***

за дождем, за поворотом
за обратной перспективой
пахнет сеною и темзой.

непутевого арктура
забродившая тинктура
обещает депортивы.

в макинтоше с отворотом
вероники с приворотом
торо темною слезой.

желтою от порт-артура
красною от англо-бура
бурою от мезозой.

4 июн 04

* * *

газета на подоконнике намокает
это на западе идиот ждет
это на запахе лис тает
или наоборот.

а идиот макинтош накинув
кинув дурацкое файвоклок
тонкие лисы струей тает
или наоборот.

(не окончено)

11 июн 04

49 ДЮЙМОВ (ИНЧОВОЧКА)

фройляйн, фройляйн, милый друг
до меня очерчен круг
и прочерчены пути
на которых вдруг.

помнишь, фройляйн, вечерок
мой ответ и твой урок
книжки, бархат в три обхвата
и гешвистер - брат за брата.

брудершафты, братства бред
расставательный обед
на столе пустая кружка
а на дне моя подружка.

фрейлина зимой и в осень
potion #48
под столом пустая книжка
не открытая, мой друг.

11 июн 04

* * *

я любил тебя утром
и не ел и не спал
ощущая нутром
всех, кому я отдал.

ты моя дорогая
уставая дрожишь
ты наверно другая
тихая мышь.

воду пьешь поминутно
из чужого ручья
в том источнике мутно
ты сегодня ничья.

изгибаешься криво
я сегодня ничей
ты права и красива
как текучий ручей.

15 июн 04

Радисты

лесбия, лесбия, я катулл
возьми свою рацию, сядь на стул
обуй свои уши – прием, прием
нам будет легко вдвоем

по разные стороны сей войны
тире и точки нам не нужны
мы будем плавать, как два угря
в эфире до сентября

в саргассовом небе, в небе морском
с глазами, засыпанными песком
с хвостами, изрезанными стеклом
стрекозьим сухим крылом

в зеленом небе, в небе листвы
вдоль границы пруссии и литвы
расходясь до лондона и читы
минируя все мосты

стучи ключом, пищи ни о чем
как нищий, трахнутый кирпичом
как певчий скворушка, мелкий шкет
под липами, где нас нет

а в сентябре, как последний шмель
к нам в окна гестапо влетит и смерш
вечерний чай превратит в свинец
карьере придет конец

у горла пуговку теребя
я буду всё валить на тебя
ты будешь всё валить на меня
ведь мы же с тобой родня

достань из бара трофейный брют
ты разве не знала, что нас убьют?
тебя убьют эти, меня убьют те
мы будем на высоте

в саргассовом небе, где пыль и сор
где ночью не сыщешь таксомотор
двумя паутинками – вниз и вверх
пока не выпадет снег

***

Воробьиной стаей во сне летает
Над зеленой праздничной стрелкой та,
Что душой, наверное, называют.
Меж колонн - в открытые ворота -
Ворвалась бесшумная эскадрилья,
Точно пух, отскакивая от земли.
И того гляди опалятся крылья -
На Ростральных снова огни зажгли.
И куда хотела могла летать,
Лишь пока не стала она гадать:
Пролетит еще хоть одну минуту?
Упадет на радость седым волнам?
Так скорей стреляйте цветным салютом
В небеса из пушек по воробьям!

***

Заходя в ванную, внезапно в зеркале замечаю
забавную морду себя. Становясь большими,
утро в чужой стране начинаем с чая,
заканчивая в машине.

Вечером, открывая подполы,
доставая холодные разносолы:
Ах, мечты, мечты, сколь же клинок остер их,
как перец. Как Констанция в мушкетерах.

Плюнь к черту. Мир устроен, как терка,
норовящая в харю. Как унылая тетка,
в кабаке в Пярну, глядя поверх глагола,
пятерней волосатой бутылку брала за горло.

Забудь начисто все, что случится позже.
Любая мысль, в сущности, тот же поршень,
что толкает еёйную сущность вдоль головы,
всю в волосах травы.

