Роман Свирщевский

БОЛЬНИЦА

(сказка)

  

   Линолеум мягкий. Относительно конечно, но все равно шаги по линолеуму должны звучать не так. Каблуки должны мягко чпокать или пришаркивать, если бы я волочил ноги. У меня тяжелые армейские ботинки, с высокой шнуровкой и подошвой они, конечно, все равно будут топать, но не так же громко. Я иду словно по листу железа, по палубе корабля или металлической лестнице. Стоит поставить ногу на пол и раздается громкий "БГАМ!", и гвоздь, уже месяца два назад пробивший подошву, колет меня в левую ногу, рядом с большим пальцем. Это ничего, к гвоздю я привык, он почти тупой.

   Моим ботинкам уже скоро пять лет, поэтому поведение гвоздя меня не удивляет. Мне досадно лишь, что придется искать новую обувь. Эту пару я купил у солдата за литр водки. По пол-литровой бутылке за каждый ботинок и никогда не считал, что переплатил.

   Коридор передо мной тянется еще метров пятьдесят, примерно столько же позади. Около сотни шагов - гулких "БГАМов" к которым еще присоединяется нечто похожее на робкое эхо. Коридор длинный и пустой. Без окон. Одно небольшое окно было там, где я свернул возле доски объявлений, другое маячит впереди, перед поворотом. Хотя кажется, это не поворот, а развилка.

   Что там окна. В этом коридоре нет даже дверей. Вру, одна была. Крашеная больнично-белой краской, с прикнопленной на высоте человеческого глаза картонной табличкой "Стерилизация". А вон еще одна, опять с левой стороны, только бурая и без таблички. Видно, что она закрыта на замок. Больше в этом коридоре ничего нет. Серый линолеум под мраморную крошку, две двери и эхо. Интересно, все больницы проектируют такие безумные архитекторы или повезло только этой? Я почти увидел маньяка, склонившегося над кульманом, с безумными глазами и торчащими во все стороны лохмами немытых волос. Он одет в протертый на локтях серый пиджак, а за ухом у него изгрызенный карандаш. Мастер запутанных лабиринтов, вечно балансирующий в пограничном состоянии между паранойей и шизой.

   Но где же люди в белых халатах? Где хотя бы уборщица? Если есть коридор, значит, по нему ходят люди. Но тут никого нет. Я даже согласен, чтоб эта уборщица была тоскливой и вечно-сердитой грымзой, лишь бы отругав за то, что "натоптали" и "ходют здесь", она показала бы мне дорогу в отделение нейрохирургии. Мне очень туда нужно, потому что там лежит мой самый любимый человек, и что-то говорит мне, что без меня ей очень плохо.

   Все это странно. Я шел правильно, так, как сказала девушка из приемного покоя - поднялся на второй этаж, за доской объявлений свернул направо, но стеклянной двери с надписью "нейрохирургия" не увидел. Нет тут такой двери. "Стерилизация" есть, а "нейрохирургии" нет. Может, она покажется за поворотом?

   Интересно, кто это идет за мной. Только что заметил, что в грохот моих шагов вплетается посторонний звук. Мелкий и негромкий дробный стук. Так могут стучать по полу когти небольшого животного. Кролика, например. У кроликов есть когти? Есть, конечно. Но кролики не бегают, они скачут. Кошки когти втягивают в лапы, значит, мелкая собака. Пригревшаяся в больнице попрошайка или, скорее, любимица кого-то из врачей. Нехорошо, больница все-таки, а они тут сепсис разводят. А мне что за дело до медицинских собак?

   Я обернулся. За спиной никого и ничего не было. Коридор тянется до самого окошка, и никого кроме меня в нем нет. В чемпионате среди пустых больничных коридоров этот занял бы первое место.

   Я повернулся и пошел дальше и сразу же отчетливо услышал этот звук. Цок-цок-цок, застучали по линолеуму коготки, но стоило мне оглянуться, и все снова стихло. Все тот же коридор. Было бы тут темно..., но все пространство бесцеремонно высвечивается длинными люминесцентными лампами, роняющими дребезжащий и почему-то желтоватый свет. Здесь не хватит тени, чтобы укрыть даже таракана.

   К черту, к дьяволу, за семь морей, на север и в горы. Мне надо найти нейрохирургию, палату номер четыре, мне наплевать на всех, кто тут стучит по полу когтями и прячется за спиной. Будь то любимая болонка главврача или даже крыса мутант. Люди!!! Кто так строит, а?

   Цок-цок-цок, звучит вроде бы за правым плечом и, кажется, все ближе. Кажется, я не из трусливых, но почему-то мне вспомнился Стивен Кинг и его зубастые жабы. Глупый рассказ, а ведь запал в подсознание и сейчас в пустом коридоре напоминает о себе мурашками по коже.

   Назойливое цоканье звучит уже за спиной. Если я очень быстро оглянусь...

   - Не оглядывайся,- сказал негромкий голос сзади,- мне трудно здесь прятаться.

   Тихий такой голос, с пришепетыванием. Он был словно не настоящий, как если бы со мной говорил персонаж мультфильма, причем из рук вон плохо озвученный.

   - Ты кто?- спросил я и оглянулся.

   Пусто. У меня глюки. Кто тут говорил про пограничное состояние? Кто клеветал на бедного архитектора? Как это называется, когда слышишь голоса? Это называется шизофрения. Хорошо, что я в больнице, мне тут быстро поставят диагноз, отведут куда надо, уговаривая не волноваться, сделают укольчик... Потом будет электрошок, транквилизаторы, всякие интересные процедуры и дивная рубашка с длинными-длинными рукавами, и седенький профессор будет ласково спрашивать по утрам "Ну, как мы сегодня себя чувствуем?"

   - Не оглядывайся,- сказал голос,- а то не буду разговаривать.

   Он опять был сзади.

   - Ладно,- сказал я.- Ты кто?

   - Я здесь живу,- сказал он.- А у тебя есть конфета?

   - Конфета? Нет, конфеты нет,- сказал я .- Я ищу отделение нейрохирургии, мне сказали это здесь, на втором этаже.

   - Нет конфеты?- сказал мой глюк.- Жалко.- И добавил сокрушенно,- Нет конфеты.

   Потом он поцокал когтями и сказал:

   - Это не второй этаж, а пятый.

   Голос звучал снизу, из-под моих ног, словно со мной и правда разговаривала собачонка главврача, только невидимая.

   - В этой больнице только четыре этажа,- сказал я.

   Когда пациент начинает спорить со своими галлюцинациями, это значит, что болезнь прогрессирует. Впрочем, я не психиатр. Все же, кажется, это выходит за рамки безобидного маниакально-депрессивного психоза. А я ведь даже не наркоман.

   - Это не больница, а больница,- сказал глюк.

   - Не вижу разницы,- ответил я.

   - В больнице людей лечат,- сказал он,- а в БОЛЬНИЦЕ все уже мертвые.

   Мне вдруг стало холодно

   - Это морг?- спросил я,- как меня угораздило забрести в морг. Эта регистраторша очень неумно пошутила.

