Александр Ахавьев
Владимир Ульянов (роман в стихах)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Пролог к первой части ...и как самой России повеленье не променять идею на слова, глядели Пушкин и Толстой, и Ленин... Е. Евтушенко Русскому народу образование не нужно, ибо оно научает логически мыслить. К. Победоносцев 1. Ты жаворонок, я сова, Но оба видим сны. Сон состоит из вещества Такого же, как мы. И самый сладкий на земле И самый страшный сон, Как будто Паулюс1 в «котле», Лишь нами окружён; Не причиняя нам с тобой Заметного вреда, Ведёт позиционный бой До той поры, когда Подняв слепяще-белый флаг, Он в свой последний час Рассеевается, как враг, Там, где-то внутри нас. * * * Я продолжать и дальше б мог, Но уж пошёл процесс: Спит инвалид без задних ног, И спит зубной протез, Спит русофоб и русофил, И старый пёс Мухтар ( На сон грядущий усыпил Его ветеринар ); Лишь желтоокий светофор Не спит на одну треть. Зато в лесу уснул топор — Там будет тихо впредь, Спят птички телом и душой, Спят рыбки им под стать... Заснул и Пушкин, — он большой Любитель был поспать. * * * Мельканье радужных кругов И какафонья нот Дают понять, что ты готов, Что ты уже не тот, И через несколько минут Провалишься-таки Туда, где все себя ведут, Как просто дураки, Увлёкшись странною игрой Наперекор себе, — Как Пушкин болдинской порой, Как Ленин в октябре. Но Ленин нанесёт визит Чуть позже, в свой черёд... Эй, шапки прочь! Здесь Пушкин спит, Полуоткрывши рот! * * * Вот, управляя лошадьми Не хуже, чем арап, Несётся прямо в наши дни Морфея верный раб; Вот он заходит в детский сад, Большой и светлый дом, — Портреты на стене висят, Один ему знаком: «Гляди, насмешливый зоил, — Верны мои слова! Пошла, как я и говорил, По всей Руси молва! — Истоптанный стадами мух Мой поясной портрет — Тот, что удачнее из двух ( Кипренского, — прим. ред. ) — В сиротском доме! Это мой Потомкам скромный дар... А это — в раме золотой — Что за чудной гусар? Слегка пришибленный на вид, Но глазки зла полны! Должно, почётный инвалид Какой-нибудь войны... А ты, приятель, кто таков, — На этой же стене Висящий меж двух докторов В учительских пенснэ, — Седобородый партизан В рубахе до колен? Такому я, признаться вам, Живым не сдался б в плен... » * * * Он отмахнулся ото Льва Когтистою рукой Столь энергично, что едва Не зацепил другой — Многозначительный портрет В умеренных тонах: На нём — обычный кабинет, Чехлы на мебелях, На нём — спокойный гражданин, В руках его — блокнот. «Да ты, похоже, сукин сын, Писака, ёшкин кот!..» — Подумал Пушкин неспеша, Как Байрон и Вольтер, Но шевелюру вороша Цыгана на манер И скаля зубы в полутьме, Что дарвинский примат. ...А между тем, на полотне ( И. Бродского, — прим. авт. ) Наш совнаркомовский калиф Решил с часок вздремнуть, Неканонически склонив Главу себе на грудь. * * * И снится Ленину во сне Всё тот же детский сад, И там портреты на стене По-прежнему висят, И на одном он узнаёт, Бородку теребя, Кого б вы думали? Вот-вот, — Естественно, себя. Ну, что же ты повесил нос? Нам тоже не легко, Когда нам задают вопрос: «Ой, папа, это кто?»! — Поскольку нет пути назад, Мы осторожно врём И, отражаясь в их глазах, Себя не узнаём: Ведь сколь наш Пушкин ни хорош, Сколь Ленин ни велик, Их имидж — ломаный, как грош, Измордовала их Признательность широких масс, Как черепаху Бог. Кто Ленин с Пушкиным у нас? — Икона да Лубок. Во что ж их время превратит Лет эдак через сто? ...