Виктор Дачевский
Душевная
Хорошо, что при мне всегда есть блокнот и ручка. Полезные вещи. Иногда они позволяют не растерять в бытовом хламе будней слова и события, о которых забывать не следует. Вот он, блокнот. Записи кривые и сбивчивые.
Деметра Феликсовна Ростикова, в девичестве Кипуцер. Женщина, которую за один вечер тридцать семь мужиков похвалили словом "душевная". Я считал, проставлял палочки.
Очередь к микрофону тянулась в два ряда по центральному проходу актового зала. Количество человек в очереди осталось неучтённым. И неудовлетворённым.
Председательствующий на вечере директор конторы, данной ему властью, занял трибуну и остановил поток восхвалений.
-- Нам не хватит слов, чтобы выразить наши добрые чувства и нашу благодарность Деметре Феликсовне!
-- Потаскухе этой! -- в который раз подала голос невнятных лет женщина с третьего ряда. Муссопо.
Я учитывал в своём блокноте только слово "потаскуха". Потому что слово на букву "б" звучало по всему залу непрерывным хором женских голосов.
-- Поэтому, я предлагаю всем приглашённым, -- про "приглашённых" председатель выделил особо, явно намекая на подавшую голос женщину. -- Пройти в банкетный зал, где каждый сможет лично поздравить Деметру Феликсовну с выходом на заслуженный отдых.
Торжественная часть вечера закончилась, если не сказать "скончалась".
Как я, в свои двадцать четыре года, попал на пенсионный банкет? А чего не рассказать... Расскажу.
В институте, где я учился, имелось какое-никакое дискотечное оборудование. Колонки там, усилители всякие, светомузыка. Вот мы и крутили танцульки на выезде. Халтурили.
Пенсионеров "танцевать" нас пригласили впервые. Чем прикажете веселить людей, которых только что официально признали стариками? Очень мы волновались по поводу репертуара. Откопали несколько антикварных пластинок под общим названием "Мелодии и ритмы советской и зарубежной эстрады". Но это, что называется, "тяжёлая артиллерия". Была у нас сборка, что называется "для лохов". Весь тот ужас, который любили "заказывать" танцующие. "Хиты", блин. Ни разу не подвели. Так что выехали мы морально готовыми.
Возле банкетного зала нас встречал самолично директор проектно-строительной конторы, в которой Деметра Феликсовна работала бухгалтером.
-- Это вы молодцы, что заранее приехали! -- похвалил он ребятишек, которые бодро сгрузили аппаратуру из фургона и уже успели проводить машину (грузовое такси, повременная оплата). -- Вон туда заносите всё и, часа через четыре, начнём.
-- Когда начнём? -- я бухнул усилителем об мраморный пол так, что в несчастном приборе что-то загудело.
-- После торжественной части... -- отжал плечами моё поведение директор.
-- Это, конечно, очень хорошо, что вы никуда не торопитесь, -- я вынул из кармана блокнот с заказом. -- Но у меня тут написано следующее: "Дискотека, плюс ведущий, три часа, начало 17.00". Что изменилось?
-- Ничего не изменилось. Сейчас у нас годовое отчётное собрание будет. Торжественный вечер начинается в пять часов, а потом - банкет и танцы.
После этих слов ещё три человека с грохотом бухнули тяжёлое оборудование на мраморный пол.
-- Ми-хаааа-лыч! -- густым, но не гулким басом пропел директор в сторону банкетного зала.
Тот самый мужичок, который заказывал танцы, был одет в тесный на животике костюмчик и вид имел чуть выпимший.
Пришлось повторять для Михалыча, что заказ у нас на дневное время, а вечернее -- это уже совсем другие деньги. Что бесплатно ждать четыре часа никто не собирается и аванс возвращать никто не собирается. Почему аванс не вернём? Потому что мы сейчас подключим аппаратуру и прокрутим полтора часа дискотеки. Как раз, чтобы отбить аванс. А будет народ танцевать, или на торжественной части отсиживаться -- это нас не касается.
Бедолагу Михалыча было, даже, немного жаль. Пузатый завхоз на каждый из моих аргументов имел свой и очень существенный, но вслух произнести боялся. Виновато смотрел то на меня, то на директора и пытался как можно меньше дышать, чтобы не раздражать начальство запахом спиртного.
-- Так мы начинаем? Или сразу уезжать? -- иногда я бываю наглым до крайности. Особенно, если вопрос денежный.
-- Михалыч, разберись, -- ещё не хватало Самому Директору портить себе настроение по пустякам, вроде меня.
На достижение мирного соглашения времени ушло немного. В отсутствие начальника Михалыч оказался душа-человек. Балагурил, кормил нас деликатесами банкетными, водочкой холодной попотчевал. Денег дал, опять же. Вечер устраивался. Вот только с музыкой надо было разобраться.
-- Слышь, Михалыч, -- мы как-то запросто перешли на "ты". -- Как бы мне с пенсионерами познакомиться? Может, они какую песню закажут. Чтобы заранее подготовиться.
-- Это дело теперь только перед банкетом, -- подумав, ответил Михалыч. -- Они все в актовом зале. Утюги получают. Я, лично, предлагал кофеварки дарить. Солиднее как-то, если кофеварка. Но проголосовали за утюги.
Хорошая водка из потного графинчика делала своё дело. Михалыч замедлился в движениях и всё чаще начинал разговаривать сам с собою. Темы выбирал, в основном, житейские.
