Вообще, до сих пор взрослые по привычке считали Алика безмозглым младенцем. Да, год назад, лет в пять, он действительно был малышом. Однако его детство быстро кончилось, незаметным для всех образом Алик поумнел и стал разбираться во всем гораздо лучше старших.

Заведется, например, в доме о чем-нибудь разговор, и скоро Алику все становится ясно, можно бы уже что-нибудь новое обсудить. Но взрослым все невдомек, путаются и путаются в одних и тех же словах, спорят и переругиваются. Помолчат для отдыха, и снова одно и то же, пока какое-нибудь неожиданное происшествие не отвлечет их внимание.

Алик самый умный в семье.

Когда тетя Люда приехала, Алик присмотрелся, что там у нее с животом. Ничего особенного, обыкновенный, даже впалый. У Алика живот гораздо толще.

Между тем, совершенно точно было известно, что в животе у тети завелся ребеночек, пока еще, судя по всему, величиной с муху.

И вот из-за этакой крошечной ерунды начались ее мытарства.

Каким образом этот злополучный ребенок угодил в тетин живот? Папа однажды прошипел со злобной усмешкой: «Мать однаночка!», а мама замахала на него руками, кивая на Алика.

Все считали, что тетя Люда очень виновата, но в чем состояла ее вина? Раньше взрослые всегда делали вид, будто любят детей. Им бы и радоваться, как обрадовался Алик, представив, как весело с этим ребеночком они с тетей Людой станут играть.

Когда ее принялись ненавидеть, тетя Люда, от обиды на всех, что ли, сначала собиралась выпрыгнуть из окна, перед этим зачем-то догола раздевшись. И разбилась бы насмерть, если бы баба Глаша не подняла невообразимый крик и вбежавший сосед не стащил ее за ноги с подоконника. Вся коммуналка ее крепко держала и чем-то отпаивала, чтобы успокоилась. А она от обильного питья попросилась в уборную, и там едва не повесилась на веревке, за которую дергают, чтобы воду спустить.

Так сильно она желала умереть.

Ну, уже после такого все поняли, что тетя Люда просто рехнулась, и отвезли ее в сумасшедший дом.

Со временем она поправилась, и вчера приехала на дачу с бабой Глашей, чтобы на свежем воздухе окончательно в себя прийти.

На первый взгляд, тетя Люда выглядела как нормальная. Внимательно всех слушала, иногда даже улыбалась своей лисьей двусмысленной улыбкой, но - отмалчивалась.

Совершенно равнодушная стала, на Алика - ноль внимания, а ведь раньше всегда с ним заводила возню.

Когда пришли в кино, сразу уснула и сладко сопела на плече у мамы. И слава богу, потому что иначе она после такого ужасного фильма снова бы с ума сошла.

И вот настало утро этого трагического дня.

Тетя Люда зевает во весь рот, взад-вперед шатается по комнатам, цепляясь за все розовым маминым халатом, и ноги у нее заплетаются.

- Алик, я кашу приготовлю, будешь кушать? - спрашивает баба Глаша.

- Манную? Не буду.

- А гречневую, с молочком?

- Ага, давай.

- Люся, а ты гречневую - как?

- Мне все равно, мама. Что-то опять поташнивает. Где гребенка?

- Посмотри в сумке, там, в кармашке. Алик, а где тут вода? Ой, пустые ведра... Люсенька, сходи-ка с Аликом на колонку, принесите хоть одно ведро, вот это, что поменьше. Алик, ты знаешь, как туда идти?

- Конечно, что я, маленький, что ли? - надулся Алик.

- Люся, только переоденься, не в халате же...

- Все равно я не умытая, мама. Да здесь два шага - ничего, в халате схожу.

- Запахнись, ишь, ногами светишь...

«Хорошо ли ее вылечили? - волновался Алик, - А то поведешь, а она - бац! - снова при всех разденется...»

На дворе утреннее солнце сияло, облачные перья разметались по безбрежному птичьему простору, и сильно пахло жасмином. Тетя Люда, запахнув одной рукой халат, в другой несла ведро и вкрадчиво ступала босыми ступнями по росистой травке.

- Тетя Люда, я хочу по одному секретному вопросу посоветоваться.

Лицо у тети Люды сосредоточенное, но как будто она сейчас не здесь. Под ноги смотрит, и словно не видит ничего. И не слышит, потому что Алику не отвечает.

За пальцы ее - дерг!: - Ну, тетя Люда!

- А?

- Скажи, людоеды не понарошку бывают?

Тетя Люда некоторое время морщит переносицу, делает круглые глаза, пытаясь понять вопрос, встряхивает головой и отвечает, словно отмахивается: - Бывают.

- А они целиком проглатывают, как волки, или жуют кусочками?

Тетя Люда пожимает плечами и проходит мимо нужного поворота.

- Тетя Люда, ты куда, вот же колонка!

Алик повисает на рычаге, но его веса маловато, и тетя Люда с усилием дожимает чугунную рукоятку. Теперь удерживать рычаг легко. Колонка некоторое время издает клокочущие звуки и вздрагивает, прежде чем тугая водяная струя, выскочив из ржавой трубы, сваливает ведро на бок. Ненормальная тетя Люда поставила его куда попало, и веер разноцветных ледяных брызг обдает их обоих.

У Алика даже дыхание перехватило. А Тетя Люда, словно внезапно проснувшись, подпрыгивает, светя всеми своими ногами, и так пронзительно визжит, что болят уши и взрываются лаем тысячи собак за всеми заборами.

- Вот вам и утренний душ, - шутит незаметно подошедший дачник с оттопыренным животом и вислыми пшеничными усами. От него терпко пахнет могучим мужским потом.

Подставив правильно ведро, тетя Люда с особой тщательностью запахивает халат красивой длинной рукой. Она превращается в простушку, и по куриному, одним глазом, сверкающим из-под каштанового локона, рассматривает мужчину.