***

Проснулся ночью. Дождь и седина
подсвеченных луною облаков.
Вокруг, естественно, не видно ни хрена,
и комариных мерзких голосков
слышна возня. Настали времена,
когда нельзя. И ветер, был таков,
пришел, готовя утренний сквозняк,
вздыхая, как его казнят.

Когда б ни пил - попробуй, захмелей
в стране, где нет березовых аллей,
где не найти, как ни ищи, репей,
и самый воздух, как его ни пей,
не заменяет светлого сукна
дороги, если смотришь из окна
и понимаешь - вот она, одна,
несчастная, но настоящая страна.

***

Разломав сарай на обломки и искры досок.
Гром вбежал по листве на небо обратно.
Поле струилось, как спинки свирепых ласок.

Милые мои нелепые столбы верстовые,
ворох листьев, сгорающий горьким дымом.
Между прочим, я знаю - она живая.

Этот щедрый дождь не считает капель.
Газета на подоконнике намокает.
Молнии неостановимый скальпель
беру задумчивыми руками.

Последние гульдены на конфеты потратив,
открывая калитку в доме напротив.
(я так и думал, что он живет по-соседству)

И снова вопрос столетья - буду ли третьим,
и ветер листву одурелую в небе крутит.
Это настоящая осень сердца.

***

Честное слово, будь ты прямей осины,
даже тогда я не стал бы тебя тревожить.
Руки задернули протяжную парусину.

В темном углу подвала смеется нежить.
Дядьки седые вздернули пальцы ружей.
Честное слово, ты продолжал бы нежить

твердую холку кобылы, сопящей тихо,
поводящей нечеловеческими глазами
над бровями, цветными, как облепиха.

***

Легкая паранойа в быту не помеха.
Реальные люди всегда на измене.
Мир – это не небесная Мекка –
он может даже нуждаться в замене,

он даже нуждается – как минимум, эдак четыре века
бесконечных страшилок и длинных ножей.
Душа, ускользающая от человека.
Человек, гонящий душу взашей.

Простая ведь логика карликового сознания –
каждой моей микроскопической закорючки.
При такой политике уже недалеко до изгнания,
если, конечно, удастся избежать колючки.

Друзья порой подтекут мозгами.
А иногда дашь охуенного крена сам.
Мы, как походники с рюкзаками,
всю жизнь шарахаемся по небесам.

***

Комнатная прострация.
Грация в полудреме –
это уже не грация,
а все, что угодно, кроме.

Сколько же разных помешанных
с внешностью провокации –
вешателей и повешенных.
За неимением грации

кончилась даже Греция.
Чего уж там про Россию…
Жесткая конкуренция
проседи с бледной синью,

девушек и молодчиков,
бабушек и колобков,
слезоточивых баллончиков
и ружейных хлопков.

Крутится мой увенчанный
красной звездой мирок.
Я, как увековеченный.
Спасибо – не покалеченный,
и не совсем залеченный,
и даже – не пидорок.

***

Вам бы лишь бы играть – отступать или наоборот –
по окопам ползти, через лес, через тысячи зим –
напролом, чтобы каждому-каждому от
или – для, но – стрелять, и – неважно, что будет за сим –

мы потом разберемся. Война это значит – война,
а не фантики и не рулетка, и не футбол –
потому она есть, потому она так названа –
у нее промежуточный вес и размазанный пол.

Лица строги, и в будущем кажется смерч –
я лечу на чужой раскрывающийся парашют –
человеческим чучелом сквозь параллельную речь –
через лес, через тысячи зим – через всю эту жуть

какофонии выстрелов, вправленной в эхо часов –
и уже не понять, существует ли все же вина,
или это – обычные отзвуки слов,
для которых невероятна больше война?

