* * * 

Прошуми мне печаль, ветла.
Но не так, чтоб была светла,
а чтоб ветер всю ночь качал,
словно люльку, твою печаль. 

Разведи мне костер, ветла.
Но не так, чтоб сгореть дотла.
Чтоб не смыла роса в зарю
с неба нашу печаль-золу. 

Покажи мне тропу, ветла,
По которой она ушла…
Где в конце - лебеда-звезда,
а над ней - как печаль - вода… 

    ..^..




ГРОЗА 

Илия колесницу гонит. Круши, ломай!
Истуканом бы обернуться, полевкой-мышью.
Тьма такая зашла в предместья, что твой Мамай.
И над крышей висит такая же - тохтамышья. 

Собирать ли нам камни? Последний платить оброк?
Выбивать ли морзянку пломбами:Боже правый?!.
Я волчарой сижу в засаде - почти Боброк.
И душа в направленье пяток течет отравой. 

Не дышать…Генуэзец-ветер - во все концы.
Тьма сквозь город идет - упитанна, как неправда.
Не поспеют к предместьям нашим ничьи бойцы.
Не дотянут в потемках лебеди до Непрядвы. 

А коль так - не видать нам радуги, мертв Завет.
Полыхни напоследок, Илюша, чтоб все ослепли…
Эх, соколик ты наш отчаянный, Пересвет!
Эх, касатик ты неприкаянный, свет-Ослебя!.. 

    ..^..




* * * 

Шумел камыш… 

Был пьян баян и пламень ярок…
Своей, чужой ли стороной
тьма-тетка тащит, как огарок,
меня за пазухой домой. 

Лиса в норе - само беспечье.
И я таков. Сегодня - масть,
раз даже сыне человечий
нашел, куда главой припасть. 

Но тетка - медленней улитк:
вся - немота, вся - глухота…
И в тропку Млечную калитка
скулит всю ночь - не заперта… 

    ..^..




* * * 

А.Широглазову 

Осень вышла сухая, короткая.
Как последний с тобой разговор.
На сетях рядом с мокрою лодкою
сохнет больше не нужный багор. 

Все замеряно, лоции справлены.
Скоро всем зимовать, куковать.
И в сарайке сырой, незаправленна,
стынет чья-то пустая кровать. 

Голоса чьи-то дальние охнули
у кострища на том берегу.
И от холода,видно, не сдохну я.
И к огню подойти не смогу. 

    ..^..




19 ОКТЯБРЯ 

Лес багряный убор роняет
свой, как-будто, мадам платок.
То отпустит, то догоняет…
Я - в затворе. Открыт сырок
и напиток довольно странный
с этикеткой "Вы это - зря!"
Не с кем даже скрестить стаканы
девятнадцатого октября. 

Знаешь, время, оно - не лечит.
Так, немного припорошит.
Те - в маразме, а те - далече…
Мой сосед обучился "шит"
лучше аглицкой королевы.
И лабает нутро само:
"шит" - направо и "шит" - налево,
и в середке - оно, дерьмо. 

Лингвокласс моего соседа
поневоле сгоняет вниз.
Ты сегодня был зван к обеду,
но куда? Ах, Улисс, Улисс…
Вот проходишь походным маршем
мимо прежних могильных плит.
И ты знаешь - уже не страшно.
И поверишь ли - не болит. 

Здесь тебя обругают матом.
Тут прихватят, чтоб мерзость пил.
Лучше - матом…Мой бедный атом,
кто б тебя еще ращепил?
Чтобы было с кем разругаться,
помириться, кирнуть вино…
А потом навсегда собраться
воедино и заодно. 

Чтобы цель - а куда ж без цели?
Чтобы смысл - без него никак!..
Мне упрямо под спину стелет
лес багряный, сырой тюфяк.
Ведь для леса в одном лице я - 
распрекраснейших душ заря…
Разве так было все в Лицее
девятнадцатого октября?.. 

    ..^..




* * * 

Сорок дней в пустыне. Зной и холод.
Холод и зной. Плечом -
к остывшей скале. И мир не расколот
еще огнем и мечом. 

С незванным гостем - на край отвеса:
империи, злато, трон…
Завыли шакалы. Трепещут бесы.
И Главный отправлен вон. 

День сороковой. Слипаются очи.
Прохладный покой в груди.
Звезда догорает. И с Неба Отче
Сыну - теперь иди! 

    ..^..




* * * 

Чем обозначиться - жестом, безмолвием, эхом ли?
Что продышать тебе в трубку разбитой губой?
Пьяный Гагарин, ору я таксисту - поехали!
Я и без песенки знаю, что шар голубой. 