Сначала он поведал о преимуществах молдавских удлинителей над китайскими, которыми только бельевые верёвки удлинять, потом перешёл к обсуждению ламп дневного света.
Когда мы уже почти подключили дискотечное оборудование, я прервал рассуждения Михалыча о преимуществах висячих замков и мы пошли смотреть на пенсионеров.
Рядом со входом в актовый зал стоял стенд с фотографиями пенсионеров. Не могу сказать, что Деметра Феликсовна сразу бросилась в глаза. Вполне обычное, напряжённое лицо уставшей женщины. Единственной выдающейся деталью была причёска. Мелко вьющиеся волосы были заколоты в обычный "хвост", но, надо лбом и у висков пушился кант коротких кучеряшек. Секущиеся завитушки стояли торчком, создавая впечатление растрёпанности, неопрятности.
-- Наш секс-символ! -- гордо указал на фотографию Михалыч.
А что мне было делать? Улыбнулся я.
-- И ничего смешного! -- Михалыч был вполне серьёзен. -- У всех баб нашей конторы сегодня праздник. Знаешь, сколько из-за неё семей развелось?
Откуда мне было знать? Я посмотрел на стенд, прикрыл кулаком ехидную улыбку и затребовал от Михалыча всю историю с начала до конца. Интересно же.
Мы вернулись в маленький кабинетик возле банкетного зала, к запотелому графинчику и бронзовой пепельнице-черепахе. Начал Михалыч издалека. С Мурманска.
Оказалось, что пузатый завхоз в своё время служил на флоте, имел чин старшего матроса и командовал атомной подводной лодкой. Официально, командиром подводной лодки считался мичман Иванище, но он из запоя выходил только в магазин, поэтому стратегическая задача лежала исключительно на плечах молодого Михалыча.
Когда я спросил, сколько ядерных ракет таилось в трюме подводного бога войны, Михалыч задумался и начал загибать пальцы. Начавшееся было веселье прервал наш звукарь.
-- Ты чего, Михалыч, мухоморы кушаешь? -- деликатности, при обращении к старшим, никакой. -- Чтобы атомной подлодкой кто-нибудь меньше полковника рулил? Это ты, прямо как дядька мой, заливаешь. Он в армии заправщиком на космодроме был. Ефрейтором. Говорит, что самому Гагарину прямо на орбите дозаправку обеспечил, чтобы тот лишний круг сделал.
Тут Михалыч, понятное дело, обиделся. Насмерть. На успокоение и взаимное "я тебя уважаю" ушло что-то около получаса. Звукаря мы выгнали аппаратуру караулить, выпили с Михалычем на брудершафт и потребовали продолжения истории.
Михалыч почти не врал. Он действительно командовал атомной подводной лодкой. Надувной. Резиновым изделием, придуманным исключительно для того, чтобы пугать вероятного противника.
Вот, к примеру, выходит настоящая подводная лодка на боевое дежурство, а на её месте в порту надувают резиновую копию. Американские сателлиты (вот ведь гады, не могли простого русского слова "спутник" выучить!), смотрят с неба и боятся: "Вот как много у Советов атомных подводных лодок!".
Ну и Михалыч, понятное дело, на этом презервативе за главного. Кулаком в небо машет, на америкосов страху напускает до дрожи в коленях. Потому как, ежели на советских ракетоносных крейсерах такие командиры -- это ли не кошмар?
Мы дружно соглашались, что Михалыч, в молодые годы, был страшнее ядерной войны, и требовали объяснить: при чём тут Деметра Феликсовна? Какое она имеет отношение к надувному фаллическому символу, коим Михалыч грозил Западу?
Оказалось, что самое непосредственное. Муж мадам Ростиковой-Кипуцер, майор Ростиков, ходил в море на том самом подводном крейсере, вместо которого болталась в порту надувное пугало под командованием мичмана Иванище и стармата Михалыча.
Липкая слава Деметры Феликсовны уже тогда висела мутным облаком над городом и окрестностями. Да что город! Весь Северный флот, от матроса до адмирала, хоть раз да слышал об этой удивительной женщине. Отправку майора Ростикова в автономное плаванье отмечали с шампанским и расписывали очередь к Деметре Феликсовне на полгода вперёд, согласно воинским званиям и заслугам.
Михалычу в этой очереди, понятное дело, ничего не светило. Даже близко. Потому как ни званий ни заслуг. Но, однажды, повезло.
Если пересказать геройский подвиг в двух словах, то получается, что Михалыч спас юбилей начальника порта от позорного затопления. Дело в том, что спиртные напитки и консервированные деликатесы на этот праздник спрятали в резиновом брюхе подначальной мичману Иванище надувной страшилки (ревизия какая-то пришла, кажется), а тут шторм.
Резиновое пугало сорвало в море вместе с Михалычем, которого оставили охранять спиртное от ревизии и, самое главное, от мичмана.
Трое суток героического постового качало по студёным волнам штормового моря. Но не дрогнул матрос. Подручными средствами закрепил он драгоценный груз и включил аварийный маяк в спасательном жилете.
Других деталей своего подвига Михалыч припомнить не сумел. Очевидцы рассказали ему, что обратно в порт надувную лодку доставили согнутую пополам (в одном из отсеков воздух стравило), но груз оказался в целости и сохранности. Недостача пустяковая. Не то ящик, не то два.
Официальной наградой за подобные подвиги считался дисбат, но Михалыча прикрыли.