- Горячую воду отключили, - жалуется она ему одним из своих многочисленных притворных голосов, грудным и хрипловатым.

- Ничего, солнышко вон как печет, согреетесь... Что-то я вас раньше не примечал. Вы ему кто, сестренка?

- Это моя тетя! - солидно вмешивается в разговор Алик и отпускает холодную чугунную ручку, потому что вода уже стала выливаться из ведра. - Готово, пошли!

Но усатый дядя, будто Алика нет в помине, продолжает дурацкую болтовню с тетей Людой, а она с удовольствием притворяется и делает вид, что ей смешно.

- Да, с теткой тебе повезло, - неожиданно замечает Алика усатый и подмигивает ему. Дядька легко поднимет свои огромные синие ведра.

Произнесенная им фраза, совершенно не смешная и, как кажется Алику, даже содержащая какой-то обидный намек, вызывает у тети Люды новый взрыв притворного хохота.

- Не могу больше! - стонет она.

- Пойдем, что ли, - неприязненно говорит Алик, и пытается поднять ведро. Ему удается его подвинуть, при этом тяжелая, ароматная вода едва не выплескивается на ноги. Длинная рука тети Люды перехватывает ручку, и они молча идут домой. Тетя больше не смеется, но к ее лицу прилепилась хитрая лисья гримаса. Говорить с ней на важные секретные темы Алику больше не хочется.

И вдруг тетя Люда застывает, как вкопанная.

По просеке, дыша бензином и раскачиваясь, как корабль во время качки, едет "Победа", точно такая же, как во вчерашнем кинофильме и в ночном кошмаре. А оцепеневшая тетя Люда смотрит на этот автомобиль точно с таким же ужасом, как тетка, которую раздавили в кино.

У Алика даже мурашки бегут по спине.

- Тетя Люда, не бойся, это же просто Колькин папа на работу едет…

2

В ответ на свист Алик мчится к забору, где отодвигается одна штакетина. Можно, конечно, проходить и через калитку, все равно она никогда не заперта, но гораздо интереснее через секретный лаз. Колька уже проник и сидит в зарослях на корточках.

Он старожил, у них тут собственная дача, а семья Алика впервые сняла в этом поселке на лето две комнаты с террасой.

- Ну, видел его сегодня? - спрашивает Колька.

- Пока не появлялся.

- Бежим, посмотрим!

Они летят по дорожке к дальней границе участка. Здесь, упрятанная в густой зелени, располагается фанерная уборная, очень красивая, потому что неделю назад папа, с разрешения хозяев, выкрасил ее в зеленый цвет, и до сих пор это сооружение распространяет благоухание масляной краски.

- Осторожно, кусается, черт! - бормочет Колька, и они, поджимая все, что можно, крадутся сквозь вымахавшую выше человеческого роста крапиву.

За редким забором на соседнем участке виднеется замшелый, вросший в землю кирпичный парник, справа кособокий сарайчик с приколоченным к стене колесом от телеги, штабель дров под навесом, торчащая кверху ручками тачка и скамейка, на которой любит сидеть людоед. Сквозь кусты смородины и кроны яблонь просматриваются очертания домика, в котором он обитает.

Под ногами ребят валяются заранее натасканные ими сюда куски битого кирпича.

- Колька, давай произведем пристрелку. Наверно, ты и не докинешь.

- Это ты не докинешь! - обижается Колька.

- Готовься... За Родину, за Тосика - пли! - командует Алик, и изо всех сил выстреливает своим снарядом. Он с удовольствием видит, что у Кольки ничего не получилось, камень пошел низом, стукнулся в забор и отскочил в крапиву. А кусок кирпича, пущенный Аликом, описав высокую красивую дугу, неожиданно упал прямо на парник.

Раздался очень неприятный звон битого стекла и подземный человеческий стон. К ужасу мальчишек, из парника выбрался людоед Пастюков. Он застыл на полусогнутых дрожащих ногах и, зажимая ладонью рану на лысой голове, вперился в ребят. Обильная струя крови течет по его бороде.

Не выбирая пути, насмерть обжигаясь крапивой, Алик и Колька что есть силы помчались прочь.

Когда они проносились мимо уборной, то увидели ненароком вышедшую оттуда и наблюдавшую всю эту сцену тетю Люду.

3

Они выскочили через калитку, потому что так было быстрее, помчались по просекам и, задыхаясь, остановились возле Колькиного забора.

- Теперь он тебя съест, - выговорил Колька.

- Может быть, он подумал, что это ты бросил? - Алика била нервная дрожь.

- Тетка твоя все видела, она скажет, что это ты, - проговорил Коля, исхитряясь одновременно чесать обожженные крапивой локти и коленки. - Правда, может быть, людоед так рассвирепел, что махнул через забор и уже саму тетку сожрал.

Алик помолчал, пытаясь представить, как Пастюков, давясь, заглатывает тетю Люду целиком.

- Нет, Коль, ее - вряд ли. Она сама довольно кусачая. Да еще у нее в горле такой громкий визг, что уши могут лопнуть.

Что-то вороны раскаркались, перелетают с ветки на ветку, присматриваются. Им все видно, они в курсе всего.

- Знаешь, - пробормотал Алик, ощущая, что его тело все больше наполняется смертельным холодом, - мне теперь домой вообще нельзя возвращаться. Видел, сколько из него крови потекло? Вдруг я его насмерть убил?

- Разве такого убьешь? Наверняка у него уже новая голова отросла. Нет, разозлили только.

- Все равно, Коль, мне теперь всю оставшуюся жизнь скрываться придется. - Горло Алика перехватила засасывающая волна, но он удержался от слез. - Я пока вон в тот ельник спрячусь, а потом в Африку пойду.

- Я тоже хочу в Африку! - радостно воскликнул Колька.- Пока не уходи, сейчас сбегаю домой, хлеба прихвачу в дорогу, и сразу отправимся, чего ждать-то!