***

Катится мир – катится твой и мой –
не оставляя шансов, ни одного.
Я расправляю крылья – большая моль –
серая моль, летящая вдоль него –

вдоль пограничников на краю рубежа,
за которым плещутся три кита
и застыла смерти моей баржа,
и уже не торопишься никуда –

ни секунды, ни мгновения, ни
хоть какого-то повода – хоть чего.
Я прикрою горящего мира огни –
серая моль, летящая вдоль него.

***

1


но плавится в сладкой и жуткой
серебряной ложке хорей
о йезус мария считайте меня проституткой
о йезус мария простите что я не еврей

я тоже пытался хоть как-то хоть сикось хоть накось
хоть раком хоть боком хоть гадом меж образов
как нехристь заштопавший веру отечества накрест
закрывший себя и вселенную на засов

забившийся в угол и там из угла как улитка
отстукивал вальс превращаясь в дешевый вальсок
земля это небо в эпоху убытка
и пытка вплетенная в волосок

моей белоснежки я думаю йезус мария
могла бы попробовать если не может понять
ты видишь горю я, горит моя нарко-мания
и хочется все это все это разом объять

и больше не видеть и больше не слышать и больше
и меньше и даже быть может не я
а кто-то большой кто-то истинный кто-то как боже
но только не я кто угодно но только не я


2


но плавится в сладкой и жуткой
серебряной ложке хорей
о йезус мария считайте – меня – проституткой
о йезус мария простите что – я – не еврей

я тоже пытался хоть как-то – хоть сикось хоть накось
хоть раком хоть боком хоть гадом меж образов –
как нехристь заштопавший веру отечества накрест
закрывший себя и вселенную на засов –

забившийся в угол и там из угла как улитка
отстукивал вальс превращаясь в дешевый вальсок
…земля – это небо в эпоху убытка
и пытка вплетенная в волосок

моей белоснежки – я думаю – йезус мария
могла бы попробовать если не может понять
ты видишь – горю я горит моя нарко-мания
и хочется все это все это разом объять

и больше не видеть и больше не слышать и больше
и меньше и даже – быть может – не я
а кто-то большой кто-то истинный – кто-то как боже
но только не я кто угодно но только не я

Эрмитаж. Малые голландцы.
(Леди Мурке)

Так течет огонь. Так горит вода.
Так однажды утром на всей земле
Запылают новые города,
И возникнут старые на их золе,

Где у каждого - теплый, живой камин,
И горячий грог стережет обед,
И щенки в корзинке. (Из них один -
Уж такой приятный, что мочи нет).

Слабый отблеск разбередит бокал
Лимонада. Шахматы перед сном -
Как урок стратегии. А тоска
Заперта в шкатулку с секретным дном.

Та шкатулка спрятана в сундуке,
А сундук опущен на дно реки.
Но придет голландский художник N.
И приладит к легким стопам коньки.

И по улочкам из цветного льда,
Взяв под мышки пеструю кутерьму,
Все умчатся в новые города,
Не открыв секретное - никому.

***

ЛЭ

Испещрен нотами, испещрен
Звука личинками
Бакалейщиком ловким присланный счет,
Пером исчирканный.
Отшвырнув в сторону срочный заказ -
Рухлядью, ветошью -
Не для вас, филистеры, не для вас -
Для ваших детушек.
Когда вы ("was ist das?" ) храпите во сне,
Колпаки бязевые,
Они тайно от вас приходят ко мне -
Ночные, праздничные.
Человечек пряничный, пыль, фантом,
Чудак недоученный,
Я учу их тому, что они потом
Поют на улицах.
А пока - фигуркою заводной -
Авось запомните -
Я кружусь, напеваю, пишу - и вновь
Кружусь по комнате.
Не шурши, служанка, в дверь не скребись
("Уж не в горячке ль Сам?" )...
Шевелись, моя музыка, шевелись,
Поворачивайся!

***

Жумагулову.

