Лев Гунин
ЗА СКОБКАМИ
(Три цикла стихов)
АМЕЛИИ
|
|
В тумане странного рассвета
Борта и мачты кораблей.
У этой ночи нет сюжета.
Плевки и дым табачный в ней.
По кругу, вложенному в "восемь",
Передвигался чад и смрад.
За столиками купоросин
Горел невыгоревший яд.
Бледнели лица одержимых
Гремящей музыкой, и зал
Выплевывал щелчки и взрывы,
Неистовствовал и стонал.
Под лампой бешено вопили
На пяточке мои друзья.
И между столиков ходили
Полубезумные князья.
В пространстве слабо освещенном,
Где царствовала полутьма,
Скакали дикие тритоны,
Сводили публику с ума.
С бутылкой пива в тонких пальцах
На стул запрыгнула она,
Дрожа всем телом, сделав "сальто"
"Короной", выпитой до дна.
И в спину звуки колотили
В проходе на широкий двор,
И на ладонь – о! пух - давили
Полозья ребер без опор.
две ноты в третьей позиции
сыграны гитаристом
толпа перед ним безлицая
в белом иль золотистом?..
а пальцы отдельно шастают...
... отороченная батистом...
звук этот в маске и в ластами
фазером искаженный
... группами или кастами?
бас остинатный соленый
ворочает глыбы-гармонии
на доминанте сонной
эта пробежка тритонами...
... а лак можно и ацетоном...
под юбкой гладкая нога
ладонью покрывалась
и за ресницами луга
затопленные малость
дыханье розы лепестков
не тая приближалось
пока не слились груши ртов
и не вонзили жала
безумство звуков за стеной
вулканом грохотало
и прыснул мутною струей
канал другого жала
Играй моей судьбой о! гитарист
На струнах как на мачтах мы распяты
и власть которой мы обзавелись
после концерта требует расплаты
Не моррисон судьбой своей сказал
не хендрикс и не леннон подтвердили
но просто этот бешеный накал
приносит в жертву жизнь тоске по стилю
Здесь выражена спрятанная суть:
тоска эта есть жажда по пределу
и стоит до конца в него нырнуть -
не вынырнешь нет! ни душой ни телом
Азарт и страсть сжигают все подряд
В них смерть гипнозом волю заражает
Нырнул туда я столько лет назад
Но выплюнула пасть меня пустая
Я был не тот кого он захотел
всесильный молох роковой заразы
не знаю как наступит мой предел
что пароксизм моей смертельной фазы
И потому я до сих пор живу
и в тех местах где драки и стилеты
судьба моя ведет меня по рву
не прилагая ссоры и вендетты
сказано мало
пробел
выпито много разного
с вечера я не ел
с этим ничто не связано
и на лугах растерянного звука
экстаз
не разберешь оргазм иль мука
сейчас
ватная пицца
ночь
лица - и лица
и снится
то ли дыра то ли "прочь"
не жмись ко мне кошачьим телом
плечом
мне от тебя когда ты захмелела
тепло
но холод мой и бдение
не здесь
я тут с тобой но и с тобой
не весь
таких как ты есть много под луной
мне все равно - с тобой иль не с тобой
встал... - ты куда?
- отлить
пить или не пить
быть или не бить
фьить....
мон амур нам пора домой
пика выцвела на плече
кольцо потемнело в соске
пыль у тебя в волосах
фак! не хочу уходить
я еще не допила бьер
я еще не дослушала рок
мне еще не пора домой
полно ма белль не сердись
ты сидишь на спине кита
в море тебя несет
твои губы покрыла соль
табарнак! только ночь началась
а не ты ли накликал рассвет
вокалист не орет - сипит
дай-ка мне подойти и спеть
стоп! тагёй! ты забыла что ты
в этом стиле давно не поешь
десять дней как подписан контракт
не хватало нам голос сорвать...
ждет меня на подушке жена
знаешь ты как ревнива она
у тебя неудобно мне брать
чтобы выручку ей показать
жё н'вё па уходить домой
я хочу еще быть с тобой
ты на мне еще не доиграл
мои кольца не доцеловал
пика выцвела на плече
лилия на кисейной груди
тина в твоих волосах
кораллы в глазах твоих
медузы застыли у рта
водоросли обвили тебя...
