Ева Пунш : Звездная болезнь

Я хотела, чтобы книжка была веселая и ярко-желтая, она такая и получилась. А еще я не хотела, чтобы художником к ней выступил писатель Горчев, который является штатным художником издательства. Я кричала Житинскому: "Нет! - только не Горчев!" Я хотела, чтобы художником стал Вова aka Soamo, потому что только он умеет рисовать таких жопастых и приземленных женщин, которые приближаются к моему идеалу "тетки с авоськами", при этом их отсутствующее выражение лица порочно в совершенной степени. Нарисованные Вовой женщины "едят мужчин". Мне никогда не достичь подобной стадии просветления и инфернальности, хотя я бы не отказалась увидеть нечто похожее в зеркале - в тот день, когда мне исполнится 30 лет.

Кстати, после выхода книги Вова сказал, что он меня как раз и считает "пожирательницей мужчин", что я слишком много энергии забираю у мужчин, что они должны себя со мной чувствовать как куколки вуду. Что он - Вова - именно так себя и чувствует и опасается встреч со мной в реальности, предпочитая интернет.

Мой однокурсник Феденька на первом курсе сказал, что я слегка не дотягиваю до имиджа - роковой женщины. Что у меня слишком много бытовых проблем. На третьем курсе, увидев, как мальчик Сереженька упал в овраг, разбил башку и был перебинтован белыми кружевными чулками (единственная "стерильная вещь" из купленных мной только что в секс-шопе), Феденька, вздохнув, сказал - "Да, матушка, роль роковой женщины ты даже переигрываешь!" - нихуя Феденька не понял - я мальчика Сереженьку под локоток не толкала, он сам все время падал (вот такие мне попадаются мужчины), один раз он упал с лестницы, такой, двухэтажной лестницы, пристроенной к крыльцу общаги, лестница вела в никуда. Единственное для чего она предназначалась - на ней было очень приятно пить пиво в жаркую июльскую ночь. Когда Сереженька слетел с лестницы, моя приятельница заверещала - "Ой! Ведь убился, совсем нахуй убился!" - а я захохотала, представив - как буду объясняться с его родителями ("Знаете, ваш котик умер!"). Разумеется, мальчик остался жив, но с тех пор я его звала только котиком.

Вова aka Soamo меня очень обидел, хотя я рада, что именно его иллюстрации вошли в мою книжку.

Может быть, писатель Горчев обиделся, что я не стала его звать в художники, хотя я думаю - ему на это наплевать, к тому же это была лишняя и неинтересная для него работа, Горчеву пришлось бы читать мою книжку, он бы затянул со временем, не сдал бы иллюстрации в срок или вообще не сделал бы их. Но, наверное, это обидно, когда тебя не ценят как художника, предпочитают тебе другого. Поэтому Горчев, который делал только обложку - добавил туда красный цвет. И моя книжка оказалась рекламой Макдональдса (если бы он сделал эту полосу не красной, а синей, получилась бы реклама "ярмарки-коньково").

Это очень страшно, когда заходишь в магазин - и видишь на прилавке свою книжку. Мои страхи поняла только Маха, которая написала:

"интересно, что чувствует Леонардовна, ведь книжка - это не журнальная статья, это наверное просто пиздец какой-то!"

Да. Ощущение, что тебя выставили голой на мороз. И любой может подойти и потрогать или посмеяться, или просто поглазеть, а я не имею права сказать - "идите нахуй!" - потому что они заплатили за это представление сто с лишним рублей.

У меня много идиотских страхов, которые не воспринимаются другими всерьез, иногда я формулирую это так: "я смотрю шоу трумена, а шоу трумена - смотрит меня". Когда я вляпываюсь в очередную проблему - многие с удовольствием потирают руки, ожидая от меня кульминации, катарсиса и сокрушительной развязки - "как же она выкрутится на этот раз".

Меня пугает моя тотальная беспомощность, отягощенная собственной незаметностью. Мало кто верит, что такая сука как я могу нуждаться в посторонней помощи.

Танька мне сказала на днях: "ну позвони ему, позвони, скажи, что ближе него у тебя никого сейчас нету, ты же спишь с ним, почему бы не попросить его помочь?".