   - В морге лежат трупы,- сказал глюк,- а здесь мертвые. У тебя правда нет конфеты? Может быть, у тебя есть маленькая конфета? Большая лучше, чем маленькая, но и маленькая тоже ничего. У той женщины была конфета. Большая. Я ее долго ел, но это было так давно... Сюда редко приходят живые. Мертвые часто, но у них не бывает конфет.

   Я покачал головой.

   - Нету. Если хочешь, я дам тебе печенье.

   Печенье я купил ночью, в ларьке, на автостанции в Жильцово, пока ждал автобус в город. Автобус пришел только утром, а никто из частников не соглашался ехать всего за двенадцать рублей. Тогда я купил на них пачку самого дешевого печенья. Мне казалось, что я голоден, но съел я только половину. Больше не смог, потому что думал о ней. Сейчас это печенье лежало у меня в кармане куртки, завернутое в голубую шуршащую обертку с надписью "Солнышко" и почему-то нарисованной ромашкой. Что общего у ромашки с солнышком?

   - Печенье? Дай печенье, дай печенье. Пожалуйста, дай печенье,- сказал голос.

   Я опустил руку в карман, расковырял обертку и вытащил три желтые печенюшки. До сих пор не понимаю, почему я не отдал ему все. Голода я не чувствовал, мысль оставить немного для себя у меня не возникла. Наверное, это просто жадность. Та самая, подсознательная и неосознанная.

   - Вот, возьми,- сказал я, не зная, что делать с этим печеньем дальше.

   - Положи, положи на пол и отойди,- сказал он,- ты опасный.

   Я присел на корточки и положил печенье на пол, там, где мне казалось, было почище. Потом я отступил на три шага.

   - Почему ты думаешь, что я опасный?- спросил я.

   - Все живые опасные,- сказал он.

   Я так и не заметил, где он прятался. Когда я его увидел, он семенил вдоль длинной чугунной батареи. Четвероногое существо, примерно в два раза больше кошки. Сперва мне показалось, что он одет в стеганую попонку, вроде тех, в которые одевают домашних собак в северных городах. Некоторые теплолюбивые породы не выносят наших морозов. Но это была не попонка. Это был костистый серый панцирь, как у броненосца. Из панциря выглядывала острая щетинистая мордочка с длинными треугольными ушами. Привычной для собак пуговицы-носа я не заметил, зато у него были висячие усы, как у сома, и живые круглые глазки. Его вид не вызывал неприязни, особенно если не обращать внимание на длинный и голый серый хвост. Словом, если объединить собаку, крысу, броненосца, статую древнеегипетского бога Анубиса и еще сома или даже китайского дракона, то получится как раз мой знакомый из больничного коридора.

   Выглядел он довольно странно, но не настолько, чтобы заставить перекреститься суеверную старушку. В темноте он сошел бы за собаку.

   Он подбежал, цокая коготками, к печенью, маленькой стопкой лежащему на полу, сел на задние лапы, а передними, став вдруг очень похожим на белку, схватил квадратную печенюшку, закрыл глаза и сказал, так тихо, что я едва расслышал:

   - Печенье.

   - А мертвые не опасны?- спросил я.

   Он не ответил. Он ел. Зубы у него, хотя и были мелкими, но внушали уважение. Частокол острых белых игл, идущий, как мне показалось, в несколько рядов. Он откусывал от печенья небольшие куски, часто и мелко жевал, а потом проглатывал. Явно наслаждался.

   - Как тебя зовут?- спросил я, когда он взялся за второе печенье.

   - Хк...им...- сказал он, то ли был занят едой, то ли не расположен к близкому знакомству.

   - Ты поможешь мне найти отделение нейрохирургии?- сказал я.

   На секунду, он даже перестал жевать и озадаченно склонил голову на бок.

   - Я попробую,- сказал он неуверенно,- только не знаю, есть оно или нет. Здесь все не так, как в больнице.

   - Это очень важно,- сказал я.

   Он кивнул, совсем по-человечески, и с хрустом разгрыз последнюю печенюшку, роняя на пол крошки. Потом слизал их длинным раздвоенным языком. Никак, среди его предков были и змеи?

   - Я мог бы найти кого-нибудь из врачей и спросить дорогу,- сказал я, но вспомнил, что я теперь шизофреник и встречаться с врачами мне нельзя, по крайней мере, пока я не найду ее.

   - Нет, врачей спрашивать мне нельзя,- сказал я.

   - Я знаю, почему,- сказал он,- ты думаешь, что сошел с ума, и я тебе кажусь. Та женщина тоже так думала.

   - Какая женщина,- не понял я.

   - Та, которая дала мне конфету. Ты не бойся, врачей здесь нет. Зачем они тут? А я хорошо прятался? Как ты меня заметил?

   - Ты стучал когтями по полу,- сказал я.

   - Стучал когтями?

   Он быстро пробежал от стены до стены.

   - Стучат,- сказал он и пробежал обратно.

   - А теперь стучат?

   - Да,- сказал я.

   - Ничего,- сказал он,- ты слышишь, потому что пока живой, мертвые ничего не заметят, а к САНИТАРУ я не буду приближаться.

   Это "пока" мне очень не понравилось. Так не понравилось, что я даже не стал уточнять, что он имел в виду. Побоялся.

   - Пойдем,- сказал он,- я знаю, у кого надо спросить про нейрохирургию. Только постарайся думать потише. У меня в голове шумит от твоих мыслей.

   Он побежал вперед по коридору. И я пошел следом, стараясь не наступить на волочащийся по полу серый хвост моего бреда, и мои шаги опять гулко стучали по полу, напоминая колокольный звон, и коридор, раскачиваясь, тянулся нам навстречу.

   Так мы дошли до развилки. Коридор раздваивался. Одна ветка выходила в просторный вестибюль с широкими окнами. Там стояли стулья с протертыми кожаными сидениями, низкий диванчик у окна и выключенный телевизор в углу. Еще я заметил большую деревянную бочку с землей. В таких бочках обычно растут декоративные деревья - пальмы или здоровенные такие фикусы с широкими листьями. В этой бочке ничего не росло. А у дальней стены, под табличкой "Дежурная сестра" стоял письменный стол с красным телефоном и настольной лампой. Дежурной сестры не было, и я не знал, радоваться этому, или огорчаться.

   С другой стороны коридор оставался таким же прямым и однообразным, но шел под уклон, градусов в тридцать. Должно быть, чтобы возить здесь каталки с лежачими больными, или с теми, кто уже не встанет.

   - Вверх или вниз?- спросил мой глюк.

   Кажется, он спрашивал сам себя.

   - Вниз,- сказал он и побежал под уклон.

   Я пошел следом. Здесь было темно. В этой части коридора не было ламп и окон. Скоро я почти уже не видел моего провожатого, он весь был серый и почти неразличимый в полутьме. Только цоканье его когтей говорило, что он по-прежнему бежит впереди. Свет попадал сюда только сверху, из освещенного коридора, и где-то далеко внизу я заметил слабое синее мерцание.

   - Куда мы идем?- спросил я.

