Игорь Поночевный
Финляндский вокзал – Комарово
Я стоял, сидел и ходил в и по Финляндскому вокзалу в ожидании электрички, в то время как неуправляемая масса почти обезумевших людей сгрудилась у перрона, высматривая на горизонте очертания опаздывающего поезда. Компанию мне, полагавшему, что бестолковая беготня по платформе никак не сможет приблизить вожделенный состав, составляли две бутылки дешевого пива, чипсы и китайская книга. Наконец подали. Я пробрался в середину толпы, вынырнул у задних дверей вагона и ловко вошел в числе первых.
Напротив меня устроился офисный клерк в очках, а рядом – миниатюрная блондинка, сначала никак не привлекшая мое внимание. Так вышло, что я люблю больших в физическом смысле женщин, и черт знает, отчего это так? Может оттого, что обладание высокой и статной женщиной придает уверенности в собственных силах: чем дальше вершина, которую покоряешь, тем выше самооценка. Эта, севшая рядом маленькая девушка, была миниатюрна, как балеринка, что дружила с оловянным солдатиком у братьев Андерсон. Хрупкая, беззащитная блондинка с худенькими руками, такими тоненькими, что казалось, будто их можно переломить пальцами как спички. Опасаясь, что я смогу, быть может, ненароком повредить ее нежный организм, я отодвинулся к окну. Миниатюрная девица скользнула ко мне ближе, раскрыла истрепанного донельзя Юлиана Семенова, заложила закладку в виде рваной половины двухдолларовой банкноты в другую страницу, и принялась читать детектив.
Едва раздался трепет моторного вагона, как в какой-то момент ее голое предплечье чуть коснулось моего локтя. Легонько, самую малость. Кончиками волосков, краешком невесомого расстояния между двумя посторонними телами, неуловимо и мимолетно. Дотронулось электрически безопасным разрядом, нежданным желанием и иллюзорной надеждой. Так, словно нечто едва коснулось, знакомясь с чужой кожей, задержалось, как долгая высокая фортепьянная нота, затрепетало дрожащим мотыльком, и, испугавшись собственной наглости, отринуло. Беззвучно пошептавшись, наши локти, расстались. Её плечо тут же исчезло, пропало за горизонт, сгинуло за миллиард тысяч километров от моей руки, разочарованной быстрым окончанием такого действа.
Черт возьми, подумал я, черт возьми! Этот нежнейший телесный контакт совершенно сбил меня с толку и бросил в легкий пот. Какое-то время я сидел будто оглушенный. С одной стороны, я был ошарашен самой игрой, а с другой – был разочарован ее прекращением. Ищущий вожделения в нюансе, я жаждал повторения, надеясь на новое возобновление. Я вновь искал возможности почувствовать тело совершенно нового для меня человека.
Через минуту она исполнила движение снова, точь-в-точь так, как в прошлый раз. Вновь прикосновение её плеча было неуловимо, тонко и необычайно привлекательно. Я не убирал локоть, я искал ее тепла. Через некоторое время, выждав паузу, дотронулся сам, соблюдая дистанцию и интервал, касаясь не кожей, но только жарким дыханием своего тела. Так продолжилась эта игра.
Я запутался в станциях, и, не осознавая, сколько прошло времени, проехал свою остановку. Понимая, что околдован попутчицей, и не в силах оторваться от её прикосновений, я направлялся в какую-то тмутаракань, не в состоянии избавиться от этой странной привязанности, от этого мимолетного влечения. Наконец, в Комарово девушка захлопнула книгу, отчего я вздрогнул, как тать на шухере, встала, одернув короткую юбку, и направилась к выходу. Я поднялся, и пошел следом. Двери вагона разорвали затхлый воздух от горизонта до горизонта, вверху темнел асфальт вечно мокрого питерского неба. На улице тихо начинал капать дождик, и редкие пассажиры захлопали и защелкали обязательными в таких случаях зонтиками. Маленькая блондинка неторопливо направилась туда, где перрон обрывался пропастью – ступеньки остались с противоположной стороны платформы.