Сама идея была хороша (я даже подумала, что с подобной сентенцией можно еще кому-нибудь позвонить - вне зависимости от степени близости, кому угодно можно так позвонить, а не только конкретному мужчине, скольким людям я могу сказать: "ближе тебя у меня никого нет сейчас" - это такая растекающаяся правда - в любом случае, я любому могу позвонить и сказать: "ближе тебя у меня никого нет сейчас"), все осложнялось тем, что у меня не было его телефона. Номера его телефона.

Я никогда этот самый номер не спрашивала. Мужчина звонил сам. Сам появлялся, сам и уходил. Зачем я буду ему звонить? Вообще ни у кого не спрашиваю номер телефона, иногда кто-то говорит - "запиши!" - тогда я записываю, это как приглашение "в гости". Зачем мне напрашиваться? Свои номера телефонов я даю с легкостью - как домашние, так и рабочие. И в гости зову людей с легкостью - если мне есть - куда звать гостей. Я часто меняю место жительства и места работы - я не считаю все это частной информацией и не боюсь телефонных хулиганств или непрошенных гостей.

Кстати, этот самый мужчина, "ближе которого у меня сейчас никого нет" (и номера телефона которого я не знаю), рассказал, что один поэт спрашивал у него мой телефон - хотел позвонить, позвать на презентацию своей книги (наверное, тот поэт думал, что я еще работаю в "Известиях" и могу написать о его книге, иначе зачем бы он стал меня звать). Но этот самый мужчина не дал поэту мой номер, он сказал, что нехорошо давать чужие телефоны без спроса.

Тем не менее, он не позвонил мне - спросить - можно ли давать мой номер поэту, у которого должна была состояться презентация книги. Он рассказал мне об этой истории - уже потом.

Я только один раз никому не давала телефонный номер своего временного жилья (у меня все жилье теперь временное, и работы, да, и мужчины - тоже). Я три недели жила в комнате своего приятеля-гея в коммуналке, где-то на Тракторной улице. Приятель уехал в Прибалтику, а я должна была проследить за его кошкой. Я хуево следила за гейской кошкой, скорее она следила за мной. Когда я напивалась - кошка блевала по утрам. Она воровала мое похмелье, говорят, что это не единственная такая кошка, что это вполне распространенная ситуация, но она меня не устраивала. Я и пила тогда в надежде на депрессивно-упадническое тревожно-болезненное утро, а кошка лишала меня такого удовольствия. Телефон этого жилья (кошкиного жилья? кошкин дом?) я никому не давала, просто потому что я сама не знала номер этого коммунального телефона, который стоял в коридоре - между кухней и уборной.

Мужчина, "ближе которого у меня сейчас никого нет", ходил со мной по книжным магазинам, и мы смотрели - продается ли тут моя книжка. Я разглядывала чужие новинки и ловила себя на мысли, что цвет обложки я выбрала правильный - очень много скандальных модных книг издаются в этой желтой гамме - от ярко-оранжевых до золотисто-лимонных.

А книга писателя Горчева - блекло-бирюзового цвета. Это уже третья книга Горчева. Иногда я ему завидую, не количеству изданных книг, а тому факту - что из книги в книгу - он повторяет одни и те же тексты. У меня не хватило бы наглости или простой уверенности в себе. И на сайте у Горчева - те же самые тексты - и в его жж.

Мужчина, "ближе которого у меня сейчас никого нет", представляя меня своим знакомым, говорит - "А это модная писательница Ева Пунш". Он знает, что меня это коробит, но заявляет, что таким образом он лечит какие-то определенные комплексы моей неполноценности. Мне бы на каждый такой комплекс - по мужчине.

Я пьяная звоню своему издателю Житинскому и реву в трубку: "Меня никто не любит!", Александр Николаевич отвечает: "Тебя все боготворят". Пьяная богиня сидит на деревянном полу и втыкает в телевизионное шоу "Окна".

Я собираю все высказывания о своей книжке, которые могу найти. В интернете, в печати. Частные мнения, высказанные мне лично. Девушка, которая вызвалась быть корректором книжки - вместо правки запятых и иностранных слов, а также вычитки постоянных инверсий (рука, сбитая скорописью: "страше" - вместо "старше", "город новосибриск" - и прочие перлы), так вот, вместо правки она увлеклась содержанием, а потом мне рассказывала - как она плакала, читая мою книжку.

Мне передали, что Ася Датнова, перефразируя Довлтатова, сказала: "Она так талантлива, что может убедительно писать о всякой хуйне".

Один мужчина сказал, что много смеялся. Или это не один мужчина мне сказал. Многие мужчины много смеялись.