Счастливый начальник порта самолично забрал ещё пьяного героя из госпиталя и вознаградил по-царски. Сначала предлагал спиртное. Старший матрос отказывался. Сначала вежливо отказывался, потом матом, потом заплакал. После трёх дней шторма на складе алкоголя Михалыч не притрагивался к стакану ровно десять лет лет. Мы сами догадались почему.
Тогда протрезвевшего матроса премировали особо. Правом на посещение Деметры Феликсовны.
Ждать пришлось месяца полтора. Почти всё лето. Достаточный срок, чтобы выяснить, за что и почему любили офицеры эту невзрачную женщину.
Жена майора Ростикова отличалась удивительной особенностью, которая почти вывелась из женского организма за миллионы лет эволюции человека. По-научному эта особенность называется "вагинальный оргазм". Чудо из чудес. Небывалая жемчужина, волею судеб упавшая в грязь портового города.
Сам Михалыч называл вагинальный оргазм другими словами. Говорил, что "эта баба ... кончала", ну и, вместо паузы, слово известное. Название органа. Народное.
Честно говоря, я слушал его и не понимал ничего. Ну кончала этим местом... Ну и что?
В жизни многие чудеса кажутся обыденными.
Как выяснилось, Михалыч тоже понял эту простую истину не с первого раза.
Он пришёл к Деметре Феликсовне чисто выбрит и отутюжен. Зубы и пуговицы полированы специальной пастой для ременных пряжек. Половина флакона "Тройного" одеколона влита в ботинки, остальное распределено по частям тела (жгло после этого дня три). За пазухой - шоколадка.
Старший матрос бодро постучался в заветную дверь, улыбнулся, вошёл и сказал замечательную, по сути своей, фразу: "Здравствуйте! Я заместо начальника порта, к вам в увольнительную, на всю ночь. Где тут спальня у вас?".
Деметра Феликсовна как раз полы мыла. Получил Михалыч от секс-символа по морде тряпкой мокрою, а с лестницы его веником гнали. И помелом и рукояткою. Что характерно -- рукоятка у веника была из трубы алюминиевой. Этот факт матросику особенно сильно в память врезался.
Остаток короткой северной ночи протоптался Михалыч под забором, недалеко от КПП. А утром, вернувшись в казарму, замёрзший и побитый, рассказывал матросикам про постельные чудеса, что творила с ним знаменитая жена майора. Зависти было -- всех цветов радуги.
Потом в жизни сержанта наступил неотвратимый дембель, совсем не резиновый, настоящий. Потом возвращение в родной город, женитьба на девушке, которая ждала, работа, дом. Всё как у людей. Ну, кроме...
Чего Михалычу в этой жизни не хватало, мы так и не узнали. После паузы и очередной рюмки вернулась в историю Деметра Феликсовна.
В той же конторе, где Михалыч суетился завхозом, женщину-мечту однажды приняли на должность бухгалтера. Коллектив подобрался женский, общительный. Выяснилось, что гражданка Ростикова, в девичестве Кипуцер, только что разведена, бывший муж моряк, подполковник, есть сын, его воспитывает свекровь. Так получилось. Почему? Ну... Получилось так. Деметра Феликсовна вернулась в родной город, мама болеет, присмотреть надо.
Михалыч один знал правду. Догадывался. Хотя, полной уверенности не было. Очень хотелось проверить. На деле, а не на словах, как тогда, в казарме.
Возле проходной института как раз повесили плакат с мускулистым пролетарием, широкобёдрой крестьянкой и словами: "Каждый - сам кузнец своего счастья!". И ещё там было что-то, про крепость социалистической семьи, но не запомнилось.
Счастья хотелось так, что брюки трещали.
Проникнувшись плакатной правдою, Михалыч взял мужскую суть себя в руку, сквозь карман, и пошёл в сторону вокзала, за цветами. На секунду в памяти возник светлый образ верной жены, но быстро исчез, услыхав твёрдое пролетарское: "Куй!".
Наковальня подвела.
Четыре дня ждал Михалыч подходящего момента, пряча пожухлый букет в кладовке. Деметра Феликсовна выходила с работы, мягко говоря, не одна. Рядом всегда семенила главный бухгалтер конторы, по совместительству приходившаяся Михалычу тёщей. Жили они, видите ли, недалеко друг от друга.
Три гвоздики практически издохли без света и воды, однако цвет держали, да и стебель был крепок. Желание глупого растения жить и цвести на радость людям победило. Михалычу стало жалко полутора рублей расходов и он понёс цветы домой. Жене. Поминая мать её, которая всегда во всём виновата.
В продолжение разговора был нарисован схематический натюрморт из холодных закусок. Вот вокзал (полупустая селёдочница в центре стола), вот идёт Михалыч (помятый помидор), а вот Деметра Феликсовна (бутерброд со шпротою) тащит с вокзала огромную сумку (солонка). По железной дороге доставили из Мурманска контейнер с багажом.
-- Здравствуйте, Деметра Феликсовна! -- улыбается помидор шпроте и достаёт из-за спины пожухлый букет. -- Вы меня помните?
-- Н-нет... -- сомневаясь, принимает цветы смущённая шпрота.
-- Мы работаем в одной конторе! -- облегчённо вздыхает помидор и отбирает у шпроты сумку-солонку.
-- А я смотрю: лицо знакомое! -- зачем-то врёт шпрота.
