Итак, я - обладатель двух замечательных документов: официального плана поездки, расписанного по дням, и тетрадочки, частично исписанной моими корявыми лапками. Вот и будем сравнивать...

24.03.04. Домодедово - Дубаи - Найроби

День ноль. Ничего особо интересного, просто для затравки. Официального документа нет.

На подъезде к Домодедову - здоровенная реклама. "Истлайн". Читаю "Истлан" и слегка прифигиваю. И так стремно...

Меня мурыжат на границе. Тетушке за стеклом не нравятся мои фамилия и место рождения. Она требует внутренний паспорт, расспрашивает, давно ли я живу в Москве, потом вымогает путевку. Заодно вываливаю ей медицинский полис, сертификат о прививке о желтой лихорадке и выражаю сожаление, что диплом и трудовая книжка остались дома. Тетушка сникает и убегает минут на десять со всеми бумажками. В конце концов меня пропускают за барьер... поехали.

Дубаи. Просачиваюсь через границу, помахивая какой-то отельной бумажкой. Мне положены ночевка и чашка кофе, но до них еще надо добраться. Какой-то русскоболтающий араб сует меня в автобус; я фотографирую вежливого негра на фоне аэропорта, потом сворачиваюсь в автобусе поудобнее, но тут оказывается, что мы уже приехали. Темно, тепло, куча огней. Громадный номер с двумя двуспальными кроватями, кучей зеркал и - о счастье! - двумя пепельницами. Закуриваю с мыслями, что надо-бы-поменьше-чтоб-дыхалки-хватило.

В самолете Дубаи - Найроби обнаруживается стайка русских девиц - тщательный макияж, красивая одежка и брезгливые гримаски. Очень хочется поговорить, но пугаюсь - уж больно недовольны они всем на свете. А мне всегда было интересно, откуда они такие берутся и куда едут, такие разочарованные, а главное, нафига. Какая-то особая порода, встречается почти в любом самолете...

Оказывается, Аравийский полуостров весь покрыт горами. На плоском желтом вдруг - красные и черные складки. А потом внизу уже - Африка, из глубин детской памяти всплывает какая-то "амба" - кажется, это такие плоские горы в Эфиопии, но я из не вижу, а вижу желто-бурую саванну Кении, на которую пришлепнуты зеленые, мохнатые, круглые горы - каждая стоит отдельно, красуется.

Вываливаюсь из самолета с мыслью курить поменьше. До автобуса в Танзанию - час и пять сигарет. Наступает день первый. Вокруг уже Африка, но еще аэропорт.

25.03.04. Найроби - Аруша - Маньяра.

Официально: шаттл из аэропорта Найроби к озеру Маньяра. Свободное время, отдых.

Нечто с гордым названием "шаттл" оказалось раздолбанным микроавтобусом, забитым аборигенами. Обещанные два-три часа до Аруши плавно превратились в пять. Зато я сидел у окна.

Крутимся по какому-то пыльному пригороду. Водила явно пообещал забрать кого-то, но не озаботился точно договориться о времени и месте. Останавливаемся на каждой бензоколонке и у каждого побеленного сарая с надписью "супермаркет" и обязательной рекламой кока-колы, водитель судорожно названивает. В конце концов возвращаемся километра на три назад, и последний попутчик занимает свое место.

Все лавки по дороге увешаны красными и фиолетовыми клетчатыми кусками ткани. Я еще не врубаюсь, что это такое. Пригород кончается, и мы едем по саванне, сухой и бурой. Зонтичные акации выглядят так, как будто сейчас рассыпятся в пыль.

Первое стадо то ли коров, то ли зебу. И первые пастухи. И первое открытие. Оказывается, масаи - не персонажи открыток и фольклорных ансамблей. Они настоящие. Они пасут своих коров, завернувшись в куски клетчатой ткани, увешавшись бисерными ожерельями и с неизменными палками в руках.

Новое открытие: пористые кучи красной земли, наваленные вокруг деревьев и просто так, оказались термитниками...

Коровы перемежаются козами и потрясающими крупными ослами, однотипными, серыми с белыми мордами и очень четким крестом на спине.

Стайки школьников. Розовые и канареечно-желтые рубашки; темно-синие и бордовые костюмчики; босые ноги весело шлепают по пыли.

Еще одно открытие: нездоровое пристрастие африканцев к лежачим полицейским всех видов, от стандартных выпуклостей до жутких железок, ощетинившихся шипами и оставляющих лишь узкий проезд.

Граница Кении и Танзании. На туристов налетают безумные старухи, звенят медными браслетами, выкрикивают - "онли доллар". Браслеты мне не нужны, но приходит в голову идиотская мысль - сфотографировать за тот же доллар...

Уже потом выяснилось, что в отличии от эквадорских индейцев, которым глубоко пофиг, и индонезийцев, у которых фотоаппарат вызывает бескорыстную детскую радость (особенно если это цифровик), - масаи остро сознают свою экзотичность и меньше чем за доллар фотографироваться вообще не согласны.

В общем, я была умной девочкой. Незаметно, как мне показалось, отозвала в сторонку одну из теток... На меня налетает вопящая и звенящая толпа. Самая старая и ушасто-дырявая дама тащит меня за руку с пронзительными вскриками "ми, ми, ми!!!" Через пять минут я сижу в машине, в голове у меня звон, на руке - грошовый браслетик, на пленке - пара кадров, а общее ощущение такое, как будто побывала под табуном разъяренных самосвалов... Стою еще в одной жаркой очереди, на этот раз - чтобы попасть в Танзанию. И снова в машину.

Саванна становится все зеленее, земля - красней, а стада - многочисленней. Долго пытаюсь понять, откуда берутся пастухи - поселки редки, между ними - по 20 километров, неужели они забредают так далеко? Оказалось - поселки натыканы вдоль всего шоссе, только вот увидеть их непросто - серые круглые хижины из прутьев и листьев слишком хорошо сливаются с пыльными акациями.

Голографическое, объемное, многослойное небо. Такого на равнине не может быть, но... Редкие облака летят обрывками в пять-шесть слоев разных оттенков серого, между ними - безумно-голубые и очень близкие клочки неба, и одно облако, ярко-белое, крупное, висит на месте... Висит и сверкает, слишком яркое, слишком правильное, слишком похожее на летающую тарелку. Облако светится все ярче, и до меня наконец-то доходит - это Килиманджаро...

