Альма Патер, Лена Элтанг
КАК НАМ ОБУСТРОИТЬ КОСМОС
Неистовая беседа Альмы Патера с Леной Элтанг
Зимой в Бездонисе темнеет быстро, местные локисы спать ложатся рано. Весело пройти по жалкому своим безлюдьем Ужопию, хорошо деревянной лестницей подняться на чердак к Лене Элтанг, сесть глаза в глаза и под контролем двух йоркширов-нутлеток спросить что в лоб, что по лбу – так, разговор завязать, – как, мол, дошла до жизни такой – сетевой?
Л. Э. Давно это было, старожилы не упомнят, года три назад нашла, набрав "стихи" в "Яндексе", "Стихи.Ру" – колоссальное количество авторов, было интересно, что народ в России пишет. Попала на какие-то очень хорошие тексты, просто повезло – выпало прочитать двух-трех приличных авторов, совершенно мне неизвестные имена, думаю – ну надо же, народ в России что-то пишет. Там свободная регистрация и публикация, я сходу зарегистрировалась и повесила несколько текстов. На меня обрушилась целая волна писем, откликов, я сидела несколько недель, только и делала, что отвечала на письма, совершенно озверела, перестала там часто публиковать, потому что невозможно всем ответить. А потом там на «Стихах.Ру» меня стали вылавливать сами редакторы. Получила письмо от Георгия Жердева из "Сетевой словесности", от "Тенет", меня туда номинировал Дмитрий Легошин, я даже не знала, что это за человек был... Словом, меня втянули в интернетную литературную жизнь очень быстро, не надо было особенно и напрягаться. Ну, а потом тяжелой поступью Командора пришел Херука и самые лучшие тексты в "Индоевропейский диктант" забрал.
А. П. Это-то старожилы помнят – первая подборка в "Индоевропейском диктанте" была опубликована с маленьким экзегетическим комментарием великого и ужасного Херуки, который не столько вводил в текст, сколько уводил его...
Л. Э. ...в экзистенциальный ужас, и зачем, – для меня загадка, ему, Херуке, видней.
А. П. Потом еще подборка без комментариев, и затем проза "Genio y figura". Проза – публиковалась ли раньше?
Л. Э. Вот как раз прозу я уже много лет публикую, но, к стыду своему, в основном публикую в глянцевых журналах, которые хорошо платят, и проза соответсвующего уровня, большие рассказы на несколько журнальных разворотов. В Литве я работала для журнала "Ieva", они сами переводили на литовский то, что я писала по-русски. Юрга Иванаускайте, например, переводила. Потом стала работать для рижского журнала, который тоже называется "Ева", как ни смешно, года два я честно писала по рассказу в месяц. Но это не то, что "Genio y figura" в "Индоевропейском диктанте". Обычных ресурсов для нормальных людей в Интернете очень много, а у "Индоевропейского диктанта" имидж чокнутого или для чокнутых, это гнездо кукушки, над которой у нас у всех полет.
А. П. Публикация на бумаге для многих престижнее, чем публикация в Интернете. Наверное, это успех – подборки стихов в "Знамени", в "Октябре"?
Л. Э. Дело не в престиже, а в том, что считать публикацией. То, что появляется в Сети, для меня не публикация, а момент рабочего процесса. Текст в Сети живой, динамичный, может и год провисеть, а я могу к нему вернуться и переделать. Тексту в работе доверять нельзя, потому что автор может его переписать или вообще убрать. А если текст попал на бумагу – все, ничего изменить уже не можешь.
А. П. При свободной публикации в Сети никто не может поручиться за качество, а бумажный журнал подразумевает редакторский отбор.
Л. Э. Редакторский отсев идет и в солидных сетевых проектах, таких, как "Сетевая словесность" или "Вечерний гондольер", где почти каждую вторую неделю появляются практически все мои новые тексты. И каждый раз я получаю отзывы, что называется, коллег по цеху, что очень интересно: это уже не разношерстная публика, как на "Стихи.Ру", а люди, которые сами пишут. Самопубликация в Сети – единственная отдушина для людей, которые боялись публиковаться или не могли пробиться в журналы, никто их не открывал, не находил. Это способ или найти признание, или убедиться, что ты графоман, и успокоиться: если триста человек тебе напишут, что твои сочинения никуда не годятся, перестань, наверное, это оказывает оздоровительное действие. Вообще все сетевые тусовки, – и "Гондольер", и "Сетевая словесность", и прочие, прелесть-то их в чем, – в том, что ты, сидя где-нибудь на опушке галиндского лесочка и скучая по питерским, московским друзьям, общаешься с себе подобными и постоянно в курсе того, что пишут они, а они знают, что пишешь ты, и вы друг друга постоянно критикуете, это очень ценно. Вообще-то я человек достаточно самолюбивый и запальчивый: как написала, так и будет, – но иногда и меня пробивает, особенно когда уважаемые мной люди, с критическим складом ума, говорят об ошибках, технических, смысловых, и так далее.