Я Вам поверю, но переспрошу - не до свадьбы ли
переболит все, уйдет, зарастет, заживет?..
Значит - на свадьбу: полями, лесами, усадьбами…
В ЗАГС, я сказал! - или нож в твой таксистский живот. 

Кто там разводится, женится, сходится, любится?
И почему мне от этого станет легчЕй?
Выкинь меня посредине заплаканной улицы.
Я со вчерашнего дня абсолютно ничей. 

Пальцы б отрезать, чтоб сызнова диск не накручивать…
Вырвать язык, чтобы глупости больше не нес…
Рядом болонка дрожит - голодна, не приручена.
Я приручу тебя булкой беспаспортный пес. 

Но магазины закрыты. Протявкай успеха мне.
Я не в ответе за тех, кто теперь не со мной…
Снова такси. И я снова - Гагарин. Поехали!
Шаром, который из космоса как голубой… 

    ..^..




* * * 

Разбудили в ночи. Не дозволили даже одеться.
Повели присягать: не иконе - морскому божку.
Оттого ли ты плачешь, мое сухопутное сердце,
Что не знаешь, в каком тебя биться заставят боку. 

Дали в руки кайло. В зубы сунули фляги и флаги.
И с трехвосткой своею везде Карабас-брадобрей.
Мне бы снега кусок, мне бы неба клочок и бумаги,
чтоб на волю шепнуть через алый пучок снегирей, 

как живая душа бьется птицей о мраморный задник,
как за шиворот нагло стекает туман поутру,
как бабачит, курляндчит и тычет прокуренный всадник,
и Россия дрожит на промозглом балтийском ветру. 

    ..^..




ИЗБИЕНИЕ ВИФЛИЕМСКИХ МЛАДЕНЦЕВ 

Они покидали заложный город
без звука и без свечи.
И даже ворон, всегдашний ворог,
не каркнул им вслед в ночи.
Поклажу скинув, пожитки бросив, 
навстречу чужой стране -
Младенец, Дева, седой Иосиф
и ангелы в стороне. 

Они проходили ночной пустыней
дорогой холодных скал.
И город, ставший чужим отныне,
покойно и мирно спал.
Ослы храпели. Дремали суки
с приплодом, что ждал весны…
Младенцы спали, раскинув руки,
последние видя сны. 

Они уходили на юго-запад,
к подножиям пирамид.
Где сфинкс, застывший на важных лапах,
хозяев покой хранит.
Где Нил пугает своим простором,
и плещется крокодил…
А в обреченный и сонный город
опричный отряд входил. 

Они ушли, чтоб потом вернуться
в страну свою навсегда.
Ушли…И больше не обернутся
в беззвездную ночь, туда,
где режут агнцев и блещут пики,
где стон матерей и плач,
где тот, кто звался вчера Великим,
навеки веков - палач. 

Убийцы, выстроившись в когорту,
уходят в седую мглу…
И чья-то мать все зовет кого-то
и в Небо кричит хулу:
"Всех - за одного! Вот твоя забота!…"
И тихий, безумный смех…
Кто скажет ей, что потом взойдет Он
на Гору Один - за всех?… 

    ..^..




ВСЕ ПРОЩЕНО 

На ветке - ворон, темнотой увитый.
Осенний вечер - из стихов Басе.
Усталый взгляд - что поле после битвы.
И снег неспешен, как слова молитвы.
И прощено тем снегом вся и все. 

Июльский сад, беседка на пригорке,
неумное, болтливое вино,
на ярком платье пестрые оборки,
все недомолвки, шутки, оговорки, -
все прощено. И все занесено. 

И я, застывший белою мишенью
в прицеле ночи, я, почти без сил,
как чуда,жду чьего-то возвращенья.
Я не просил ни снега, ни прощенья.
Кто их позвал сюда, кто пригласил?... 

Все прощено. Отбеленный невежда,
не знаю я теперь чего просить.
Все замело - желанья и надежды…
А снег нам дарит белые одежды,
которые вовек мне не носить. 

    ..^..




ВЕЧЕР 

…И вечер надвигался, как состав, 
почти неслышно, из-под горизонта. 
А вместе с ним - привычный страх. Я знал 
наверняка: примерно через час 
поедут мимо черные вагоны - 
холодные, безлюдные, пустые - 
и будут долго-долго громыхать… 

- Пустое! - утешали домочадцы 
( о, да! мы в утешениях сильны! ) - 
и страхи все твои, и этот вечер. 
Всегда тоскливо вечером немножко, 
особенно - промозглым ноябрем… 
Оставь хандру! Пора идти пить кофе. 

- Пустое, да… Но я-то верно знаю: 
когда-нибудь вот этот поезд черный 
напротив нашего крылечка встанет, 
и выйдет ТОТ из поезда, кого мы 
на кофе никогда не позовем… 

*************************************
- И пусть себе стоит под нашей дверью! 
А нам пора - разлит и подан кофе, 
негоже, чтоб без нас он остывал. 