Темнеет. Мы едем по какому-то поселку. Кажется, это Аруша. Кажется, где-то здесь мне надо выходить. Остановка "Новотель", я точно помню. Автобус останавливается, и в него вламываются люди, выкрикивая какое-то знакомое слово. Вроде я должен на него отреагировать, но не уверен, и поэтому только твержу: "Новотель? Новотель?" - "Шаинян? Шаинян?" - спрашивают в ответ меня. Наверное, это значит что-то важное на суахили. На всякий случай киваю. Наконец водитель, не выдержав, выколупывает из машины меня и мой рюкзак, и я оказываюсь в здоровенном джипе в компании неких Хамзы и Джошуа. Джип летит по бетонной дороге, ныряя в лежачих-полицейских-наоборот, которые на пятый нырок оказываются сливами для дождевой воды. Хамза за рулем насвистывает и радостно треплется, на каком языке и с кем - не понимаю.

Через полтора часа, около 9-ти вечера, мы оказываемся на каком-то газоне. Толпа негров ставит гигантскую палатку и запихивает в нее раскладушку. Я стою столбом и фигею. Наконец, палатка поставлена, и я хочу нырнуть в нее, но меня хватают за шкирку и тащат ужинать, не переставая болтать.

Я ем какую-то еду. Комары едят меня. Хамза ужинает со мной, и мы ведем светскую беседу о малярии. После кружки чая я понимаю, что неплохо бы найти сортир и умыться. Хамза ведет меня, приговаривая: не бойся-не бойся, здесь нет никаких животных. Я обижаюсь на "не бойся" и расстраиваюсь на "здесь нет никаких". Газон, на котором стоит палатка, освещен фонарями, но за ними - темнота и дружный ор лягушек. Отделавшись от гида заявлением, что иду спать, прусь прямо на крики. И утыкаюсь в совершенно непроходимую, страшно колючую живую изгородь. Лягушки орут прямо за ней, очень соблазнительно. Но изгородь замыкается, и калиток в ней нет... Кажется, первый день в Африке закончен.

26.03.04. Маньяра - Нгоронгро

Официально: ранний завтрак и отправление в Нгоронгоро национальный парк. После обеда спуск и экспедиция по кратеру потухшего вылкана. Возвращение к ужину в лодж, свободное время, отдых.

По дереву бегает бронзовый сцинк неземной красоты и мешает есть своим сверканием. Зимородок, металлически-синий, длинноносый и с металлически-синим голосом, мечется между акациями. Грузимся в джип; асфальтовый серпантин по мохнатым горам. Хамза с гордостью говорит, что дорогу построили японцы.

На обочине кто-то мельтешит. Останавливаемся. Оказывается - толпа бабуинов. С фотоаппаратом в зубах лезу из машины, Хамза ловит меня за шкирку - "опасно". Ну, блин...

Японская дорога становится все шершавей и скоро превращается в африканскую: полоса разбитого асфальта, въезд на нее закрыт, зато с обеих сторон - грунтовки, не менее разбитые, ярко-красные. Красная пыль. Красные карьеры, и в них - кучи красных кирпичей, видно, делают прямо на месте. Стены домов - каркасы из веток, набитые все той же красной землей. Особо крутые побелены и стали нежно-розовыми. Самые крутые - из выкрашенных синим досок. Банк, например...

Ворота в Нгоронгоро, возня с бумажками, перекур. Снова мохнатые горы и туман. Я паникую - так можно и не увидеть ничего... И тут же вижу слона.

Мы приезжаем в Симба кэмп. "Симба" на суахили - лев, и я откуда-то это знаю. С одной стороны дороги - газон с палатками, с другой - буш. По краю леса бродит марабу. Пока возятся с палаткой, отправляюсь на разведку. За дорогой - крутой лесистый склон, тонкие тропинки, кто-то крупный возится в кронах. Минут десять оглядываюсь, принюхиваюсь и лезу наверх с твердым решением пошарахаться по бушу ночью. Но наверху стоит нежно-зеленый Хамза. "Опасно, опасно" - твердит он; в его глазах читается страстное желание посадить меня на цепь. "Сейчас мы поедем в кратер, из машины выходить нельзя!" Тихо матерюсь; и почему я решила, что в кратер мы будем спускаться пешком?

Кратер Нгоронгоро оказывается гигантским газоном, окруженным горами, с небольшим лесочком, приткнувшимся в углу, и фламинговым озером в центре. Газон забит зверьем. Из машины меня не выпускают, конечно, а мыльница сильно удаляет... Поэтому фотографии половины зверей просто не получились.

А так - просто список увиденного: зебры - буйволы - газели - гну - бегемоты - антилопы - слоны - носороги - бородавочники - львы - гепарды - гиены - шакалы - фламинго и куча других птиц - венценосные журавли - ящерица, бегающая на задних ногах (не глюк, не глюк :))

Мое блестящее знание английского дает интересные результаты. Препираясь с Хамзой по поводу опасно-не опасно, вдруг слышу звон боталушек. Первая мысль - их вешают на зебр, чтоб не терялись. Вторая - у меня шиза на алтайской почве. Третья, подкрепленная биноклем: идет стадо коров. А за ними - пастух-масай, лавирует срели коров, зебр и гну вдоль берега небольшого пруда... "Ему тоже опасно?" - спрашиваю с сарказмом. "Нет, он пришел постирать", - отвечает Хамза.

Останавливаемся перекусить. Все-таки из машины можно выйти, но только в специальном месте. Вот в таком:

Закуриваю, иду к пруду. С дальнего берега доносятся страстные вздохи и бульканье. "Опасно подходить к воде, там бегемоты", - говорит Хамза. Глаза у него нехорошие. Загоняет меня в машину и сует пакет с едой. Снаружи есть нельзя - орлы. Отбирают. Еду. Да.

Пока есть только мелкий птиц. Птиц сидит на дверце машины и лопает крошки у меня из рук. Лопает вежливо, отобрать ничего не пытается.

Раздаются крики. В десятке метров - джип, облепленный туристами с едой в руках. На них пикируют здоровенные орлы. Снарядами разлетаются ошметки бананов и печенья. Кажется, Хамза не нагнал...