шершавый рассвет ворвался
в агонию утра
так костер заливают водой
до сих пор больно ушам
от фаллосов их насильников-
звуков
время снимать урожай
время снимать урожай
на воде этот город спит
обозначенный синим огнем
от воздуха
до воды
чрез твердь и огонь
концентрическим срезом
дугой
музыка на воде
ее знаковые слова
в динамиках хрипят
ревут скрежещут
подскакивая на буграх
каденций
... как на ухабах воз
руки взметнулись вверх
не сиди же иди туда
молочная вертикаль
ночь поглотила собой
ночь поглотила собой
нота прощального леденца
чтоб как феникс заснуть до поры
летаргическим сном
неожиданной модуляцией
из паршивой погоды в свет
солнцем прервана медитация
и задумчивой ноты - нет
без тумана без синих ламп
без готических букв на стене
нет ни сцен ни звуков ни рамп
ни печали рассветной в окне
на автобусной остановке
одинокая девочка
ворс
и висит у нее на веревке
сувенирной гитары торс
эстафетное применение
все как стретта: быстрей и быстрей
это новое поколение
примет жезл из руки моей
Май, 2004. Монреаль
ЦИКЛ СТИХОВ
Loraine CAREAU ("Amelie")
из солнечной ундины серебра
речная гладь...
и пасмурное небо
в нее свой окунает бледный храм
где пребывает времени ятреба
бескрайней бездны крышкою дневной
висит картина сини с облаками
обманчиво прекрасная порой:
наш щит от звездной пропасти-цунами
вверх по теченью будет шпиль с крестом
смотреться в эту гладь до звездной ночи
и яхта - замирая под мостом -
разбить кусками отраженье хочет
из выси боги местью нам грозят
когда сдвигают звезды эту крышку
вливая в нас коварства тонкий яд
и зависти трусливую мартышку
1 апреля, 2002
возвышая искусство
отдаляешь себя
и дорога назад вдруг покажется раем
но предательски гнусно
и громко трубя
эта опция подло язык выставляет
попадаешь в ловушку пустых чертежей
афоризмов железных
навязанных теми
кто не то что приблизить желал бы людей
но использовать их как подручное стремя
их фиглярство - наездников бойких - жлобов -
на пегаса узду (как на лошадь) надевших -
фокус-покус метафоры ставит - засов -
на врата этой власти за ними засевших
и приблизившись каркаешь их языком
их фонемами смысла в ущерб вдохновенью
и становится муза тогда ремеслом
коим светская власть охватила наш гений
и в тисках ее бьются как птицы в хлеву
многозвучные зовы простора.... ленивость...
ихним именем звучным тебя я зову
за улыбку и стать и за стиля красивость
1 апреля, 2002
Тут, на шее, засос. Красноватое пятнышко.
Заточить карандаш. Сесть не рядом, а рядышком.
Все помечено. Все маркировано.
Все обсосано. И зацеловано.
Мандариновано и обейино
это новое, блин, поколение.
Поколение tattoo и piercing'а,
и в промежности бусинка мелкая.
Кольца в сиськах. (Гори оно пропадом).
Вот наколка - лицо голопопое.
Будет время, когда оно сморщится.
Попка сдуется. С ней - переносица.
Эта рожица Марка Аврелия -
потаскушкиных ягодиц берия.
Стань известным. Сыны благодарные
в жопу всунут тебя вместе с лаврами.
Стань безвестным - затопчут, как мамонты.
Позабудут назавтра. А был ли ты?
Ничего не получится. Семь уже.
И автобус в семь тридцать на rue Leger.
А в глазах затаенные прерии -
как глазища бедняги Аврелия.
Все застегнуто на две "молнии".
Потянуть их - и выскочат колкие
эти две высоты, окольцованы.
Хорошо, хорошо. Еще дома мы.
На предплечьях французские лилии
и квебекские пики синие.
И язык, как манжета, заколотый,
обжигает не жаром, а холодом.
И за шеей луна, как кинжал жреца,
на конверт взошедшая до лица....
1 апреля, 2002.
За облаком не винного угара
еще таится света пустота.
Такое притормаживанье пара,
когда природа кажется чиста.
Плывут деревья, схвачены рекою
в свой объектив зеркального стекла.