Вот так, окуная рукав пиджака в селёдочный рассол и рассыпая по столу содержимое солонки, отправились помидор с бутербродом пешком, через три квартала, чтобы очутиться в районе моей тарелки. И, пока рюмку не опрокинули, не остановились. Так мило беседовали, что ничего вокруг не замечали.
Когда помидор и шпрота затянули тяжеленную солонку на девятый этаж и пришла пора прощаться, голос у Михалыча изменился. Эта перемена была очень существенной. Таким голосом в автобусах просят билетик передать. Таким голосом учитель геометрии рассказывает о том, что на свете есть несколько непреложных истин и называются они аксиомами. Таким голосом люди говорят правду. Простую её форму. Например: "на улице дождь". А какой там дождь: с градом, или грибной? -- это приходится додумывать самому. Потому что больше вам ничего не скажут. Или соврут.
С этого момента Михалыч больше ничего не рассказывал. Он... сообщал информацию. Как судебный исполнитель, оглашающий протокол. Только матом.
Во Франции нашлись бы, наверное, выражения, чтобы переложить сказанное на бумагу дословно. Но мы не во Франции. А я не Толстой.
Короче... Было так: она сказала "спасибо", он сказал, что разлуки не перенесёт. Она грустно улыбнулась. Не поверила. После этого много говорилось про её глаза. Из перечисленного можно оставить слово "коричневые".
Он взял её за плечи и попытался поцеловать. Она отстранилась. Пришлось говорить ещё и ещё. Убеждать, что с тех пор, как он её увидел, жизнь превратилась в едкую помесь надежд и бессонницы.
Он говорил про женщину, чьи глаза и волосы теперь так близко. Про запах, который он ловил среди пыльных коридоров. Про то, как шпионил за ней, карикатурно прячась за каждый угол, не решаясь подойти. Рассказал про гвоздики в кладовом шкафу и даже про тёщу. Только про самую первую, флотскую встречу, не сказал ни слова.
Она сломалась на откровениях про тёщу. Женщинам свойственно не доверять красивым и чистым словоизвержениям. Что-то должно быть грязным и неправильным. Иначе откуда на свете столько несчастных людей? Грязь нашлась и попала в глаза. Потекли слёзы.
А он начал врать. Поймал струю и начал самозабвенно врать о том, что четвёртые сутки ночует на полу кабинета, рядом с тем самым шкафом, где гвоздики. Он говорил, что так, или иначе, прошлая жизнь закончилась. Но нет о ней сожалений. Есть пожелания. Пусть жизнь, которая "до", закончится со смыслом. Иначе, зачем жить дальше?
Других внятных слов в тот вечер лестничная клетка девятого, последнего, этажа не услышала. Целоваться не умели ни он, ни она, поэтому начало счастья превратилось в бестолковое размазывание по лицу слёз и дешёвой помады.
Катарсис вершился прямо там, на сумке-солонке с колёсиками. Под натужные завывания лифта оглушающее громко рвалась суетными руками ткань белья и чердачные кошки смотрели на людей с привычным презрением. Зачем, скажите бессловесно, так доступ к телу усложнять?
И опять про глаза. Он слишком часто говорил про глаза. И говорил по делу. Потому что именно через их коричневую суть дошло до Михалыча понимание своего счастья. Не через орган трёхбуквенный и руки трясущиеся, а сквозь зеркало души и придатки мозга вошла и поселилась в завхозе так и не понятая до сих пор истина.
Истина, в частности, гласила: "Деметра Феликсовна Ростикова, в девичестве Кипуцер, заменяет собою все восемь чудес света без перерыва на обед".
Её глаза хотели и любили завравшегося Михалыча. Глаза не могли отказать. По виду -- словно текущая кошка, в беспамятстве от валерианового корня, но, по сути, не так вела себя эта женщина.
Если взять случаи, которые бывали на трезвую голову, то Михалычу не с кем было сравнивать Деметру Феликсовну, кроме как с женой своею верною.
Жена глаза держала закрытыми. Всегда. Иногда постанывала, если мусор вынесен, обои поклеены, а в подарок на день рождения обещано чего-нибудь подороже. Другими способами подмахивать мужику обучена не была и стремления не имела. Сам факт случки (это слово было в оригинале) считала за квартальную премию дорогому мужу, а лишать людей премии за самые незначительные проступки -- это у неё было в крови. Тёща-бухгалтерша постаралась.
С Деметрой Феликсовной (он ни разу не сбился на фамильярности и не назвал её иначе, чем по имени-отчеству) всё происходило, так, как это должно было происходить. Так, как это богом было задумано (тоже слова оригинала).
Глаза смотрели в глаза. Тело шевелилось вместе с душою, достигнув полного взаимопонимания. Глаза хотели глубже, глаза хотели чаще, сильнее и, самое главное, -- вместе!
С другим телом вместе и с душою другою.
Коряво конечно. По-русски оно всё гораздо понятней получалось.
Но там, на чердачной лестнице...
Переходя на язык тела: Михалыч грубо и глубоко частил, превращая каждое движение в сильный удар, который принимался со стоном, с удовольствием. Пока, наконец...
Такого Михалыч не испытывал никогда до и никогда после. Он даже не знал, что подобное возможно. В реальном времени помидор и бутерброд со шпротою смешались в, текущее из сжатого кулака мутным соком, единое целое и упали из обессиливших рук рядом с моей тарелкой.
Это нельзя называть препарирующим словом "оргазм", в особенности, если прибавить к нему пахнущее шовинизмом слово "женский". Такое даже народными "кончами" нельзя называть. Грубо. Экстазом? Пошло. Глупо. Знаем, к чему половину жизни стремимся, а словами назвать не умеем.