А. П. А что это такое - Livejournal, сочетание интимности и публичности, дневник с черновиками, что ли?
Л. Э. На литературном сайте по счетчику видишь – тебя прочитало восемь тысяч человек, абстрактные люди, Бог весть, кто они. А здесь, когда год-два пенишься в одной и той же водичке, создается новый тип отношений. Ты постоянно в курсе их жизни, их текстов, между тобой и читающими тебя постоянная связь, kind of love-hate, если хотите. Это хорошо проветренная питерская коммуналка, где на кухне встречаются Вася Пупкин и фрейлина Голицына в шелковой чалме, совершенно новый жанр отношений в Сети. Ты этих людей встречаешь каждое утро как знакомых, и за каждым ником стоит лицо, или, на худой конец, этакий Джонни Депп, что тоже выразительно, ты знаешь где он живет, в Чикаго или в Новой Зеландии, иногда любуешься на его девочек или, что несколько чаще, мальчиков, иногда он, бедняга, сидит и чем-то мучается, и ты, черт побери, знаешь, чем. И если он пишет что-то про твои стихи, ты понимаешь, что это не бла-бла-бла, он говорит правду, потому что – а на фиг ему тебе писать неправду, ради какого такого сетевого заигрывания? Особенно забавно выходит с друзьями, которых знаешь близко в офф-лайне. Вот, скажем, знакомый мне до слез heruka под моими текстами почти никогда не пишет. Иногда какую-нибудь гадость скажет, завяжется перепалка, и народ тихо-тихо на цыпочках уходит – где появляется Херука, там все комментарии сразу же заканчиваются. Прямо я не знаю почему.
А. П. Дружеские комплименты в Livejournal’е могут подвести – примешь за чистую монету да куда-нибудь и бухнешь сгоряча.
Л. Э. Надо меньше торжествовать ушами. Я-то знаю, когда текст сырой, и как бы вокруг ни плясали, я все равно однажды возьму и сверну ему шею, потому как не жилец, бывает, однако,что через год текст и сам умирает, скукоживается. С другой стороны, часто ведь и гадости пишут, и это вполне уравновешивает. Я благодарна доброжелательным критикам, а оппоненты пишут, что это – не поэзия, это надо запретить, потому что, мол, не признаю законов русского языка, и про Родину нет ничего. Ко всему этому надо относится с известной долей скепсиса и юмора.
А. П. В стихах не только про Родину нет, нет и современности, примет сегодняшнего дня, ну разве что "надо б ей давать с руки абсент и анашу", "комо берег в конопле" или "горсть парковочных жетонов". Зато полным-полно эзотических реалий и деталей иноземной топографии, заглавий стихов и вкраплений в тексты на французском, итальянском, английском. Такие стихи предполагают читателя определенной компетенции – такого, который не станет же по словарю с иностранных языков переводить или уточнять, что такое обол, мальфарство, калиюга.
Л. Э. Ну,анаша в том самом Лондоне и в позапрошлом веке была приметой сегодняшнего дня. А читатель, который не знает, что такое обол, мне и не нужен. И читатели, и литературные люди, пожалуй, чаще всего упрекают меня за это – за странные названия, за намеки, за ссылки, по никому не ведомым ассоциациям, на книги, которые еще нужно найти и понять, что я имею в виду, за то, что message затуманен. Приходится отбиваться: у меня это естественно, как дыхание, и это чистая кристальная правда. Для меня так же естественно, написав "il disio" или "correspondance suivie", развить какую-то ассоциативную цепочку, как и написать русское слово выхожу, отсылающее, отсылающее, скажем, к "Выхожу один я на дорогу...". Потому что я живу в такой космополитической полифонии, и почему я должна себя обрезать и корежить? Из страха, что читатель меня не поймет? Иностранное словечко – это часто указание на начало ассоциативной цепочки, не существующей в русском языке, но нужной мне. Мне удобнее сказать "in modo dubbio", чем облекать это в русский текст и пояснять читателю, что мы сейчас пойдем кругами ада. Читатель может не узнать ссылку на Данте, но ничего не потеряет, он просто пойдет другим путем.
