Владимир Николаев
Лимоныч
(Из цикла "Эпоха имени...")
Лимоныч не любил Горбачёва. Лимоныч любил Сталина. Сталин выиграл войну, Сталин не ездил по заграницам со своей бабой, не покупал ей бриллиантов на народные деньги.
При Сталине был порядок. При Сталине - боялись. И простому народу были снижения цен и крабы. И водка в розлив из одного краника, а пиво тут же, из другого. И была держава крепкая. И никто даже чихнуть не смел без советского одобрямса. И поезда не опаздывали. И при Сталине Лимоныч был молодой.
А при Горбачёве было всё наоборот.
И Лимоныч Горбачёва ругал и нёс по кочкам почём зря. Принародно. Горбачёва ругать Лимоныч не боялся. А Сталина он не ругал даже теперь. Хоть и было за что. Сталина ругать Лимоныч боялся до сих пор. А Горбачёва - нет. Гласность, мать его растак...
Надо было купить дров. Лимоныч, строго говоря, имел квартиру в городе. Но уж много лет на пенсии как полюбил жить на даче. Оставлял Матвеевну, жену, в городе, а сам жил на даче. Вольно. Огород, садик небольшой. Кот Топсик с кривой физиономической мордой. Лицо коту погубила соседская собака ещё во дни кошачьей юности. Укусила, свинья. Топсик был злющим кошаком и уважал только хозяина, Лимоныча. Остальных Топсик за людей не считал и презирал. Даже Матвеевну.
Лимоныч любил осень на даче. Огород уже обихожен. Урожай убран. Подошло самородное винишко из подножного продукта. На дворе колотун, а у Лимоныча камин пылает. Топсик в ногах ночует. Телевизор. Новости. Сиди да размышляй.
Но дрова все вышли. Был последний день сентября. И Лимоныч поехал в Савёловку на склад. Дров прикупить. На зиму. А лучше на две. Или на три.
Дров не было на складе. А был только каменный уголь. "Коксующийся уголь, когда накалится - жар невыносимый: трубы горят!" - похвалил продукт работник склада. Но Лимонычу кокс был ни к чему. Печки у него топились только дровами. К углям приспособлены не были.
Лимоныч огорчился от такой разрухи. Уголь есть, а дров - как не бывало.
- При Сталине, - сказал строго Лимоныч, - всё было.
- Точно, - подтвердил складской, - было. Как сейчас помню.
- А при этих, мать их туда, - продолжил Лимоныч, - ничего нету. Даже дров.
- Верно, - подтвердил показания складской, - и водку он, зверь, отменил. При Сталине-то шалманы на каждом углу стояли. Хочешь - пива. Хочешь - водки.
- Ага, - булькнул горлом Лимоныч,- а можно было и то и то. И бутерброд с килечкой балтийской.
- Эх, - вздохнул складской, - Не те времена пошли. Не наши! Сталин бы им всем показал! А всё с лысого Никитушки пошло, кукурузника. Если бы не он - всё бы было.
- Нет, это не Никита. Никита Сталина боялся. Так, тявкал помалу. Это всё Никитины мудаки-соратники. Булганин с Микояном, - подвёл националистическую базу Лимоныч.
- Не скажи, - пыхнул беломорным дымом складской, - Никита Сталина обосрал и из мавзолея выкинул. Под себя место освобождал, козёл полорогий. Да не вышло.
Из-за штабеля досок-горбылей подул ледяной ветер. Лимоныч замёрз нутром и собрался домой.
Через два часа в доме у Лимоныча пылал камин. Перед Лимонычем трепетал экраном телевизор и рубином горел двухлитровый графин. Там была чернорябиновая.
Лимоныч острейшим ножом аккуратно отрезал тонкий пласт хлеба. Посыпал крупной сероватой солью. Густая, как застывающая кровь, холодная чернорябиновая потекла в тонкий стакан. Лимоныч принял первую. И стал прислушиваться к организму.
Через три минуты затеплело в животе. Сломался ровный путь мыслей. Жизнь обмякла. Тише сделался мир.
Лимоныч жевнул хлебца и налил вторую. Так было надо. Прогрессивно стало ещё лучше.
В Лимоныче проснулся червь недовольства. Это червяк стал расти и раздулся до змея.
Змей сказал Лимонычу: "А поговорить?"
У Лимоныча был сосед. Кулик его фамилия. Лимоныч выдвинулся к забору и позвал соседа.
Кулик оставил домашнюю работу и вышел на зов Лимоныча.
- Выпил я, - сообщил Лимоныч новость своему соседу.