Колька убежал, Алик поплелся в густой ельник.

«Что же я наделал? – думал он, отгоняя кусачих мух. – Вдруг он просто обыкновенный человек, а не людоед? Не может быть. Во-первых, у него фамилия людоедская. Во-вторых, почти всю жизнь в тюрьме сидел. Теперь живет тут в лесу зимой и летом. Бабушка сказала, что раз у него такой хороший парник, значит он кулак, что-то выращивает и на рынке спекулирует. Мама его боится, потому что страшный. А папа считает, что Пастюков специально лавочку так поставил, чтобы подглядывать, как мама в уборную ходит. Ну а Колька поведал леденящую историю о том, как прошлым летом на Пастюковский участок случайно забежала их собака Тосик и навсегда пропала. Позднее выяснилось, что Пастюков Тосика поймал и проглотил. Он и детей ест, которых удается поймать, поэтому мимо его калитки надо пробегать с большой осмотрительностью. Наверно, все его домашние были им съедены. За это и сидел в тюрьме».

Алик внимательно следил за окрестностями. Прошло уже много времени, но Колька не показывался.

Мухи и слепни так и норовили вцепиться в обожженную крапивой кожу. Алик устал отмахиваться.

Они с Колькой стали вести наблюдение за людоедом два дня назад. План был замечательный: как только Пастюков начнет пожирать очередную собаку или пойманного ребенка, они забросают его каменьями и спасут несчастную жертву.

Но вместо этого какая-то фигня получилась. Не спасение жертвы, а хулиганство с нанесением телесного повреждения.

«Ему досталось, точно как той тетке во сне. А если мне бы так залепили?» - думал он с горечью. – «Но нет же, ведь не зря его все ненавидят!» - искал оправдания Алик, вливая в себя энергию прежнего убеждения и прогоняя чувства стыда и жалости. – «Даже если Тосик, допустим, случайно скончался у него на участке, и Пастюков съел его уже дохлого, все равно он плохой. Ничего, так ему и надо, будет знать! Между прочим, это из-за него мне теперь придется прятаться от взрослых всю оставшуюся жизнь…»

Чтобы отделаться от неприятных мыслей, Алик решил не ждать Кольку. Он выбрался из своего убежища, и двинулся в сторону Африки.

4

Когда накатила ветряная, дождливо-снежная ранняя весна, чреватая простудами и воспоминаниями, поздно вечером, даже ночью, можно сказать, позвонила эта идиотка. Соседи уже спали, я вышел в коридор к телефону.

- На проводе, - сказал я.

Можно еще рявкнуть суровым голосом: - «Говорите!» Случается, после этого немедленно вешают трубку, и нет проблем.

Однажды я позвонил куда-то, а в трубке ни с того ни с сего бравый фальцет рапортует:

- Шестнадцатый пост, майор Серегин слушает!

Конечно, сразу трубку бросил. Черт его знает, куда попал, лучше не связываться.

Вот Кошкина из отдела внедрения побывала однажды на квартирной лекции. Ничего антисоветского, про религию. Так ее в КГБ вызывали, допрашивали, о чем, мол, там говорилось, кто еще присутствовал, кто организатор, раздавались ли листовки, и так далее. На Маньке не было лица. Ночь не спала. Опухшая, бледная, запуганная насмерть, нашептывала мне в коридоре подробности об этом визите. Между прочим, ей пришлось дать подписку о неразглашении.

Говорит:

- Вдруг меня завтра мертвой найдут... Так чтобы хоть ты знал, в чем дело.

Это она, конечно, уже слишком. Хотя… Кто их знает?

Я собирался на эту лекцию вместе с ней сходить, однако не смог в тот вечер, и, выходит, уберегся. Остался в благонадежных.

Мыслей они еще не научились подслушивать?

Ну так вот, «на проводе», сказал я. В ответ сперва было молчание, а потом до боли знакомый голос, правда, странный какой-то, нараспев ответил:

- Здравствуй.

И, еще выждав, спросил:

- Ты один?

Я ее сразу узнал. И даже похолодел как-то. Сердце вздрогнуло. Вот те на!

- Ярыгина? – спросил я, прекрасно понимая, что это она и есть, только что-то в голосе у нее... Вначале я не понял.

- Да, это Люся, - она говорила медленно, словно с трудом выговаривая. - Нет, погоди... Скажи, ты сейчас один?

И тут до меня дошло, что она пьяная. В стельку.

- Один, а что случилось? Ты откуда?

- Я от Маши. Мы здесь долго-долго сидим и от жизни лечимся. Я сейчас домой еду. Алло, ты слушаешь?

- Слушаю, слушаю.

- Ты не мог бы проводить меня от метро до моего дома, а? Я боюсь одна, уже поздно.

- Когда ты будешь?

- А сейчас сколько? Ой, ни фига не вижу... Сколько там натикало, Маш? Тридцать пять двенадцатого? Сколько-сколько? Что-то не соображу... Ладно, в общем, я еду через Таганку, минут через сорок буду. Ты меня встретишь?

- Да.

- Обожди... Ты точно будешь, скажи?

- Да, да, встречу, не беспокойся.

- Только пожалуйста, я тебя прошу, не обманывай, ладно?

- Я же сказал...

- Хорошо, спасибо, спасибо тебе. До встречи. Целую.

Целует... Это что-то новенькое у нее, раньше никогда так не говорила. Научилась. С кем-то, наверно, научилась так разговаривать.

С какой стати я ей вдруг понадобился? Это после всего, что у нас было, после тех мучений, которые мне пришлось из-за нее пережить, после стольких лет небытия... Кстати, сколько с тех пор прошло? Три года? Четыре? - не помню...

Я и в самом деле решил, будто напрочь забыл, что существует такое странное существо на белом свете - Люся Ярыгина.

Впрочем, что я вру, уж себе-то самому не надо врать...