   - Я знаю одного немертвого,- ответил глюк,- он не мертвый и не живой, и живет в больнице и в больнице одновременно. Он может подсказать тебе, где нейрохирургия. Если она есть.

   - А ты мертвый или живой?- спросил я.

   Он долго не отвечал, и я подумал, что он вообще ничего не скажет, но когда падающий сверху свет почти совсем иссяк, я услышал его голос.

   - Я живой.

   - Ты говорил, что здесь только мертвые и что ты живешь здесь,- значит, врал?- мне почему-то хотелось поймать его на противоречиях, может быть, это дало бы мне уверенность, в том, что с моими мозгами все не так уж и плохо.

   - Фффффф...- сказал он сердито,- все мертвые.

   - А та женщина, которая дала тебе конфету?

   - Она теперь тоже мертвая,- сказал он,- и ты тоже умираешь, только пока еще незаметно. Здесь не может быть живых.

   - А ты?

   - Я прячусь,- сказал он.

   Синее мерцание оказалось двухстворчатой стеклянной дверью. Из-за матового стекла и лился этот призрачный синий свет. Я только теперь понял, что это был свет кварцевых ламп для обеззараживания. Над дверью была табличка "ОПЕРАЦИОННАЯ - 4". На дверную ручку наколот листок бумаги. Какое-то объявление. Я остановился, чтобы прочитать. "Все операции отменены до особого распоряжения. САНИТАР"

   - А почему ты не живешь в той больнице, где живые?- спросил я.

   - Там на меня кричат и говорят, что я крыса мутант,- сказал он.- Приходится все время прятаться. А я не умею прятаться, когда ем. Там много живых, они видят меня и кричат.

   Сразу за операционной уклон кончался, и коридор упирался в серую металлическую дверь с надписью "только для персонала".

   - Лифт,- сказал глюк,- опять лифт поставили. Надо открыть,- и посмотрел на меня.

   Несколько секунд я не мог понять, чего он ждет. Потом сообразил, что ему с его кошачьим ростом просто никак не дотянуться до ручки. Я нажал ручку и открыл металлически лязгнувшую дверь. Мы вошли в ярко освещенную кабину. Тут не было привычных кнопок. На стене находился рычаг и, похоже, он переключался только в два положения. Сверху от рычага красовалась надпись "Ого", а снизу "Ухх". Дурацкие приколы.

   - Вверх, или вниз?- спросил я.

   Он задрал вверх мордочку, посмотрел на потолок кабины и сказал:

   - Вниз.

   Я перевел рычаг на "Ухх". Что-то лязгнуло, кабина дернулась и поехала.

   - А много здесь мертвых?- спросил я.

   - Много,- ответил глюк,- но они друг другу не мешают.

   - Почему они нам до сих пор не попадались?

   - Там, где телевизор, были трое,- сказал глюк, потом сел на пол и стал чесать ухо задней лапой.

   - Не заметил,- пожал я плечами.

   - Этого тоже не видишь?- сказал он.

   - Кого?

   - У тебя за спиной, в углу.

   Я оглянулся. Угол как угол, никого в нем нет, разве что немного темнее, чем другие, ну, так это просто пыльная лампа дает неверный свет.

   - Не видишь, да?- сказал он,- это потому что ты еще слишком живой.

   И опять мне не понравилось, как это прозвучало.

   Лифт остановился, и я открыл дверь.

   Мы вышли в большой холл. Рядом с лифтом я увидел деревянный барьер, за ним письменный стол с зеленым телефонным аппаратом без диска и без кнопок, стопкой каких-то журналов в синих бумажных обложках, настольной лампой и стаканчиком с карандашами. На стене висела надпись "общая терапия" и еще склеенный из двух двойных тетрадных листов, расчерченный красной ручкой "температурный лист". Вместо температуры, напротив каждой фамилии стояло слово "комнатная". И странная подпись, которая начала меня уже беспокоить - САНИТАР.

   В холл выходило несколько дверей с номерами - обычные больничные палаты. Вдоль стен стояли низкие кожаные диванчики без спинок, и ни одной живой души. Ни больных, ни врачей или медсестер, нет посетителей с нагруженными фруктами сумками, нет ворчливых нянечек и уборщиц. Нет толстых поваров, хотя в открытую дверь с надписью "Кухня" видно все помещение. В окошке "Прием посуды" тоже не заметно никакого движения. Не слишком ли далеко заходит мой бред?

   Я подошел к столу и поднял трубку. Когда снимаешь трубку с обычного телефона, даже не поднося ее к уху, слышишь комариный писк телефонного гудка. Это если телефон обычный. Если же он подключен к коммутатору, а не к АТС, то ничего вы не услышите, пока оператор не спросит, с кем вас соединить. Пожалуй, нигде в мире не осталось уже таких коммутаторов, кроме как у нас. Для жителей благополучных западных стран подобная техника стоит в одном ряду с бронзовым зубилом и каменным скребком для выделки шкур.

   Я приложил трубку к уху, и позвал:

   - Эй.

   Мне никто не ответил. Я перегнулся через барьер и постучал пальцем по рычажкам аппарата. В трубке молчали. Только слышен был неясный шум, какой бывает, если прижать к уху морскую раковину. Некоторые говорят, что этот шум похож на шорох морских волн, но я никогда не находил тут ничего общего. Наверное, потому, что с детства знал - шорох в раковине это просто шум твоего пульса, плеск крови в твоих сосудах, искаженный и усиленный сложной акустикой ракушки. А жаль.

   - Пойдем скорей,- сказал снизу мой бред.- Положи трубку, Санитар иногда подслушивает.

   - Что еще за санитар?- спросил я.

   - Который смотрит,- сказал он.- Идем через кухню, так короче.

   Мы пошли. Он юркнул в открытую дверь поварни, я поспешил за ним. Когда мы оказались среди огромных электрических плит, исполинских кастрюль и дуршлагов, нас догнала длинная телефонная трель. Телефон звенел без перерывов, сплошной дребезжащей скороговоркой. Ненормальное местное эхо подхватывало этот звон, дробило на части, швыряло о стены, било о потолок и загоняло в гигантские алюминиевые кастрюли. Звон неприятно резал уши. Я остановился, и даже повернул назад, чтобы снять трубку, но мой бред завизжал еще громче, чем звонок, и припустил вперед смешным галопом, выкидывая далеко перед собой задние лапы, и хлеща себя по бокам хвостом.

   Я раздумывал всего секунду, потом побежал за ним. Он, поскальзываясь на желтом кафеле, юркнул за покрытый блестящей нержавейкой разделочный стол и притаился там. Когда я добежал до этого стола и заглянул за него, там никого не было. А телефонная трель по прежнему резала барабанные перепонки, и мне уже казалось, что это не телефон звонит, а голосит по всем коридорам и палатам больницы сигнал тревоги. Мне захотелось зажать уши руками или пойти и снять эту проклятую трубку, что угодно, лишь бы прекратить этот звон. Но тут он пропал. Опять воцарилась потусторонняя тишина. Абсолютная, совершенная тишина, которую я бы назвал мертвой, если бы это слово за сегодняшний день не надоело мне до чертиков.

