Ну вот он, 84-й,
печально знаменитый год.
А все течёт, как прежде – к чёрту,
а все течёт...
И ничего не изменилось...
Слегка убавилось волос.
Ну, детям, что было на вырост,
теперь в обтяжечку пришлось.
И как всегда на тонкой нитке
висит дамоклова беда.
Души печальные пожитки
когда оттаскивать?.. Куда?
Ведь Там безвременье – как всюду –
и теснота, и суета...
Ни Зевса, ни Христа, ни Будды,
ни Афродиты... Ни черта!
Кому не снился Иегова,
тому не вечность, а – постой.
Умрёшь – и всё опять по-новой:
сорок второй, сорок шестой,
пятьдесят третий и другие,
потешные, как Дед-Мороз,
свои проблемы вековые
мне станут излагать всерьёз.
Их лики снова будут стёрты,
и перепутан их черёд.

Вот снова – 84-й...
Ничем не знаменитый год.

1984

Сказавший А сказать затеял Б.
Он рот раскрыл.
Он воздухом запасся.
Сейчас он грянет.
Скептики в толпе – и те затихли.
Миг один остался.
Как просто было А произносить!
Решился,
и зажмурился,
и – гаркнул!..
– Ну, не скажи.
А вышло бы насмарку – в какие дали мог бы угодить!
Но Б трудней:
еще раз: выдох, вдох,
губа губы вот-вот уже коснется,
и звук взрывной над миром понесется,
не слыханный в течение эпох...

Сказавший Б изменится в лице,
изобразив произнесенье звука.
Что ж будет дальше – В?
а может, Ц?..
Пока не ясно.
Вот какая штука.
1987

Мы чуть ли ни всех побеждали в войне,
усы распушая и брови,
и дружба народов в Совдепии – НЕ
прервётся, скреплённая кровью.
Но нынче в империи полный бардак
и, вздыблен от края до края,
трясётся от злобы наш общий барак,
права человека качая.
И крест полумесяцу больше не брат,
и нет ни секунды на продых,
и нам навела вавилон баррикад
повальная дружба народов.
Она расцветает багровым цветком
на лицах участников встречи.
А где же милиция? Где же партком?
– Их нет. А иные далече.

Да! Дружба народов не знает чинов,
окладов, дипломов, сословий.
Она отличает своих от врагов –
по крови, по крови, ПО КРОВИ!


1990

Ночь безводна, тиха, на трухлявой подстилке луна
умирает, и "С" (т.е. "Смерть") задыхается в дыме.
С выраженьем стиха матюгальник бубнит имена
остановок. В подтексте – словесная заумь в пустыне.
Воздух неосязаем, но чёрен и явственно кисл.
В нём вчерне обустроен грядущего завтра мицеллий.
В предпоследнем трамвае везу предпоследнюю мысль
непосредственно в сторону ей предназначенной цели.
Ночь тиха и легка, а живёт ожиданьем беды.
И, оттенки меняя, творит привиденья со вкусом.
Но совку из Совка в предвкушении новой метлы
их скучны имена и не рад он, что призрачен мусор.
Не обучен хотеть, я впадаю в родной негатив
(как в родной коллектив) и твержу в отрицаловке мудрой
сам с собой тет-а-тет и уже на знакомый мотив:
– Ночь легка и летит. И она не чернее, чем утро.

Июль 1991

Мясорубку заклинило – ныли "Реквием" Моцарта,
созревала яичница под роман о Мегре.
А мазурики штатные сообщали про прoценты
и про новое мышленье в застарелом Кремле.
Президенты, как мальчики, то дружили, то ссорились,
парвенозные новшества обживали эфир.
Я лелеял в блокнотике графоманскую скоропись
и цинично прихлёбывал бесполезный кефир.
А металл неподъёмен был, и не стоило пробовать.
Бард мяукал, что якобы занималась заря
(чем – хотелось бы выяснить), и в настырную проповедь
я вникал безнаказанно и грешил втихаря.
А когда, дирижируя гениальным адажио,
мэтр (не помню фамилию) всё сердцами владел,
я в режиме анапеста рифмой текст унаваживал.
А к staccato cantabile неприлично храпел.
18.08.1991

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
После дня чёрно-белого, трёхпрограммного нытика,
зачерствела действительность, как усталый батон.
А заря, как безумная, занималась – политикой.
И такой отвратительной, что об этом – потом.



19.08.1991

Число, войдёшь ли ты в историю,
иль просто попадёшь в неё?
Тебе какие цифры вторили,
внушали как бы бытиё?
Не то же самое ли августа –
2 года с месяцем назад?
Или – "очко"?.. И, может, правда всё,
что карты сдуру говорят?..
Мы по дороге непроторенной
бредём в иные времена...
Число, войдёшь ли ты в историю,
иль мимо пролетит она?

21.09.1993