Не забыл. Как назло, очень хорошо ее помнил, и до сих пор, нет-нет, да и дергало пронзительной болью то место в душе, откуда она с такой легкостью вырвала тогда кровавый кусок.

Так как же все это прикажете понимать? Что, Ярыгина вдруг хулиганов испугалась? А все ее приятели одновременно заболели, или разъехались по командировкам, и кроме меня, ее проводить сегодня некому?

Или она вдруг решила вернуться ко мне? Может быть, ее бросил тот, я уж не знаю, какой и который, и вот она зашла к Маше, узнала, что я пока не женился, и решила вернуться?

Ну и что мне теперь с этим делать?

Честное слово, а ведь я готов прыгать до потолка от радости. О, какой же я дурак, идиот, скотина... Так, значит, стоило ей только пальчиком меня поманить… Не поманить даже, а лишь пальчик приподнять - и вот я уже в щенячьем восторге, и готов броситься к ней, забыть, как мы расстались.

Готов изменить Дашеньке...

Неужели правда? Что это во мне - глупость, или подлость, или то и другое вместе?

Может быть, я до сих пор влюблен в нее? Этакая вот, как в романах, роковая страсть... Да нет же, не может такого быть, потому что это пошло, и я этого не хочу, не хочу, не-же-ла-ю!

Хожу по комнате из угла в угол, и то и дело смотрю на циферблат будильника, боюсь пропустить условленное время.

Господи, да что я в ней тогда нашел? Замухрышка какая-то, к тому же порядочная дура. Характер просто невыносим. Двуличная. Скорее всего, у нее что-то с психикой. Разве нормальные себя так ведут? Ну чего в ней хорошего?

Стою у окна, вперился в мерцающую огнями городскую ночь.

Выглядит этаким незаметным, тоскливым зверьком. Однако, иногда с ней что-то случается, вдохновение, что ли, женское накатывает, и она может показаться иному олуху чуть ли не красавицей, причем красота у нее специфическая, бередливая какая-то, для олухов опасная.

Ну а фигуру взять... Во-первых, от горшка два вершка, крошечная худышка, попка узкая, ножки совсем никакие, особенно если со спины посмотреть.

Меня смешило, когда она тревожилась, не похожа ли на суповой набор. Наверно, кто-то из предыдущих любовников ее так называл. И, надо отдать ему должное, характеристика точная.

Единственным ее очевидным женским достоинством была грудь. Не то чтобы особенная какая-нибудь. Самая обыкновенная. Но по контрасту с общей подростковостью зрелая грудь производила неожиданное впечатление. Можно сказать, сюрприз в суповом наборе.

После знакомства с ней до меня дошло, что именно такие, недозрелые, с обликом девочек, мне больше всего и нравятся

Случилось роковое стечение обстоятельств в лице Люси Ярыгиной, и моя извращенная природа проявила себя. А эта вертихвостка, словно в бреду плетущая бессмысленные интриги со всеми встречными и поперечными мужиками, выкинула свое очередное коленце именно вокруг меня, после чего ее понесло дальше навстречу неизведанной новизне.

Сколько я переживал, сколько мучился из-за нее... Так и надо мне, подлецу!

Главное, ведь я и тогда понимал, кто она такая. Откровенно говоря, даже стеснялся с ней бывать на людях, уж настолько она никудышненькая. И разговаривать-то с ней было не о чем.

Все и повсюду ей не нравилось, вечно ныла, панически боялась старости (это в двадцать с чем-то!). Ее излюбленная тема: как отвратительны все женщины. «Уж я-то их знаю, сама такая», - часто повторяла она. Да и мужчин она на словах не жаловала. Большинство, судя по ее рассказам, были просто скотами, особенно милиционеры, которые так и норовили ее изнасиловать, а затем расчленить. Однако именно с милиционерами она особенно вдохновенно кокетничала, я любовался ей в эти минуты.

Но причуды ее природы на этом не заканчивались. В те месяцы, когда мы с ней встречались, она вдруг стала пробовать себя на комсомольском поприще, на полном серьезе готовилась вступать в партию, высказывала презрение к стилягам и антисоветчикам, рассуждала, совместимо ли поведение того или иного ее знакомого с моральным кодексом строителя коммунизма. Какое, мол, право имеют хотеть ее как женщину женатые мужчины, которые, тем более, начальники отделов и даже члены партбюро. К счастью, я ни к одной из этих категорий не относился и формальное право имел.

Ей было наплевать на все, что меня интересовало, да, честно говоря, я и не стремился обсуждать с ней серьезные темы. Еще настучит сдуру.

Но разве в ее испорченности и глупости дело?

Главное – она была сладкая.

Не забыть, как пахли ее повлажневшие плечи. Как она начинала громко дышать, а потом не могла сдержать крика, закусывала губы и зажимала себе рот одеялами, подушкой, чтобы не услышали соседи.

Мне нравилось все, что происходило с нею в постели…

По правде сказать, она была бездарной любовницей, всего стеснялась, ничего не умела и не желала учиться. Просто бревно какое-то, но бревно, неожиданно сгоравшее с громким треском дотла.

Больше всего ее беспокоило, что о ней подумают, какой она покажется, сильно ли торчат отовсюду кости. Но, несмотря на это и еще многое другое, так хорошо, как с ней, мне ни с кем никогда не бывало.

Я ведь и в самом деле почти забыл - стал забывать - какая она, и как с ней было. Слишком долго заставлял себя забыть, выталкивал из головы и выбрасывал навсегда. И вот на тебе! – «Встреть и проводи до дома»...

Она жила неподалеку. Год назад я случайно столкнулся с ней нос к носу, и мы оба сделали вид, что незнакомы. Она шла с каким-то сутулым неряшливо одетым мужчиной, который больше годился бы ей в отцы. Впрочем, я и сам был в том же роде.

Наше невероятное знакомство произошло по вине московской городской телефонной сети.

