Игорь Поночёвный
Летняя дрёма в Распердяевке
Подражание Александру Сергеевичу Пу.
Граф Распердяев полулежал, полуоблокотясь на узкую доломанку, смотрел в окно и пускал папироской тоненькие колечки дыма через левую ноздрю. Сплин и лена властвовали над ним, подтверждая свое господство над безвольным аристократом. Ничего не хотелось работать. В окнах квинтет играл печальную мазурку. Дворовые ленились на штакетнике сухих досок, лузгая подсолнухи. Солнце грело божьих коровок и букашек, выползших на Ружу. В двенадцать часов Васька, объявляя полдень, за неимением чугунных ядер, выстрелил из графской пушки репами. Распердяев инстинктивно понимал, что надо было бы чего сделать, но делать ничего не хотелось. Приказчики проворовались, мерзавцы, ударились в бега и были объявлены жандармами в розыск. Крестьяне не хотели пахать пашню, сеять посевные и боронить боронами господские поля.
Распердяев уже пропустил давечась важное дело - в уездном городке его дожидался подьячий поверенный, с которым они должны были справить у нотариуса купчую на Землю. Напрасное дожидание: граф и не собирался ехать. Слепому кучеру Ивану велено было распрягать из брички холеных в холке рысаков, что простояли попусту три часа во дворе.
Граф Распердяев мечтал.
Вдруг, думал он, сейчас в залу войдет Прекрасная Дама, брунетка. В атласном платье, розовых батистовых перчатках, в шляпе с плюмажем и черных туфлях с пряхами. Войдет, сядет в диваны, исчертит своими тонкими руками ломаные геометрические фигуры, пустит прекрасную одинокую слезу и объявит, что безумно любит Распердяева, а к своей любви спешит привосовокупить прекрасный миллион приданного - наследство безвременно почившего на Капказе супруга. Граф и Дама соединяют руки и губы в невинном поцелуе, Васька дает салют, и две тысячи приглашенных поздравляют женишка и невесту.
Или нет, пожалуй, иначе будет. Войдет Легкомысленная Девица. Дерзкая, лихая наездница-амазонка, в цилиндре и жакете, с хлыстом подмышкой, рыжая. Сядет на пухлый пуфик, засунув ногу за ногу, и прикажет графу безропотно повиноваться: ехать с ней в Брюссель, чтобы вступить в управление свечным заводиком на берегу Руаны. Тут Распердяев расправит плечи, возьмется наконец за ум и принудит вольтерьянцев к русскому порядку.
Или, лучше так. Войдет Томная Нимфа, полуобнаженная, в венке лилий на белокурых локонах, нежная, тихая, беспрекословная, вынесет из мутной путины сундук, окутанный водорослями и речными ракушками - подарок от Подводного Царя: жемчуга, рубины, александриты, но более всего - бриллианты, и такие крупные, что и в Питербурхе у ювелиров не сыскать. Красотища! Вот уже и деньги есть.
Тогда уж по другому стал мечтать. Крестьянская Баба, девятнадцати лет, вбежит, блистая пятками и зелеными развратными глазищами, коса бьет об задницу как змея на солнцепеке. Задирая подол, показывает голое розовое бедро, и кружится голова у Распердяева от дикой страсти. Похоть и сладострастие, порок во всей своей красе, разврат, вожделение и Нагая баба на печке.
Нет, уж лучше так. Притащить Голую Девку, принести розог, уложить, выломав руки назад, выгнуть спину колесом, и легонечко по заду: хлыст, хлыст, хлыст. И по грудям, по грудям, по самым по сиськам.
Но, однако ж, даже лениво так думать. Все мечты, и неосуществимые притом. Баб дворовых пороть и насильничать ныне не дозволено строжайшими указами: можно и в Сибирь попасть. А то и мужики изобьют в кровь или пустят красного петуха - спалят все вчистую. Впрочем, умолять, указывать или требовать дворовым девицам Распердяев тоже считал ниже своего. Но страшно, как еть хотелось. Комната затуманилась перед воспаленным взором Распердяева. В мечтах его брунетка уже задрала юбки и показала, что на ней совсем нет панталон и Страшное, черное естество глянуло на графа дьявольским оком и захохотало. Рыжая амазонка вылупила на Распердяева коричневые соски из лифа и показала вожделеющим взглядом на хлыст. А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ах!
-- Ванька! -- заорал вдруг дико граф в окно, вскочив с узкой доломанки, -- Тащи, братец, козу, не могу уж...
Двенадцатого мая тысяча восемьсот семьдесят четвертого года.