Но больше всего, из перечисленных вариантов, ненавижу словосочетание "женский оргазм". Почему? Да потому что он общий. Или нет его. А словами пользоваться приходится.
Михалыч, скороговоркой выпаливший о чудных вибрациях её органа и собственной потере сознания прямо там, на лестнице, угрюмо сидел и вытирал грязные ладони о скатерть.
Рассказать ему больше было нечего. Потому что, очнувшись, он поцеловал плачущую Деметру Феликсовну в лобик и ушёл. Просто ушёл. Ни слова больше.
О его дальнейшей жизни нам оставалось только догадываться из брошенных ранее косточек и деталек. Известно, что с Деметрой Феликсовной их интимные пути не пересекались уже никогда. Достоверно, что никакого развода с разделом имущества в жизни практичного Михалыча тоже не происходило. А что творилось под складками морщинистого лба и за шторками волосатой души - этого никому знать не дано. Наверное, оно и к лучшему.
Беседа и весёлое возлияние в тесном кабинете закончились как-то сами по себе. Михалыч молча сидел с открытыми глазами, свесив голову на грудь, а мы разбежались по несущественным делам.
Я пошёл в актовый зал. Хотел ещё раз посмотреть на фотографию, а увидел очередь к микрофону и начал записывать, проставлять палочки напротив фамилий, чтобы не сбиться и, за ради выпендрёжа, заявить потом, на банкете: "Деметра Феликсовна Ростикова, в девичестве Кипуцер. Женщина, которую за один вечер тридцать семь мужиков похвалили словом "душевная".
Считать мне мешали Муссопо. Хватало в зале этой благодати.
Сексопатология официально считается наукой. Однако: в медицинских институтах её не преподают. Раньше мне казалось так: не преподают потому, что подобной науки не существует. Есть шарлатаны, мозги промывают внушаемым дурачкам с избытком денег и недостатком потенции.
Оказалось иначе.
Сексопатологию не включили в раздел "обязательных" лишь для того, чтобы хоть несколько человек из сотен могли закончить медицинский институт нормальными людьми. Я в это количество не попал. По причине перелома ноги.
Дело в том, что нашем учебном заведении пропускать занятия запрещалось даже по болезни. Пропустил - отрабатывай в свободное время.
Вот, на одной из таких отработок, меня и познакомили с азами сексопатологии.
Профессору психиатрии лень было возиться лично со студентом, объясняя ему на пальцах азбучные симптомы шизофрении. Всё это есть в учебниках. Поэтому профессор предложила студенту отсидеть вводную лекцию по сексопатологии для научных работников, за что ему и зачтут все пропущенные занятия.
Надо было отказаться.
Вторую часть лекции я просидел с закрытыми ушами. Тётенька-профессор объясняла аспирантам важность сексопатологии на примерах известных маньяков. Нет, она не опустилась до того, чтобы пугать молодёжь деяниями абсолютных моральных уродов. Она сделала хуже. Начала объяснять, что этими уродами движет. И как просто можно было предотвратить появление таких людей.
Тошнило, текла слюна, потели ладони, дыхание частое, через рот. Надо было отказаться. Согласитесь, тошнота у человека, который три года ковырялся в десятимесячной давности трупах, изучая особенности строения мёртвых тел... Короче: этот час был безнадёжно испорчен. Вспоминать неохота.
Зато первую часть лекции я подробно законспектировал. И этот конспект до сих пор отравляет оставшуюся часть моей жизни.
На доске было написано: "Роль сексуальных отношений в жизни общества сильно преувеличена".
Начала своё выступление тётенька-профессор с простого факта: тридцать процентов женского населения планеты Земля не знают о существовании оргазма.
Женский оргазм - эволюционный рудимент. "В условиях существующего общественного строя женщина не нуждается в дополнительной стимуляции удовольствием для того, чтобы зачать ребёнка. А, если способность к оргазму ничего не меняет, - она атрофируется". Просто, как дважды два.
Однако, тридцать процентов оказались цветочками. Есть другая цифра. "Семьдесят процентов женщин никогда не испытывали оргазма в результате традиционного сексуального контакта с мужчиной". Это цитата. Кто и как считал - не знаю.
Сидящие на лекции аспиранты мужского пола начали испуганно оглядываться по сторонам. Женская половина зала старалась на эти взгляды не отвечать.
Тётенька профессор продолжала рыть могилу романтичным душам, так стремившимся к знаниям.
"Девяносто пять процентов женщин никогда не получали вагинального оргазма при традиционном половом контакте с мужчиной".
-- В чистом остатке пять процентов. -- раздался с задних рядов задорный мужской голос. Кто-то из недобитых романтиков пытался превратить статистику в неудачную шутку.
Зря он высунулся.
-- Испытывать РЕГУЛЯРНЫЙ вагинальный оргазм при традиционном половом контакте способны не более сотой доли процента от всех женщин маленькой планеты Земля! -- ровным голосом добила нас тётенька.
Не уверен, но показалось, что ей нравилось читать эту лекцию. При всём уважении...
После этого умудрённый опытом преподаватель перечислил некоторые особенности поведения женщин, которые, по её словам: "страдают бытовой аноргазмией".
Я примерял сказанное к собственному опыту и, с горечью доходило: правда. Циничная, статистическая правда.