А. П. Читатель, который не опознает аллюзию, может быть, что-то потеряет, но стихотворение будет все же прочитано, хотя и по-другому?
Л. Э. Это как в спектакле: целый акт ружье на сцене, и какой-то зритель, уходя из театра, даже и не спрашивает себя, зачем это там ружье повесили. Подумаешь, не выстрелило... У кого-то оно, par contre, стреляет, и он говорит: а-а, я понял, зачем оно там висело... Спросила как-то одного читателя, литовского человека, живущего в несколько иной реальности, действительно ли он понимает мои стихи, неужели не мешает чужой язык, ссылки на тексты, которые он вряд ли знает. Он удивился, говорит, – а зачем мне понимать? Он удивился, говорит, – а зачем мне понимать? Эти стихи меня доводят до гусиной кожи, а как и почему – я и знать не хочу. Вот и поклон ему за это. Когда текст затягивает, как в воронку, и уходишь в эту спираль, не осознавая, за какое место тебя взяли и как это произошло, – это как престижидитация: из коробки выпал кролик, ты ему в глаза смотрел бы и смотрел, не отрываясь, а почему и откуда он взялся, и что там на самом деле, зеркала или ниточки-веревочки, тебе все равно. Вот идеальный читатель, а не тот, который опознает ссылку на Данте Алигьери, или еще какого умника. Такому читателю автор готов ноги вымыть и воду выпить.
А. П. В стихах нет-нет да и мелькнут корона или шпага, дриада или принцесса...
Л. Э. Это неизжитый детский романтизм, все прочитанные сказки, тяга к красным башмачкам, утопленным в болоте. Слишком много в детстве я таких персонажей впустила в себя. А кого впустишь в свою жизнь, вытащить оттуда невозможно. Они ходят, едят, гуляют с тобой и высовывают свои троллевы головы или принцессины личики в окошечки, и я их не гоню. Они со мной жили всю жизнь, пусть и сейчас живут. И когда я сегодня пишу что-нибудь дневниковое о том, по чему я сегодня рыдаю и рву на себе волосы, все равно мелькнет какой-нибудь крестоносец. Некоторых это раздражает – рыцари, принцессы, театральный реквизит. Но я и в самом деле человек театральный, и не потому, что занималась театроведением, а потому, что я – режиссерская дочка. Папа очень увлекалася Шекспиром, лет десять только одного его и ставил. Я выросла в театре, детство просидела на папиных репетициях, и с тех пор эти персонажи и эти клочья страстей вошли в меня, так что избавиться от них когда-нибудь я вряд ли смогу.
А. П. Но есть и другой пласт в стихах – из среды искусства: "в горячке охра", "антиной слезу роняет среди гипсовых убожеств", "темпера картон".
Л. Э. Как девочка из хорошей семьи, я училась рисованию, ходила в художественную школу, но таланта к изобразительному искусству не обнаружилось, а то, к чему таланта не обнаруживается, становится загадочным и притягательным. Художники меня окружали, их я любила, с ними я дружила, и слова "сангина", "сепия" или "охра" для меня – не экзотические. Цвета, краски, фактура вещи, ее скрытый цвет, – все это для меня очень важно. Со стороны это может выглядеть наивным желанием казаться девочкой в башне из слоновой кости, сидит на балконе, свесив длинные косы, смотрит на все сверху вниз, перебирает четки, а вокруг нее принцы, художники и парочка троллей. Но играешь ведь теми картами, которые тебе дали. Мне сдали такие карты, и приходится их раскладывать в свой пасьянс.
А. П. Стих традиционный силлабо-тонический, да и сами стихотворные размеры иногда становятся темой или персонажем. Есть ли какой-нибудь излюбленный размер?
Л. Э. Я человек бессовестно консервативный и почти не воспринимаю концептуальную поэзию, мнимо многозначительный message, пренебрежение ритмикой, etc. Стихотворные размеры для меня – живые существа. Другое дело, что я с ними плохо знакома. Начинается все с ритма, и я, признаться не осознаю, хорей это или там анапест, это мне обычно друзья впоследствии разъясняют: поздравляем вас с хореем!
А. П. И как же вяжется традиционный стих с пунктуационными экспериментами?