    ..^..




* * * 

Звуки и шорохи темной поры,
смутные стуки в чужом коридоре.
Слышно вдали бормотанье горы,
вздохи и всхлипы косматого моря, 

исповедь леса ночному ручью…
Звукам я этим в укрытии внемлю,
их провожая оттуда в ничью,
голую и бесприютную землю. 

Утром дорогой вдоль моря и скал,
взгляд отведу я, как-будто случайно…
Я - посторонний здесь, я не слыхал
ваши признания, жалобы, тайны… 

    ..^..




* * * 

Под цокот отчаянно рыжих
прощальных осенних минут
далекое видится ближе,
короче - привычный маршрут. 

И вот уже самая малость
до шумных метелиц и стуж.
И настом подернута жалость
последних невысохших луж. 

Как быстро свеча прогорела!
Каким был недолгим полет!..
И мой броненосец несмелый
уходит в арктический лед. 

Обеты и клятвы - прощайте.
Умрите, былые слова…
И вы поскорей догорайте,
в камине промерзшем дрова. 

    ..^..




ОН УЛЕТЕЛ… 

"Он улетел", - сказала Фреккен Бокк,
косясь на ящик, где скрестились клюшки.
И развернув победно левый бок,
пошла на кухню разбираться с плюшкой. 

Он улетел…До этого - грачи.
Потом синицы песенки пропели.
Нетронут торт и и больше не звучит
в стокгольмском небе маленький пропеллер. 

Разбойничий вороний разнобой
исчез куда-то против всяких правил.
И даже ангел с медною трубой
намедни свой старинный шпиль оставил. 

Все улетели… В барах, растолкав
последних пьяниц, ставни затворили.
И не отыщет хмурый скандинав
в родной столице даже пары крыльев. 

Стокгольм затих. Лишь чьи-то голоса
хоккейную приветствуют победу…
Пусты и безответны небеса
над головами мирно спящих шведов. 

    ..^..




ЗАТМЕНИЕ 

…И на свиданье оба не пришли.
Он заказал в кафе себе мартини.
Она прическою с подругой занялась.
Мадам в панаме вывела болонку
Без четверти на променад вечерний.
Клаксон гудел. Автобусы бежали
С привычным интервалом в пять минут…
Ни в семь, ни через час, ни через месяц
Никто из них другого не окликнул.
Ни в семь, ни через час, ни через месяц
их губы в поцелуе не слились…
Вот так, однажды, просто, между прочим,
без повода, без видимой причины,
в назначенное место, в час условный
как сговорившись, оба не пришли…
И старый тополь, всякое видавший,
свидетель этих встреч, любви свидетель,
лишь кроною своей во мгле качает
и ждет, когда наступят холода… 

    ..^..




* * * 

Напоите меня накормите,
вода с хлебом.
Защитите меня, сберегите,
Борис с Глебом.
Ох, глухи, глубоки, беспробудны
овраг с лесом.
Ох, заманят, закрутят, завалят
лешак с бесом. 

С виду ладный да стройный. Присмотришься -
голь голью.
Мог бы солнце в кулак. А дотронешься -
боль болью.
Затерялся былинкою в поле.
А мир - тесен.
Волки воют и дохнут с тоски
от моих песен. 

Коли падать - так в грязь. Выбивать - 
так уж клин клином.
Помолись за меня, Богородица -
Мать с Сыном.
Обойдите меня стороною,
свояк с другом.
Наметите мне белого платья,
пурга с вюгой. 

Дайти сдюжить, наполните силой,
огонь-воздух.
Не оставьте, светите дорогу
во мгле звезды.
Приютите меня неуемного,
день с ночью.
Укажи мне, где камушек мой,
Серафим-отче. 

    ..^..




* * * 

Последним лаем зашлись собаки,
уже зевая, уже несмело.
Звезда мигает во мгле, как бакен,
во мгле февральской, обледенелой. 

Звезда мигает. Ее корабль
обходит тихо, проходит мимо,
и уплывает. И мне пора бы
идти под крышу к теплу камина. 

Но я - ни с места. И обожженный
звездой февральской, пустой и ясной,
смотрю туда я завороженно,
где чист фарватер, и бакен гаснет. 

    ..^..




* * * 

Подойду. Но куда еще ближе?
Не раздует ли угли в пожар?..
Скоро сосны на пики нанижут
этот праздно сияющий шар. 

И покой ляжет, как подаянье,
в еле теплую чашу руки.
Я замру неживым изваяньем
у твоей неподвижной реки. 

На дорожку замру, напоследок.
Лишь на пару - не больше - минут.
А потом - хруст испуганных веток.
А потом все замрут и уснут. 

