Андрей Сердюк
Пока Тарантино, блин, оттягивался в Каннах
Beauty is in the eye of the gazer.*
Proverb.
Грязно-розовый луч робко тронул целлюлитное полотно дороги. Артюхин непроизвольно скосился в боковое окно.
Это припозднившееся солнце зацепилось размытой своею кромкой за корявую линию горизонта.
Проклюнулось, слава Богу.
Озябшая долина тут же потянулась и вздрогнула спросонья. И рванулись тени из своих воровских нычек. И бестолковые облака за ними врассыпную. И купол выгнулся. И запятая луны стала в миг матовой. И... Господи, красота-то какая!
Чего тут скажешь? Если бывают мгновенья, когда пугливая эта мамзель являет себя чужому взору, то это был тот самый редкий случай. Красота-красотища...
"Мир спасать выползла", - неожиданно для самого себя решил Артюхин, мотнул головой и задумался. Было над чем...
Говорим, не думая. Как это она его, ёлы-палы, спасти-то может? А? Чё-к-чему? Чего Старик сам-то имел в виду? Какую такую процедуру? Какой такой хитрый способ? Н-да...Если без балды, по честнаку если, так нету уже никакого такого железного способа спасти этот разваливающийся на дерьмовые ошмётки лучший - ха-ха - из миров. Соляра уже и та под пятнадцать! Не-е-е-т, не спасти его уже никак. Ничем не спасти. И никому. И даже всяким таким первостатейным героям, которые всяким таким...... ну таким... ресурсами... наделены. Им тоже не спасти. Даже им... Чего уж тут о такой эфемерной сущности, каковой красота является, говорить-то. Она ведь даже и на идею-то не тянет, оттого и организовать никакого похода не может. Ни за ради, ни во имя. Да к тому же ещё и субъективна дьявольски. Так субъективна, что аж до драк доходит... Ведь бывает?.. Бывает. Какое там, к чёрту, спасение! Как говорится, миссия импосэбл. Слаба она. Красота. Слаба против обалдевшего мира... Соляра уже и та... Под пятнадцать... Хотя вот если... Вот если мир сам красоту решит спасать, тогда оно... Тогда оно конечно. Тогда оно, - может быть. Тогда оно, - да... Может, Старик как раз это и имел в виду, - что мир красоту решит спасать, и тем спасётся? Мир спасётся, спасая красоту. Вот так вот. Вот так...
Дорога вильнула и пошла на подъём, - Артюхин утопил педаль газа. Дизель обрадовано фыркнул и потянул фуру наверх...
Погорелов уже стоял на своём привычном месте и, пялясь на вянущую луну, продолжал структурировать пространство. И время. Вдогон пространству. Пытался рифмой мгновенье запечатлеть. Остановить его хотел. Ибо прекрасно было. Такой вот, ё-моё, акын родных осин. И выходило у него это... А как выходило, так и выходило. Как умел, так, собственно, и выходило. А как не умел, так не выходило... Но ежели без излишней скромности, - нормально получалось, чего уж тут... Вполне. Правда, в одном месте затык случился. Не шло слово. Не шло, хоть тресни. Оттого и бурчал-повторял всё с самого начала. С начала и по-честному. Что, мол, вот луна качнулась лодкой утлой, и зацепила облака. Перевернувшись, ткнулась утру рогами в мятые бока. И до лучей потом качало неясных сфер худой каркас, взбивая шаткое начало чего-то важного для нас. Ну, а когда угомонилось, почудоюдилось - вот-вот в затишье это чья-то милость на нас беспутных снизойдёт. Уже и нимфы-иностранки к нам запросились на постой... На постой... Та-тата-та-татататата-татата-татата-тата... Уже и нимфы-иностранки... На постой... Постой... Чего б сюда приконопатить? На постой... Стой-постой карман пустой... Тьфу...
С вершины холма покатила фура, - Погорелов скосился на дисплей радара. Есть превышение! Поправив фуражку, подошёл к самой кромке, поднял жезл и изящным движением приказал водителю - ходи сюда, милый - остановиться.
Артюхов притормозил и распахнул дверцу, Погорелов представился чин-чинарём:
- Инспектор гибдэдэ сержант Погорелов.
- Привет, начальник, - Артюхов выпрыгнул из кабины.
- Нарушаем? - задал риторический вопрос Погорелов.
- Так трасса же совсем пустая, начальник. Чего там...
- Нарушаем-нарушаем. Документики можно?
- Не вопрос, - Артюхов вытащил потрёпанное своё портмоне.
- Что везём?
- Да лук везу, начальник. Лук-лучок.
- Как с накладными?
- В полном ажуре.
- Это хорошо, что в ажуре, - кивнул одобрительно Погорелов, но тут же строго добавил: - А превышение будем оформлять.