Но, более всего, шокировало другое. Вопрос взялся из ниоткуда. Я его себе не задавал. Профессорша деликатно обошла эту тему. Просто так, из воздуха, упало в мой конспект это чудище.
Вопрос гласил: "Сколько миллиардов женщин ежедневно лгут?".
Потом, после применения профессорских теорий на практике, вопрос видоизменился и стал ещё более омерзителен по сути своей: "Сколько миллиардов женщин ежедневно лгут сами себе?".
Ответа не было. Он всегда подразумевался. В процентах.
Эти проценты мне душу выели. Смотришь женщине в глаза, а про себя отмечаешь характерные особенности поведения и, между глаз напротив, потиху рисуется косая полоса, которая превращает её глаза в кругляшки типографского знака "процент". "%".
Общаться становилась проще, если женщина склоняла голову чуть направо. Никогда не замечали за ними такого жеста? Или за собой?
Потом началась экскурсия по миру животных. Случайный взгляд на телеэкран и всё. Готов ярлык.
В лесах Северной Америки живёт замечательный зверёк. Очень, с виду симпатичный. Опоссум.
Зверёк и зверёк. Но, если загнать это существо в угол, или застать врасплох, то ведёт он себя до удивления практично.
При виде охотника опоссум опрокидывается на спину и прикидывается мёртвым. Никакого удовольствия, при этом, опоссум, понятное дело, не испытывает. Просто инстинкт, который спасает жизнь.
Но это опоссум. А есть Муссопо. Хорошее слово. Опоссум наоборот.
При виде охотника Муссопо опрокидывается на спину и прикидывается живой. Никакого удовольствия, при этом, Муссопо, понятное дело, не испытывает. Просто инстинкт, который...
Нет, "спасает жизнь" тут не подходит. Скорее обеспечивает Муссопо деньгами, жильём, потомством, социальным статусом (это, наверное, самое главное), проблемами, которые связаны с повышенными запросами ленивых охотников, недовольных качеством опрокидывания на спину.
Грустно это всё.
Но я не против Муссопо. Я в принципе удивлён, что от человеческого инстинкта размножения хоть что-то осталось. Даже в таком уродливом виде.
Слово "уродливом" тоже стоит на месте. Оргазм свиноматки длится, в среднем, тридцать минут.
Вот почему я жалею Муссопо. Как жалею профессиональных нищих, которые зарабатывают больше меня и, всё равно, каждый божий день идут в мир с протянутой рукою. На работу.
Глядя на Муссопо, хочется схватить её за плечи, встряхнуть хорошенько и проорать в ухо тот самый вопрос-ответ, превративший жизнь в труху: "Зачем ты врешь?".
Скажи, пожалуйста: зачем?
Ну не получается... Не надо врать, я вижу, что не получается. Ну поговори ты со мною, купи вибратор, повернись другим боком. Всегда можно найти способ! Мне не веришь - тётеньке профессору поверь. Она говорила, что женщин, абсолютно неспособных к оргазму те же доли процента. Не хочешь? Всё время не хочешь? Ну, как хочешь. Ах голова болит... Ну-ну. Да не уйду я, не бойся.
Не сегодня...
Человека с душою Муссопо переделать невозможно. Наверное. Ложь укореняется навеки. Правда может взбесить, унизить и довести до самоубийства. Но не переделать. Кому нужна такая правда? Мне её даром не нать...
В этом деле есть одна тонкость, которую обязательно нужно разобрать поподробнее. Если женщина неспособна получать физическое удовольствие в постели - это ещё ни о чём не говорит. У настоящей женщины хоть ты повырезай с корнем всё, что относится к "органам удовольствия", -- она женщиной и останется. К слову "Муссопо" слово "оргазм", отношения, практически, не имеет.
Муссопо - это те, кто врут.
Был у меня хороший знакомый, именем Андрюша. Ходячий удовлетворитель. Оргазматор-надомник. Всё время, что я его знал, этот женский угодник бил себя пяткой в грудь, мол, из-под него ни одна женщина без оргазма не выползала. Зачем об этом рассказывать на каждом углу, я так и не понял. Но иначе и истории не было бы.
Та девушка, о которой он рассказывал - я её не видел. Так получилось. Даже на фотографии. Но она мне и заочно нравится. Очень симпатичная. Наверное...
Хотя, про внешность этого чуда Андрюша ни слова не сказал. Сразу к делу перешёл. Описал атмосферу студенческой общаги, шампанское в гранёных стаканах, чудесную ночь и утренний вопрос:
-- Ну и как тебе?
-- Нормально! -- мило улыбнувшись, ответила девушка.
Вот, примерно, на этом месте, Андрюшу и перекосило. Он, сами понимаете, хотел, чтобы на его достоинства с большим восторгом реагировали.
На следующий вечер Андрюша появился в общежитии с ликёрами, конфетами и некоторыми медикаментами. Перечислять набор таблеток для улучшения потенции, наверное, не стоит. А вот про мазь нужно рассказать. Очень смешная была мазь. Для спортсменов придумали. Ушибы и царапины обезболивать. Помазал этой мазью больное место -- и всё прошло. Удобно.
Андрюша эту мазь использовал иначе. Намазал ею свой прибор, чехол резиновый сверху обул, и получилось этакое механическое приспособление. Работает исправно, но ничего не чувствует. Это чтобы раньше времени процесс не кончился.
Прелюдия растянулась на весь вечер. Всё было не просто хорошо... Всё было замечательно. Эмоции лезли в гору и счастье было так возможно...