Догорит помаленечку запад.
Охнет, будто спросонья, крыльцо…
Тишина. И еловые лапы
мне в сырое, как воздух, лицо… 

    ..^..




* * * 

Ты вернулся домой с войны.
В этом нету твоей вины.
От Приамовой той стены
возвратился, дабы
стала память сплошной провал.
Так за что же ты воевал?
за прекрасный, поди, овал
распрекрасной бабы. 

Ты вернулся домой один -
Победитель иль блудный сын?
В честь твою не споет акын,
не скуют медали.
Сделав крюк в два десятка лет,
ты дошел, но тебя здесь нет.
Ни тебя, ни твоих побед
здесь, увы, не ждали. 

Вот стоят твои сын, жена.
Но вернет ли тебя волна?
Отдадут ли тебя война,
мертвецы и горе?..
На прибрежном песке - следы.
- Одиссей! - крикну у воды.
-Ты ошибся, - ответишь ты,
отвернувшись к морю. 

    ..^..




* * * 

Кочевая звезда декабря,
как изведанным курсом трирема,
приближение чуя Царя,
вновь привычно плывет к Вифлиему. 

Там еще не согрели костры
пастухов, небеса и пустыню.
Не внесли в подземелье дары.
Мать пока не хлопочет о Сыне. 

В городке не сосчитан народ.
Захмелев, не расходятся гости.
Переписчики возле ворот
травят байки и режутся в кости. 

Не под крышей пока что зверье.
Воронье не отбелено снегом.
Там Мария и спутник ее
долго ищут в потемках ночлега. 

И звезда, что дрейфует сквозь мглу
не нашла свою пристань покуда.
Все уснет. Но уже никому
не уйти от всегдашнего чуда. 

Две фигуры на свежем снегу.
Вход в пещеру открылся им слева…
Я лампаду со свечкой зажгу
и начну: "Богородице, Дево!.." 

    ..^..




* * * 

В себя сегодня лучше не смотри -
живущий там тебе такое вспомнит,
и пустоту, царящую внутри,
удвоит пустотой холодных комнат. 

 Молчун-пустырь, незрячие дома.
На всем печать нездешнего покоя. 
Ушла в себя молчальница-зима.
Молчи и ты, закрыв глаза рукою. 

Умолкла кухня, в кран набрав воды.
Льют фонари растопленное масло.
Они сегодня - сменщики звезды,
которая, едва мигнув, погасла. 

А что душа? Не тронь, оставь ее.
Ты в пустоту на этот вечер сослан.
Ей по душе молчание твое.
Душа и тишина - родные сестры. 

Попей пустырник, чтобы превозмочь
в убежище своем, пустом и утлом,
пустынный вечер и пустую ночь,
и, может быть, еще пустое утро… 

    ..^..




ЗАПИСКИ ИЗ МЕРТВОГО ДОМА 

* * * 

Здесь воздух ее, здесь одежды ее.
Подушка отброшена в угол. Светает.
Я выдохну в улицу имя твое -
пускай будет птицей, пускай улетает. 

Пускай возвратится к хозяйке своей,
шепнет ей на ушко, как старой знакомой,
как долго у полуотукрытых дверей
стоял постоялец из мертвого дома. 

* * * 

Делить так делить, пусть не дрогнет рука.
Ты - вздорная баба, я - гнусный мужчина.
Аллеи и воздух, мосты и река, - 
тебе - половина, и мне - половина. 

Пройдет полминуты, и я отпишу
тебе все богатства… Но в ухо бьет зуммер.
Ведь это - лишь сон, что живу и дышу.
Ведь это - неправда, что жив я, не умер. 

* * * 

Включу телевизор. О чем говорим?
Товарищ ученый бубнит монотонно,
что всякий бульвар упирается в Рим…
Мои все дороги ведут к телефону. 

Он замер в углу, как объевшийся кот,
не дышит совсем - хорошо, что не помер.
Он делает вид, что не помнит твой код.
Я делаю вид, что не знаю твой номер. 

* * * 

Я - прав. Значит ты - бесконечно права…
А наша ольха ныче в зиму одета.
Какие под ней говорились слова!
Какие давались под нею обеты! 

Весь город теперь - как огромный музей.
Вот здесь целовались, тут выпили пива.
А может быть кликнуть нам общих друзей
и справить с тобой годовщину разрыва?.. 

* * * 

Сломалось перо. День, похоже, убит,
на дом истекает закатною кровью. 
Ничто не забыто, никто не забыт.
Спускается ночь к твоему изголовью. 

Притихло на крыше давно воронье.
Сосулька под нею застыла - не тает.
Я выдохну в улицу имя твое
Из всех своих легких - пускай улетает… 


    ..^..