Л. Э. Одно время я писала, как все нормальные люди, с точками и запятыми, а потом они стали меня раздражать. Раньше один поганый знак просто ниоткуда возникал, придавая тексту ложную многозначительность и растерянность – угадайте, какой? Правильно, многоточие, которое я выдавливала из себя, как раба, по капле, по точке. Многоточие изгнала, а вместе с ним демонстративно ушли точки, исчезли вопросительные, восклицательные знаки. Остались одни запятые, жалкие в своем одиночестве, я их пожалела и отправила туда же. Тексты распухают от пунктуации, а когда вынимаешь ее, начинают дышать. И еще в этом своя игра, потому что есть двусмысленные строки, которые можно читать по-разному, в зависимости от того, где поставить запятую. Читатель сам улавливает ускользнувшую запятую, и смысл стиха мерцает. Но, когда точка или запятая нужна позарез, когда я хочу читателю навязать паузу, – остановись, переведи дыхание, здесь у меня кончается смысл, начинается другой, – я могу ее поставить в самом диком месте. Иногда я жалею о том, что не пишу по-испански, потому что в испанском вопросительный знак ставится в начале предложения, иногда очень хочется это сделать. Или интернетовский смайлик :) вставить, украсть из другого языка, например, тибетского, какие-то хитрые штришки, уголочки, кружочки. И когда мне не хватает знаков в русском языке, я их убираю совсем.
А. П. В прошлом году в калининградском издательстве "Янтарный сказ" вышла книга под непритязательным названием "Стихи", с предисловиями Томаса Венцловы и Светы Литвак.
Л. Э. И название скромное, и предисловия короткие, зато иллюстрации замечательные. Художники – братья Александр и Валерий Трауготы. Когда в три с половиной годика я начала читать и читала все подряд, начиная со сказок Афанасьева и кончая газетами, мне подарили первую серьезную книжку – Андерсена, толстый сливочный красивый двухтомник, кажется, 1969 год, весь в трауготовской графике, – и обложка, и каждая страница, меня так зажгли эти принцессы, тролли, башмачки, что я, не успев прочитать, немедленно всего его раскрасила. И здорово за это получила – такой прекрасный художник, как ты посмела, как тебе нестыдно! – и имя Траугота у меня тогда отпечаталось навсегда. Они сейчас мало работают, иллюстраторы дорогие и неприступные. Но мои стихи им понравились, и они взялись оформить книгу бесплатно. В прошлом году с одним из художников я познакомилась в Питере на международном "Невском книжном форуме". Совершенно замечательный питерский художник, старенький, лет под восемьдесят, если не ошибаюсь. Я приехала к нему в мастерскую, мы с ним пили водку, заедали колбасой, потом он варил какой-то кисель на плитке, говорил мне, что он бедный человек и у него только есть водка и колбаса. Я призналась, как поступила когда-то с его работой, а он сказал – правильно, раз хорошо нарисовано – значит, должно быть раскрашено.
А. П. Прошлым летом на конкурсе "Серебряная литера" книга была признана одной из лучших поэтических книг года и получила диплом на "Невском книжном форуме". Какие-то другие отклики на нее доходили до нашего лесочка?
Л. Э. Это заслуга издателя – мы теперь с ним дипломанты. Книга получила горячий отклик в Питере. Самый приятный отклик – то, что тираж практически исчерпан. А самый неожиданный – известный московский композитор Сергей Жуков готовит музыкальный проект на мои тексты. Я с ним не знакома, но ему подарили мою книжку, и он написал письмо о том, что стихи перевернули его понимание поэзии, он хочет написать музыку и выпустить компакт-диск: виолончель, темперированный рояль, саксофон, вокал. Ответила – пусть что угодно будет, только стихи петь нельзя, не надо, это будет что-то невероятно абсурдное. Он успокоил – петь не будут, будут читать.
А. П. По законам жанра надо бы нам засандалить под занавес определение поэзии. Кое-кто в стихах видит дневник, а иные полагают, что всякий текст нацелен на гармонизацию космоса.
Л. Э. Дневник – это тривиально. Как нам обустроить космос? Организуйте нас ритмически! Я бы сказала – ритмическое упорядочивание или, наоборот, расхаотизация гармонии. Вот со мной была такая история – жила себе, жила, все прекрасно, гармония полная, и вдруг пошли такие разрушительные стихи, из подсознания такое выплывать стало и швырять, разумеется, в набежавшую волну, что картина мира преобразилась на глазах. Была гармония, хотя бы иллюзорная, поверхностная, – и нету. Поэзия это, наверное, изменение реальности. Берешь ее, реальность свою ненаглядную, и изменяешь как умеешь. Но уж потом, натурально, будь любезен, милый, отвечай.
|
Ссылки: |