Возвращаемся в Симба-кэмп. Идет мелкий дождик, холодно; вдруг выясняется, что высота лагеря - 2200. Совсем неафриканский дубак становится понятен; лязгая зубами, иду умываться и рядом с сортиром ловлю расписную, черно-золотистую, толстую лягушку. Лягушка в ужасе писает мне на руки, приходится отпустить. Задумчиво смотрю в сторону буша; представляю, как там мокро и что скажет Хамза, и решаю не лезть.

Второй африканский день закончен.

27. 03.04. Нгоронгоро - Маньяра - Моши

Официально: национальный парк Тарангире, сафари, возвращение в Моши, отель Спрингланд. Встреча с гидом, обсуждение похода на Килиманджаро.

На самом деле:

В Тарангире решили не ехать. Во-первых, он дальше от Моши, чем Нгоронгоро и Маньяра, слишком много времени уйдет на обратную дорогу. Во-вторых, Тарангире хорош во время миграции, а сейчас не сезон. Поехали на озеро Маньяра, на берегу которого я ночевала в первый день (и так ничего и не увидела).

Половину площади Маньяры занимает лес, зеленый даже в засушливый сезон - грунтовые воды здесь подходят близко к поверхности. Еще половина - саванна и озеро.

Хамза обещает мне дикдика. Рыжебрюхого дикдика. Крохотного оленечка с огромными застенчивыми глазами и красным животом, с тонкими ножками, цветная вкладка в толстый зеленый том "Мира животных", он там лежит и смотрит. А здесь - пасется рядом с водой и иногда купается.

Пока дикдиков нет, зато полно бабуинов. У этих глаза не застенчивые...

А потом - поляна с импалами. Изящные безрогие самочки сливаются с кустами, прямо тайный девичник. На дорогу выходит нервный бородавочник и с визгом ныряет в траву, увидев фотоаппарат.

У ручья на камнях - здоровенная, чуть ли не в метр, ящерица с хвостом в желтых кольцах. Застыла, приподняв надменную голову, и плевать ей на всех...

Еще одна поляна с импалами, на этот раз - самцами. Эти разбились на пары и вдумчиво дерутся. Сшибаются рогами, неспеша расцепляются; пару минут отдыхают, косясь друг на друга вежливо-недружелюбно, и снова - сухой треск. Единственная самочка в это время отваливает в кусты с рогатым джентельменом, которому - вот несчастье - не нашлось пары подраться...

Бабуинов не видно, зато появились голубые обезьяны - крупные, длинношерстные, с черными спинами и серо-стальными, почти голубыми брюшками; прыгают по деревьям, близко не подходят, фотоаппаратом не дотянешься, голоса металлические, возмущенные.

А вот вельветовых обезьян вторжение не смущает, свои разборки слишком важны, чтоб обращать внимание на людей.

А потом - куча слонов. Например, семейка - мамаша с подростком и совсем малышом, которые сосредоточенно и с достоинством играли ветками.

И, наконец, уже в саванне, безумные, безумно-прекрасные, шизофренические жирафы, которые, конечно, оказались слишком далеко.

Не знаю, что они делали на этом газончике. Хамза сказал - отдыхают. От трудов праведных, то есть от кормежки...

А еще было озеро, заваленное бегемотами и обсиженное всякой птицей - от гусей и казарок до фламинго... И одинокий гну. И темные полосы на горизонте - стада каких-то копытных. И два автобуса, набитых жизнерадостными школьницами. Не было только дикдиков. И только когда мы подъезжали уже к выходу - он появился, далекий, задумчивый, озирающий Маньяру с высоты термитника...

А потом была сувенирная оргия в темной придорожной лавке, и долгая дорога до Моши. И вывески, указатели и даже дома, перечеркнутые красным - Хамза сказал, что они стоят слишком близко к дороге, их будут сносить, а дорогу - расширять. Судя по виду красных крестов, перечеркнуто все это было много лет назад.

Глиняные поселки, разноцветные рынки, дородные черные дамы в цветастых платьях, ярких платках, закрученных на лбах кокетливыми узлами, и ужасающими грузами на головах - многокилограммовыми связками бананов, канистрами, корзинами с курицами, охапками хвороста...

И крошечные аэропорты Маньяра и Аруша. И сверкающие на горизонте белые кубы аэропорта Килиманджаро.

И правильный темный конус горы Меру (4700 примерно). И стайка масаев, усевшихся кружком на обочине. И трое вопящих вслед джипу мальчишек, завернутых в черные вместо красных покрывала и с лицами, раскрашенными белым.

А отель оказался за городом, огороженный, изолированный до отвращения; планы пошататься по Моши накрылись медным тазом. Зато был балкон, а напротив балкона - две прозрачные акации, увешанные гнездами ткачиков, и сами ткачики - ярко-желтые, гомонящие, и сквозь акации чуть видно было Килиманджаро.

А гид, сказали мне, будет только утром. И стало мне немножко стремно, но небо покрылось все красными и оранжевыми перьями, и ткачики сонно пищали в своих корзинках, и было понятно, что третий день в Африке закончился.

28.03.04. Моши-Мачаме кэмп, или Кили-поли-поли

Официально: От Моши до начала подъема (1830) ехать около 50 минут через деревушку Мачаме. Как только мы прибываем на место, все участники должны еще раз проверить свою готовность к покорению вулкана. Здесь мы встречаемся с нашими помощниками, которые будут нести наши вещи и припасы. Еще раз проверяем содержимое рюкзаков, так как носильщики уходят очень быстро вперед. Гиды ответят на все вопросы, и только после этого мы отправляемся в наш нелегкий путь. Идем сквозь тропический лес по извилистой дороге. На высоте 3100 достигаем Мачаме кэмп горный приют и устраиваемся на ночлег. Время перехода около 5 часов, 18 км.

На самом деле: утро начинается с паники. Гида нет. Завтрак не лезет. Ничерта не понятно (английский, английский!). За пару часов дохожу до тихой истерики, но в этот момент всех постояльцев отеля сгоняют за стол во дворе. Появляется пышная, официально одетая дама, сует подписывать какие-то бумаги и вещает об ужасах восхождения. Понимаю, что мне будет пиздец, потому что трекинговыми ботинками я не озаботился, 4 литра воды в сутки при всем желании не выпью и таблеток от горной болезни у меня нет. Нервно курю, остальные туристы (пять европейцев весьма спортивного вида) неодобрительно косятся.