Эй, тише дети! Ленин спит, — Тот самый дед Пихто! * * * Застывший между двух картин, Он думает о том, Что вешать негров рядом с ним — Досадный моветон. Да ладно бы — добротный негр, Мудрец преклонных лет, Как Мартин Лютер2, например... Нет, — нате вам — по-эт! Какой-то прямо детский сад, Буквально говоря! ( « А всё же был писучий, гад... Ещё до Октября Культ личности его возник В студенческой среде: Мол, памятник себе воздвиг И непокорной-де Главой вознёсся высоко... Чушь! глупый анекдот! Есть, правда, штучка у него: «Товарищ, верь, взойдёт... И братья отдадут нам меч...» А впрочем, чепуха. Вот «Фауст» Гёте — это вещь! Апофеоз стиха!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . » . * * * Всё то, что Ленин объяснить Не может сам себе, Уже лет двести, может быть, Известно всей стране, Включая женщин и детей, Уродов и калек: Ты, Ленин, — пушкин наших дней, А Пушкин — ленин тех. Смирись! одну из этих ниш Займи без лишних слов, Не то ты за ночь набубнишь На 36 томов; Спи, Ленин, я тебя прошу, Спи, мой ночной сверчок! Я повзрослел и не ношу С лицом твоим значок, Поскольку пыл в твоих речах Не греет нифига, — Как нарисованный очаг В каморке папы К. ... 2. В долине чахлой и скупой, На самом её дне Закончив свой последний бой, Лежишь ты на спине; И кровь, сочась десятки лет Из раны на груди, Окрашивает в чёрный цвет Истлевший твой мундир. Такому смертному одру Под стать и вечный сон Про ночь на свадебном пиру: Оставшись мертвецом, Теперь ты — бай Герей-Сагиб, Известный всем кунак. А рядом за столом сидит Твой закадычный враг. ..^.. Монолог Ленина во сне, в котором ему снится, будто он спит и видит сам себя в образе азиата К одной кобыле ишака Нелёгкая несла, Она папаши лошака Как раз была сестра. А. Пименов (Рассказ о том, как Вездеслав Кухель, джентльмен и жантильон, возымел и осуществил затею и каковы итоги (при участии Егора Бучи)) Говорю вам: мы все равно умрём. Д. Моррисон - Б. Брехт «Алабама-зонг» Подскажите, как пройти к ближайшему бару! Д. Моррисон - Б. Брехт «Алабама-зонг» Поэт — и в Азии поэт, Он даже больше, чем Герои популярных лент Брюс Ли и Джеки Чэн3. Быть может, этот редкий вид Наука отнесёт К отряду «сапиенс-пиит». ...Хоть месяц напролёт Терзай упругий свой хамус И по степям скачи — Не встретишь тут питомцев муз, Одни лишь басмачи. Я тоже, кстати, не Катулл, Я — честный гражданин. Зачем пришёл ты в наш аул, Ахмед, шакала сын? Зачем? ведь ты у нас — по-эт, А мы все — дураки! Зачем, зачем — скажи, Ахмед, Корану вопреки, Не зарекаясь от тюрьмы, Жрёшь чачу из горла? Зачем у собственной кумы Опять украл осла? Стоят горой за кумовство Таджик, туркмен, казах. А ты — опять за воровство, Кума опять в слезах! Я задаю тебе вопрос, Допрос тебе чиню! — Зачем поёшь себе под нос Какую-то чухню?! Останови свою арбу, Осла назад отдай! Зачем цедишь через губу: «I tell you we must die!»? Зачем так говоришь, сынок? Ведь это не смешно! Украл бы, что-ли, кошелёк — И то — куда ни шло, Хоть это — лично для меня — Конечно, западло... Уж лучше б ты увёл коня, Уздечку и седло, Отару племенных овец, Что под горой Машук, Ну, собинянку, наконец (Пусть даже пару штук!), Быка с Европой на спине, Прекрасную Helen, Есенинскую Шаганэ С косою до колен, Дочь европейского посла И белый кадиллак... Так нет, — опять украл осла, Прости тебя аллах!!! * * * Не жаль тебе старуху-мать — Хоть пожалей куму! Чего ты хочешь доказать? И — главное — кому?! И супротив какого зла Крестовый сей поход? Зачем ты возжелал осла, Чем предал свой народ?! — Проверь хоть через