И чайки с криком носятся толпою
над срезом человеческого зла.
Морские корабли невероятно
стремительно и сорвано плывут.
Мостов не увеличенные пятна
возносятся кругом: и там, и тут.
И руку в облегающей перчатке
сейчас никак с разбегу не пожать.
И паруса на пленке и сетчатке
стоят стоймя - и не должны стоять.
2 апреля, 2002.
Поверь мне: я - не разносчик зла.
Моя рука впереди весла.
И только тех, кто отравлен злом,
твои слова нарядят козлом.
Четвертый день прихожу я в порт.
Стальные волны. Серый офорт.
И яхта носит имя твое,
и весь залив: впереди ее.
Роскошный баловень двух кают,
домашним сфинксом застыл уют.
А ты беспечна, как лепет волн.
Где та рыбачка? Где утлый челн?
Таверн задушенных моряков
и свет, и тени - под лязг подков.
И яхты скрип выдает ее,
немую вечность в огранке снов.
Все те же игры сто пятый век.
Все тот же взгляд из-под синих век.
И в горле встанут - как кость - слова,
и жизнь уляжется, как молва.
7 апреля 2002
Стон котов. За углом - вазелиновый шепот
среди этой холодной весны.
Дуновеньями веер пространства проколот,
досыпая последние сны.
Каждым шорохом вносит свою паутинку
пробуждающаяся канва
какофонии звуков задумчиво-длинных,
это Largo со счетом на "два".
Утро раннее гальванизирует жизни
непонятный земной феномен,
замыкая законы в какую-то призму
одинаковой цепи подмен.
Замещают обманами звуки и краски,
и в преддверии каждого дня
будто КЕМ-ТО на все одеваются маски,
теплоту ЕГО пальцев храня.
И звереет предел повелительно-грустный,
за которым всех тайн синева,
задевая "за струны" с трагическим вкусом, -
и кропит и шаги, и слова.
И светлеют домов позлащенные стены,
сохраняя с в о ю синеву,
и рождается заново воздух нетленный,
и во сне - и - потом - наяву.
Апрель, 2002
Чужая женщина лежит с тобой в постели.
И ветер где-то слабо шебуршит.
Под кофтой - пятна красные на теле.
Под небом - небо плакало навзрыд.
Все выплакало. Больше не осталось
ни слез, ни ветра, ни кусков стекла.
И чистое - как саван - покрывало,
висит - и не желает больше зла.
Апрель, 2002
Бесконечная ночь разделяет свои рукава
и кропит окровавлено чаши - событий безмены.
Посреди ее озеро, где утопает глава
не замедленных пик и невиданных игр измены.
И под каменный бой разрезаются вены-
слова.
Струпья слов замирают под пальцами той тишины,
что сама не приходит: приводит свидетеля смерти,
и она не одна, и свидетель ее не один...
И срываются гирями капли безжизненных терций
вместо децим и нон не сравнимой ни с чем глубины.
На ходулях стоит угрожающий гений распада,
через жизнь и любовь преступив перешагом своим,
и уже не поправить руки обнаженной монады,
и не смыть ни клейма, ни - на нем - не смываемый грим;
и совсем ничего, кроме просто дыханья, не надо.
Все из точки пришло, раскрываясь, как зонтик к дождю,
все уйдет, все свернется (весь мир задевая) обратно,
и тяжелая мантия рухнет - как в ноги вождю -
под карающий меч (на коленях не выстояв ватных)
представления снам, безразличным, как небо к дождю.
И рассыплется искрами то, что полжизни пылало,
моментально погаснув священного неба луной,
и вонзит, раскрываясь, свое обнаженное жало
не сатир и не смертный, а просто ЕЕ часовой.
24 апреля - 2 июня, 2002
Лучшее - прошло. И сталь заката -
Отгоревший шлак.
Рыцари в поблескивавших латах
Больше не стоят.
За рекой, в траве иссиня-нежной,
и на глубине
тень утопленника в водорослях бежью
спрятана на дне.
22 апреля 2002
Кружево ночи - весенняя скука Марселя.
Климат на север из южных морей сиганул.
Мокнут творенья, чуть слышно скуля и южнея,
Северных зодчих в немых латифундиях Сулл.
