Олег Горшков
Стихотворения
Вольтерьянство маленькой кофейни Вольтерьянство маленькой кофейни В тысячах разбросано улик. Предрассветный час, а ей до фени: Раздувает докрасна угли, Потчует мотивчиком опальным И паленым “Розовым” в розлив. Мы с тобой здесь без вести пропали Ядовитой истины вкусив, Смешанной с отравой заблуждений, Спутав, как всегда, одно с другим… Дождь по стеклам. Всё окрест в дожде, и Сквозь стекло и терпкий горький дым, Посмотри, как мир размыт и глянцев, Так размыт, что чудится под джаз Будто это “малые голландцы” Выдохнули призрачный пейзаж. И пока расписывают скрипки Прошлое и будущее нам Бормотаньем музык этих зыбких Живы будем... с горем пополам… ..^.. Умолчание И если вам еще потребуется мелочь Затертых гладких слов, разменных легких фраз, И если хоть на миг они развеют немочь, Подкупят и уймут тревогу ваших глаз, Не постесняйтесь быть последней попрошайкой. Выпрашивайте всё! Пусть сыплется, бренча: Сарказм Ларошфуко, заученные хайку, Цитаты из Ли Бо, библейская печаль, Которая во всем присутствует подспудно. Заставьте быть меня транжирою-сверчком, Пичугой заводной, поющей день свой судный, Хоть бражником в цветке, набоковским сачком Накрытым во хмелю и посредине песни – Ведь даже мотыльку поется у свечи. Звенящим изнутри для Вас я буду, если Бездомность ваших глаз врачует: “Не молчи! Рассказывай себя, как лист, слетевший с ветки, Как тихая вода, затвердевая в лед, Рассказывай себя с избытого рассвета До сбывшихся ночей, готовящих излет”. И я откроюсь весь, сорвав, к чертям, щеколды, Всем нажитым бренча, оставшись, чуть дыша, С заветным медяком, хранимым за щекою… А если всё начать вот с этого гроша?.. ..^.. Из грек в варяги Не заметишь миг подмены, Но уже повёрнут кран – Брызнул в чашу ойкумены Зазеркалья океан. Задышали свежим суслом Русла выброженных рек. Догорело масло в тусклой Плошке солнца. Путь из грек До варяг своих забытых Вспоминает сонный флот, Всё избывший, бивший, битый. Было время плыть вперед. Есть и время возвращаться. Возвращаться – значит, жить… Я вернусь, и домочадцы, Снеги белые, кружить Снова примутся в сочельник, Убаюкивая грусть. Пристань, город, дом, качели… Всё качнется… Я вернусь. Отдалится бал вселенский, Схлынет прочь от кораблей Спи, мой флот… В заветном Н-ске Хлебным духом бакалей Двор предутренний напитан И созвучен тишине Золотистый, пышный, ситный Колобок луны в окне Дома отчего, в котором Половицами скрипит Чье-то детство. Там, за шторой, Кто-то, кажется, не спит. Там вино из господина Пьет полночную печаль… В золотую середину, К окончанию начал, Самой тихой в мире сапой Циферблат в часах ползет Против стрелки… Так внезапно В дымку Леты канет флот… ..^.. Тающий пейзаж Еще острей предчувствие зимы. Прозрачнее в реке намек на зиму. Намокшие мосты пусты и мнимы, Как мним и я, как ныне мнимы мы. За флигелем, на волжском берегу, Всё реже ряд рыбацких дряхлых лодок, И будто ждет причастия природа, Разоблачившись… Я не сберегу, Наверно, этот тающий пейзаж, С подспудной, но навязчивой тревогой, С задумчивостью ветреной о Боге – Я обойду безлюдный зябкий пляж И растворюсь в предчувствии зимы, В каком-то, с винным привкусом, броженьи… Жить все же легче на опереженье, Всё раздавать и знать, что сам взаймы Всегда живешь, всё время возвращая Насущный, неоплатный, странный долг. Но век платить недолог, век не до… ..^.. *** Никуда не годится сердце, износ – год за два… И махнуть бы рукой на карканье эскулапов, Но уже неохотно решаюсь вперед загадывать, И всегда с оговоркой на ту, что крадется сапой. Одолеть бы мысли о той, что не может сбиться Ни со счета имен, ни со следа летящих в убыль, Но подробней и явственней в снах проступают лица Тех, кому на канун ставишь свечи, кто ждет и любит. Что же держит тебя, кроме глупого чувства долга? Всё насущней становится с каждым биеньем пульса То, что долго казалось призрачным, слишком долго – Сопричастность твоя с тишиной, из которой пьются Эти горькие крепкие вина воспоминаний, И куда ты уйдешь из китая своих печалей, Из скитаний бессчетных… Она нестерпимо манит, Но так страшно шагнуть… Так бывает всегда вначале… ..^.. Моя твоя не понимай Моя твоя не понимай – Чужда пристанищу дорога. Покой за пазухой у Бога Не друг ристалищу: прощай - Моя твоя не понимай. Моя твоя не понимай – Свергает верба желтый лотос, Склонившись к водам с позолотой. Шипит джиневра ланцелоту: Моя твоя не понимай Моя твоя не понимай. Так, по живому, нож - бумагу. И точно так же ложь - отвагу. И бьется, плещет через край: Моя твоя не понимай. Моя твоя не понимай. И нем язык, и слух с изъяном. Коза обходит мир с баяном, Чтоб музой стать вавилонянам: Моя твоя не понимай. Моя твоя не понимай. О, как легко поверить в это, Когда поет свою вендетту Сверчок сверчку, поэт поэту – Моя твоя не понимай. ..