- А может, начальник, так договоримся? - Артюхов мгновенно, что твой фокусник, вытащил откуда-то сотку.
- Может и договоримся, - устало вздохнул Погорелов, и привычным движением прихватил купюру.
Дорогу шумно перелетел огромный ворон.
- Ну я поехал что ли? - помявшись немного для блезиру, кивнул Артюхов на фуру.
- Конечно, давайте, счастливого пути, - козырнул Погорелов, отдавая документы. - И будьте, Леонид Петрович, поаккуратней на дороге.
- Буду, начальник, - уже из кабины обманул Погорелова Артюхов. И запустил двигатель.
Погорелов проводил фуру взглядом до последних пределов, посмотрел на зажатую в руке сотню и брезгливо отшвырнул её в сторону. Как можно дальше. Но до земли она не долетела, - ветер подхватил мятую эту бумаженцию, и со всякой прочей дрянью поволок бодрячком в сторону Нахалова Карьера.
"Уже и нимфы-иностранки к нам запросились на постой, но дружный рёв с автостоянки разрушил благостный настрой", - нашёл продолжение строфы Погорелов.
"Блядство", - сплюнув, заценил своё на тот миг мироощущение Артюхов.
Солнечный свет за окошком уже во всю долбил придорожную пыль. Давешняя красота куда-то улетучилась. Осталось от неё только две невнятных сизых кляксы.
В верхнем правом углу окна.
* Красота рождается в глазах смотрящего. Пословица. (англ.)
вообще-то, фразу "почему я не Чарльз Буковски" нужно читать не так, как название школьного сочинения. типа, "почему я не Чарльз Буковски" и вот сейчас я раскрою вам эту тему.
нет.
фразу "почему я не Чарльз Буковски" надо читать так, как она прозвучала в первый раз.
а прозвучала она вопросительно и с ноткой лёгкого сожаления.
произнёс я её сегодня, лёжа в ванне.
сейчас всё расскажу.
значит, когда вода остыла, я решил добавить горячей и включил кран. затем, как обычно, выдернул пробку и стал регулировать уровень воды, закрывая-открывая дырку пяткой.
правой.
хотя нет.
немного не так.
я сегодня как раз вдруг подумал, что это не я регулирую, а пятка сама всё регулирует. а я здесь и вовсе как бы ни причём. мои мысли обычно в это время далеко. мне не до дырки. и пятка-умница сама знает, что и когда ей там делать.
меня это обстоятельство позабавило.
а потом я вдруг подумал, что миллионы людей делают так же. и это меня с ними роднит. например, подумал я, с Чарльзом Буковски.
не знаю, почему я вдруг подумал именно о нём. хотя про него же не скажешь, - "он делает так же". он же умер. про него надо говорить, - "он делал так же". но тем не менее. почему-то я подумал о Буковски.
и я легко мог представить его голого в ванне.
вот Кафку нет. не мог. а Буковски - пожалуйста.
я стал развивать эту мысль. и развивал, пока не надоело.
и получалось, что все писатели на земле делятся для меня на две категории. на тех, которых я могу представить голыми в ванне. и на тех, которые остальные.
потом я стал думать о том, почему я подумал о Буковски.
последний раз открывал его где-то с месяц назад. случилась долгая поездка домой из Киева через Москву: вокзалы-поезда, - дорожная сумка, - и книжки, рассованные во все нычки. те самые, которые карманного формата, а ни в один карман не влазят. но в дороге удобно - лёгкие.
в основном была всякая нудь, хрень и ересь. но был и Буковски. студентка ещё ехала, помню, всё пыталась его у меня позычить. но я не дал.
объясню.
она разболтала, что родом из маленького провинциального городка. я подумал, тургеневское воспитание. вишнёвый сад. все дела. а я не Морфиус, чтобы швырять детей в пустыню реальности.
и я подсунул ей Маркеса.
хотя и тут, честно говоря, сомневался.
ну.
да.
так вот.
я вспомнил об этом, но всё же, как не пытался, не приблизился к пониманию того, отчего именно Буковски мне пришёл вдруг на ум. видимо, какая-то подсознательная связь существовала в моей голове между наполненной ванной и Буковски.
потом я вновь вспомнил о студентке. она была мила, но не в моём вкусе. а потом ещё этот неизбывный запах лапши... в общем, как-то ничего в дороге не хотелось. студентку тоже.
вспомнив её, я вспомнил о писателях, которые женщины. про них-то я совсем забыл. и я стал думать, могу ли я представить писателя, который женщина, голым в ванне.
оказалось, вполне.
к примеру, Татьяну Толстую. рубенсовские формы, обнажённая Маха, все дела.
да. её могу. ещё и других.
Мадонну, например, могу. правда, она плохой писатель. да и поёт, в общем-то, тоже так себе.