Се - наша родина: изюм, сабза, урюк.
(Минута радости - и доктор обеспечен).
Базарной, вязкою слюной увековечен -
Отпустят ниточку - и вырвешься из рук,

И - поднимаешься... Внизу - минуты три
Еще следят, еще волнуются: "Ну, что там?" -
Потом расходятся. И с этих пор - полетом
Ты управляешь сам. Бессменно. Изнутри.

Под оболочкою - никто не разберет,
Как сердце звонкое, до времени, играет:
То путь нащупает, то снова потеряет,
То рифму пробует, как дети - первый лед.

Отпустят ниточку - и небо пустоты
Бумажным голосом беседует с тобою -
Настойкой опия, настольною луною -
И молча слушает, как отвечаешь ты.

***
Штиль. Поникшие флаги.
Вино молодое.

Пишу на белой бумаге
Чистой водою.

Читай, напрягая зренье,
Капли капели,

Пока не высушит время
Эти напевы.

Пока на веранде над морем
Утренний холод

Жизнь не возьмет измором,
Не успокоит.

И будут писать другие,
Дурью не маясь,

Чернилами - черной гирей
Для белой бумаги.

Виктору Куллэ

"Свет!" - говорят ему, - "Свет!" - он не понимает,
Лишь старомодным жестом к груди прижимает
Руку, а в ней - блокнотик и карандаш.
"Господи Боже, какой же ты осветитель?...
Ты - бродячий философ, законоучитель,
Дурень блаженный, только - не здесь, не наш!"

Дело его - стоять, моргать виновато,
Знать, что никто не пойдет на эту зарплату,
В этот театр, в драную ложу ту,
Где, как пылинка в полуслепом полете,
В алом луче - мелькает его блокнотик
И, оробевший, валится в темноту.

Песню ему пропой, сестра Мнемозина.
В нужный момент - мигни ему, подскажи, на
Кнопки какие надобно жать когда.
Ты не смотри, что он все прячется в щели.
Он еще должен исполнить предназначенье -
Этот вот, робкий, этот, нелепый, да...

В день, когда все потеряно безвозвратно,
В час помех, усиленных многократно,
В миг, когда злая пуля уже поет,
И ничто избавленья не обещает -
Он освещает жизнь мою, освещает
Смерть мою, бестолковое время мое.

***


По солнышку пройтись,
от щедрости потратить
на нравственный стриптиз
полчасика - и хватит.
Над озером седым
помедлить, что твой Гейне.
Душе необходим
пейзаж безлюдный, где не
напомнит запашок
случайного бродяги
о том, как наутек
реальность от бумаги
кидается, когда
ком подступает к глотке -
как легкая вода
от плюхнувшейся лодки.
И так она легка,
что вызревшее в сердце
сознание греха
сильнее страха смерти,
и волны полегли
в расплывчатом наклоне,
как линии любви
на тонущей ладони.

Памятник

Железный человек - ведет меня с ума.
Урсула Дар

Железный человек - к нему мои моленья.
Прижму колени я к испачканной земле.
Железный человек не любит сожаленья -
на что глазных желез слезливое желе?

Приятно пожевать свои переживанья,
забросивши дела, спустивши удила.
Железный господин, возьми мои желанья,
чтобы густая желчь одна во мне жила.

По городу людей, почти уже невидных,
по головам блядей и пастырей седых,
по скверам площадей, собраний муравьиных,
по толпам без вождей - проходит ветра дых.

Вернейший из ветров, разведчик урагана,
запутался в лесах стоящих железяк,
и больше не свистит небесная нирвана,
обидевшись, молчит, не посылает знак.

Я начинаю жить по-новому. Натурой
оплачивая счет, все ж я не весь умру.
Мне стыдно за хандру перед железной дурой,
пред бабой на ветру, топырящей дыру.

Я начинаю вновь - но прежнее железо
звенит во мне, как Дон, хоть тихий, хоть Кихот.
Так, словно мастодонт, под поступь полонеза,
земная зрелость к нам, танцуючи, бредет.