Нас пихают в автобус. Кружим по Моши и в конце концов останавливаемся у офиса турконторы, которая нами занимается. В автобус набивается толпа проводников, в багажник - куча снаряги. Меня знакомят с пожилым, но здоровенным дядькой по имени Вильсон. Мой персональный гид, ага. Не успеваю возрадоваться - Вильсон тут же теряется в недрах автобуса, а его физиономию я толком не запомнила. Кто-то сует мне бумажку, на ней написано: гид - 1, ассистент гида - 1, носильщики - 2. Мне медленно плохеет.

Ворота Мачаме. Пятачок красной земли забит людьми. Половина - проводники и носильщики. Вторая половина - торговцы всем подряд, от палок, карт и шляп до масайских украшений из бисера. У меня отбирают большой рюкзак, любовно уложенный по всем правилам в заботе о неизвестном портере. С ужасом наблюдаю, как рюкзак запихивают в здоровенный мешок. Туда же суют корзину со жратвой, примус и канистру с бензином.

Меня вылавливает Вильсон и отправляет регистрироваться. Зарегистрировавшись, скачу в сортир... (сорри за такие подробности, но не могу удержаться, блин) - и с восторгом обнаруживаю, что у меня начались месячные. Подлянка от собственного организма добивает. И так каждый эритроцит на счету... Выползаю с твердой уверенностью, что теперь точно дальше первой стоянки не уйду, и отмечаю это дело очередной сигаретой. Так можно и к привычным двум пачкам в день вернуться...

Вильсон бегает с кучей бумаг. Пятеро европейцев уже вышли, и меня отправляют вслед за ними под присмотром носильщиков. Ребята взваливают мешки на головы, объясняют, что идти надо медленно. Поли-поли на суахили. Главные слова. Поли-поли.

Поли-поли я не могу. Чрез десять минут обгоняю европейцев ("поли-поли" - кидаю через плечо; мне кисло улыбаются).

Топаем по тропе, больше похожей на грунтовую дорогу, через дождевой, моховой лес.

Обхожу лужу. Цепляюсь за какой-то шип. Еще парой сотен эритроцитов меньше... а я уже потихоньку выдыхаюсь. Сознание отдельно от меня фиксирует - серо-розовую мышь в кустах; черную с красной подкладкой птицу; густой запах зоопарка, налетающий волнами откуда-то слева.

Носильщики, заколебавшись кричать "поли-поли", отдают меня в руки судьбе. Пот градом, дыхалки явно не хватает, однако затормозиться не получается, приходится останавливаться, чтоб отдышаться. Нехорошо.

После перекуса на полпути, однако, все устаканивается: я утыкаюсь в спину юного портера в шортах и с такими красивыми ногами, что обгонять их нет никакого желания. Парень идет достаточно быстро для того, чтоб я не цеплялась кроссовками за землю, и достаточно медленно, чтоб я не пала, загнанная. Мелькает мысль - что он думает о тяжком сопении за спиной - и тут же уходит. Пусть думает что хочет. Какие ноги, блин!

Неожиданно джунгли обрываются, их сменяет мертвый лес, оставшийся от зарослей древовидного вереска, и я оказываюсь в лагере с первой партией носильщиков через 4 часа после выхода. Лагерь - вытоптанный кусок земли с канавками по периметру предполагаемых палаток. К тому времени уже вовсю идет дождь. Я неподвижной тушкой валюсь под куст с сигаретой в зубах, а ребята бросаются ставить палатку. Тент несерьезный, натянут плохо, и палатка немедленно начинает протекать, но мне пофиг, потому что кто-то пообещал чаю.

Вокруг полно сушняка, а костры, оказывается, разводить запрещено, и это удручает - очень хочется просушиться. Зато много тонды, ягоды, вкусом похожей на ежевику, но в три раза крупнее. Дождь заканчивается, признаков горняшки нет, лагерь заполняется печальными мокрыми туристами. Откуда-то выныривает Вильсон (с сигаретой в зубах), неодобрительно ворчит про поли-поли и что курить надо меньше. Киваю. Пытаюсь рассказать про Алтай. Вильсон слушает, но, кажется, ничего не понимает. Еще бы...

С фотоаппаратом наперевес иду пошляться вокруг, но ничего хорошего из этого не выходит, конечно. Могла бы и не занимать руки, а просто погулять... Брожу в лабиринтах каких-то крупнолиственных кустов; пасусь в зарослях тонды; на моховых кочках - грибы вроде наших маслят, верещат пухлые серые птицы. Камни в бородатом рыжем лишайнике. Тундра - она и в африке тундра...

Чем ближе к сумеркам, тем чище небо. Становится холодно, но переодевать шорты лень.

Треплюсь с немцем и двумя шведами. Пытаюсь рассказать им про тундру. Не понимают. Пытаюсь накормить тондой. Пугаются... Немец, кажется, врач. А я, говорю, работаю летом в горах. В Сибири. Поняяятно, тянут они и с ужасом пялятся на мои шорты. Да нет, говорю, мне просто лень. Не верят. Но тут треп обрывается, потому что вдруг местные боги решают показать Кили...

А из ущелья снова подбирается туман...

29.03.04. Мачаме кэмп - Шира

Официально: после завтрака мы, оставляя джунгли позади, продолжаем подниматься. Пересекаем небольшую вересковую долину, продвигаемся вдоль крутых горных хребтов.Достигаем ущелья, остановка в лагере Шира. Высота: с 3100 до 3800, 9 километров, около 4 часов.