интернет: Запрет придумал сей Не правоверный Мухаммед, А мерзкий Моисей! Не говорит святой ислам Ни слова про ослов, Он просто в принципе ослам Не уделяет слов; Ни про ослов, ни про ослиц В коране — ни строки! Я — старый фундаменталист, Не пудри мне мозги!!! Ты почему, сюда попав, Как в монастырь чужой, Не разделяешь наш Устав И нарушаешь свой?! Кишлак ты повергаешь наш В богопротивный шок! Твой непонятный эпатаж Нам ни к чему, дружок! Бутылку 0,75 Ты норовишь притом Не как все люди — засосать, А — запустить винтом! — Не пей, Ахмедушка, не пей! — Твердит Аллах-акбар, А ты: «Let,s show me the way To the next whiskey-bar!»!!! Ахмед, чтоб твой язык отсох, Паршивый зубоскал! Ты этой «Алабамой-зонг» Меня совсем достал! Ну что ж... Сочтемся мы с тобой Без крови, без резни! — Идёт расплата — под фатой Молочной белизны: Вначале — брачная постель, В дальнейшем — нищета. Твоя невеста, уж поверь, — Ослица ещё та! А женщина, которой ты Достанешься в зятья, Есть гений чистой глухоты. И он — тебе судья! * * * Вот так, пред тем как в мир иной Вернуться навсегда, Обидел Пушкина с женой Герой наш — тамада, Унизил всю его семью Наш... как его... Герей ( Да где же Лермонт М. Ю. ?! — Сюда его скорей! )... И вот рассеялся туман, Всё на своих местах: Долина, душный Дагестан, Иль, может, Карабах; И грудь опять рассечена Так, что терпеть невмочь, И даже полная луна Не красит эту ночь. Серебряный песок остыл, Теперь недолго ждать, Когда стервятник, друг пустынь, Начнёт круги сужать, Сзывая на кровавый пир Своих ночных коллег. Им — всё равно: что гражданин, Что просто человек... ..^.. Глава первая БУДДИЙСКОЕ ЛЕТО O Lord, won”t you buy me a color TV ? Д. Джоплин 1. Итак, кремлёвский наш мечтатель Рождён на волжских берегах ( Следи за фабулой, читатель, Не надо этих «ох» и «ах», — Документальная основа Привносит живости в роман. Гляди: Катюша — у Толстого, У Достоевского — Иван Да Митя... Нет, Иван — натяжка! Но без натяжек, уж поверь, Писать, читатель, очень тяжко. А коль не веришь, так примерь Раздвоенный язык поэта, И станешь ( гадом буду, бля! ) Писать про то или про это, — Про всё, что мило для тебя! Готов? Тогда давай замолкнем. Но скобку надо бы закрыть, А то попёр какой-то Фолкнер Йокнапатофу4 городить... ). * * * О чёрном дне мечтает ворон, Слепой любви желает крот, Поэт — с сомкнутым негой взором — Чтобы ему смотрели в рот. Политик — мы узнаем скоро — Суть неудавшийся поэт. Чёрт знает, из какого сора Он появляется на свет, Чёрт знает, где себе находит Таких отцов и матерей! — Должно быть, следуя методе Беспроигрышных лотерей, В которых аист исключает Контакт, простите, половой, — Лишь по-отечески качает Своей усталой головой. * * * Лет через двадцать частный пристав Запишет в личном деле так: «Отец его не из юристов, Но мать, что однозначно, Бланк». 2. Дитя симбирских педагогов Душой Спартак, а мозгом Красс, Воображаемых уродов Смыкает из отрядов — в класс, Ему не терпится скорее, Ещё не дочитав статью, Примерить модную идею На инородную кутью; Он гуманист и гуманоид, И он мечтает ( не себе, А людям ) новый мир построить, — Такой, чтоб в глотке слово «бе» Не застревало у барана, Когда овчарка скажет «ав». ( Он с юных лет не пил ни грамма, Однажды маме слово дав: В тот раз он принял два бокала, Как Власов из романа «Мать», Представьте, — так прополоскало, Что Павлу можно отдыхать! ) * * * И вот теорию протезов Зубрит наш псевдо-логопед, Во имя высших интересов Забросив университет. 