   Даже этому дурацкому эхо, не удавалось найти ни одного звука для своих странных забав.

   - Все?- спросил голос моего бреда прямо из-под ног.

   А я уже понадеялся, что начинаю выздоравливать. Мне и на этот раз не удалось увидеть, где же он прятался. Только что его не было, потом я оглядел кухню, а когда услышал его голос, он лежал у моих ног, прижимаясь к полу, и обвивая себя хвостом.

   - Что с тобой?- спросил я.

   - Он тебя услышал,- сказал бред,- не надо было говорить в телефон. Он теперь знает, что ты здесь. Нам надо бежать.

   - Кто услышал, Санитар?

   Он не ответил, но посмотрел на меня так тоскливо, что слова застыли у меня в горле комком холодного комбижира.

   - Пойдем, пойдем скорее, нам надо теперь спешить. Он умный, он догадается.

   - Погоди,- сказал я,- да кто он такой этот санитар?

   - Он регистрирует и следит, чтоб мертвые не уходили из больницы, и чтоб живые не приходили сюда. А ты пришел, и я тебе помогал. Если он найдет нас, то зарегистрирует. Он еще страшнее, чем Консьерж, страшнее даже, чем Старшина.

   - А эти кто?- спросил я.

   - Бежим, пожалуйста, бежим,- затараторил он.

   Мы побежали.

   Впереди, розыскным "Мухтаром", стлался в галопе мой бред - да, я, пожалуй, так и буду его называть,- до сих пор ведь не знаю, как его зовут - следом я, грохоча ботинками по кафелю. Эхо радостно подхватывало все звуки, которые мы производили, искажало их и множило. Кто бы ни был, этот Санитар, но если у него есть уши, он вычислит нас в один миг. Все здание тряслось от игр этого эха. Словно не человек в армейских ботинках и небольшой зверек пробежали через кухню, а стадо, да, именно стадо закованных в лязгающую броню рыцарей верхом на обутых в цинковые тазы бегемотах.

   Нет, зря я сравнил его с Мухтаром. Того героического пса соединял с кинологом прочный поводок, а у меня этого атрибута не было. Когда мы вылетели из кухни, и перед нами оказался еще один длиннющий коридор, мой бред прибавил скорость, а я начал позорно отставать. Немыслимо для человека, соревноваться в беге с четвероногими, а этот уникум, похоже, мог поспорить с гепардом, который как известно лучший спринтер в животном царстве.

   Я только перешел с кафельного лязга на "тихие" линолеумные БГАМы, а он уже панцирным колобком пролетел половину коридора. Он игнорировал два освещенных поворота и явно стремился к чернеющему впереди проходу. Там коридор кончался. Либо втекал в другой, затемненный, либо там была лестница.

   Я поднажал, мне очень не хотелось отстать и потерять его. Он хоть и был бредом - порождением моего больного мозга, но с ним можно было поговорить, а это уже немало, если вокруг никого нет, кроме мифических мертвых.

   И было еще две странности, о которых мне не хотелось думать, пока я бежал. Я мчался быстро, сильно и пружинисто отталкивался от пола, но гвоздь в ботинке колол меня все слабее. Каждый новый шаг, давался легче, чем предыдущий. Ступней я чувствовал, что гвоздь впивается мне в кожу, кажется, даже прокалывает ее, но почти без боли. И с каждым шагом все легче и легче. И это было бы хорошо, если бы не вторая странность. Всякий знает - когда бежишь, лезешь по веревке, поднимаешь гири - становится жарко. Это физиология и стыдиться тут нечего. А я замерзал. Чем дальше я бежал, тем мне становилось холоднее. Я подумал было, что в этом коридоре нет отопления, а откуда-то с улицы тянет мощный сквозняк. На дворе зима, мороз, может, где-то открыты окна. Но я не видел пара от своего дыхания.

   Когда я догнал свой бред, мне было так холодно, что казалось, еще одно движение, и я застыну тут в коридоре ледяным памятником бегущему себе.

   Он ждал меня, как же еще я мог его догнать. Нервно извивался его хвост, уши были прижаты, он нетерпеливо топтался на месте. Я добежал до границы света с темным проходом - там была неосвещенная лестница - и сел на корточки, прислоняясь спиной к стене. Стена показалась мне теплой, я скорчился в плотный комок, стараясь получше запахнуть куртку. Меня колотил озноб, и в мире не было ничего, кроме холода. Правы были древние скандинавы. В аду нет огня, раскаленных сковородок и кипящей смолы. Там лед. Лед и пронизывающий холод. Стужа, такая, что гигантские ледяные горы трескаются от мороза и рассыпаются в снежную пыль. И когда это случается, хохочут раскатисто, вторя рокоту ледяных глыб, инеистые великаны - йотуны.

   - Что с тобой?- услышал я голос маленького бреда, сквозь хохот великанов.

   - Не знаю,- сказал я. Говорить было холодно.- Мерзну, должно быть температура.

   Он поднялся на задние лапы, передние положив мне на колени, и стал внимательно смотреть мне прямо в лицо.

   - Нет, - сказал он,- не температура. Просто ты умираешь. Скоро это пройдет, тебе осталось совсем чуть-чуть умереть. Я уже видел такое.

   - С той женщиной, которая дала тебе конфету?- спросил я, еле ворочая языком.

   -Да,- сказал он, а потом добавил, видно приняв решение,- ты посиди пока не умрешь, а я покараулю.

   И он улегся рядом со мной в позе сфинкса, навострил уши и замер маленькой статуей. Так он лежал, прислушивался, и, возможно, принюхивался. А я мерз.

   То, что происходило со мной, не было похоже на зимний мороз, который кусает за уши и щиплет щеки. Это было полное отсутствие тепла. Во всем теле, даже в самых глубоких и защищенных уголках, не осталось ни одной калории. Гигантским шприцем из меня вытянули тепло, а затем закачали инертный раствор из жабьих сердец. И я предпочел бы оказаться голым в Антарктиде, до того мерзко мне было.

   - А зачем ты ищешь нейрохирургию?- спросил Бред.

   - Там девушка, которую я люблю,- сказал я.

   Стало ли мне теплее от этих слов? Наверное, нет. Это в сказках любовь побеждает все. Любое злодейство, любое черное колдовство тает от единственного поцелуя, от первого удара в унисон двух сердец. В жизни все не так. Жизнь груба и у нее грязные руки, с длинными нечищеными ногтями. В жизни достаточно любой мелочи - унюханных клеем пэтэушников, нерадивого авиамеханика, пьяного водителя, просто завистливого человека, и гибнет этот странный хрупкий цветок, который мы зовем - любовь. Любви и близко нельзя приближаться к жизни. Она раздавит и не заметит и поспешит дальше, равнодушная. В вагон метро, торопясь на работу, укатит за угол на черном джипе, распорет тишину воем авиационных турбин, циклопической толпой-миллиононожкой потечет по улицам мегаполисов, растирая в прах лепестки по асфальту. Нет, только в сказке она и может жить, наша бедная маленькая любовь. Там, где стоит на берегу озера пахнущий свежей хвоей шалаш, в котором по преданию находится рай. А от грязного прикосновения жизни, она превращается в ряды проституток, в немытую посуду и тараканов на кухне, в порносайты и выгодный брак. Берегите вашу любовь от жизни.