***

Постой, пожди, куда же ты, родной?!
Удрал автобус. Впрочем, не впервые.
Xолодный дождь белесой пеленой
ложится на пейзаж переферии.
Опять торчать на этом пятачке,
как маленький Ульянов на значке,
и горько дуться на несправеливость
отсрочки, и оттяжки, и вообще,
зачем все это на меня излилось?
Затем, чтоб мировая дребедень
оставила. Вдали сырое стадо
пасется. Так и будем целый день
сереть. И ждать. И ничего не надо.

***

освистанный ветреной клакой
перон где виленский экспресс
со вздохом назад подает сочлененья сверяя
и поручни медны и лаком
язык проводницы: дюшес
ja mam tylko jeden! однако
я жмурюсь и пью я в твое огорченье ныряю

под жолтой купейной лампадой
так жадно стучится в груди
я рада я рада я рада
полячка еще оранжаду
и больше уже не входи

дорожное чтиво не шутка
с ним скрипы и страхи острей
в бессонной теплушке где прежние жалобы живы
железны дорожные сутки
но плавится сладко и жутко
в серебряной ложке хорей
о йезус мария считайте меня пассажиром

Пенелопа - Одиссею

Я буду умирать, как окно в сентябре -
прозрачное от слёз.
А ты - как знаешь.
В песчаный плёс,
на дурном корабле,
ты, как ростра, наверное, врос.

Как часть, от целого наскоро срезан
в последней попытке понять -
откричишься, отграешь,
чтоб криком, как формулой, взять
ту часть мирозданья, в которую врезан,
как в древнюю летопись - пришлый, неродственный зять.

А я - как окно.
Я уже разогрела песок
в объятиях времени,
словно в романе - пролог,
и время текло, как стекло,
не то чтобы пламя - скорее, залог. Да, залог -

погибнуть, как встарь:
на пожаре от свечки, на льду,
от пьяных водил, от заглохших машин, от всего,
что я , отпечалив, достойным найду,
и будет не нужен сигнальный никчемный фонарь
за тридевять метров, что я никогда не пройду.

Как эллину, глупо застрявшему в море,
ничтожно и глухо, ударит волна о волну
смущением диким, что впору пригубить отраву,
принять от безвременья, словно услышать одну
из мелодий ловца-Крысолова, которую тронет
рассвет позолотою, как Пенелопа - парчу,

где золотом вышито:
"Как ты сумеешь. Прощу
все гавани мира, в которых ты смог патриотом
казаться, не смев паруса отпустить, как пращу,
во след за догадкой, которая мною услышана,
которая губит на зависть, на смех палачу."

Раскинув горячий песок, в предвкушении огненной печи,
таких витражей, что отчётливей выскажут нас,
прямее, чем самые смелые речи,
чем долгая песня, в коротой припев без прикрас.
Здесь мне не услышать ни песен, ни сказок, ни речи,
ни постного пастора, сдобного дьякона, враз

ослепших от этой картавости вражьей картечи,
задумчивой гавани, дюжинных якорных жил,
от прочих - обласканно-сплюнутых палуб,
на чьих просмолённых настилах ты выжил и жил.
О чём это я? В слепоте богословских наречий
довольно с меня парусов, горизонтов и течи.

***

Утоли мои печали -
Отвези на океан,
Где туман лежит в начале
И в конце лежит туман.

Где, пройдя через туманы,
Луч играет на скале,
Где ныряют пеликаны,
Развернувшись на крыле.

Где выходит в море строем
Длинноклювых птиц отряд
И стремглав перед прибоем
По песку бежит назад.

Где морской тюлень и выдра
Проплывают в трех шагах,
Где все аэро- и гидро-
И в волнах, и в облаках.

Где, в руках держа сандалии,
Мы шагаем по песку –
Утолить мои печали,
Разогнать твою тоску.

Alta Mesa

Те двери, и шторы оконные,
Цветы, что у гроба растут,
И мысли, вчера незнакомые,
Что раз посетив, не уйдут.
И после, со зреньем не в лад еще,
Травы изумруд, малахит,
И вкус абрикоса на кладбище –
Все память тебе сохранит.
Настроит на резкость, наводчица,
Так вцепится в сердце твое,
Что смертью его не закончится
Земное его бытие.