На самом деле:

Утро холодное и ясное, видна Кили. Выходим в 8 утра, первыми. Сегодня Вильсон взял меня в свои руки - похоже, ему настучали о моих вчерашних подвигах, и вариант с загнанным трупом на маршруте ему не понравился. Вильсон загораживает мне тропу своей широкой спиной и приговаривает: "поли-поли", еле переставляя ноги. Тропа, все еще похожая на дорогу, уходит резко вверх. Я соплю, путаюсь в кроссовках, но вскоре Вильсон забывается и переходит на нормальный шаг. Идем по гребню, заросшему вересковым лесом; камни в оранжевом и белесом мху, сфагнум, - тундра и тундра. Хотя в тундре не растут ярко-красные цветы, похожие на лилии, и панданусы... Через полчаса начинают попадаться взмыленные парни со здоровенными мешками на головах. Оказывается - ремонтируют тропу, в мешках - песок и гравий, иногда вместо мешка - связка бревен. Правильно, а то поплывет дорога, европейцы лапки повыворачивают...

Погода постоянно меняется - мелкая серая морось и холод сменяются вполне африканской жарой. Дорога становится все хуже, превращается в грязную тропу, испещренную свиньими и лисьими следами. Неожиданно оказывается, что мы уже не идем, а лезем по нагромождениям камней. В конце концом вываливаемся на плато, пересеченное оврагом с ручьем на дне.

Все тот же вересковый лес, но вместо рыжей глины - вулканическое стекло. Все плато усеяно острыми блестящими обломками, смолянисто-черными, с радужной побежалостью. Моя камнесобирательная маничка бросает меня на четвереньки, но тут оказывается, что мы уже пришли в лагерь. Всего за три часа, и снова первые. Можно выпить чаю, а уж потом - собрать самые лучшие, самые красивые куски...

За чаем с опасением перебираю организм, ищу признаки горняшки. И тут же нахожу. Я извращенец, и горная болезнь накрыла меня в извращенной форме: галлюцинирую бурундуками... Наглые, толстые и полосатые, все как положено, только хвосты подкачали - голые и слишком длинные. Но зверье что-то слишком бодро для галлюцинации: трое с пристрастием обследуют палатку, а двое таскают крошки из-под моих ног. Все-таки не глюки. И не бурундуки. А полосатые килиманджарские мыши...

(Через несколько дней, спустившись, я узнала: это были Rhabdomys pumilio, они же - Четырехполосатые травяные мыши (Four-striped Grass Mouse). О как. Почему травяные - загадка, которая появилась парой дней позже... ).

Тут же прыгают разжиревшие на туристах грифы. Ну хорошо, на остатках жратвы, принесенной туристами, хотя... Иногда у портеров не выдерживают нервы, они кричат и кидают в птиц чем-нибудь увесистым. Грифы отпрыгивают на несколько метров, вяло потряхивая крыльями, и оскорбительно орут в ответ. Кажется, тоже на суахили... В конце концов все успокаиваются и возвращаются к своим делам: негры поглощают чай, а грифы прогуливаются вокруг палаток на предмет чего бы еще спереть.

А я, не обнаружив признаков горняшки, иду пошляться. Нахожу узкое ущельице (завалы камней вместо стен, между ними - вереск и мшаные подушки). Провал со стенами из гладкого вулканического стекла, на котором чудом держатся бороды оранжевого лишайника (а вниз с тихим звяканьем падает ручей, разливается прозрачной лужицей). И деревянный сортир (весь исписанный на суахили и английском). В приступе патриотизма возвращаюсь к палатке за ручкой. Теперь килиманджарский сортир украшает гордая надпись из трех русских букв, а я, удовлетворенная, иду собирать камни...

30.03.04. Шира - Барранко

Официально: день для акклиматизации, не набираем высоту. С плато выходим к Лавинной Башне (4630 м), одна из дорог приводит нас к леднику. Спускаемся в Барранко кэмп. Высота: 3800-4600-3860, 7 часов, 15 километров.

На самом деле:

Пасмурное утро, но облака высокие, и хорошо видна гора Меру.

Снова подрываемся в 8 утра и тупо лезем вверх. Вереск остается внизу, вокруг только камни, мох и пучки сухой травы. Догоняем блондинистую американку, вышедшую первой; Вильсон болтает с ее гидом слишком долго и громко - и начинает задыхаться. Останавливаемся на три минуты и ползем дальше... За поворотом на камне обнаруживаем блондинку; лицо у нее малиновое. Машем ей ручкой и уходим вперед.

Идет дождь, плавно переходящий в мокрый снег. Наконец слева обнаруживается Лавинная Башня, похожая в тумане на исполинскую, порыжелую от времени книгу. Мы пробираемся вдоль ее подножия; по ровным участкам Вильсон почти бежит, я скачу за ним. Тропа вниз по крутому склону скользким серпантином, из-под ног сыпятся камешки, с куртки течет за шиворот - капюшон, кажется, промок, а штаны давно пора отжимать. На Башню не полезем, сразу в лагерь. Вильсон несется вниз, как рассерженный буйвол. Пересекаем два оврага с мутными разбухшими ручьями, снова вверх, Вильсон несется, я ломаюсь и кричу "поли-поли". Это тормозит его только на десять минут, но их хватает - подъем уже закончился. Останавливаемся перекурить под нависшими валунами, Вильсон отвешивает комплименты моей силе (я скептически хрюкаю), а потом ударяется в воспоминания о старых добрых временах.

Мы сидим на высоте 4200. Двадцать лет назад здесь всегда лежал снег, а теперь - даже трава какая-то пробивается... Двадцать лет назад они разведывали маршрут Мачаме, выясняли, годится ли он для туристов... Тогда был только Марангу, "Кока-кола роат", халявная тропа, по которой туристов таскают уже чуть ли не сто лет. Да и сейчас большинство идут именно по ней... А Мачаме - это "виски роат", говорит Вильсон и смотрит на меня строго. Я понимаю, что надо гордиться, и делаю соответствующее лицо. Вильсон удовлетворенно отшвыривает окурок и устремляется вниз. Я бросаюсь за ним и немедленно падаю, разбив коленку. Вильсон притормаживает и вежливо слушает мой мат пополам с шипением, но, как только я затыкаюсь, ломится дальше.

И через четыре с половиной часа после выхода мы оказываемся в лагере. Однако не без потерь: от напряжения трясутся коленки, вода льет с одежды ручьями, и болит голова. Таки горняшка, думаю я и уныло пялюсь на мокрый насквозь рюкзак. А дождь все идет, над лагерем туман, и в тумане торчат панданусы...

Отсиживаюсь в палатке в обнимку с термосом с крепким сладким чаем. На второй кружке понимаю, что голова уже не болит и даже немножко думает. Из палатки портеров доносится хохот и писклявое "поли-поли"; кажется, там передразнивают туристов.