3. «Ах, Истина! вершина мыслей! В чём твой критерий — скажешь мне? — Молчит... Но этой ночью мы с ней Первичны, словно бытие: При всём своём несходстве с палкой, Она дилеммой двух концов В сознание манифестантов Вбивает мысли мудрецов. ( «На что нам ваше избавленье, Царь, Червь, Бог, Родина, Герой? Уже пошёл процесс кипенья Под нашей мозговой корой!» ) Идейка — не из абсолютных, Но оч-чень привлекает тем, Что столько страсти будит в людях! ( «Кто был никем, тот станет всем», — Сказал Эжен Потье5. А кабы Сдержал фонтаны антитез ?.. ) Ах, Истина... Мсье деканы! Простите праздный интерес, Но всё же, будьте так любезны: В чём заключается она? На эту тему пишут бездны Пре-лю-бо-пыт-но-го говна! Пре-лю-бо-пыт-ней-ше-го даже! Ведь, исчерпав собой предмет, Она воняет много гаже, Чем пресловутый говноед! Она, уж коли существует ( Во что мне верится с трудом, Хотя я feci quod potui6 ), То вряд ли в чём-нибудь одном; Да и не в трёх, пожалуй, тоже ( Поповский пошлый идеал! )... Вот! — Истина есть в двух. О боже, Как лаконично я сказал!» * * * Под шум и ярость механизма Часы в углу пробили пять. И в состояньи лунатизма Владимир начал изучать Большую карту полушарий ( Где территории всех стран Поощетинились флажками, Как мученик св. Себастьян ), И оперённую иголку В артерию реки воткнув, Склоняет: «Волгой... Волге... Волгу...» — Произнося почти что вслух. Потом — убрав бумаги — те, что Содержат самодельный шифр, Идёт по комнатам неспешно, За спину руки заложив: «Который час?.. светает вроде?..» — «Да нет, пока ещё темно...» — И рефлекторно хмурит брови, Увидев сам себя в трюмо. Так и гуляет до рассвета, Сопротивляясь власти сна. А за окном — почти что лето, Поскольку ранняя весна. 4. Ах, лето! ты меня не любишь: Я жажду встречи, как дурак, А мне протягивают кукиш — Бесстрастно, вяло, абы как... Лежит у мусорного бака ( Я это вижу свысока ) Джим, раскалённая собака И беспородная слегка, — Она в полуденной истоме, Рефлексы сведены к нулю. А я — в шезлонге на балконе, Я выпью и опять налью, Свои рефлексии потешу И распалю свой летний сплин, Что, проступая сквозь одежду, Похож на жидкий пластилин. Ещё глоток — и звуки смолкли, В ушах гудят колокола, Но в двух бутылках, как в бинокле, Таится зрение орла. Внизу ларёк, там ждут отстоя; А Джим уж ничего не ждёт, — Дворняга существо простое, Живёт себе да и живёт: Её блоха сальтомортально Из шкуры прямо лезет вон, А моя мысль — сакраментальна, Она — как колокольный звон — Буквально эдаким набатом Пронзает плевру тишины: «Динь-дон!..» Приятно быть поддатым!.. Но, собственно, о чём бишь мы?.. Похоже, братцы прихожане, Звонарь немного перебрал... Да полно! вон — за гаражами — Там тоже пьют «Империал» Тень гамлета и две гертруды! — На солнцепёке завсегда Горят гораздо ярче трубы Эрзацем страшного суда. Сей перегар духовной жажды Перо не в силах описать, — Нет чтоб хоть разик, хоть однажды Пролить небесну благодать На эллинов да иудеев! — Но в том нужды не видит бог. А птицы писать не умеют, Хоть и имеют между ног... * * * Постой, мой Бог, не резонируй! Я не Тебя имел в виду, Я с этой фигуральной лирой В конце концов с ума сойду! Ну, не хотел... Забудь об этом... Прости великодушно мне... Я не умею быть поэтом В твоей подопытной стране С простым диагнозом: «rossia»... И всё же мы поговорим Про слабый запах керосина, Про запах, что неуловим Для обоняния младенцев, Да стариков на костылях, Да тех, кто ходит с инфлюэнцей В патриотических соплях И вечно ищет виноватых В крушении своих надежд ( Так крайний из троих распятых Нашёл источник зла в солдатах При дележе его одежд ). 