Другой мужчина написал, что эмоции смешанные - иногда хотелось мою книжку порвать и выкинуть в Залив ("потому что женщина не имеет права так думать и так чувствовать"). Это мужчина моей мечты такое написал.

Другая женщина сказала бы, что она - написав подобное о себе - сбежала бы, ушла в монастырь, спряталась бы в деревне.

Еще одна женщина написала, что иногда чувствовала приливы брезгливости, читая все это.

Потенциальная работодательница, краснея, призналась мне, что эта книга "очень важная для женщин, но вот мат... Ева, мат - нахуй!".

Профессор филфака Аствацатуров сказал, что подобная проза была бы актуальна лет семь назад, а теперь вновь назрела потребность в отсутствующем у меня нарративе.

Дима Быков говорит, что я могу передать Арабову, что он со своей книжкой сосет, что я превзошла учителя (вряд ли он сам скажет это Юрию Николаевичу в лицо).

Алекс Смирнов сказал мне: "ну, это очень женская книга" - я вернулась после этого в дом и посмотрела на себя в зеркало - хуй у меня еще не растет, даже бороды не наблюдается. Спрашивается, как бы я смогла написать "не очень женскую книгу".

На самом деле, больше хвалят, нежели ругают, я даже сочинила новое стихотворение Ахматовой:

"От других хвала - как зола,

От тебя и хула - как зола".

Меня раздражают эти комплименты и возгласы, если я принимаю их в лицо, мямлю благодарности, скучнею и отворачиваюсь.

Жене поэта Караулова я даже сказала:

- Не для таких пёзд, как ты, написано!

Брезгливо и высокомерно принимая меня в жизни, она очень горячо хвалила книгу - именно, что "вопреки".

Житинский написал в предисловии, что книга будет уметь успех у сексуально-продвинутой молодежи. Студенты, пидорасы, алкоголики, домохозяйки с недолеченной нимфоманией или с бытовым недоебом - вот это и есть моя аудитория.

Модная писательница Ева Пунш пьет с сексуально-продвинутыми студентами "синопскую" водку, студенты радуются близкому знакомству с модной писательницей, пишут об этом в интернете, их лениво спрашивают - "Ну а теперь расскажите нам, как Ева ебется? Также хорошо, как она про это пишет?". Мальчики не спешат раскрывать страшную тайну - что им не удалось поебаться с модной писательницей, они интригуют, отвечают уклончиво.

Гена Рябов принес мне большой пирог с киви и апельсинами, сказал, что это передали поклонники моего таланта. Поклонники-вегетарианцы, как я полагаю. Вменяемые мясоеды вряд ли стали бы моими поклонниками. Какое говно - дрожжевой пирог с апельсинами, а киви и само по себе - говно страшное. Но в тот день мне было нечем пообедать, и я сожрала это подношение от поклонников. (спасибо им большое!)

Молодая успешная графоманка (7 изданных "романов" в 20 лет) Ксюша Букша пишет мне, что моя книга может стать бестселлером, если ее правильно пиарить. Обещает какие-то рецензии в глянцевой прессе.

"Домашний очаг" берет у меня интервью, в интервью написано, что я не делаю маникюр, потому что это мешает мне жарить яичницу. Меня приглашают на местное ТВ - в ток-шоу, прямой эфир "Одна дома". Я боюсь всего этого так, что меня тошнит от ужаса.

"Все блюют, а мы танцуем!"

Мэрил устроила мне литературные чтения, я истерила до темных пятен в глазах, ко мне подходили знакомые и незнакомые люди, а я видела вместо них темные расплывающиеся пятна. Я имела успех и трофей. Трофеем оказалось "скандинавское божество" мужского пола (двухметровый голубоглазый блондин, который весь вечер не сводил с меня глаз, крутился у моих ног с фотоаппаратом во время чтений, сокрушительно хохотал на каждую мою реплику, не давал мне самой расплачиваться за спиртное и "машину до дома", а проснувшись в моей коммунальной комнате, с чувством выполненного долга заявил: "Вот я и проснулся в доме литератора", мальчик девятнадцати лет, не статья, но все-таки приятно).

Образ "писательницы, популярной у сексуально-продвинутой молодежи" не дает мне покоя. У каждого мужчины я теперь спрашиваю - "сколько вам лет?" Удовлетворенно киваю в ответ на "тридцать восемь" - ага-ага, два раза по девятнадцать.