- Холодно нынче, - одобрил Кулик, - неясно, что завтра будет, - намекнул он, так как сам любил выпить тоже.
- Слышь, а моя в городе. Комфорт любит,- критически и конструктивно продолжил Лимоныч, - а я вот один. Воздух люблю.
- Да, баба есть баба. Ей тепло нужно, - сразу врубился в тему Кулик.
- Ты это брось, - строго оборвал критическую линию соседа в адрес супруги Лимоныч, - она меня любит. Только тут горячей воды нету. Всё не собраться водогрей купить. А посуду бабе мыть в холодной - скучно. Знаешь, как моя меня любит!
- Это они могут,- терпеливо согласился Кулик.
- Пойдём, поговорим...
Кулик вздохнул и, экономя время, полез прямо через забор.
- Я тараканов не люблю, - через полчаса доверительно сообщал Кулик Лимонычу.,- я дождик предпочитаю. Майские. Идёшь, сапоги чмок-чмок по траве, а она поёт. Райский голос!
- Вот у меня случай был. Мы к заградотряду были прикомандированы. Мой первый номер, командир пулемётного расчёта был с-под Москвы. Студент. Метров за восемьсот через поле - немцы. Оборону там надо было прорывать. А может разведка боем. Нам не докладывали. И не объясняли. Кто чего говорить солдату будет. Построили, приказ зачитали - и вперед!
- Мы пулемёты выдвинули на позиции. Приготовились. А они потом сразу пошли. В телогрейках да в обмотках. Сапог ни на одном не заметил. С винтовками. Штыки примкнуты. Человек триста. А может и все пятьсот. Пошли. Не побежали, а быстро пошли. Метров двести прошли - немцы стрелять стали. У немцев всё всегда пристреляно. Грамотно. Эти в телогрейках пошли назад. Человек сорок осталось, не больше. И все, считай, в крови. По ранению. А мы в заграждении. Один рядом со мной шёл. В плечо ему попало. Винтовку не бросил. Нельзя.
- Да нет, не люблю я тараканов. Вот у тебя, Лимоныч, кота нет. Хочешь, я тебе кота дам.
- А зачем мне кот? У меня Топсик есть.
- Ну Топсик есть, а моего кота у тебя нет. Хочешь отдам?
- Налить?
-Налей.
- За кого?
- За кота.
- Выпьем.
Камин прогорел. Часы стучали ватно. Угасал вечер. Кулика позвала жена. Он ушёл на расправу. Через калитку. Не торопясь.
Лимонычу стало скучно. Он посмотрел на графин и полез в подвал. Выбрался с полным. Включил телевизор. Была передача, где спорили. Сначала говорил академик, потом - женщина. Потом - профессор. Потом - женщина. Другая. Потом был стакан. Потом говорил академик. Потом - то ли женщина, то ли стакан, то ли академик...
Лимоныч проснулся ночью. Или утром. Он не понял. Допил графин и уснул вновь. Вскоре ему приснился молодой сон. Пробовал Лимоныч незнакомую девку. Девка была похожа на Клаву, соседку по парте в четвёртой трудовой объединённой школе города Ленинграда. Сорок лет назад Клава часто снилась Лимонычу. А сейчас это было неприлично и ни к чему. Лимоныч понял это и оборвал свой сон.
День был светел. Дров не было. Постучали. Пришёл Кулик и принёс грязь на сапогах и газеты.
- Слышь, сосед, чего делается, у американцев-то, кандидат в министры обороны, пьянь!
- А у нас?- хмуро оборвал его Лимоныч.
- А у нас уже есть министр обороны. Нам больше не надо.
- Да, верно. Но Малиновский Родион Яковлевич, был министр что надо!
- А я при Гречке служил, - пригорюнился Кулик.
- Пошли в баню, - сказал Лимоныч.
Кулик работал рядом с домом. И был в этот день выходной. А пенсионер Лимоныч - вольная птица. Они пошли в баню. Сзади, за забором, разорялась Куликовская женщина. Она не любила вымытого в бане Кулика. Вымытый Кулик бывал очень пьян. А Лимоныча она считала организатором и подлецом. Лимоныча она не любила страшной нелюбовью. И она решила сделать месть. Пошла и позвонила Лимонычевой жене. Матвеевне. В город. Матвеевна тайно поручила ей присматривать за Лимонычем и пообещала дать за это хороших семян. Не то, что у Кулика.
Когда пьяные Лимоныч и Кулик пришли к родным очагам, обоих ждала кара.