Однажды я втиснулся в разрисованную сверху до низу вонючую телефонную будку у метро, снял трубку с рычага, гудка не было, а в трубке неожиданно послышался чей-то вздох.

- Алло, - говорю, - кто там?

- А вам кого?

Мне сразу понравился этот голос. И, будучи недавно разведенным, одуревшим от одиночества и тоски, я с места в карьер пустился во все тяжкие:

- Вы-то как раз мне и нужны, - начал я неуклюжую импровизацию. - Жду вас у метро «Университет» через полчаса. Доехать успеете?

- Зачем же ехать, - отвечала обладательница волшебного голоса, - мне здесь пешком минут пятнадцать...

«Клюнула!» - обрадовался я.

- Договорились. Значит, жду.

- А в чем, собственно, дело? Кто вы такой?

- Это не телефонный разговор. Все объясню при встрече. Но хочу предупредить, дело исключительно для вас важное.

- А как я вас узнаю?

- Ну, в брюках такой, рослый, в руках будут лыжи.

- Зачем лыжи, ведь лето?

- В этом-то все дело. Зимой я для этой цели использую сачок.

- Для какой цели? Вы станете ловить меня сачком? Может быть, все-таки объясните, что вам от меня нужно?

- Я же сказал, что сачком буду ловить вас зимой. Может быть, вы все-таки подойдете через полчасика?

- Ну хорошо, уговорили. Не забудьте предварительно смазать лыжи.

И повесила трубку.

Как последний кретин я приперся с этими лыжами, и простоял там около часа. Почему-то сначала у меня не было дурного предчувствия. Наверно, почудилось что-то в ее голосе, заставлявшее поверить, что она действительно придет. Показалось, что эта история в ее вкусе. И я упорно ждал, жадными глазами пожирая всех приближавшихся женщин.

Хорошо бы вон та... Нет, мимо. Эта? Ничего особенного, но пусть будет хоть она... Мимо. Вон толстая... Только бы не толстая! Может, эта? - у нее ноги красивые... А там - ну, это вообще... Ослепительная - вдруг она? Нет, такого не бывает. Красавица наверняка пристроена, зачем ей глупые телефонные приключения? Может, вон та старуха? - ой, на меня смотрит... Надо отвернуться. Не приведи Господь... Придется от нее увиливать...

Но и старухе, которая была, пожалуй, моложе меня, я со своими лыжами не был нужен. Все проходили мимо.

Меня хватило почти на час. Забавно, что надежда не оставляла даже тогда, когда, уже ясно сознающий, какую пошлую шутку я сам над собой разыграл, я плелся домой, и все еще оглядывался, тщетно ожидая, что загадочная девушка, похожая на свой чудесный голос, улыбаясь, помашет издали рукой.

Потом я старался гнать из памяти эту обидную историю, а если она вновь всплывала, честил себя на чем свет стоит: - «Идиот – шипел я на себя, - Дурак... Кретин... Впредь будет наука!»

И боль как бы отпускала.

Разумеется, этим все не кончилось, телефонная импровизация имела неожиданные, обрушившиеся как снег на голову последствия.

Это случилось недели через полторы после дежурства с лыжами у метро.

Светлым июньским вечером окно моей комнаты было распахнуто, пахло дымком, летним простором, залетали комары и тополиный пух. Я возился со своими бумагами, а Кеша, тогда еще котенок, свернувшись калачиком, дремал на подоконнике. Громко работало радио, транслировали «Доходное место» Островского. То есть картина идиллическая.

Вдруг раздалось три звонка, что означало, что ко мне пришли.

На лестничной площадке никого не оказалось.

«Дети балуются», - догадался я, и вернулся к своим занятиям.

Через некоторое время что-то звонко щелкнуло по полу. Кеша кубарем скатился с подоконника и стал поддавать лапкой влетевший с улицы маленький камешек.

Я живу на третьем этаже, так что со двора можно закинуть запросто. «Вот я сейчас!» – рассердился я, и осторожно высунулся на улицу, понимая, что следующий снаряд может угодить прямо в глаз.

А внизу никого, вроде, не было. Деревья, пустая скамейка, песочница и качели в отдалении, какие-то редкие прохожие, но хулиганы не просматривались. Притаились, что ли? Если окно закрыть, так они, пожалуй, стекло высадят. Придется выйти и пугануть их как следует.

Набросил куртку и, для хитрости не выключая в комнате свет, сбежал вниз.

Во дворе было светло и безлюдно. Возле соседнего подъезда гуляла бабушка с лохматой собачонкой, под деревьями стояла какая-то девочка с сачком, мужчина и женщина с тяжелыми сумками шли к арке, ведущей из двора. Я потоптался, озираясь по сторонам и заглядывая в темноту кустов.

И вдруг подходит эта самая девочка и говорит знакомым голосом:

- А я летом для этой цели использую именно сачок. Здрасьте!

И нахлобучивает сачок прямо мне на голову, больно зацепив проволочным ободом за нос.

Я сбросил сачок и вытаращил глаза на это чудо природы. А она, полная женского вдохновения, так вся и лучилась. Очень была довольна произведенным эффектом.

Преодолевая остолбенение, я стал выяснять, как она меня разыскала, почему не пришла тогда, и так далее.

А она отвечает:

- К сожалению, у меня сейчас нет времени с вами беседовать. Вот моя визитка - и сует глянцевую каталожную карточку с напечатанным на машинке номером и именем «Лика».

- Если приспичит заняться охотой, звоните, может, у вас что-нибудь и получится. Кстати, сачок вам в подарок.

Повернулась, пошла, и я смотрел, как она уходит.

- «Ну и дела, - думаю. - Так искусстно разыграла! Как это у нее получилось?»

Да, пигалица произвела впечатление. Вовсе не такая, какой представлял ее себе, дожидаясь в тот позорный вечер возле метро. Однако мысли о ней наполняли меня ощущением какого-то давно забытого, терпкого юношеского счастья.