   - Она попала в аварию,- сказал я, - ее сбил на дороге автомобиль. Мне позвонили ночью, потому что мой номер был единственным в памяти ее телефона. Мне сказали, что она в этой больнице. Отделение нейрохирургии, палата номер четыре.

   - Ее не может быть в этой больнице. После аварии привозят в больницу, а в больницу только из реанимации.

   - Я сказал в больницу,- заспорил я.

   Мне показалось или стало теплее? Нет, не теплее, просто стало меньше холода.

   - Ты сказал - в больницу, а надо - в больницу.

   - Я так и сказал.

   - Думать умеешь, а говорить нет,- сказал Бред.

   Я не ответил. Некоторое время мы молчали. Он слушал, я мерз.

   Вдруг он вскочил, завертелся, подпрыгнул в воздух, заколотил вокруг себя хвостом.

   - Я умный, умница, молодец. Хороший цэ,- восторженно забормотал он.

   Он так упоенно себя хвалил, что мне было неудобно перебивать его вопросами.

   - Что случилось?- спросил я, стуча зубами.

   - Я понял,- сказал Бред,- я теперь знаю, как ты попал в больницу. Ты ведь шел мимо доски объявлений

   - Шел, - сказал я.

   - А что ты думал, когда шел.

   - Ничего не думал. Шел и все,- сказал я. - Думал, как ее найти.

   - Не-а,- сказал он и махнул хвостом,- ты думал о ней, а не о том, как ее найти. Думал о ней и хотел быть там, где она. А ее уже не было в больнице. Она умерла, понимаешь? Но ты думал так хорошо, что свернул у доски объявлений в больницу. Теперь вы оба здесь. Только ты вошел через коридор, а она через приемный покой.

   - Она не могла умереть,- сказал я.- Я люблю ее, она не могла умереть. Мне даже странно было, что Бред не понимает таких простых вещей.

   - Ты тоже умер, так что все сходится,- сказал он, а потом поправился,- ну, почти умер. Нам тогда не нужно идти к комику, я и так знаю, где она. Видишь, я умный.

   - Кто такой комик?- спросил я.

   - Комик это тот, кто в коме. Я хотел спросить у него, как найти нейрохирургию, а теперь не хочу. Если та, кого ты ищешь, умерла ночью, значит сейчас она в интенсивной терапии. Туда отправляют всех новеньких, чтоб привыкли быть мертвыми. Раньше было проще, попил из речки, прошел мимо камня, и все, и забыл, что был живым. А теперь вот - интенсивная терапия.

   - Где эта интенсивная терапия?- спросил я и, после первой неудачной попытки, сумел подняться на ноги.

   Он прислушался к чему-то, чего не слышал я, и сказал:

   - На третий этаж. Надо вернуться к лифту.

   Я сделал шаг, потом другой, если держаться за стену, то переставлять ноги значительно легче. У меня плохо гнулись суставы и от каждого движения по телу прокатывались волны холода. Рождаясь где-то в животе, этот холодный прибой толчками растекался по телу, под аккомпанемент медленного пульса, достигая даже кончиков пальцев и корней волос. Словно не теплая кровь, а жидкий азот или гелий текут по венам. Но идти я мог, и я шел, медленно переставляя ноги и держась за стену, как мучимый артритом и ревматизмом старик.

   Я направился назад, по коридору, которым мы удирали из кухни, но он меня остановил. Забежал вперед, встал передо мной, закрывая дорогу, и зашипел, злясь на мою непонятливость.

   - Туда нельзя, не понимаешь что ли? Там нас ищут. Вниз по лестнице надо. Спуститься на этаж и там сесть на лифт.

   У меня не было сил, чтобы спорить с ним, или спрашивать, почему надо спускаться, а не, например, подняться, на этаж. Всю энергию, что была мне отпущена, я тратил на борьбу с холодом. Я сказал ему:

   - Веди.

   И, когда он шмыгнул мимо меня и зацокал когтями по каменным ступенькам, поковылял следом.

   Бред сбежал вниз на один пролет и остановился, поджидая пока я, с трудом преодолевая ступеньку за ступенькой и поминутно, даже посекундно, повисая на перилах, спущусь к нему. Точно также мы преодолели второй пролет. Там, на площадке перед тянущимся вперед коридором - близнецом того, что мы оставили выше - я остановился передохнуть. Бред терпеливо сидел рядом, пока я ждал, чтобы холод успокоился и улегся тихо в глубинах солнечного сплетения.

   Потом я услышал дробный стук и увидел лошадь. Она проскакала по коридору, свернула на лестничную площадку и побежала вниз по ступенькам, смешно вскидывая круп. Она была не больше кошки, но вполне настоящая. И пушистый хвост-метелка, и грива, и лоснящаяся шкура гнедой масти, все как у настоящей лошади. Подкованные копытца звенели, когда она спускалась по ступенькам, как колокольчики. Я проводил ее довольно равнодушным взглядом. Я устал уже удивляться и паниковать по поводу своего психического здоровья. Да и проклятый холод здорово помогал достичь отстраненности.

   - Видел лошадку?- спросил Бред.

   - Что это было?- спросил я.

   - Не знаю, наверное, сбежала из детского отделения,- сказал он,- из педиатрии. Дети часто делают себе такие игрушки. Ты ее хорошо видел?

   - Как тебя.

   - Значит, скоро и остальных увидишь.

   - Мертвых?

   - Мертвых,- согласился он.

   - Я уже умер?- спросил я.

   Он посмотрел на меня и сказал:

   - Нет еще, почти. Тебе скоро станет легче, надо немного потерпеть. Ты можешь идти?

   - Могу,- сказал я.

   - Идем.

   Он побежал вперед. Мне действительно становилось легче. Холодный прибой сменился легким ознобом раньше, чем мы преодолели коридор. После перенесенного только что кошмара этот озноб и мурашки по спине, были почти приятны. Я даже перестал держаться за стену и ускорил шаг.

   Коридор вывел нас в такой же холл с лифтом, как и этажом выше. Те же пронумерованные двери палат, стол дежурной сестры с телефоном. Только вместо общей терапии было ортопедическое отделение. А там, где была кухня, на этом этаже красовалась точно такая же дверь с раздаточным окошком, но белого цвета, с надписью "лаборатория". Рядом с лабораторией был лифт.

   Здесь я увидел тени. Пожалуй, я поторопился заявить, что меня больше ничего не может удивить. Тени смогли и еще как. Словно кто-то сумел отклеить от стены или от пола обычную человеческую тень и поставить ее вертикально, посреди зала, да еще сделать ее объемной и независимой от источников света. Этакие сгустки неясной, полупрозрачной темноты, не размытые, нет - вполне четкие и контрастные - они медленно перемещались по помещению, подходили к дверям палат, подолгу стояли у объявлений над столом дежурной сестры. Одна присела на стул и, приняв позу уснувшего сидя человека, склонила голову на грудь.