Скороговорка

Все меняется, спешит,
Все торопится.
Не обходит меня жизнь,
Не сторОнится.
Точно ходики стучат –
Годы катятся,
Только все по мелочам
Время тратится.
Вечно копятся дела
Неотложные,
Их подальше бы послать –
Не положено.
Всюду разом не поспеть –
Разбазаришься.
Как бы раньше поумнеть,
Чем состаришься?..

Потеря памяти

Он говорит еще, но трудно понимать
Слова, увязшие в забвении, как в иле,
Слова, которыми любил играть он, или
Мне растолковывать - что значат, как склонять...

Как ять, как мамонт память в прошлое ушла.
Назад перемотай, верни меня в начало,
Когда он молод был, а я была мала
И слов еще не понимала.

***

на шубке мнется воротник, во вторник, ах во вторник
так школьник прячет свой дневник, мой хулиган, мой школьник
так щечки красятся в алло, краснеет ученица
так всем родителям назло хочу я не учиться

ах, поведение моё, наверно, будет двойка
мне донесут домой портфель, в портфеле будет слойка
ах, поведение моё, на нем в цветочек майка
я промолчу, но ё-моё, я - травушка, он – зайка

***

Мои братья - не промах парни,
Мои братья ищут войны,
Мои братья - вОроны.

Они алчут своей добычи,
У них цепкие взгляды птичьи,
Их голодные очи сычьи
Носят небо в своих зрачках.

После боя, где каждый воин
Истекает душой на землю,
Они шествуют стаей, строем,
И все жизни они приемлют.

Мои братья по крови вечны,
Они падальщики стихии,
Они сглатывают увечья,
И ложатся в стихи грехи их.

На земле от них только тени,
Их труды воскрешают, верьте,
Они вашим стопам ступени,
Они любят вас прямо в сердце.

Эвридика

Прикрывши пах сукровицей и мхом,
торгует смерть кинзой и сельдереем.
В Аиде пламя пахнет чесноком,
и солнце хвост волочит за Атреем.

Ах, mon ami,ты дик для этих мест,
ты пахнешь жизнью, ты пугаешь тени.
Ступай в Микены, ярмарку невест,
а я останусь тут в тоске и лени.

Зачем тащить меня из-под земли
на спертый воздух ветренной Эллады?
Там войны, мор, гнилые корабли,
а здесь - покой, почти ручные гады.

Там свист и скрежет, здесь цветет гранат
и чинный файвоклок у Персефоны.
Я с детства ненавидела солдат,
интриги Фив, афинские притоны.

Оставь меня одну. Здесь смерти нет.
И черный цвет стирает роговицу.
Я вытолкну сама тебя на свет,
чтоб после в Ахеронте утопиться.

***

Здесь черная вода. Все боги умерли.
Кизила крупный клюв мерцает сердоликом.
В сетчатке вязнет глаз невспаханной земли
и пахнет труп врага росой и базиликом.

Неистовый герой, твой пафос ни к чему,
повержен Трисмегист, Медуза прячет когти.
Давай махнем в фастфуд, в "Шешбеш" или "Муму",
в Аиде нас не ждут, давай в другие гости.

Мир мерт уже давно, а в нем сирень и мирт
пугаются грозы, пируют вши и блохи.
На Сухаревке пьют коньяк, в Капотне - спирт.
А я тебя люблю, как пасынка эпохи.