Лимонычу не разрешили лечь спать, а заставили рыть землю на огороде. Лимоныч матерно и гулко ругался, однако рыл. А за забором напротив тоже рыл бесполезную землю Кулик. Он был в телогрейке Лимоныча. А Лимоныч - в его телогрейке. Они были друзьями после бани и решили восстановить правду.
Лимоныч взялся со своей, а Кулик со своей стороны за перекладину забора и с дивным боевым военным кличем они обрушили ограду. Женщины спохватились поздно. Забор уже лежал на свежевспаханной почве. А на поверженном заборе сидели в обнимку два солдата. Один - генералиссимуса Сталина. Другой - рядовой при маршале Гречко. Солдаты пели на два голоса. Один пел песню "Когда издаст приказ товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведёт!" Другой пел "Путь далёк у нас с тобою, веселей солдат гляди!"
Пели они складно. Несмотря на разные песни. И им было хорошо и душевно петь и сидеть на совокупно порушенном заборе.
Была эпоха Горбачёва. Начинался октябрь.
1988 г.
Майор Ковалев изменил жене.Он изменил ей с Лорой Мендубаевой. Лора была машинисткой в первом отделе. Машинистка Лора носила короткие юбки и хотела замуж.
Ковалеву она нравилась. Но он боялся замполита. Однако соблазн оказался сильнее политической зрелости. И устои рухнули. Майор Ковалев изменял в течение суток. "В результате потери разума и помутнения рассудка", так говорилось в дальнейшем объяснительной записке преступника на имя секретаря партийной комиссии, " я не вышел на очередное дежурство по части".
Жена искала Ковалева везде. Она приходила к двери машинистки Мендубаевой и звала. Но любовники затаились, будто их нет дома. Тогда Ковалева, во втором часу ночи, на исходе суток пропажи мужа, приехала к замполиту Чучанову, разбудила его семью и изложила жалобу. Ей сказала соседка Мендубаевой, что " муж ваш у Лорки, и прелюбодейка бегала за водкой два раза очень веселая". Потом Лорка жарила пайковую тушенку с картошкой и уносила к себе в жилище. Еще соседка слышала бравые крики Ковалева: "Плевать я хотел на жену", "Жена мне не указ" и прочие недальновидные выражения. Затем пьяные и счастливые голоса Лорки и майора сплетались в дуэт про "старого марабу, у которого корова Му". После легкого концерта случилось затишье при котором соседка слышала "характерные звуки".
Чучанов принял Ковалеву на кухне. Он стоял в голубой майке, черных казенных трусах, которые смыкались с надетыми вместо домашней обуви яловыми офицерскими сапогами в районе коленных менисков. Замполит скорбно зевал, мотал головой, отгоняя для приличия сонное состояние. Ему было очень привычно слушать обидные слова боевых офицерских подруг. По причине слабости духовной жизни в гарнизоне и официального отсутствия утех в гастрономическом магазине, которые ограничивал злополучный Указ о борьбе с пьянством, товарищи офицеры ударились в блуд. Блудили они так же самоотверженно, как и пили. Офицерские жены роптали и поносили борьбу с пьянством, как раньше поносили водку. Природа, как известно, не терпит пустоты.
Чучанов выслушал взволнованную Ковалеву, поскреб что-то под трусами, пообещал принять меры и пошел спать. Спал он один, так как был снят женой со всех видов супружеского довольствия за неверность.
Ковалева вызвали в понедельник, он, зная порядок, пришел на собеседование с уже готовым письменным заявлением.
Чучанов прочел бумагу, исправил две грамматические ошибки, поколебался насчет запятой в сложно-подчиненном предложении с деепричастным оборотом. Потом все-таки изобразил нечто, похожее одновременно и на знак препинания и на дефект бумаги и стал снимать допрос с виновника торжества.
Ковалев не таился. Он рассказал все как положено. Чучанов задал несколько вопросов очень конкретного характера. Со знанием дела оценил ответы. Для порядка подумал и отпустил майора. Тот пошел домой сдаваться, а Чучанов собрал партийную комиссию.
Комиссия, позаседав и выслушав материалы по делу, постановила опросить виновных и заинтересованных лиц и на основании расследования принять решение. Так как заявление жены Ковалева и майорская записка уже имелись, решено было опросить Мендубаеву и ее соседку. Дело поручили капитану Сагалаеву, командиру роты охраны. Капитан заступал на дежурство вечером и до развода решил дело закончить. В 16 часов 00 минут он прибыл на место преступления.
Соседка Мендубаевой, прапорщица Кускова, с наслаждением описывала случай.