Весь Монреаль покрывается сеткой дождливой,
отзвуком гулким далеких муссонных дождей,
и в кораблях неожиданно зреет, как слива,
лоно горящее жарких апрельских ночей.
Парами вниз дефилируют толпы красавиц,
и, обмакнув в синеву межсезонный затейливый шприц,
день выпускает бумажных корабликов стаю,
как Полководец полки свои под Аустерлиц.
Есть Трафальгарская улица в Центре гористом.
Пахнет Европой. И - слабо, - но все же весной.
Мы с Ламиэлем заслушаны Бахом и Листом,
мы зацелованы скукой - и девой одной.
В воздухе - лень. И внизу корабли проплывают
так нереально, как беленый дым из ноздрей.
И облака эти долго стоят - и не тают,
как и сугробы холодных апрельских ночей.
24 апреля, 2002
Запечатлевшая Погоню,
эпоха в вечность отошла.
И посеребренные скрони
дрожат в поверхности весла.
Над Пиной, Неманом и Менкой
громадный ястреб все кружит,
до Лиды долетая с веткой,
а до Смоленска - клюв открыт.
Пригревший Полоцка седины,
престольный жар еще струит,
свернувшись в Несвиже за спины
дворцов, фольварков и ракит.
От Слуцка, Гродно - и до Вильна,
от Новогрудка - до Двины:
земля, политая обильно
дождем и крови, и вины.
Как много "правд"! Как много брани!
Адам с Адамом не в ладу!
Садится Тризна в княжьи сани -
и мчит у шляхты на виду.
По следу волк бежит клыкастый.
Он рыщет в поле и в лесах.
Не Витовт понукает властный,
не Петр-деспот, а лиса.
Ее оскал лукаво-хищный
в крови пылающей горит,
он оставляет пепелища,
он в селах кости хоронит.
И так нанизаны на вертел
народы, судьбы и дела,
томясь в огне на этом свете
и в нем не замышляя зла.
28 апреля, 2002
Впереди, за окном, старый град на горе обнаженной.
Его стены и башни в величии прошлом безмолвны.
Над квебекскими пиками лилий французских застылость.
Густоту напряженности бьет ветерка шестикрылость.
Этот северный город - союзник и враг Монреаля.
В нем - фактура Гюго, а не легкая проза Стендаля.
В нем - еще Лафонтен, когда в южном сопернике - Сартр.
В нем - Бастилии дух. А в ночном Монреале - Монмартра.
Это ханжество в рясах, такое, как спесь феодалов,
На прекрасной открытке свою паутину соткало.
Этот сказочный город на мощной реке золотится.
Он венчает Квебек, как корона венчает царицу.
Это - Прага Америки, это - рывок в романтизм
и суровость Бретани - забытый в Европе стилизм.
И брусчатка белеет, как волны реки многоглубной,
и алеют над пропастью твердые женские губы.
Апрель, 2002
Пред утром тишина - как дорогой товар бесхозный.
Над водной гладью - пар. Ни всплеска, ни толчка.
Белесый воздух пьет свернувшуюся розу
Неведомой тоски: сомненье или страх.
Так холодно - как будто бы к морозу.
На палубе безлюдно. И прозрачней всплеск
Далекий.
Сдавленный: от пирса.
Эту прозу
Запомнить бы. Но поглощает лес
Шагов, событий звуки. Давит их гипнозом.
Туман прозрачен. Даром, что белее.
Над этой блендой поднимают шпили
Соборы, башни. И в сонной тишине висят
Замерзшие гудки автомобилей,
Вдоль сходней - мачты: обнаженный лес,
И цинка вкус в глазах немых зайчат....