1.
Однажды, когда мне авралы и вахты
Замылят глаза и смертельно наскучат,
Я брошу свой якорь у бухты-барахты,
Открывшим Америку сердца Веспуччи.
И, здравого смысла презрев буквоедство,
Забыв про галерные пахоты, фрахты,
Я там научусь всё решать, наконец-то,
Не как-нибудь – именно с бухты-барахты!
Так дети бегут по лучащейся луже,
Так птица ликует: лечу на грозу я,
Так прихоть, уму непонятная, глубже
Становится ясности благоразумья,
Так ветка прильнувшей к окошку сирени
Легко дирижирует утром окрестным
В такт ветру, а, может быть, в такт настроенью
Играющих с ветром льняных занавесок…
И я, до отчаянья глупым мальчишкой,
Птенцом, что на взмахе распробует: – ух ты! –
Вкус летнего неба, всё выше и выше,
В грозу полечу, отдаляясь от бухты…


2.
Ни прошлого, ни прочего –
Мне просто важно быть!
Забыть бы даже отчество,
Отечество забыть.
Не вспомнить роду, имени,
Отметин на пути.
Прохожий, помяни меня…
Нет имени, прости.
Ты тоже ведь без имени
Для всех ветров окрест.
И ты через калинники,
За старый переезд,
За речку обмелевшую,
По полю, наугад,
Пойдешь тропою пешею
Сам от себя назад –
От имени, от отчества,
Отметин на пути.
Такое время – хочется
Куда-нибудь уйти.
Не мучиться утратами.
Не жить вчерашним днем,
И мыслью виноватою
Не жечь себя живьем.
И в этой безымянности
Избытого в былом
Зиме мести, зиме мести…
Бело, белым-бело…

***

Ах какая нелепица
Несмешное кино
На потемкинской лестнице
Мы глушили вино

Нам подмигивал весело
Молодой светофор
И кораблик двухвесельный
Уплывал за Босфор

И кивала акация
Словно телезвезда
И хотелось остаться нам
Так и быть навсегда

Но смеясь акватория
Отводила глаза
Продолжалась история
Чуть кислила гымза

Слишком поздно и жалостно
Пароход откричал
Нам сказали пожалуйста
Проводив на причал

И осмыслив прощание
Как киношный ликбез
Осыпались нечаянно
Титры чаек с небес

"Я муз на переправе не меняю"
(из старого разговора)

Мерещится в мышце меж ребер былое горенье,
И в старой забытой воронке меня закружило
И тянет вернуться во время... волшебное время,
Что, может быть, вышло до срока, а может быть, живо,
Когда замыкало разрядом от боли до слова,
Когда не тревожили доблести, подвиги, слава.
Но мерзнет душа без покрова.. гола, без покрова...
Ах, где ж она, та переправа, моя переправа?

(кукушка)

И лето тронув за плечо,
ты спросишь: Почему так тихо,
в овраге разве зреет лихо,
чадит торфянником Барвиха
иль бес какой чудит еще?

В ответ услышишь: Нет, дружок,
я просто дни твои считаю,
кукушка я, тебе большая
судьба отмерена, высок
твой приговор: над полем русским
быть жаворонком в жаркий день,
висеть на проволоке узкой
и, не отбрасывая тень,
блесной играть, блестящей рыбкой
в послеполуденном пылу
твердить простое, резать скрипкой:
я был и буду, я живу,
воистину я неслучаен
среди июньской духоты.

Так я тебя дразню ключами
от комнаты, где не был ты.

***

Сшивай мое нутро, волшебная швея,
ах, пальчики твои, сердечны узелочки,
своё скрепляй слюной, люби ночами ночки,
зачну, переиздам, книжоночка моя.

Я говорю: такой не преступить-закон,
ты говоришь: такой - не разминуться - случай,
о лучшей из принцесс в моих объятьях слушай,
в объятиях твоих бубнит ручной дракон.

И ты, кровинка-тьма, плыви себе во тьму!
И ты, зазноба-высь, себе возьми потери!
И ты - уже не ты, и я уже не верю,
что есть на свете срок, великий срок всему.

15.06.2004

***

кончался двадцать первый век
старела детвора
молекул замедляла бег
столетняя жара

над солнцем вилась мошкара
и спал в сухой траве
безумец крикнувший вчера
остановись мгнове