а вот Мариетту Шагинян я не могу представить голой в ванне.
выходило, что писатели, которые женщины, тоже делятся у меня на тех и на других. и тут они были наравне с писателями, которые мужчины.
и это было справедливо.
потом я подумал, что если бы Буковски, лёжа голым в ванне, представил голого писателя, который женщина, он всенепременно вздрочнул. причём, душевно.
вот тут как раз я с лёгкой грустью и произнёс ту самую фразу - "почему я не Чарльз Буковски".
а потом подумал, ну и что, что не Буковски. а что мне мешает вздрочнуть, не будучи Буковски.
собственно, ничего не мешало. но я решил попусту не дрочить, а вылезти и написать этот вот рассказ.
я знаю, что многие скажут - лучше бы ты вздрочнул. а какая разница? - отвечу я многим. на что некоторые из многих скажут, - то в воду, а то нам в мозги. и будут в чём-то правы. меня это тоже смущает. а что делать? утешает мысль, что и с моими мозгами часто делают то же самое. тут мы все на равных.
такие дела.
выбравшись из ванны, я задумался, о чём бы таком мог написать рассказ Чарльз Буковски, выбравшись из ванны.
почему-то подумалось, что о том, как замечательно он недавно вздрючил одну сисястую и толстожопую негритянку.
правда, он бы написал не "вздрючил". он бы написал другое слово. я это слово написать не могу. он-то гений, - ему простят. уже простили. мне не простят. я не гений.
потом я подумал, что никогда в жизни не имел негритянку. ни оттого, что расист или брезгую, просто жизнь так сложилась. а если бы сложилась по-другому, то я был бы не против. хотя, конечно, это я сейчас так думаю, что был бы не против, а случись реально - кто там знает, как бы оно всё было. вдруг увидел бы, что все эти дела у неё черны, как смоль, и не смог бы.
с непривычки.
кто знает.
ничего про себя наперёд думать нельзя.
вот в детстве я думал, если что, так я буду Кибальчишом, а Плохишом не буду.
но кто знает.
неделю бы жрать не давали, а потом бы припёрли банку варенья, - и как бы оно у меня там сложилось, трудно сказать.
вообще-то, я о Кибальчише и Плохише часто думаю. почти всю жизнь.
в детстве и потом я думал, что Кибальчиш - это наш, он в будёновке, а Плохиш - нет, он засранец.
а когда наступило после потом, мне объяснили, что Плохиш был правильный пацан, он был за капиталистическую парадигму. и раз выяснилось, что эта парадигма правильная, значит и Плохиш вот такой. а Кибальчиш этой парадигме был первый враг. революционер и террорист левомыслящий.
и я некоторое время в это верил.
а после после потом, когда я научился думать сам, я понял что эти парни есть архетипы, и снова стал думать о Кибальчише хорошо. Он был архетип - "герой". а Плохиш был архетип - "предатель". и я вновь стал думать о нём плохо. ведь мы не любим предателей.
а сейчас, когда Путин, Кибальчиш вновь стал для архетипа как-то слишком осязаем. стал ощущать я в связи с его образом какие-то тревожные коннотации. вообще-то, я не знаю, что это слово означает, просто чувствую, что я эти штуки ощущаю.
так вот, после того, как эти коннотации возникли, - я теперь не знаю, что про всё это и думать.
но, впрочем, я об этом всём, выходя из ванной, конечно, не думал.
я думал о негритянке.
и пошёл к столу. писать рассказ.
я уже было начал, но тут позвонил Серёга, и сказал, что приедет позже.
вообще-то мы с ним собирались перетереть одну важную тему.
я сказал ему вчера, что, очевидно, Коэльо написал "Алхимика" под влиянием "Сиддхартха" Гессе. Серёга сказал, что не очевидно. хотя и согласился, что Коэльо "Алхимиком" всех перебуддовил.
и чтоб разрулить этот спорный вопрос, мы забили на сегодня стрелку.
но вот он теперь сообщает, что вынужден задержаться.
что только что ему на мобилу прозвонили из той госконторы, куда мы с ним поставляем вагонами всякую фигню.
что у них там приключилась беда - опять приехала московская комиссия.
что сейчас этих уродов из управления везут в сауну.
что надо срочно подогнать туда блядей, водяру и мясную нарезку.
я вызвался помочь. но Серёга сказал, мол, отдыхай, я сам поехал. уже еду. тут, мол, надо по быстрому, чтоб не получилось, как в прошлый раз.
это да.
в прошлый раз, в ноябре, неловко получилось.
тогда они поили в бане какого-то распальцованного урода из министерства. а мы матрёшек поздно привезли. ну так сложилось. урод к тому времени был уже совсем никакой. дрова полные. так и не смог ни на одну залезть. утром его долго убеждали, что залез аж на двух. урод поверил. или сделал вид. но все акты подписал. урод.