Апрель, 2002
прохладные рассветы
ажурные сонеты
и отраженность колкая левкоя
последней сигареты
дымок в стихах воспетый
часть возвращает прежнего настроя
на бортике фонтана
достану из кармана
часы без ремешка заметить время
мир птиц запел так рано
из пасти оловянной
воды течет спрессованное семя
на роликах коньковых
вдоль улиц старых новых
пустых нет ни машин ни пешеходов
колесные подковы
лишь чуточку оковы
а большей частью атрибут свободы
у церкви встанем разом
перила пахнут газом
так тихо что ловлю твое дыханье
и солнце красным глазом
мигнет из-за террасы
скрываясь великаном за тем зданьем
по-спенсеровски колко
болтаем без умолку
и резво разъезжаемся без звука
и я гляжу вдогонку
каким-то взглядом долгим
в котором или радость или мука
Май, 2004
ты зависишь от них
сам мозг твоя жизнь
трубки сосуды артерии
мириады мельчайших мельчайших существ
в твоем теле страдальцы и пленники
точно так же как ты
их тюрьма это жизнь
их сдавили два жернова времени
эта пытка тюрьмой трупный цвет твоих вен
эта тяжесть существования
ты - они
ты - они
"мы" и "вы" это "я" продолжение
что-то варит в тебе это снадобье их
клеток генов ходячая фабрика
время лепит из них отраженье свое
отраженье до боли знакомое
грозди вытащи
крышку столкни
вот оно это зеркало страшное
этот злой ритуал
тех не наших высот
смыслов вычурных
нами не знаемых
смерть не только тебя
все эти мириады всех вас
поглощает
потом переваривая
Май, 2004
не порш меня автобус в порт везет
не ждешь меня как раньше у ворот
и люстра не пылает светом влажным
чужая дверь и клумба за овражком
все так ухожено во всем такой подход
размеренной все чередой идет
вперед
взгляну на руки белые вздохну
вздох отразит не грусть и не вину
и сан-лоран на север проплывает
автобус фыркает и старый город тает
в окошке-зеркальце и створки закрывает
как устрица идущая ко дну
засну
в музее тихом старые картины
в консервной банке времени и стен
и ощущенья эти полноценны
и те другие... как же вы надменны
как вы боитесь всяких перемен
как ваши кулуары чужды тлену
в бреду или во сне вся жизнь идет
в огромном городе и лепестки жует
случайных мыслей створки закрывая
и галатея все еще живая
и мелисанда пряди распускает
своих волос и ничего не ждет
Июнь, 2004
длинные мосты
на водах грустных
дождь
автобус с грохотом
спешит к броссару
отсюда порт
всего лишь место
и дворцы
и ратуша
и церкви
все в тумане
дождевом
в дождинках
как в осколочках зеркал
второе зрение рисует за спиной
свернувшиеся
в розовый комочек
пространства-образы
откуда уезжаешь
оттуда
забираешь багажом
архивным файлом памяти
все вместе
физиология
пространства
соматический излом
больного зуба
ноющая пропасть
и остаются в теле
города
осколками
инжекторной гранаты.
Июнь, 2004
от левого до правого ножа
весь этот сектор как под хвост вожжа
от левого до правого соска
четыре поцелуевых куска
все эти штучки-дрючки срежет нож
задолго до того как ты умрешь
все меньше жизни яблока в руках
откусывая ощущаешь страх
шагреневая кожа подожди
пускай пройдут весенние дожди
монада бытия - небытия
в транзитной пустоте - все это Я
меж стрелками твоих прекрасных ног
лежит страна где правит сильный бог
и с тетивы пускает стрелы лук
чтобы на час избавить нас от мук
ножницы стрелок сближаются все неизбежней
жизни меж ними застыл невменяемый фарс
их гильотины сводимые силой нездешней -
челюсти времени хищного злого как барс
рвет мое тело зубами неистовый хищник
жалости нет в его темной звериной груди
зубы - душа его без сантиментов излишних
когти его - это сердце что злобой рычащей гудит
даже тебя - мой красивый и юный обманщик -
всю твою ладную плоть - статуэтку страстей -
рвет он зубами как мясо: как ветр одуванчик
и не оставит ни мяса ни белых костей
ножницы стрелок все ближе и ближе и ближе
лезвия их оставляют все меньше пути
где бы ты ни был - в москве в монреале в париже -
не убежать из остатка - ножи эти не перейти
плесень осадка
мощное тутти рутин
застыла полная луна
снаружи
над рамой правого окна
как лужа
серебряное озерцо
в тумане
и серебрит твое лицо
дыханьем
серебряные кружева
и руки
и светло-серая канва
от скуки
мигают звезды в облаках
над портом
донесся скрежет проскакал
на форте
тут больше нечему спешить
уснули
как будто стрелки
света нить
на стуле
желтеют балки потолка
и стены
и время с кровью на руках
разрезав вены
Май 2003. Монреаль