Он появился в одно воскресное утро, поздней осенью. Никто не знал и не видел, откуда он пришел. Так появляются во дворах ближе к холодам собаки-приблудки.
Его одежда напоминала старый полуразвалившийся дом, облюбованный сквозняками. Заскорузлый махровый шарф топорщился на шее, словно лист ржавого железа, и снег колючей крупой сыпался ему за шиворот, как сквозь прохудившуюся крышу. Стужа настойчиво лезла в рукава ветхого пальто, из которых торчали покрасневшие от цыпок и холода тонкие, похожие на ветки ясеня, кисти – казалось, внутри дома чудом выросло чахлое дерево, и теперь выпростало свои побеги в зияющие чернотой проемы окон. Ветер трепал оторванные карманы, будто флажки форточек. Левой рукой он опирался на костыль, как только старое покосившееся строение может опираться на приставленные к нему грабли.
Точные черты его лица невозможно было долго держать в памяти, как нельзя запомнить в деталях бескрайнюю осеннюю степь: лицо его по самые глаза заросло серебристой щетиной, брови торчали пожелтевшими бастылами прошлогодней травы, а маленькие бледно-голубые глаза смотрели на мир сквозь молочную пелену, словно подернутая тонким льдом вода осенних луж смотрит в осеннее небо, затянутое облаками.
При взгляде на него, даже беглом, невозможно было отделаться от ощущения, что заглянул в окно давно заброшенного пустого дома с почерневшими и рассохшимися от времени рамами, и вдруг увидел за пыльным стеклом, на подоконнике, брошенную хозяйкой старую резиновую куклу.
Он поселился в пустом доме на пустыре, на южной окраине, продуваемой всеми мыслимыми ветрами. Зима в тот год была снежная, и он зарабатывал тем, что чистил снег во дворах. Имени у него не было. По выходным я иногда встречал его в магазине - он покупал всегда только хлеб, плавленые сырки и сигареты.
К концу марта снег пожелтел и стал таять. И тогда он исчез. Никто и никогда больше не видел его. Вскоре его все забыли, как забывают старую собаку, ушедшую в один день со двора, чтобы больше никогда не вернуться.