Даже процесс обработки органа мазью выглядел эротично. А дальше...
Четыре часа без перерыва лопатил Андрюшенька свою подругу бесчувственным поленом, пока не дождался закономерного вопроса: "Ну ты скоро там? А то больно уже!".
Бедолага кончился как мужчина. Ушёл в запой. Пугая престарелую маму, бухал без закуски: заперся в совмещённом санузле и спускал по одной в унитаз таблетки для потенции.
Вывела Андрюшу из этого состояния сама виновница. Пришла в гости, поглядела на него пьяного и... пожалела, наверное. Но врать не стала.
Разговор был, примерно, таким:
-- Неужели тебе не было хорошо?
-- Почему не было? Было!
-- Это когда?
Опять этот русский язык... выражаясь протокольно: хорошо ей было, когда она ему минет делала.
-- А почему тебе было хорошо? -- не сдавался бывший гигант большого секса.
-- Да потому что тебе было хорошо.
Эту историю нам поведали во время мальчишника. Андрюха женился. Встретились два одиночества.
На подобное Муссопо неспособна в принципе. Она забыла зачем это нужно -- доставлять удовольствие просто так. "По любви". Когда-то -- да, умела. Потом разучилась и начала разменивать чужое удовольствие на мелкие выгоды. Если говорить грубо -- занялась бытовой проституцией.
Такая вот лубочная получается Муссопо. Как и любой ярлык. Как и любой кусок несчастной правды, которая у каждого своя.
Это слово, "Муссопо", я презираю даже больше, чем протокольное "оргазм". Оно не отражает мелких деталей, а они хорошо видны и толкования не требуют.
Это слово не отразит той ненависти, что висела в актовом зале, где поздравляли Деметру Феликсовну с выходом на заслуженный отдых.
Мужики резко вставали с кресел и, буквально, убегали в очередь, что стояла к микрофону. Жёны хватали их за рукава, жгли глазами понурые спины, некоторые плакали. Каждый поднимавшийся с места мужчина словно бы показывал пальцем на свою жену и беззвучно кричал: "Все знают, кто она?".
Деметра Феликсовна, стояла на сцене, держась рукой за стол. Рука тряслась. Дарёный утюг несколько раз падал на пол. Поднимали всем президиумом. Суетились. В глаза старались не смотреть.
Очередной оратор (пыльный пиджак с обвисшими на плохой вешалке плечами, полосатая рубашка и галстук в горошек) докладывал залу о глубине своих чувств:
-- Вот мы все тут как я, -- обвёл он рукою зал, пытаясь выдать постоянное, вполголоса и громче, повторение слова "потаскуха" за всеобщее одобрение. -- Потому что мы все знаем, какая Деметра Феликсовна человек... такой... душевный человек! Потому что никто вот, как она - никто так! Никогда!
Она с трудом нашла в себе силы оторвать руку от стола. Улыбнулась робко и пошла за кулисы.
-- Накладную, там, оформить чтобы... -- тихо продолжал оратор, глядя вслед.
Из очереди доносились гневные призывы соблюдать регламент. По одной минуте на выступающего. Директор поднялся, чтобы завершить этот фарс на протокольной ноте.
Помятая коробка с утюгом осталась лежать на столе.
Очередь расходиться не спешила. Смотреть на стоящих в ней мужиков было особенно противно. Потому что Муссопо ни в чем не виноваты. Их бы не было в природе...
Потому что легко навесить ярлык. Потому что трудно доставить женщине удовольствие. Это ещё одна вещь, о которой все знают и молчат. Или врут. Или в очередь.
Тётенька-профессорша называла своих секс-пациентов мужского пола пренебрежительно-ласково: "мужчинки".
Всех на свете Муссопо создали такие вот "мужчинки". Их даже мужчинами называть неохота. Не за что их так называть.
Трижды несчастный Андрюшенька, маскировавший свою неуверенность за сомнительными подвигами и глупым желанием доставить женщине физическое удовлетворение во что бы то ни стало, был бы ангелом среди этого сброда.
Это благодаря "мужчинкам" одно из главных в жизни удовольствий дошло до состояния обрыдлой повинности. Это они превратили любимых людей в семяприёмники. В нечто молча подлежащее.
Потому что алгоритм прост: сунул, дунул, вынул и храпеть. Или ещё хуже -- не храпеть, а спрашивать: "Хорошо тебе?".
-- Хорошо, -- соврут им в ответ. Зачем нужны лишние проблемы?
Один раз соврут. Потом ещё раз. Потом это входит в привычку. Дальше у начинающей Муссопо два варианта: идти налево, или начать врать самой себе.
Самое обидно в том, что врать начинают те, которые искренне любят. Вот за это "мужчинок" убивать надо. Медленно и больно.
Не зря они выстроились в очередь, чтобы назвать Деметру Феликсовну душевным человеком. Её душа была для них живым доказательством собственной значимости, не больше. Логика проста: ведь можно сунуть, дунуть, вынуть и уйти, твёрдо зная, что сам факт суетливого движения куска собственного тела в чужом доставил удовольствие обеим сторонам. Вот как надо! А неблагодарные жёны лежат и не подмахивают даже.
Как будто никто не знает, почему это происходит.
Я перечеркнул свои записи и подсчёты. И без них всё ясно. Кроме одного, очень важного вопроса. За ответом пришлось идти к Михалычу.
Завхоз сидел в прежней позе, разве что глаза прикрыл. Густая смесь помидора со шпротою расползалась пятном по скатерти.