Туман постепенно развеивается, дождь закончился, становится видно вершину Кили. Она, кажется, уже совсем рядом. Иду пошляться; с камней вижу, как бедолаги портеры таскают воду из речки чуть ли не в километре, - хорошее место выбрали для лагеря, ничего не скажешь... Хотя, может быть, я чего-то не догоняю. Прибегает немец, с которым познакомились еще в Мачаме, - весь встрепанный и слегка испуганный. Их компанию накрыло горняшкой, они все промокли, их теплые вещи промокли, они обязательно простудятся и умрут. Завтра у них - дополнительный день на адаптацию; если погода будет такой же, они никуда не пойдут. Сочувственно киваю, опускаю глаза и вижу, что парень бегает в целлофановых мешках вместо носков. Меня разбирает истерический смех; немец тоже начинает ржать как ненормальный, утирая слезы и приговаривая, что все это ужасно, и зачем он только, да никогда больше...

А туман уже совсем исчез; видно стену Барранко.

Вокруг копошатся пухлые серые пичуги размером с воробья; вездесущие грифы возятся на камнях, и снуют с травинками в зубах полосатые мыши. И никому нет дела до измученных туристов.

А потом становится темно, и вываливается сливочно-желтая, ополовиненная луна в радужном ореоле. Снег на вершине Кили светится бледно-синим, прикрываясь обрывками тумана, и под ногами хрустят крошечные кристаллики льда.

31.03.04. Барранко - Баррафо

Официально: минуем стену Барранко и достигаем ледник. Разбиваем лагерь в приюте Баррафо. Здесь мы должны как следует отдохнуть и выспаться. Высота от 3840 до 4850, время перехода - около 3 часов.

На самом деле:

Информация о трех часах пути вызывает у Вильсона здоровый смех. Обычно восемь, говорит он; но ты пройдешь за шесть. Напуганная вчерашним дождем, я напяливаю непромокаемые штаны и вскоре очень горько в этом раскаиваюсь, - драгоценные силы уходят на то, чтобы преодолеть сопротивление ткани. Мы пересекаем две небольшие ложбинки с ручьями и подходим вплотную к стене Барранко. "Вдоль", написано в программке. Как бы не так!

Лезем на стену. Теоретически подъем легкий и навыков скалолазания не требует, но... Пробираясь по узенькому карнизу, изо всех сил стараюсь забыть, что боюсь высоты. Штаны мешают задирать ноги, а подтягиваться я никогда не умела. На половине подъема останавливаемся перекурить.

Заодно рассказываю Вильсону о своих одежных страданиях. Нормальные штаны в большом рюкзаке, а большой рюкзак у портеров, а портеры еще из лагеря не вышли... "Да, я дурак", - сообщаю Вильсону на русском и пялюсь вниз, на еле заметные нити водопадов.

Через два часа мучений выбираемся наверх. Я пытаюсь понять, как носильщики пройдут тем же путем со здоровенными мешками на головах; получается - никак. Однако минут через пятнадцать взмыленные портеры появляются над краем стенки и валятся на камни.

Пока все приходят в себя, я судорожно раскапываю рюкзак и быстренько переодеваюсь. После плотной болоньи трикотаж кажется невесомым, а оставшиеся четыре часа пути - несущественными. Топаем дальше...

Две мелкие долины, одна глубокая, в нее мы слезаем по валунам, а потом - снова наверх, и снова не идти, а лезть. Наверху обнаруживается сортир, и я наивно решаю, что мы пришли. Однако оказывается, что это лагерь Каранга, вот если бы у меня был дополнительный день, тогда упали бы здесь, а так - полпути, только полпути. А здесь ланч, говорит Вильсон и достает два увесистых пакета. Вильсон лопает, я сижу, покачиваясь, тяну водичку и стараюсь не думать о том, что нам подниматься еще на километр.

Идем дальше. Трава кончилась. На рыжих камнях идеально правильные кольца лишайника. Такие же кольца плывут перед глазами, дико болит голова. Вверх. Дальше вверх. Воздуха, кажется, нет. Но живут же как-то на такой высоте? Например, индейцы-кечуа. Живут и не жалуются, и голова у них не болит.

Я - индеец, у меня толстая черная коса, крепкие ноги и грудь бочкой, я пасу лам в Андах, на Чимборасо. А одна отбилась от стада и ушла наверх, в камни, лишайник глодать, локо, дурочка, вон она стоит, пропастина... Лама превращается в коня, в пугливого нервного коня. Он пятится от меня, лезет все выше, а я за ним, он уже слишком далеко, и непонятно, конь это или лама. Все-таки лама. Да. Перекидываю за спину косу, вот, Карлыч, а мы всех сделали, а ты говорил - не залезем-не залезем, а мы залезли, на самую макушку Чимборасо залезли, только с погодой не повезло, снег вон пошел... Это не Чимборасо, это Пичинча, говорит Карлыч. Как же Пичинча, обижаюсь я, вот Вильсон нам скажет, он точно знает. Это Килиманджаро, говорит Вильсон и свистом разгоняет стадо лам. Ламы разбегаются слишком резво, и я боюсь, что они порвут палатку, помнишь, Вовка, как тебе жеребята палатку порвали? Сейчас принесут чай, отвечает Вовка на английском.

Крепкий, терпкий, почти черный танзанийский чай, чуть мутноватый, с коричневым влажным сахаром. В палатку ломится ветер, но мне пофиг. У меня перестала болеть голова, и я почти не боюсь того, что будет ночью. Надо лечь спать. Покурить и спать. Надо хорошенько поспать, потому что в двенадцать ночи я встану и пойду наверх.

Мне удается задремать, но тут по лицу хлопает чем-то мокрым. Палатка просела под тяжестью мокрого снега, а тут еще и ветер... Сшибаю снег изнутри; слышу, как кто-то снаружи пытается натянуть тент получше. "А я думала, что палатка улетит вместе со мной прямо на Ухуру", - говорю невидимому спасителю. "Нет-нет, - отвечает он серьезно, - сейчас я все поправлю". С нервным смешком залезаю обратно в спальник.