5. Но от еврейского вопроса В края имперских имперей Уж трепетные крылья носа ( А сам-то автор — не еврей? ) Уносят всех нас, вместе взятых, Опережая звук и свет, — Сквозь хорошо знакомый запах Черёмух, женщин и газет: Пока у всех плывут столетья И дремлют подо льдом моря, У нас тут — 83-я Прадедовщина Октября, У нас раздёргана отчизна На двадцать северных корей... Хоть ты не ждал онтологизма, Читатель, — на, возьми скорей! — Россия — как овчарка Шарик — Улыбкой сфинкса на устах Гостям доверие внушает, А господам животный страх; Все господа уже в Париже, — Там русским невозможно жить, Здесь русским невозможно выжить. Парадоксально, fucking shit! * * * Читатель, ты неправ!.. А впрочем, Раз ты решил затеять спор, Представь, что автор этих строчек, Нетривиальный шелкопёр, К здоровой критике готовясь, Умнее выдумать не мог, Чем будто бы в твой евро-офис Зайти на типа огонёк И безо всяких этих самых Потолковать о том о сём В кругу твоих как будто замов — Вчерашних братанов и зём. 6. История не терпит шуток, Но повторяется как фарс. В гробу с Никитой Карацупой Спит пограничный пёс Джульбарс; Граница пусть хоть раком встанет И потеряет свой контроль, — Им снится тонущий «Титаник» Под фонограмму «Мумий-Тролль», Им безразличен тайный сговор Промеж Верблюдом и Орлом ( Оно понятно: раз уж помер, То о работе думать влом, И современный нарушитель Уже не вызывает смех, Когда его подземный житель Окрикнет снизу: «Руки вверх!»)... * * * Верблюд двугорб. Чего же боле? Он неразборчив, как Эдип При неестественном отборе: Больной столичный генотип; Из незамысловатых оргий Он почерпнул словарь арго, И как у дурака махорки На счёте в банке у него. Орёл — как символ монархизма — Ничто. По птице и права. Оставшись без царя, повисла И та и эта голова, Друг с дружкой утерявши сходство. Чужой в кремлёвских теремах, Где безотцовщина и скотство, Орёл — ну чистый Телемах! * * * ...Покуда Телемах икает, Догородим наш огород. В России всяк всё понимает Буквально до наоборот, — Здесь шутки прочь, здесь дзэном пахнет, А русский дзэн — тушите свет! Как скажет — точно колом жахнет — Какой-нибудь апологет: — Реальны шапки, а не Сеньки! — И сплюнет. Знает ведь, шельмец, Что деньги — всё равно лишь деньги, А мерседес — всего лишь бенц! Зато... Земля отцов и дедов! Ответь: to be or not to be? — Твоих моральных дивидендов Здесь — хоть лопатою греби, Пока ещё свежо преданье, Что ты нам дорога, как мать! Не продаётся Мирозданье, Но можно Родину продать. * * * Читатель, сядь! Дослушай скальда. Ты, всё ж-таки, не Крошка Ру! Зачем воспринимать буквально Вполне условную игру, Как будто я явился в гости, А ты с братвой меня впустил? Вы — мой каприз, и шутки бросьте! Пшли вон! До встречи на погосте, Как говорил св. Августин. 7. Но прежде чем позвать охрану, Прими, читатель, мой совет: Простор открыт, и — как ни странно — В нём ничего святого нет. Внизу — леса, поля и рощи, В садах фальшивая метель Цветущих яблонь ( будем проще, Ведь образ — он не самоцель; По-мне — картина как картина, В багет и на аукцион! )... Земля — она так примитивна, Что тянет в небо, где озон: Там ястребы пищат, как мыши, О чём-то важном, но своём, Они всё меньше, то есть, выше На фоне бело-кучевом... А может, это только снится, На самом деле облака — Парное молоко, а птицы — Лишь крошки в кружке молока; Чуть поднесёшь к губам — и снова Закружат птицы в облаках. (Глядится в небо Иегова, А отражается Аллах.) * * * Жизнь — дура, круглая, как дата, — Не может повернуть назад. ...