   Бред на тени не обратил никакого внимания, подбежал к лифту и, задрав морду, уставился на недосягаемую для него ручку. Ни дать не взять - собака, вернувшаяся с прогулки, ждущая, когда же хозяин откроет дверь квартиры. Потом он заметил, что я попал в прочный ступор и таращусь на тени, и позвал меня:

   - Это мертвые. Идем.

   Я не услышал его. Я всегда думал, что привидения - это такие белесые объекты, похожие на клочья тумана или пара, готов был согласиться с чем-нибудь похожим на наброшенную на голову простыню, кроме того, я раньше вообще в них не верил, посмеивался, слушая рассказы о них, и с трудом подавлял зевоту, если смотрел кино про призраков. А эти темные фигуры поражали реальностью. От них веяло жутью, их неспешные, плавные движения завораживали. Могут ли они говорить, или издавать какие-нибудь звуки?

   Я смог оторвать от них взгляд, только когда Бред подбежал ко мне и укусил за ногу. Взял и ухватил своими игольчатыми зубами за лодыжку. Сильно. Боль заставила меня вздрогнуть и отвлечься, наконец, от созерцания привидений.

   - Мы пойдем искать твою девушку или будем смотреть на этих калек?- спросил Бред.

   Оказывается, он умеет быть ехидным.

   Мы вошли в знакомую уже кабинку, я передвинул рычаг на "Ухх", и лифт, лязгнув, поехал вниз.

   - Это были мертвые?- спросил я тихо, обращаясь скорее к самому себе, нежели к Бреду.

   - Мертвые, какие же еще,- сказал Бред.

   - Они такие...

   - Какие, такие?- огрызнулся Бред.- Обыкновенные. Как ты их видел?

   - Тени. Полупрозрачные, и...

   - Полупрозрачные? Значит, ты уже почти готов. Когда умрешь до конца, они станут для тебя как люди. Их тут много, ты скоро привыкнешь.

   - Я не хочу к ним привыкать,- сказал я.- Я найду мою Светку, и мы уйдем отсюда.

   - Как уйдете?- спросил он.

   - Как пришли, так и уйдем.

   - Она не сможет уйти через коридор у доски объявлений,- сказал Бред,- даже если ты будешь думать за нее, она все равно не сможет. Она мертвая, а проход, только для живых.

   - А где проход для мертвых?- спросил я.

   - Нигде. Мертвые отсюда не уходят. Живого, если он забрел в больницу случайно, Санитар, если захочет, отпустит, а мертвого не-е-е-ет. Никогда. Мертвым нельзя уходить.

   - Она не мертвая,- сказал я.

   Он не ответил.

   Лифт остановился. Мы вышли в полутемный коридор, который, изгибаясь дугой, тянулся в обе стороны.

   - Еще немного и ты тоже не сможешь уйти,- тихо сказал Бред.

   Я сделал вид, что не расслышал.

   - Куда теперь?- спросил я.

   - Туда,- ответил он и побежал направо.

   Коридор вел нас по широкой окружности, и скоро уперся в двойную дверь с матовыми стеклами. Надпись над дверью гласила: "Отделение интенсивной терапии. Соблюдать тишину, ха-ха". За дверью горел яркий свет, и угадывалось движение темных силуэтов. Я приготовился увидеть множество теней, глубоко вздохнул, и вдруг понял, что с тех пор, как меня скрутил приступ холода, я не дышал. Вообще. И сейчас, воздух, словно нехотя втек в мои легкие, породив боль в груди и легкое головокружение. Снова стало холодно.

   Я толкнул дверь, и мы с Бредом вошли в отделение интенсивной терапии, где предписывалось "ха-ха, не шуметь".

   Свет шел от яркой настольной лампы на столе дежурной сестры. Над столом висели объявления "обход с ... до..." и "посещения запрещены". Окон тут не было, три двери с номерами вели в палаты. У стены в ряд стояли голубые кислородные баллоны, какая-то безжизненная медицинская аппаратура и три цветочные кадки с высохшей землей. Все сиротливо и неуютно, как во время ремонта. Еще был неприятный вязкий запах - эфир, или что-то в этом роде. Была еще одна дверь, в отличие от остальных - сплошная, без стекла. "Приемный покой". Во всем отделении не было ни одной живой души. Только мертвые. Их было пятеро и среди них она. Моя Светка.

   Я не сразу ее узнал, несколько секунд я стоял на пороге и озирался кругом. Тени лениво и бесцельно перетекали по комнате, не обращая на нас внимания, сходились, вновь расползались, или просто подолгу стояли на одном месте. Почему-то их особенно привлекали кислородные баллоны. К ним тени подплывали чаще и задерживались у этой батареи высоких голубых цилиндров дольше, чем в других местах.

   Наверное, во время спуска на лифте и перехода через "круглый коридор", я еще немножко умер, потому что тени стали чернее и плотнее. Такой вывод следовал из слов Бреда. Чем больше я умираю, тем лучше вижу других мертвых. Эту концепцию я принял на веру. Не скажу, что факт моего быстрого умирания меня совсем не волновал. Наоборот, волновал, и даже очень. С того мгновения, как я увидел мертвых, вся та галиматья, что нес мой четвероногий и хвостатый спутник, обрела в моем сознании вес истины. Этот вес прихлопнул мой здравый смысл, мой воинственный скептицизм многотонной могильной плитой. Выкарабкаться из-под этой плиты скептицизму будет не просто. Пока что он даже попыток таких не предпринимал.

   - Ну?- спросил Бред.- Это она?

   Я посмотрел в ту сторону, куда была повернута его морда, и увидел Светку. Она сидела на корточках за цветочной кадкой, руками держалась за ее край и медленно раскачивалась. Она выглядела совсем живой, не тенью, а нормальным человеком. Я ясно видел ее лицо, такое знакомое и милое, тонкие пальцы, каштановые волосы - вот значит какая она на самом деле. Раньше она всегда красилась в блондинку. Глупая.

   Не прошло еще и двенадцати часов с того момента, как телефонный звонок разделил мою ночь на две неравные части, а значит в ЭТУ больницу, где шляются по этажам толпы теней и царит неведомый мне санитар, она попала недавно. Интенсивная терапия еще не успела превратить ее в черную тень. Как и меня, здешний воздух не успел умертвить окончательно. Я думаю, что только по этой причине, я видел ее, а не безликую тень, а она увидела меня.

   И все же она отличалась от той задорной девчонки, которую я хорошо знал и любил. Никогда прежде я не замечал такого безжизненного выражения на ее лице. Она часто смеялась, хмурилась или сердилась, но никогда я не видел ее такой отстраненной и безразличной. И еще, что-то тут было не ладно со светом. Она сидела совсем рядом, но у меня было ощущение, что я смотрю на нее через пыльное тусклое стекло.

   - Светка,- позвал я,- Светик.