Свою реликвию, этот детский розовый сачок, чем-то неуловимо на нее похожий и даже, как мне почудилось, благоухающий волшебным ароматом, я положил на шкаф.

Едва выждав около часа, стал к ней звонить. Это был местный телефонный номер, означавший, что Лика живет поблизости. Трубку взяла пожилая женщина.

- Будьте добры, Лику, пожалуйста, - сказал я, стараясь придать своему голосу максимально интеллигентный оттенок.

- Ошибка, - буркнул голос, и трубку на том конце бросили.

Я тут же позвонил еще раз, нарвался на тот же голос, переспросил, таков ли номер – номер совпал, только никакой Лики там в помине не было.

Что же это, сунула мне выдуманный телефон? Мстит за мою наглость? С другой стороны, чего я ей сделал плохого?

Я стал прокручивать разные гипотезы, а потом разозлился.

Ну ее к черту, в самом деле. Что это я так всполошился? Подумаешь, очень она мне нужна. Наткнулся случайно на аферистку какую-то. Да пошла она...

А сачок так и остался лежать на шкафу, как материальное свидетельство странной, бередливой истории.

Прошло то лето, и однажды осенью, в сентябре или уже октябре, когда пахло опавшей листвой, я разбирал накопившийся на столе хлам, и вдруг наткнулся на глянцевую каталожную карточку. Сразу все вспомнилось и, повинуясь безотчетному порыву, я набрал обманный номер. «Просто, - думаю, - послушаю пустоту, которую оставило мне это странное существо».

И произошло невероятное - в трубке послышался знакомый голос:

- Я вас слушаю!

- Здравствуйте, - забормотал я в замешательстве. – Это вы?

- Кто говорит?

- Ну, тот… Помните, вы еще в меня весной камнями кидались... Зовут Матвей.

- Кто-кто? Ах, тот лыжник... Что же вы раньше-то не позвонили? Я ждала вашего звонка.

- Я звонил. Мне сказали, что вас нет.

- И вы поверили?

- Значит, меня обманули? Зачем?

- Вас никто не обманывал. Меня в самом деле не было. Но я была. Просто вам не достало безумия и упорства, понимаете? Вы не справились с простеньким испытанием. Ну почему, почему вы не дозвонились?

- Но ведь я звоню!

- Слишком долго номер набирали.

- Почему слишком долго? Что с вами стряслось? Замуж, что ли...

- Выгляньте в окно.

- Не могу, в коридоре нет окна. А что там?

- Осень.

- Ну и что?

- Ну и то. Я ненавижу осень. Осенью меня почти нет.

- Лика, а вы бывали осенью в лесу?

- Почему Лика? Ах, Матвей, да вы ведь пока читать не умеете. Ну-ка посмотрите, что там написано на моей визитке?

- "Лика" написано, могу по буквам.

- Так вот, запомните раз и навсегда: если я пишу "Лика", надо произносить "Люся", причем нежно. Поняли?

- Не совсем… Впрочем, это не имеет значения.

- Кстати, вы сказали про лес. Я терпеть не могу лес. Особенно когда мокро и холодно.

- Вам ничего не нравится осенью? Ничего не хочется?

- Хочется только одного: чтобы был май.

Несмотря на уверения, что до весны она умерла, мы с ней встретились, и бродили по Москве, по выбитым дождями бульварам. В самом деле, в те дни она была бесталанным, вечно мерзнувшим тоскливым зверьком, но при этом все-таки обладала ощутимым гипнотическим даром. Я заразился ее депрессией, ее горькой тоской по лету. Мне казалось, что вместе с ней я впадаю в глубокую зимнюю спячку. И через несколько дней, когда она чудесным образом осталась у меня на ночь, мы и в самом деле уснули вместе.

Так началась наша недолгая, пронзительная, окутанная сумерками любовь. То есть это я думал, что любил ее, а она, лишенная каких-либо мыслей, просто в какой-то момент валилась с ног, случайно попадая в мою постель, потому что в данный момент у нее не было сил плестись еще куда-то, и я, пользуясь случаем, ласкал и грел ее, пока в ней не обнаруживалась ее пламенная летняя природа. Она ярко вспыхивала, словно вожделенное лето возвращалось к ней на несколько минут.

Казалось, она бывала благодарна мне за это.

Да, было так... Теперь припомнилось все-все-все... Господи, как хорошо было с ней! Как хотелось снова ее увидеть, ощутить ее неповторимые запахи, прикоснуться к маленькому нежному телу...

На улице было темно, холодно, тихо, совершенно безлюдно. Город затаился накануне нашей неожиданной встречи. Я быстро подошел к метро и встал на том самом месте, где когда-то торчал со своими лыжами.

3

А сегодня город сорвало с якоря, понесло в жаркую Африку.

Я сидел у распахнутого окна и глядел на раскаленные московские крыши.

В коридоре, в который уже раз за этот день, затрещал телефон.

- Матвей, тебя! - крикнул сосед.

- Привет. Что, не узнал?

- Маша, привет! Как я мог не узнать - только о тебе и думаю.

- Не лги. Ладно, спасибо, хоть голос помнишь. Дело есть. Ты ведь, кажется, тоже в отпуске?

- Да, плюс четыре отгула за дежурство в народной дружине.

- Пока не женился в очередной раз?

- Не женился. Кому надобно такое старье?

- А как у вас, извини, с Дашей?

- У нас – никак. А Даша две недели назад вышла за кого-то.

- Не плач, сам виноват. Ну, раз ты не при деле, могу познакомить тебя с замечательными людьми. Только не подумай, что сватаю.

- К женщинам поведешь?

- Не к женщинам, а к неземным существам. Они художники. Сестры. Тебе понравится. Только обещай вести себя благопристойно, воздержись от своих сомнительных острот. Без разрешения не хватай их руками за что попало. В общем, сиди смирно и поддерживай интеллигентную беседу. Тогда, может быть, они станут с тобой водиться.