Сад умер. Голубой когда-то, А ныне сморщенный фасад На правый бок перекосило, А левый глаз, то бишь окно, Пронзила ветками осина. Всё в прошлом, что немудрено: Был отрок с ликом Ланцелота, Стал алкоголик и грибник ( Прости, лингвист! у нас икота, Опять нас кто-то материт ), Идёшь, смотря себе под ноги, Вдоль ветхих стен, совсем один, Навстречу — тоже одинокий — Растёт, допустим, георгин. Когда-то ты на этом месте Сорвал совсем другой цветок,— В ту ночь ты накатил грамм двести И был отнюдь не одинок; Но только вспомнишь томный голос Прелестницы из ГорОНО7 — И меркнет данный гладиолус... Тьфу, — георгин... да всё равно! — На его месте — незабудка, Пусть ненадолго, но всерьёз. ( Под древом засыпает Будда, А пробуждается Христос. ) * * * Поэт! Меж Сциллой и Харибдой Не разглагольствуй, как софист: Мол, георгины — не враги нам, А стая птиц — идея фикс! Весь фокус в том, чтоб возвратиться, Как сделал автор этих строк, К тому, что птица — это птица, И что цветок — это цветок; В каком-то смысле это важно. Но — как имел в виду Ли Бо — Пей, если только мучит жажда, — Вот, собственно, и вся любовь. 8. Уже не за горами осень8, И к ней студент вполне готов: Уже шеренгами по-восемь Пошло Брожение Умов По хрупким улочкам Казани, Не обойдя и жёлтый дом. Простор, как мы уже сказали, Открыт. Да только толку в том! — Зло обратив себе во благо, Бунтующие барчуки Несут помимо красных флагов Так много всякой чепухи, Перемежая громким пеньем, — Как не несёт иной сексот9, Несут с таким остервененьем, Как даже лошадь не несёт, Когда под хвост попали вожжи! ...Что ж, ломовой Иван Петров Определит немного позже Одним из немудрящих слов Моральный облик демонстрантов, Наглядно этим показав, Что можно безо всяких матов Словесно наподдать под зад. Но у студентов — свой экзамен: С негодованием они Поют про то, что исчезает След от бегущих волн вдали! Они б дружней шагали в ногу, Когда бы спели про «Варяг», Но этот крейсер, слава богу, Ещё не плавал в тех морях. * * * И лишь Володе не до песен, — Зажатый во втором ряду, Он перманентно спит и грезит, Что говорится, на ходу. ..^.. Второй сон Владимира Ульянова (буддистский, 1887 г.) Не ту, совсем не ту дорогу Избрал беспечный наш ездок, Напрасно северо-востоку Он предпочёл юго-восток, Совсем не в ту телегу жизни Герой наш чресла примостил ( Володя, в северном буддизме10 Побольше лошадиных сил! ). В то время, как считал секунды Секундомер в его груди, Сужался, как глаза у Будды, Простор срединного пути, Пока на острове Буяне Надолго не пришлось застрять Его телеге Хинаяне. Но мы не будем заострять На виде транспорта. Телега — Обуза, если нет коней. * * * Здесь, на Буяне, всё не лепо: Здесь тихий эндшпиль наших дней Остановился в виде пата, Неделя — в стадии среды, А солнце — в пламени заката,— Здесь белоснежные цветы На ветках дерева-тотема Кровавым заревом горят, Здесь уголок анти-эдема, Здесь конских яблок аромат; Здесь на потеху коноводу Все 28 толстых будд Войдут в одну и ту же воду, Обсохнут и опять войдут; Здесь венценосцев на аллеях Подстерегая каждый день, Бестужев, Рюмин и Рылеев Свергают всех, кого не лень, А чтоб потом их тыкать носом В последствия — мол, дикари-с! — Есть местный Муравьёв-Опоссум, Альтернативный декабрист; Здесь истощённая зверушка, Сжимая в лапках изумруд, Поёт о смерти, потому что Здесь белки долго не живут; Здесь миром правят идеалы, А не