Чрез пару часов просыпаюсь, слишком бодрая, чтоб отрубиться снова. Небо расчистилось, видна часть пика Ухуру - той самой вершины Килиманджаро... Стараюсь не смотреть на него - страшно.

Лучше смотреть на полосатых мышей и пытаться понять, что они здесь едят. Вокруг голые камни, снег, и даже лишайника почти нет, однако мыши носятся вокруг и совсем не похожи на умирающих от голода.

А еще можно смотреть на вторую вершину Килиманджаро - пик Мавензи...

Бегаю по лагерю с фотоаппаратом и сигаретой в зубах; кто-то заботливо предупреждает меня, что в ближайший сортир ходить не стоит. Присматриваюсь к деревянному скворечнику и понимаю, что он стоит на краю скалы, большая его часть висит в воздухе, а остальное опирается на два больших и очень неровных камня. Тот, кто это строил, был поклонником чистого искусства...

Добываю еще чаю, умудряюсь запихнуть в себя немного еды и чувствую, что готова ломиться на Ухуру прямо сейчас. Вместо этого закуриваю и иду пошляться. Бодренько прыгаю по камням, однако глаза у меня, кажется, все-таки нехорошие, потому что Вильсон ловит меня и пинками загоняет спать, грозясь, что мы выйдем на полчаса позже, чем положено, и идти будем быстро. "Потому что ты сильная", - объясняет он с садисткой ухмылкой и застегивает молнию тента. А я, как ни странно, засыпаю, не успев толком влезть в спальник...

1.04.04. Баррафо - пик Ухуру - Мвека Кульминация

Официально: бла-бла-бла, в этот день вы станете крутыми, если не сдохнете; до пика, скорее всего, хуй дойдете, но есть такая Stella point, она тоже считается. А потом слезете в Мвеку, и там вам дадут пива и кока-колы. Высота: 4840 (Баррафо) - 5600 (Stella point) - 5895 (пик Ухуру) - 3100 (лагерь Мвека). 8 часов подъем (6 до Stella point, 2 до Ухуру), 7 спуск, 7 / 23 км.

На самом деле:

Просыпаюсь в 12. Холодно, ветрено, ясно. По склону вверх ползет кучка огней - все нормальные люди уже вышли, бредут с фонариками. В половину первого выходим. Оказывается, фонарики не нужны - ночь лунная, все хорошо видно. Далеко внизу плещутся огни Моши. Поли-поли, этой ночью главное - не сдохнуть. Снега по щиколотку, ноги немного мерзнут, ну да черт с ними.

Поднимаемся по очень крутому склону мелким серпантином. Сначала я жду, что скоро станет легче, подъем не может быть настолько крутым все шесть часов. Однако ничего не меняется, только снега становится больше. Мы уже обогнали туристов и идем по целине, наступаю на следы Вильсона, главное - идти по его следам, тогда все будет хорошо. Иногда из снега выскакивают мелкие скалы; тогда Вильсон останавливается и высматривает путь. Стою у него за спиной, легкие работают так, что меня шатает. Вильсон что-то бормочет, чуть меняет направление, ползем дальше.

Рядом идет мальчик Сашка, он из-за чего-то обиделся на меня и уткнулся в телевизор. Сашка, говорю, что за странный фильм ты смотришь, черные люди на черном экране и камни и снег и луна. Сашка хмурится. Ты ничего не понимаешь в фильмах, посмотри, вон сзади огоньки, это самый крутое кино, ты такого еще не видела. Да, хорошее кино, только очень поздно закончилось, теперь придется лезть в общагу через окно, Юрык, ты меня только за руку держи, я тогда залезу, а может на вахте Анна Павловна, мы ее уговорим она пустит. Не пустит, отвечает Вильсон, ты лучше водички попей.

Пью, в голове проясняется, зато невыносимо скручивает живот. Ныряю за ближайший камень размером с мою задницу. Вильсон откуда-то сверху кричит, чтоб я не волновалась, потому что он женат. Как будто меня сейчас что-то волнует...

Всхрюкиваю и устремляюсь вперед. Продираясь сквозь синие сумерки, мы выскакиваем на относительно ровную площадку. Кошмарный подъем закончился. "Четыре часа", - довольно говорит Вильсон. "Еще два?", - спрашиваю бодрым голосом, а сама думаю в тихой панике, может, попроситься вниз, это ведь пиздец, еще два и еще два до Ухуру, Стелла тоже считается, но надо до Ухуру. "Еще 45 минут, - Вильсон закуривает, - мы на Стелла пойнт", - и тычет пальцем куда-то вверх. Оказывается, мы сидим под небольшой скалой. Оказывается, эта скала, сине-рыжая в утренних сумерках, и есть Стелла. В полном восторге хватаюсь за сигарету.

Мы курим и смотрим, как откуда-то сбоку вылезают два туриста с гидами. Лица у них невеселые. Молодцы, говорю Вильсону, тоже быстрые. "Это Марангу, - отвечает Вильсон и презрительно пожимает плечом, - кока-кола..." Демонстративно отшвыриваем окурки и чуть ли не вприпрыжку идем дальше.

И тут на Килиманджаро розовым дымом валится рассвет.

И в половине седьмого утра я сижу на самой вершине, физиономия у меня опухшая, а из глаз текут слезы

Вильсон красуется, довольный и ко всему привычный.

А на тропе, протоптанной нами, появляются девушки, пришедшие по Марангу.

И после короткого перекура мы почти бегом ломимся вниз...

Первых туристов с нашего маршрута встречаем почти на выходе к Стелле. Вторых - на половине подъема. Скачем дальше, догоняем девушку, которая решила спускаться на полпути. Пролетаем мимо бледно-зеленого негра, Вильсон перекидывается с ним парой слов, оказывается - гид, новичок, горняшка. Бедняга сидит на камне, глаза у него тусклые.

Почти у самого лагеря у меня отказывают коленки. Ноги подгибаются и дрожат, падаю на камень и сообщаю, что ко мне пришел пиздец. Вильсон разочарован, однако с терпеливым видом садится рядом и смотрит, как я достаю из рюкзака воду. Глаза его, и так выпуклые, вылезают из орбит. Вопит - это все, что ты выпила за ночь?! Полутаролитровая бутылка почти полная, не хватает грамм сто. Киваю с виноватым видом, Вильсон паникует. Ты пей, говорит, пей, тогда у тебя с головой все станет хорошо. С головой у меня и так хорошо, у меня только ноги не идут, но Вильсон не верит.