-- Михалыч, -- я присел перед ним на корточки. -- Скажи мне, Михалыч, кто рассказал местным мужикам про Деметру Феликсовну?
Вопрос остался без ответа. Вслух - без ответа. Молчаливый завхоз просто отвернул голову к окну.
-- Ну и кто ты, Михалыч, после этого?
Мысленно заполнять бесконечную паузу словами пришлось самому.
"Мужчинка". Орденоносный командир надувного презерватива. Мачо местного разлива, который про вибрации женских органов не стесняется говорить грязными словами и во весь голос, а слухи о том, что Деметра Феликсовна происходит из польских евреев, сообщает шёпотом и на ушко.
Захотелось вымыть руки в кипятке и крепком щёлоке.
В банкетном зале народ торопливо занимал места за столом.
Любая официальная вечеринка хороша тем, что никого не надо веселить. Напьются - сами разберутся. Я вручил микрофон директору для вступительного слова и спрятался за пультом. Первый тост затянулся минут на десять.
К Деметре Феликсовне подослали звукаря. Надо же было спросить про любимую песню. Лично я этого сделать не мог. При всём желании. Не получалось. Потому что ни кипятка, ни щёлока для рук.
Любимая песня виновницы торжества нашлась без проблем. Старый, добрый "медляк". Моя мама очень любит эту песню. И, разумеется, она была на пластинке из семейной коллекции.
В микрофон начали зачитывать третий тост. Официантки понесли по столам первую смену блюд. Как это бывает всегда и везде, народ за столом пил гораздо чаще, чем начальство успевало произносить занудные здравницы. Вот и теперь, кто-то из начальства блажил о том, что пенсионерами воспитана хорошая смена, а в другом конце стола уже кричали: "Ещё раз за любовь!".
Пора было и поработать. Деньги-то вперёд взяли.
-- А сейчас... -- попытался я забрать микрофон у какого-то заместителя по правую руку от директора.
Меня опередил недавний оратор. За недолгое время банкета мужчинка в пыльном пиджаке успел изрядно порозоветь лицом и набраться красноречия:
-- Третий тост! -- сообщил он в микрофон.
Про любовь ни слова не сказал. Что характерно.
Проливая водку из рюмки, осмелевший мужик неловко повис на плечах у сидящей Деметры Феликсовны, вытягивая трубочкой слюнявые губы.
-- Вася! -- остановил его крик невидимой Муссопо в конце стола.
-- Что "Вася"?! -- оставил он микрофон без присмотра. Напрасно.
Голосом весёлым и жизнерадостным сообщил я собравшимся о том, что после распития спиртных напитков "за любовь" грех не потанцевать. Вот, как раз, и песня есть подходящая. Деметре Феликсовне посвящается.
Пыльный пиджак приосанился и картинно предложил Деметре Феликсовне свою руку. Джентльмен, долбани его поленом. Пришлось громко объявить, что танец "белый".
Деметре Феликсовне даже отказывать "мужчинке" не пришлось. С другой стороны банкетного зала притопала разъярённая Муссопо и решительно увела пыльного джентльмена в тёмный угол.
Потанцуйте, голуби.
Пока я злорадно смотрел на удаляющуюся парочку, со стороны стола явилось возмездие за манипуляции делами человеческими. Деметра Феликсовна пригласила меня на танец.
-- На молоденьких потянуло! -- прокомментировала это очередная Муссопо, даже не попытавшаяся оторваться от тарелки со свекольным салатом.
Такого снегопада.
Такого снегопада
Давно не знали здешние места.
А снег не знал и падал.
А снег не знал и падал.
Земля была прекрасна.
Прекрасна и чиста.
Хорошая песня. Я её с самого детства любил. Не знаю, почему. Нравится и всё тут. Несмотря на слащавость.
Очень мешал микрофон. Неудобная штука. Для плохого танцора - сплошное наказание. Половину танца я делал вид, что пытаюсь позвать кого-нибудь, чтобы избавиться от этого, неприличного вида, приспособления для усиления пьяных речей.
Если говорить честно -- я просто боялся смотреть её в глаза. Боялся оказаться одним из "мужчинок", которые только и ждали, чтобы дорваться до тонкостей внутреннего устройства этой женщины. Чтобы использовать и бросить.
Как выражался Михалыч: "Вот смотрит она мне в глаза и вижу, что её замкнуло. Понимаешь? Вот замкнуло её и всё тут. Ни о чём другом она и думать не может. Только об этом деле". Урод.
Наши взгляды сошлись в начале второго припева. Снег кружился, летал и летал. Глаза были обыкновенные. Цитируя Михалыча: "коричневые". Чуть припухшие веки от недавних слёз.
Сказать мне было нечего. Я фальшиво улыбнулся.
-- А ко мне завтра сын приезжает, -- незнамо зачем похвасталась она.
Вся фальшь в моей улыбке испарилась без следа. Лицо неудержимо растягивалось в ширину. До сих пор понять не могу: что меня так обрадовало в простой этой фразе. Возможно то, с какой мечтательной гордостью и любовью всё это было сказано.
Жалко, что рядом не было Михалыча. Ну и ладно. Пусть сидит в своей каморе и думает, что Деметра Феликсовна жила на этом свете ради того, чтобы этот "мужчинка" тридцать секунд побыл мужчиной.
-- Сын? -- моя улыбка, кажется, пришлась к месту. По крайней мере, не обидела. -- Это же замечательно!
|
Ссылки:
|