- Была ни была, - согласился я.

На другой день мы встретились на вокзале.

- Давай-ка присядем, поговорим вначале, - сказала Маша, подводя меня к пустынной лавочке. - Я не могла тебе всего рассказать по телефону. Может быть, еще и не поедем никуда.

- Как не поедем? Я уже настроился, даже зубы почистил…

- Видишь ли... Ты сам должен решить. С ними знакомиться опасно.

- Вампирические женщины?

- Нет, Матвей, на самом деле это гораздо глупее, чем ты сказал.

Маша огляделась по сторонам, и тихо продолжала:

- Помнишь, та лекция Виктора Петровича, меня потом допрашивали? - так вот, лекция происходила в их квартире.

- Господи, Машка, какая ты запуганная! Ведь все давно обошлось.

- Кому и обошлось. А у девочек мать умерла, когда ее на допрос вызвали. Сердце остановилось.

- Не знал. Да, история… Я же говорю, нельзя все так близко к сердцу принимать. Подумаешь, допрос. Что же делать, работа у них такая поганая, людей стращать. Еще умирать из-за всякой сволочи…

- Между прочим, их отца в свое время посадили за анекдот. Причем в пятьдесят четвертом, уже после культа. Так и погиб в лагере.

- Понятно. Значит, по их семье привыкли долбить.

- И еще… Они имели неосторожность приглашать к себе иностранцев, продавали им свои работы. Из-за этого их снова на Лубянку стали таскать, даже угрожать. Они плюнули, сняли дом в Тутове, и решили жить там безвылазно. Кроме меня никто у них не бывает. Вот я и подумала… В общем, я все тебе сказала, Матвей. Решай сам.

- Тогда я на эту лекцию не пошел, и меня, как труса, до сих пор совесть мучает. Поэтому обязательно едем. Я думаю, ты все-таки слишком все преувеличиваешь.

- Имей в виду, могут вызвать на беседу. Станут в стукачи вербовать. За границу не пустят.

- Да пошли они... Едем.

В опущенное окошко электрички врывался теплый, пронизанный лесными запахами ветер.

- А что случилось с Дашей? – поинтересовалась Маша.

- Ничего не случилось. У нее все хорошо. А я - никогда не знаю, чего на самом деле хочу.

- Господи, да чего такого особенного все вы можете хотеть? Чтобы мы носились с вашим братом, как с писаной торбой, и не пищали. Так ведь?

- Это само собой. Но, понимаешь, у меня, когда я с Дашей был, как бы параллельная любовь неожиданно приключилась.

- Параллельная любовь? Так зачем же наврал, что брошенный?

- Брошенный и есть.

- Господи, и эта тоже бросила! Бедный...

- Что же поделать, если такие попадаются, которые выгрызут все изнутри у человека, а потом... В общем, ты ее знаешь. Люся Ярыгина. Снова внезапно вернулась ко мне, и столь же внезапно исчезла.

- Подожди, Матвей... Когда это было? Так это к тебе она тогда звонила от меня, в марте?

- Ну конечно. А ты разве не знала?

- Ага, так, значит, она тогда к тебе поехала... Понятно. И сколько вы с ней были вместе?

- До утра. Она у меня ночевала.

- Я не о том. Когда она тебя бросила? Сразу, на утро?

- Нет, недели через три.

- Точно? Мне это очень важно знать.

- Почему? – я был заинтригован.

- Матвей, ты знаешь, где сейчас Люся?

- Понятия не имею. Она внезапно появляется, и так же исчезает. Гуляет сама по себе.

- Когда это было? Вспомни, пожалуйста!

- Ярыгина бросила меня в последних числах апреля. А что?

- Двадцать восьмого апреля на допросе умерла мать девочек, к которым мы едем.

- Ну?

- А ты знаешь, что Люся тоже ходила на ту лекцию?

- Надо же… Впервые слышу. Но только я не пойму, к чему ты клонишь?

- Ладно, об этом после. Уже наша остановка, поднимайся. Вон они, на платформе нас дожидаются...

Сестры занимали несколько комнат бревенчатого дома, утопающего в зелени. Хозяев видно не было, только рыжая кошка да куры, с голодным любопытством наблюдающие за постояльцами, свидетельствовали о том, что остальное жилье не заброшено.

- Они все уехали. Неприятности у них, - объяснила Аня. - Вот уже три дня ночуют у родственников в Москве. Их младший сын человека убил. Суд идет.

- Да как же это? За что?

- Они нам ни о чем не рассказывают. Это соседи нашептали.

Я чистил крошечную, словно горох, картошку, женщины крошили салат.

Сразу было видно, что они сестры, хотя Аня и Таня сильно отличались друг от друга.

«Эту Аню, полную, спокойную и вдумчивую, я бы и выбрал, все равно скоро в старческий маразм впадать, - думал я. - Такая не бросит. А младшенькую с первой минуты боюсь. Хватит уже, обжегся на сладком».

- Вы видели убийцу? Что он собой представляет? - поинтересовался я.

- Нет, Матвей, - ответила Аня, - при нас он сюда не приезжал.

- Воровская семья, - сказала Таня, сдувая с лица прядь волос. - Хозяин заведующим в магазине работает, здесь неподалеку, в воинской части. Кстати, туда можно сходить после обеда, вчера завезли кофейные подушечки. Дочка их замужем за председателем исполкома. Представляешь, Матвей, какова семейка? А старший сын у них в белой горячке.

- Да, Матвей, это очень серьезно, мы даже хотели отсюда съезжать, - сказала Аня, на всякий случай выглядывая в окошко. - Он ведь собирался изнасиловать Таню.