такая жизнь. такие дела.
ну и пусть их всех, подумал я.
и решил, пока Серёга там колотится, всё же написать рассказ.
ведь кому-то надо писать, как оно всё.
и написал. и назвал его - "Почему я не Чарльз Буковски".
только знак вопроса не стал в конце ставить. чтобы с претензией звучало, а главное - амбивалентно.
Серёга позвонил в полтретьего ночи.
- Привет, - сказал Серёга.
- Привет, - ответил я.
- Ты мне нужен.
- Угу... Куда подъехать?
- Я у подъезда.
- Иду.
Я положил трубку и подошёл к окну. Серёгина "тойота" одиноко серебрилась под фонарём. В инфернальном конусе света дрожала моросящая хрень. Я поёжился. "Дружба - понятие круглосуточное", - вспомнил я чьи-то слова, и пошёл одеваться.
Спускаясь, увидел, что пацаны опять сорвали почтовые ящики. Засранцы. "Поймаю, убью", - вяло подумал я. Но это я так.
В машине было тепло и уютно. Звучала композиция "Still As The Night" в исполнении ребят Джеймса Ласта. И вообще... Я захлопнул дверь. Мы поехали.
Серёга всю дорогу молчал. Упёрся взглядом в полотно и - привет. Я тоже ничего не спрашивал. Зачем?
Выехали на Александровский, и Серёга отпустил. Шины "Бриджстоун" нежно массажировали ночное шоссе. Я прикрыл глаза. Спать не хотелось. Мысли разбегались лучами. Думал, - вот мы только что были там, а сейчас - здесь, и уже не здесь - и не здесь - и не здесь... Нет того момента, когда мы "здесь"... Прошлого уже нет, будущего ещё нет. Настоящее... Настоящее - попытка прошлого не допустить будущего...
Свернули на тридцать девятом. Дорога была выложена вначале плитами, потом выродилась в обычную грунтовку. Лес темнел непрерывной стеной. Дорога петляла. Места были знакомые. По прошлой жизни...
Не доезжая до развалин пэвэошной базы, Серёга притормозил. Выключил двигатель. Пять минут сидели в полной тишине.
- Пойдём, - наконец решился Сёрёга и нажал на рычаг багажника.
- Пойдём, - согласился я, приподнял ворот куртки и вылез из машины.
В багажнике лежал длинный мешок из чёрного пластика. За ним блестели штыками две лопаты. Серёга их вытащил, и мы взялись с двух концов за скорбный груз.
Он был тяжеловат. Но не для двоих. Мы затащили его метров на пятнадцать в лес. Плюхнули на мокрую траву. И Серёга пошёл назад к машине. За лопатами.
А я в тот момент посмотрел на небо. Звёзд, слава Богу, не было. Я так тогда и подумал, - очень хорошо, что нет звёзд. Не знаю, почему я так подумал. Но в тот момент я чётко понимал, - это правильно, что нет звёзд.
Зато была луна. Она расплылась, как чернильное пятно на промокашке. И этого хватало.
Пока рыли, я вначале старался думать, что всё это происходит не со мной. Это помогало... А потом я вообще ни о чём не думал. Просто рыл...
Лопаты на обратном пути скинули в затопленный карьер на тринадцатом.
Серёга всю дорогу молчал. Упёрся взглядом в полотно и - привет. Я тоже ничего не спрашивал. Зачем?
Только перед городом я ему напомнил:
- Завтра... сегодня уже вагоны должны из Читы...
- Не парься, - ответил Серёга, не глядя на меня, - я переадресую на базу. Пусть сами возятся.
- Тогда ладно, - кивнул я.
И мы опять замолчали.
Возле развилки перед мостом остановились и зашли в кафе. Серёга заказал себе двойной кофе, а мне - немного коньяка. В углу громко фестивалила компашка отвязных мажоров. Один, проходя мимо нас к стойке, задел Серёгу. Может и не специально. Но Серёга стряхнул кофе с рукава куртки, встал и, слова не говоря, вмазал парню без замаха. Обычно он так не делает. Но - тут такие дела...
Остальные вскинулись, я достал пушку, и всё уладилось.
Когда вышли из кафе, я выстрелил в потёртую рассветом луну. Ведь если вытащил, - стреляй... Иначе зачем?
Поднимаясь по лестнице, я подумал, что обязательно надо повесить ящики на место. Обязательно...
Потом я долго стоял под душем.
Выйдя из ванной, разогрел суп. Захотелось... Суп был грибной. Суп был никакой. А вчера нравился.
Я знаю, что Серёга всё это как-нибудь переживёт. Наверное, и я со временем справлюсь. Ведь надо же жить.
А пока у меня депрессняк. Лежу, читаю Акунина.
Такие дела.