   Она перестала раскачиваться, медленно повернула голову, увидела меня. Узнала. Неловко поднялась на ноги.

   - Ко-от? Кот, это ты?

   Да, так она меня зовет. Не котиком, что звучит немного сладковато, а котом. Мое имя ей не нравится, мне, кстати, тоже. Я и от кота не в восторге, но она любит меня так называть, и я смирился.

   - Кот, ты здесь,- сказала она и бросилась ко мне, а я к ней.

   Было в ее походке нечто напоминающее о плавающих вокруг призраках - пугающая меня плавная текучесть движений и жестов - но была и радость в заблестевших глазах и ямочки на щеках. Пусть мы оба были наполовину, или даже больше, мертвы, но мы были вместе.

   Я обнял ее, страшась до черной паники ощутить под ладонями пустоту - ведь призраки бесплотны - но ощутил только упругое тело под серой тканью больничной пижамы. Даже холода не почувствовал. Скорее всего потому, что мы оба были "комнатной температуры", как пишет Санитар в своем пошлом температурном листке.

   - Наконец-то ты пришел,- сказала она и уткнулась лицом в мою куртку, как доверчивая птичка, что садится на ладонь.- Забери меня от сюда, Кот. Мне здесь плохо. Тут странные все и я не узнаю никого, и мне холодно. Забери меня отсюда, пожалуйста, я дома буду лечиться. Я слушаться буду и все лекарства пить. Честно.

   - Конечно, заберу,- сказал я, целуя ее в макушку.

   - Я плохо помню,- сказала она,- это от сотрясения мозга, наверное. Я слова всякие стала забывать. Смотрю на что-нибудь и не могу вспомнить, как это называется. Это пройдет, правда? Я даже тебя чуть не забыла. Мне страшно, Кот.

   Я молча гладил ее по волосам. Конечно, пройдет.

   А тени неторопливо двигаясь по комнате, собирались вокруг нас кольцом, покачивались, чего-то хотели. Краем глаза, я заметил, как еще два темных силуэта выскользнули из приоткрытой двери с цифрой 2, и потекли к нам.

   - Видишь?- сказала Светка шепотом,- они здесь все такие странные. И никогда не разговаривают. Я их боюсь.

   - Трусишка,- сказал я и прикрикнул на мертвых.- А ну, отвалите, убогие!

   Признаюсь, мне было страшно, очень уж плотно они нас обступили. Не знаю, послушались бы они меня или нет, но тут вмешался Бред. Он вынырнул у меня из-за спины, и грозно зашипел на мертвых, стуча хвостом по полу. Тени шарахнулись от него в стороны, как тараканы от тапочка.

   - Ой,- сказала Светка,- собачка. Кот, посмотри какая лапа.

   Она даже присела и протянула руку - погладить, но Бред попятился и посмотрел на меня озадачено. Лапа, ну надо же.

   - Боится,- огорчилась Светка.- Правда, он прелесть?

   - Да уж,- согласился я.

   Бред наклонил голову на бок и посмотрел на меня с сомнением.

   - Кот, а мы прямо сейчас уйдем, да?

   - Да, нам надо идти и поскорее,- сказал и, повернувшись к Бреду, спросил: Где тут выход?

   - Нет выхода,- сказал он.

   - Там ведь приемный покой, так?- кивнул я на глухую дверь.- Если через него можно войти, то можно и выйти.

   - Нельзя выйти,- сказал он,- там Санитар. Не выпустит.

   - Посмотрим,- сказал я.

   - Нельзя,- взвизгнул Бред,- ты не понимаешь. Он не выпустит. Он и тебя зарегистрирует. Лучше беги к доске объявлений, пока ты не совсем умер, ты можешь уйти. Время еще есть. Только один, она не сможет.

   Светка вцепилась мне в плечи, так сильно, что даже почти мертвый, я почувствовал боль.

   - Ну нет, так нет,- сказал я.- тогда пойдем, познакомимся с этим Санитаром.

   - Нельзя!- чуть не закричал он.

   - Да что он мне сделает?- сказал я,- я и так уже почти того...

   - Станешь как они,- сказал Бред и мотнул головой на жмущиеся к стенам тени.

   - Двум смертям не бывать,- сказал я,- мы пойдем. Спасибо тебе за помощь.

   Бред устало опустил голову и вздохнул.

   - Да, вот еще что,- вспомнил я,- это тебе на прощанье. Мало ли что.

   Я достал из кармана зашуршавшую пачку с остатками печенья и положил перед ним.

   - Угощайся.

   Я обнял Светку за плечи, и мы пошли в приемный покой.

   Ни разу, ни в одной больнице я не видел таких помещений. Перед нами был огромный, длинный зал с высоченным потолком. И совершенно пустой. В таких местах эхо чувствует себя особенно привольно. Вдоль стен - ряды колонн из полированного серого гранита. Капители прятались в тени под потолком. Дальний конец зала почти не виден. Всюду полумрак. Стены тоже из полированного зернисто-красного камня. У стены, между двух исполинских каменных столбов стоял письменный стол - обычное, двухтумбовое произведение канцелярского мебельного искусства. Он казался совсем крохотным в этом циклопическом зале. Уютная настольная лампа на столе отбрасывала блики на полированный камень, а за столом сидел высокий сухощавый человек в белом халате и наливал из цветастого термоса чай в большую кружку с нарисованными вишенками. Он был лысый, в очках, с длинным лицом и щеточкой жестких усов под носом.

   Он осторожно, чтобы не пролить чай на большой конторский журнал, переставил кружку на край стола, прихлопнул термос крышкой и посмотрел на нас.

   - Это что еще такое,- сказал он надтреснутым голосом.- А ну, быстро, марш по палатам.

   - Извините,- бросил я на ходу,- мы торопимся. Где здесь выход?

   Мне очень хотелось миновать его стол поскорее и увидеть ту дверь, что выведет нас из больницы. Я ускорил шаг и потянул за собой Светку.

   - А ну, стоять!- сказал Санитар.- Чего еще придумали! По палатам, пока я не рассердился!

   Я бы с удовольствием игнорировал его вопли и пошел бы себе дальше. Видали мы таких крикунов, во всех видах. Но там, в темном конце зала, зашевелились, заклубились неясные тени, я услышал противный сосущий душу шорох, и на нас пахнуло таким знакомым мне холодом.

   Я остановился. Нет, возвращаться в палату я не собирался, но если прорываться, то не сейчас, когда он к этому готов, а через несколько минут, если удастся его отвлечь.

   - Мы здесь по ошибке,- сказал я,- нас ждут в реанимации.

   - В реанимации!?- захохотал он.- Тоже мне комик. Постой-ка, так это ты по телефону звонил?

   - Да,- признался я.

   - А почему трубку не брал? Я тебя сразу хотел отправить, а ты прятаться взялся.

   - Откуда мне знать, кому звонят,- сказал я.

   - Надо было знать,- сказал Санитар,- вот, что мне с тобой теперь делать? Поздно уже тебя в реанимацию отпускать. Оставайся уж у меня. Тебе понравится, народ у нас здесь душевный, ха-ха-ха.