Она, казалось, не замечала меня, идущего за ней следом, а я никак не мог объяснить, что заставляло меня двигаться за ней. Я был опьянен предвкушением, меня била легкая рыбья дрожь. Это было нечто тоньше и явственнее простого полового влечения, гораздо мощнее и шире, ярче и нежнее. Внутри, в груди у меня словно застрял ком величиной с трехэтажный дом – такое это было чувство. Ком мешал думать, дышать и говорить, но все усилия выдохнуть его наружу оказывались тщетны. Мы присели на краю полутораметрового обрыва, но, прежде чем спрыгнуть вниз, разом сжали протянутые друг другу ладони.
Словно во сне мы оба залезли под перрон, будто бродяги в поисках ночного приюта. Она встала на корточки в лужу, спустив вниз, на глянцевые бедра, тонкие черные трусики, такие маленькие, что их можно было бы спрятать в наперстке. Я пристроился позади, неловко ткнувшись затылком о бетон, и расстегнул брюки, игнорируя гравий, колющий колени, пренебрегая пылью во рту, моросью и слякотью вокруг. Её сумка и пакет упали на влажный песок.
Я сунул руку подмышку, ища резиновый мячик груди, опустил ладонь вниз, нащупал отверстие, и вошел мягко, словно воткнул мясницкий нож в масло. Она задрожала всем телом, и застонала как человек, у которого с кровавой раны содрали засохшую марлевую повязку. От ее волос слегка пахло мускусом. Я зажал испачканной рукой её рот. Она же расточала моим грязным пальцам жадные поцелуи. Я сразу же принялся за работу, как механический кролик в телевизионном клипе. Мы оба двигались автоматически, заведенные невидимым часовых дел мастером. Живыми качелями, дворовыми собаками, сучкой и кобельком мы неслись навстречу друг другу, и прочь друг от друга, навстречу, и прочь.
Под платформой было темно и тесно. Станционный фонарь едва-едва запускал под перрон тусклый свой свет. Блеклое сияние звезд и чахлой лампочки, расчертило траву и мусор вокруг нас замысловатыми геометрическими фигурами. Рядом, на шоссе, шуршали пролетающие к чухонцам автомобили. С другой стороны железнодорожных путей лаял пес. Грузовой поезд, осветив все вокруг яркой атомной вспышкой, загрохотал железными подковами на соседних путях. Я входил в нее в такт многотонным шагам состава: додес-каген, додес-каген, додес-каген.
Во время соития мы не произнесли ни слова. Почему только во время? Мы вообще ни разу с ней не обмолвились, мы только страстно и быстро совокуплялись. Я ждал только одного вопроса: «Почему?», и ответ: «Да потому, что ты – богиня» готов был мгновенно слететь с моих губ. Самурай с кривым кинжалом пениса, я резал мою маленькую, терпеливую лису сзади и снизу наискось вперед, по направлению отточенной стали. Приближаясь к оргазму, я бил чреслами в её ягодицы как в жестяной барабан, все сильнее и сильнее. Там, внутри, я словно нащупал лезвием её маленькое сердце.
Наконец я выплеснул семью судорожными выдохами весь свой дух, и вспомнил, что немилосердно хочу мочиться. Мне было уже все равно, и я проделал это прямо в нее, вылив обе бутылки в мою маленькую любовницу. Она задрожала от бесконечного удовольствия. Я испытал запоздалое блаженство удовлетворенной плоти.
И только тут я очнулся ото сна. Наваждение прошло, будто выключили неведомый рубильник. Я неловко слез с нее, снова ударившись затылком о бетон, и подал руку, предлагая покинуть подземную квартиру, но она только покачала головой. Её мокрые гениталии блестели в ночи перламутровой помадой. Не хочешь, как хочешь, не стану настаивать. Я пожал плечами и, пятясь, как рак, выбрался наружу. Натянул штаны на искусанную комарами задницу. Девушка передвинула пакет и сумку, и подложила их под голову, устраиваясь поудобнее. Я стоял, пошатываясь, у края платформы, не зная, что делать. Из-за леса вдруг выползла металлическая гусеница поезда. Едва я подтянулся на руках, и вылез, карабкаясь, на платформу, подошла она – последняя сегодня электричка на Санкт-Петербург.