Мы сползаем в лагерь (я иду странной, приседающей походкой), Вильсон вручает мне литровую бутылку сока и просит, чтоб я постаралась и выпила все. Валяюсь на камнях с соком в одной лапе и сигаретой в другой. Иногда на цыпочках подходят портеры, бормочут "congratulation" и смотрят меня, как на персонажа кунсткамеры.

А я смотрю, как в мою палатку упорно лезет полосатая мышь. В конце концов ей это удается; доносятся вкусные шорохи. Кажется, мышь нашла шоколадку. Как бы не померла от счастья, думаю. И ныряю в палатку - ловить.

После завтрака отправляемся вниз. Вильсон пытается бежать, однако я уже сдохла. У меня болят коленки, потянуты все мышцы, кроме того, я до синяков сбила ногти. Бесконечный спуск оказывается гораздо страшнее подъема. Ковыляю, хромая на обе ноги.

Голые камни покрываются травой, кустами вереска и исчезают. Мы идем по вересковому лесу; попадаются крупнолиственные кусты и на них - пушистые бледножелтые цветы размером с блюдце. Туман превращается в морось, но у меня нет сил надеть куртку. Дома высохну.

Через три часа мы все-таки добираемся до Мвеки, - вытоптанные площадки среди верескового леса, в центре деревянный домишко с ресепшен, кока-колой и пивом. Ноги отказали окончательно, я могу передвигаться только в пределах палатки и только за счет рук. Для полного счастья лопнул сосуд в ноздре; я рассеянно размазываю кровищу по физиономии и хлюпаю носом. Логики никакой, такое могло (должно было) случиться на подъеме, но никак не на спуске. Собрав остатки воли, выползаю к домику, регистрируюсь, пугая все повидавших сотрудников, и валюсь обратно.

От мысли о завтрашнем волосы встают дыбом, четыре часа вниз, я останусь без ног. Все шмотье промокло, палатка протекает, холодно. Но в рюкзаке находится две фляжки коньяка; большую (аж 250 грамм) отдаю Вильсону и компании (они опасливо благодарят - "мы знаем, русские напитки очень, очень крепкие"), к маленькой прикладываюсь сама.

Жизнь налаживается. Под тентом палатки гуляют крупные голуби с розово-оранжевыми перьями на хвосте. Скачет гриф, заглядывает в палатку, нахально орет мне в лицо. Я валяюсь в обнимку со фляжкой и пачкой сигарет. Я - живая реклама нездорового образа жизни.

Из палатки портеров доносятся радостные нетрезвые крики. Кажется, они умудрились надраться. С 50 грамм коньяка на рыло. Завидно, сонно думаю я, и снова прикладываюсь к фляжке. Подмигиваю грифу. Гриф возмущенно вопит, двоится и расплывается. Жизнь удалась.

2-3-4. 04. 04. Мвека - Моши - Найроби - Дубаи Исход.

Всю ночь идет дождь, мокрое, слякотное утро. Выходим пораньше, чтобы не заставлять ждать машину. Ковыляю по моховым джунглям, скрипя зубами. Сиреневые цветочки и изящные разноцветные поганки уже не радуют. Идти больно. Идти очень больно. Вильсон мелькает где-то впереди, иногда останавливается подождать меня, плетет утешительные сказки про "полпути прошли... две трети пути прошли... только полчаса осталось, ну же!" Нас обгоняют первые туристы, Вильсон чувствует себя оскорбленным. Закусив губу, ускоряюсь. К счастью, у меня нет привычки останавливаться на передохнуть-съесть печенюшку, как это делают американцы. Через четыре часа после выхода мы добегаем до ворот Мвека. Вильсон разве что не улюлюкает. Я с подвыванием валюсь на лавочку. Здесь надо зарегистрироваться, а потом еще как-то дотелепаться до машины - два километра по деревне.

Зато мне дают красивый диплом

Вот такой:

Диплом напоминает росконовский, и я вспоминаю про Грелку. Это неуместно, но все-таки. Седня тему задают, ага, а в отеле есть интернет, угу.

В 12 дня я уже в отеле. Пытаюсь отмыться, получается плохо, но лучше, чем ничего. Влезаю в шорты и с ужасом вижу, что мои ноги стали толще обычного раза в два и сильно напоминают слоновьи. К счастью, в отеле есть еще и бассейн с почти холодной водой. Отмокаю там до самого вечера, пугая ткачиков и носящихся над самой водой стрижей. Плаваю, думаю о нанотехнологиях и матерюсь.

А утром - сначала в Арушу, а оттуда - в аэропорт Найроби, снова через две границы, на которых, оказывается, нельзя купить сигареты (а свои я отдала Вильсону). А потом - 6 часов в аэропорту. Кенийский кофе, говорят, лучший в мире, но пятая чашка лезет из ушей.

И еще восемь часов в аэропорту Дубаи. Я хромаю на обе ноги, нос обгорел и облезает крупными клочьями, и иногда из него течет кровь. По моим кроссовкам очень хорошо видно, что я откуда-то вылезла. Вряд ли с горы, скорее из очень грязного болота. Джинсы это подтверждают. Футболка была чистая, но в Найроби я, конечно, облился кофе.

Меня одолевает нездоровая страсть к каппучино. Чтобы избавиться от нее, на последние деньги покупаю самую большую чашку. Мне приносят поллитровую фаянсовую кастрюльку с двумя ручками...

Я прихлебываю из кастрюльки и вдруг слышу какую-то странную речь. С умилением слушаю, как боровоподобный дядька за соседним столиком рассказывает историю времен расцвета бандитской романтики. Собеседник борова, нервный и пыльный, умиляется меньше, но блюдет вежливость. Допиваю кастрюльку и топаю на посадку. В предбанник еще не пускают, я сижу на полу, ноги с кроссовками валяются отдельно, сограждане пялятся на них с отвращением. "Джамба", - говорю очень вежливо, но им все равно что-то не нравится. Наконец я сажусь в самолет и делаю последнюю запись в африканском дневнике: полосатые мыши в крови.