- Слишком долго собирался, - усмехнулась Таня. - Вначале я на самом деле испугалась. Подходит такой парнишка, лет неопределенных, но ближе к пятидесяти, еле ноги держат, и что-то невразумительное гундосит. «Вам, товарищ, чего, собственно?» - спрашиваю. А он незатейливо объясняет: «Я тебя сейчас, блин...» - и дальше этот некрасивый глагол, которым наш народ процесс любви обозначает. Конечно, побежали к хозяйке, кричим, что сейчас милицию будем вызывать, возвращайте, мол, наши деньги, мы пошли вещи собирать. Она не на шутку перепугалась. «Что вы, касатки, - говорит, - он уже давно смирный, разве что языком... С детства и впрямь был шалун, но добрейшей души. Ужо я ему!» Вот в какой вертеп попали из-за любви к природе. Вокруг убийцы, воры, номенклатурные работники, сексуальные маньяки.

- Куры и кошки, - добавил я.

- И гости, - вставила Маша.

Мы шли узкой тропинкой, вьющейся сквозь непролазный кустарник и высокую пахучую траву. С обеих сторон открывались заросшие ряской и кувшинками пруды и болотца. Необъятное небо в легких барашках – как на заказ!

- Вот из-за этой-то красоты мы и выбрали Тутово. Нам показал здешние места Виктор Петрович. Ты его знаешь, Матвей? - Спросила Аня. - Удивительный человек, тебе с ним надо обязательно познакомиться. Едва мы оказались среди всего этого, сразу поняли: хотим в Тутово. Кстати, у Виктора Петровича собственная дача в Тамкино, километрах в четырех. Давайте-ка к нему сейчас сходим. Путь туда... О, это надо видеть! Вдоль дороги такие сказочные холмики, вроде африканских термитников…

Когда мы добрались до той дороги, я объяснил:

- Между прочим, это могилы. Там лежат древние вятичи, или еще кто-то, кто жил здесь лет за тысячу до нас. Я, конечно, не большой специалист в археологии, но уверен, что это непростые горки. Видите, какие огромные деревья из них растут?

- Я тоже что-то в этом роде предполагала! – обрадовалась Таня.

- Смотрите, - сказала Маша, - а вон какой-то совсем маленький мальчик. Главное, идет совершенно один, и ревет…

4

В сумерках, проходя по дорожке сада, он услышал, что его позвал женский голос.

Он подошел к забору. Она зябко ежилась, стягивая на груди пустые рукава вельветовой курточки и не поднимала глаз. Ему трудно было понять, то ли она в самом деле мерзнет, то ли просто нервничает.

Так они стояли, и слушали, как звенят кузнечики.

- Вам противно стоять рядом со мной? - вдруг спросила она, осмелившись взглянуть в его лицо.

Он молчал.

- Я хочу туда, к вам. Помогите мне перелезть.

Он подхватил ее подмышками и высоко поднял, она поджала ноги, и взвизгнула, когда заостренный штакетник, едва не зацепил ее за брюки.

- Спасибо. А теперь я хочу посидеть с вами на этой лавочке.

Они сели. Отсюда сквозь вершины сосен был хорошо виден алый закат.

- Гости ушли? Наверно, они утомили вас. Я вижу - вы устали... А теперь я опять напросилась... Но мне обязательно надо поговорить с вами наедине. Это очень важно. Для меня. Не знаю, может быть и для вас... Впрочем, какое вам может быть дело до меня, особенно теперь, когда вы узнали, что я натворила...

Было заметно, как темнеют краски заката, все плотнее опускается прозрачная июльская ночь.

- Надо обновить повязку. Раз уж я снова здесь... Племянничек-то у меня каков, а? Знаете, я поняла: яблоко от яблони...

Послышались шаги на соседнем участке, том самом, откуда он только что перенес ее. Кто-то неразличимый прошел по дорожке и скрипнул дверью.

Неожиданно она прыснула от смеха:

- Я ведь знаю, почему вы здесь всегда сидите... Теперь не только вы про меня - но и я про вас все-все знаю, причем такое, что вам никогда и в голову не придет!

Помолчав, она продолжала уже совсем другим тоном. Даже в темноте было видно, как смертельная бледность залила ее лицо и обострила черты.

- Тот гэбэшник, которому я... Он, оказывается тоже здесь живет. Никогда бы не поверила, что все может так совпасть. Обыкновенный дачник, у него «Победа», собака, семья какая-то... Меня увидел и сделал вид, что не узнал. Не на службе... Когда-то, когда меня в Румынию отправили по студенческому обмену, проинструктировали в КГБ, и я писала для них отчеты. Кто с кем, о чем… Он и вас при встрече как бы не узнаёт, да? А может быть - представляете? - сейчас прячется вон в тех кустах, и подслушивает...

В кустах и в самом деле кто-то завозился, затрещал ветками, засопел, и вдруг прямо к их ногам покатился небольшой серый шар.

- Ой, ежик...

Шар остановился, и стал поводить влажным носиком, громко принюхиваясь. Почуяв людей, он покатился в противоположную сторону.

- Знаете, когда погибла эта женщина, до меня дошло, какая я дрянь. Я хотела убить себя. Меня зачем-то заставили жить. Я не представляла, как можно жить после того, что натворила. А когда убивала себя, то совершенно не думала о том, что во мне еще чья-то жизнь. Я и сейчас не научилась об этом серьезно думать. Просто боюсь аборта. Мне выписали направление, я ведь теперь на учете, сумасшедшая.

Вдали загудела последняя электричка.

- Вы видели Матвея - это его ребенок. Когда-то давным-давно мне с ним было хорошо. Потом столько воды утекло... Не знаю, с какой стати я попробовала вернуть прошлое. Так, накатило вдруг… Хорошее ко мне никогда не возвращается. Все проходит совсем. Не пройдет только ребенок. Наверно, с Матвеем я пыталась броситься в прошлое, как потом - из окна... Скажите, куда мне броситься теперь?

Неожиданно она взяла его ладонь, прислонила к своей прохладной щеке и, заглядывая ему в глаза, хитро спросила:

- А скажите правду, - только чистую правду, ладно? - что вы сделали с Тосиком?