Капитан стал задавать вопросы:
- Значит, подтверждаете факт пребывания майора Ковалева у служащей Советской Армии Мендубаевой в неположенное, то есть ночное время ?
- Всю ночь, как я сказала, они ....ну этим...самым занималися. Водку сильно пили вдвоем, Лорка еще мое полотенце к себе унесла с кухни.Оно у нее сейчас в тазу замочено, хочете покажу, на полотенце следы были потом, сама видела эту гадость.
- Чьи следы? - не понял капитан.
- Близости,- деликатно пояснила прапорщица.
- А..а
Сагалаев вытащил из кармана брюк потёртый кусок бумажки, исписанный цифрами (он давал сослуживцам деньги в долг под проценты) и вывел на чистой стороне её: "Кускова факт измены подтвердила и предъявила вещественные доказательства". Затем Сагалаев вышел в коридор и постучал в дверь Мендубаевой.
- Кто там? - сказала Лора голосом капризной девочки.
- Капитан Сагалаев из партийной комиссии по решению и факту измены.
Дверь отворилась. Пахнуло вкусно и заманчиво: пудрой, женщиной и развратом. Капитанский нос дрогнул, зашевелились усы и мужские чувства.
Кускова сунулась было тоже в дверь, но ее отсекли и сладострастное любопытство прапорщицы скорбно зависло в коридоре.
- Садитесь,- ласково произнесла Лора.
Сагалаев аккуратно сел на стул, положил для удобства и приличия ногу на ногу, чтоб не так явно выпирало его волнение.
Лора села напротив. Была она брюнетка, глаза карие, чуть раскосые, блудливые.
Губы пухлые, скулы вразлет. Особые приметы виднелись в вырезе красного с черным узором халата, совершенно не скрывавшего очень привлекательные нижние конечности. Особые приметы были багровыми засосами, оставленными, вероятно, предыдущим майором. Лора, похоже, ими даже гордилась.
При обозрении всего этого женского великолепия, капитан сразу понял Ковалева и только партийная дисциплина и закалка, да легкое опасение за содержимое своего бумажника вернуло капитана из эротического дурмана к исполнению поручения.
- Был у вас, - просипел капитан, сглотнул скудную слюну, стянул разошедшиеся еще шире полы кителя,- был у вас Ковалев ? Мне знать надо.
Лора очень спокойно повернулась к окну, отчего Сагалаев в вырезе халата увидел голую левую грудь Лоры и ее ноги "до самой станции". Лора взяла пачку сигарет с подоконника, потом пепельницу, поставила ее на стол, зажгла спичку и закурила.
- Конечно. Я же не девочка, прятаться не буду. Он сам недели две намеки делал, пока я не позвала.
Сагалаев зашарил рукой в брючном кармане.
- Что, чешется?- понимающе-проникновенно спросила Лора.
- Н-нет, я бумажку ищу.
- Туалет налево.
- Да я записать...
- Что?
И тут Сагалаев, как восточный человек и мужчина наконец понял, что над ним издеваются.
- Я тебе покажу сортир налево, блядь!
Лора тогда перегнулась через стол и звонко, крепко врезала капитану пощечину. За дверью завозились.
Сагалаев дернулся, точно пораженный сильным электрическим потенциалом, рванул клапан пустой пистолетной кабуры.
- Дурак,- коротко бросила Лора,- не за тот пистолет хватаешься!
И так посмотрела на капитана, что он послушно сел, будто и не было ничего.
- Выпьешь?- будто приказала Лора.
- Выпью,- согласился капитан.
Лора достала водку, рюмки, маринованные огурчики.
- Открывай,- велела.
Выпили. Потом еще. После шестой рюмки вместо члена партийной комиссии капитана Сагалаева в комнате образовался отчаянный вертопрах и женолюб.
Была снята портупея, потом китель и вечернее солнце, скользнув лучом по смятой постели Лоры Мендубаевой, озарило эпизод бурной военной любви капитана Сагалаева и служащей Советской Армии Мендубаевой. Было восемь вечера с гаком. Вместо капитана на дежурство был отправлен прапорщик Минько, возник слух о пропаже Сагалаева и пополз к его служебной квартире. Но капитанова жена Малика пока безмятежно кормила грудью младшего ребенка, собираясь выходить во двор за остальными четырьмя. На полу у роковой кровати лежал смятый рабочий халат Лоры, на стуле аккуратно висела форма капитана вооруженных сил, на столе была третья бутылка водки, когда в третьем часу ночи раздался настойчивый звонок в квартире замполита Чучанова. Прощенный к этому моменту Чучанов оторвался от любимой супруги, одел наизнанку трусы и пошел открывать дверь.