першивый чистоган, Здесь нажитые капиталы Гниют, как жито, по стогам; Здесь есть фамилия Буянов, Иных фамилий не дают... * * * Ну что же мы молчим, Ульянов? Нам как-то некомфортно тут? И потому слегка дрожим мы? Что толку в этом мандраже, Когда Буяна старожилы Тебя заметили уже! Заметили, но погасили Злорадный огонёк в глазах («Что, батенька, кажись, приплыли?» ), — * * * Владимир отступил назад И удручающе эффектно, Как кроманьонец в неолит, Занёс над ними два предмета Архитипических на вид ( Ведь наш герой в числе всех прочих Произошёл от обезьян ), — Перпетум мобиле рабочих И вечный двигатель крестьян, — Сложив их эдакой эмблемой Почти в животворящий крест... * * * Но тут на счёт «раз-два-три-левой!» Взорвался духовой оркестр И при поддержке геликона Исторгнул звук — брюшной, как тиф. Туда трамвай добавил звона, Потом, едва не зацепив, Прогромыхали чьи-то дрожки; Трамвай издал второй звонок, И голуби, забыв про крошки, Взлетали прямо из-под ног Живой реакцией распада. ...А он, застыв, как эпицентр Казанского дневного ада С полуулыбкой на лице, Облагороженном пока что Блестящими следами слёз, Шептал: «Так значит, всё не важно?.. Так значит, Основной Вопрос Совсем не так уж хитроумен... Но почему? но почему?..» ( Рылеев и Бестужев-Рюмин Опять пригрезились ему, И на татарскую столицу Легла от виселицы тень. «Уж легче сразу удавиться...» — Мелькнуло в голове. ) Теперь Он расхотел идти в колонне И про свободу громко петь, Но никогда так и не понял, Что же замкнуло эту цепь, В чём соприкосновенье точек?... Как знать... — в трамвайной ли дуге, Иль в слове, что сказал извозчик, Блеснувши фрикативным «Г»... 9. Но в том не может быть двух мнений, — Что составляет механизм Так называемых «волнений», — Неистовый инфантилизм! Ах, эти милые уроды, Его вчерашние друзья! — Попались на крючок свободы, Да на жандармское «нельзя», — Прогульщики и пустозвоны, И — прав извозчик — говнюки, На блеск романовской короны Глядящие из-под руки!.. Они — никто. А сам-то, сам-то?! — Ночами пишешь реферат, А на тирана-Александра Охотится твой старший брат11; Царь не сражён ещё булатом, Он похитрее, чем Второй, — Что, пережив шесть аттентатов12, Увлёкся этим, как игрой! Но игры стоят свеч, не так ли? — И прежде, чем кричать «пожар!», Сперва поделят канделябры Кухарка, дворник и швейцар; И, чтобы пред грядущей бурей Свой ужас спрятать, предстоит Всей прогрессивной профессуре Принять сочувствующий вид И одичало суетиться В кругу своих учеников, Как буридановой волчице В кольце малиновых флажков. * * * Увы! Терпимость к саботажу Имел не всякий либерал. И прежде, чем убили Сашу, Сначала папу бог прибрал. КОНЕЦ ПЕРВОЙ ГЛАВЫ Александр Ахавьев 18.03.99 — 13.06.99 1 — Паулюс, — тот Паулюс, которого мы окружили и побили под Сталинградом; 2 — Мартин Лютер Кинг, — лидер негритянского движения, убит расистами в возрасте 37 лет; 3 — Чэн, — устаревшая транскрипция фамилии Чан; 4 — Йокнопатофа, — мифический округ штата Миссисипи (США), придуманный писателем Фолкнером, чтобы всех запутать; 5 — Эжен Потье, — фр. поэт, автор «Интернационала»; 6 — Феци квод потуи ( лат.), — делал всё, что мог; 7 — ГорОНО, — городской отдел народного образования; 8 — На самом деле описываемые события происходили зимой; 9 — сексот, — секретный сотрудник; 10 — северный буддизм, — махаяна; 11 — брат Владимира Ульянова Александр, участник покушения на Александра III 1 марта 1887 г. Повешен в Шлиссельбургской крепости; 12 — аттентат, — покушение на жизнь. ..^..