Весна половецкой ордой
нагрянет. И я – молодой!
Еще далеко до столицы,
еще не столицый, а с той,
которая – птица…

Коснется ладошкою лба
девчушка-пичужка, судьба,
мазнет мимолетно елеем,
махнет на прощание…
Ба! -
Стареем…

По мартовским голым садам
и тающим старым следам –
как будто с бутылкой «Агдам»
по вымершим пляжам Сухуми…
Я все, что осталось, - отдам
за это безумье,

когда словно ода – «О, да!»,
когда под лопатку –
сюда -
гроза голубую заточку
вонзает, и шквал провода
мотает скакалкой…
Когда
по желобу мчится вода
и падает в гулкую бочку.

Выгнулись на солнышке
по-кошачьи улочки.
В валеночках золушки
- не до каблучков.
Мнут из глины дудочки
в деревнях под Угличем
разбитные вдовушки
снулых мужичков.
Ветром неприкаянным
пар взобьётся простынью
под печною каменной
с дымником трубой.
А на Волге просто так
наплевав на ростепель,
льда собъет окалину
рыбачок хмельной.
Одолели каверзы
и тебя, провинция
- мышеловок разовых
не бесплатен сыр.
Ну, хоть повиниться бы...
Да не сбыться! - спиться мне
проще, чем отпраздновать
твой воскресший мир.
А лодчонки-луночки
во дворах - не слишком ли?
Подставляйте рюмочки,
наливай, дружок!
...Обрастая льдышками,
выбирает мышкинец
из пробитой луночки
в дырочках кружок.

Я знаю вас – вы скорбной масти,
Но с вами дышится легко, -
Кузнечики Экклезиаста,
Вы разлетелись глубоко.
Своей музЫкой непобедной,
Что зашершавлена едва,
Поете вы, как пахнет бездна
Там, где кончается трава,
Как в час маслиново-песочный
Вдруг время выпадет из рук
И диск прошьет межпозвоночный
Любви неотвратимый звук,
Ни от, ни до, - неотвратимый,
Как лопнувших бутонов: а-ах! -
И бездной вышепчется имя
Тягучим миро на губах,
Как – неизбывен и прекрасен –
Струенью рока вопреки
Уже осыпавшийся каперс
Душе вернет все лепестки,
Все атлантидовое царство,
Ушедшее когда-то в боль…
Кузнечики Экклезиаста, -
Над бездной звуковая соль.

Forte, маэстро, Forte,
Что там по партитуре?
Две пятиклювые птицы
Взмыли над клавиатурой.
Две пятиклювые птицы,
Клюющие ноты-зёрна,
Реют над полем белым,
Вьются над полем чёрным.
Белое - поле фарта,
Чёрное - поле боли...
Forte, маэстро, Forte,
Громче до сердца дрожи.
Чёрных клавишей много,
Белых клавишей - больше!

* * * *

Местные лошади бредят тачанкой,
что бронзовеет в степях под Каховкой,
ржет на конфетах с клубничной начинкой,
мчится в куплетах с печальной концовкой.

Скифские бабы (видать от обиды)
окаменели, в кровать не заманишь.
Вспомнишь полынное небо Тавриды
и позабудешь, писателем станешь.


* * * *

...из песни выкинешь слова
в какой-нибудь словарь.
И больше не растет трава,
и не звонит звонарь.
Лишь спотыкается январь,
овраги серебря.
И в небесах тоскует тварь,
любившая тебя.


* * * *

Грешно увесистый том Сократа,
томатный сок, за углом - больница.
У вечера - пальцы аристократа,
а все остальное - от проходимца.

Парад-але, и зима на взводе,
еще чуть-чуть - затрещат морозы.
Ты будешь Пимонову Володе
читать отрывки, из новой прозы.

Другой реке - оббивать пороги,
тебя сомнения сотрясают?
Пиши рассказы. Ведь даже боги -
выходят в люди, курить бросают.


* * * *

Диме Бавильскому

От почти беспробудной тоски его,
нежелания жить на бегу…
Неужели горилкой из Киева -
я, наивный, ему помогу?
Литераторы нового профиля
в кожуре, прикрывающей стыд,
выползают на свет из картофеля:
- Это Миргород или Мадрид?
Он и сам из семейства пасленовых,
и столица ему - не чета.
Подарю ему на фиг Аксенова -
все равно он его не читал!


* * * *

Случайно вспомнил о стишке,
в котором - страшный суд,
и нас в мешке на ремешке
топить к реке несут.

Как деревенский почтальон
от смерти нас спасал.
Как жаль, что вскоре спился он
и стих не дописал.

Эта боль – капканная, стальная,
Но её и с лапой не отгрызть.
С нею пьют, зверея, проклиная,
А потом выходят из игры.

Сквозь века глумлений и палачеств,
Славу, срам и гибель сыновей, -
Покаянно, безнадёжно плачешь
О погибшей Родине своей.

Так бывает, так, наверно, надо, -
Мы с тобой негромко говорим.
Умирала гордая Эллада.
Уходил несокрушимый Рим.

Так уймись, и счастливы мы будем
Друг для друга, здесь, остаток лет.
Помнишь, что сказал об этом Бунин,
Малоросской прелести поэт?

Тем прекрасней, что осталась в прошлом,
Песней и легендой, вне времён…
Ну, а ты? Ты болью этой проклят,
Приневолен, пойман, заклеймён…

Русская, с тобой ли я? С тобой ли?
Разум мой и холоден, и слеп
Пред лицом твоей фантомной боли
По давно оплаканной земле.

И без этой боли – всё пустое:
Русская душа, родной язык?
Все мои стихи слезы не стоят,
Пьяной, злой, отчаянной слезы.