   - Не могу,- сказал я,- дела.

   - Эх,- вздохнул Санитар, перелистнул свой журнал,- ну, ладно уж. Иди. Прямо никуда не сворачивая, как раз в реанимации окажешься,- и он расхохотался.

   - Идем,- шепнул я Светке и потянул ее за руку.

   - Эй, эй! Она остается!

   - Она со мной,- сказал я и приготовился рвануть с места.

   - Как же,- сказал Санитар.- Дорогу надо внимательнее переходить, под машины не лезть...

   - Она ни при чем,- сказал я,- водитель был пьян.

   - А мне-то что за дело. Не я же его напоил. Эй, там!- крикнул он в темноту,- отведите барышню в палату!

   - Отпусти их,- услышал я сзади.

   Это был голос Бреда.

   - Ба!- обрадовался Санитар.- Пенсионер. Тебя мне только не хватало. Ты откуда взялся, а?

   - Отпусти их вдвоем.

   Я оглянулся. Бред, храбро ощетинившись загривком, стоял, напружинившись, перед столом и подергивал хвостом.

   - Тебе-то какое дело, ошибка природы?- сказал Санитар.- Куда лезешь? По носу захотел?

   - Они печенье дали,- сказал Бред, а я стиснул зубы - еще этого дурачка выручать придется.- А она сказала, что прелесть, понял. А не крыса мутант.

   - Прелесть!?- Санитар аж затрясся от хохота.- Брысь в подвал, огрызок, или забыл, как мои сапоги пахнут?

   - Я брата позову,- сказал Бред.

   Ну, прямо школьник, которого обижают старшеклассники.

   - Зови, зови,- скривился Санитар и потряс в воздухе своим журналом.- А вот это видел?

   Что-то сверкнуло и на пол, вокруг стола, посыпались искры.

   - А я второго брата позову.

   - Сгинь, реликт,- сказал Санитар, и встал из-за стола.

   А Бред наоборот, уселся на пол, задрал вверх морду и завыл.

   Этот вой начался, как скулеж маленького щенка, но тут же стал громче, грознее. Превратился в злой рев падающей бомбы, потом в рычание, в грохот горного обвала. Казалось, даже гранитные колонны дрожат от этого звука.

   - Замолчи!!!- заорал Санитар.

   А Бред рос. Раздувался, вытягивался в длину. Вот он уже стал выше стола, уже навис, скалясь над Санитаром, заслоняющимся от него журналом. Уже не один, а три хвоста хлестали по полу, а на конце каждого распахнутая змеиная пасть. Три головы на трех шеях торчали из-под прочного панциря, роняя на пол зеленую дымящуюся слюну.

   От рыка трехголового монстра лопнула лампочка. Стало темно. Только ярко горели желтым три пары глаз, и бледно-зеленым светился журнал Санитара.

   Светка потянула меня за рукав, и мы с ней спрятались за колонной. Хорошие тут колонны - толстые, в три обхвата. За таким стволом, можно и ядерную войну пересидеть. Я затолкал Светку подальше к стене - мало ли что, а сам, осторожно выглянул.

   Одна из морд трехголового повернулась к нам, пока остальные злобно рычали на Санитара.

   - Бегите, я его задержу ненадолго,- сказала голова голосом Бреда.

   И мы побежали.

   - Стоять!- крикнул Санитар, но его голос потонул в реве монстра.

   Я летел вдоль частокола серых колонн и тянул за собой Светку. Она тоже старалась, но бежать так быстро, как я не могла. Приходилось тащить ее почти волоком. Сзади что-то трещало, грохотало, рычание Бреда смешивалось с воплями Санитара. Мимо меня пролетело что-то маленькое, упало и запрыгало по полу с деревянным стуком. Это оказалась отломанная от стола ножка. Я еще поднажал.

   - Ах ты пес!!!- орал где-то за спиной Санитар.- Ну, я тебя сейчас...

   В ответ - звериный рев, электрический треск и крик боли.

   - На тебе,- это Санитар,- крысиный выкормыш! Твое время прошло, теперь я здесь главный!

   Визг очень большой собаки, рев и грохот рухнувшей колонны. Бежать еще быстрее невозможно, но я уже увидел деревянную крашеную дверь в стене из красного камня. Нам никто не преградил дорогу. Какие бы помощники не прятались здесь у Санитара, нам они не помешали. Наверное, помогали хозяину отбиться от моего трехголового Бреда. Впрочем, какой он Бред. Вы уже, наверное, догадались, как его зовут. Я догадался почти сразу. Вот и дверь. Я дернул ручку, и в ноздри ударил резкий запах нашатыря.

   Я открыл глаза. Очень много света, даже больно смотреть. Я лежал на кушетке, в каком то светлом помещении. Запах аммиака заставлял морщиться.

   - Какой мужик пошел слабенький,- сказала толстая пожилая тетка в белом халате и уродливом голубом чепчике,- сразу в обморок, как барышня.

   Рядом с теткой стоит молодая медсестра. Халатик на ней коротенький, открывает красивые круглые коленки. Из кармашка на груди торчит кончик авторучки.

   Я отвел руку толстой тетки с клочком ваты от моего носа, сел и осмотрелся. Больничный антураж и неть рядом Светки.

   - Где Светка?- спросил я.

   - Какая Светка?- нахмурилась тетка.

   - Жильцова,- сказала молодая сестра,- которую ночью привезли, после аварии. Виктор Игнатьевич оперировал.

   - А, ну, помню,- сказала тетка.- А в чем дело?

   - Не знаю,- сказала сестра,- я ему говорю, что она в реанимации, а он сознание потерял.

   - Нервы, нервы,- повздыхала тетка.- Реанимация - это ведь не морг. Операция прошла успешно, состояние стабильное. Вечером переведут ее в общую палату. Вот и увидишь свою Светку. А ты в обморок тут хлопаешься. Нервируешь мне персонал. Ну что, очухался? Голова не кружится?

   - Нет, все в порядке,- сказал я.

   - После шести приходи,- сказала добрая тетка,- посещения у нас до семнадцати, но я на вахте скажу, чтоб тебя пропустили.

   Вечером меня и правда пропустили, и я увидел ее в общей палате, всю забинтованную, на хитрой медицинской кровати. Она даже улыбалась и тихим голосом оправдывалась за свою неосторожность. Неловко держала залитую в гипс руку и явно гордилась перевязанной головой. Мы с ней не говорили о ТОЙ больнице, только когда меня уже попросили покинуть палату, Светка спросила:

   - Как думаешь, Цербер победит Санитара?

   - Должен по идее,- глубокомысленно сказал я.

   Автобусы уже не ходили, и я остался ночевать на стуле в коридоре. Засыпая, я подумал, что даже если Санитар окажется сильнее, мой четвероногий друг не пропадет. Он отлично умеет прятаться. Так или иначе, рано или поздно, мы все узнаем. Надо не забыть указать в завещании, чтоб со мной положили пачку сладкого печенья.

  

  

  

   КОНЕЦ

  

    ..^..

Ссылки: Роман Свирщевский Оз