^.. В ГЛАЗАХ ЛЮБИМОЙ И СТРИЖА Нам ничего не дано в этом мире сберечь. Ветер над пухом шуршит погребальную речь, Пылью присыпав его – Так вращается вечность”… Е. Коновалов “Стриж” В глазах любимой ли, стрижа ли… А в чьих еще смогу прочесть Теперь о боли? – вот скрижали, Всё возвестившие, как есть. Приобретение утраты Приходит через времена. И я в глазах читаю даты… Строками выше имена… Бездомность… Как развенчан скоро Был мой взволнованный исход В придуманный собой же город, Где Маргариту свита ждет… В глазах любимой ли, стрижа ли Еще послышится ль мотив – Такой живой, что будет жалить И звать, и требовать идти, Искать иного свойства морок Вдоль бутафорий городских, Витрин слепящих, снежных горок И горько пьющейся тоски, И бормотать: что всем незримый, Весь черный, вольный от забот, Вновь починяет жизнь и примус В своем лукавстве присном кот… ..^.. Amen… Omen Да не будет же ей преткновенья – Очарованной речью сверчков Тишине этой вязкой, осенней, Что чем гуще, тем всё сокровенней, Тем всё пристальней в топи зрачков. Размываются зыбкие блики Ликованья поленьев в печи… Мне мерещится: плачут калики Перехожие, спрятавши лики За костровой завесой в ночи, В складках вретищ и дыма, что колет Темноту в их глазницах до слез… То ли гусли, то ль звук с колоколен – Зов к заутрене, густ и раздолен. И молиться, и верить всерьез Может быть, в первый раз, в неуемной, Всполошённой дремучей тоске Сердце пробует: Amen и Omen – Всё смешалось… Неверен и темен, Горизонт распростерт вдалеке… ..^.. Ленивое предместье В предместье, истомленном тишиной Глухих дворов, что шепчутся лениво Листвой сомлевшей, где почти грешно Быть торопливым в мыслях, дикой сливы Сорви поклонный, ветвь согнувший плод – Угодливой природы подношенье, Почувствуй, сколько власти в искушенье Брать и пьянеть от всех земных щедрот По прихоти имперского “хочу!”, Чтоб на губах познаньем сердцевинным Вот этот привкус, кисло-сладкий, винный, Не выветрился... Вдаль, за каланчу, В медлительный, пчелиный, мятный рай Рой отлетит печалей неуемных, И мы войдем в прохладу темных комнат, В сутулый дом с полдневного двора, Чтоб предаваться праздности вдвоем: Лелеять лень, курить табак из трубки, Суть потеряв невольно в слове сутки, День спутав с ночью, жизнь с насущным днем... В предместье, балансирующем на Тончайшей грани сна и зыбкой яви, Где даже мышь в своем мышином праве, Где с циферблатов стрелка смещена Секундная в опалу забытья, Где длится, длится, длится наважденье, Где без опаски фантиками денег Шуршит в карманах мышка наша (я Свои одежды брошу на полу), Где бог фарфоров, призрачен и хрупок, Там лень лелеять, там курить из трубки, Там слушать шорох времени в углу… ..^.. Первый день И вот качнётся сон, встревоженный одним Касанием едва занявшегося света, И станет отлетать, как сигаретный дым, Клубясь на потолок, и там теряться где-то, И вот за пядью пядь начнет тесниться мгла, Давая вновь вещам привычность очертаний, И форму принимать начнет пятно стола, И недопитый чай начнет желтеть в стакане. За миг до вдоха в явь, до выдоха, когда Ночь с век моих вспорхнет, и веки дрогнут нервно, Всё сущее замрет, как будто навсегда, И жизнь качнется вдруг, и день начнется первый... Я взглядом обращен в бездонное ничто Себя, себя, себя... с безумством интраверта, Я преломляю свет сквозь этот взгляд, и шторм Всех атомов моих смиряет близость смерти И тишины ее обманчиво-слепой, В которой разум, речь, рефлексия вот эта - Космическая пыль, песок и глина пойм Под Ноев Новый Год и топливо для света. Всё знание мое, которым наущён Плодить своих химер, пытливость вся, без счета, Пригодны ль для того, чтоб как-нибудь ещё Прочесть Екклесиаст, умерив грусть на йоту?... ..^.. В купели востока Ты тронешь лады, а в ладонях ни звука - Лишь воздух, откуда таинственным трюком Сцедили всю музыку: пчел, колоколен, Скрипучих качелей... И ты обездолен, Усталый, глухой созерцатель застывших В реке отражений - не глубже, не выше. Сюжеты изучены. Фабулы сжаты. Растянуто время в летучие даты. И в этом подобии сна и блицкрига Лишь чудо, пожалуй, завяжет интригу... В купели востока восходит, взрастает, Светает, лучится... И выпорхнут стаи, Поэты, собачки, художники, дамы... Вот вам пастораль с мошкарой, пилорамой, С заброшенным прудом, со сплетнями, дремой... Круг замкнут, и может ли быть по-другому? И ты повторяешь урок, что был пройден. И чувствуешь меру подвоха в природе. Всё в ней для тебя предрешилось, как будто. И тянутся в плясе безумном минуты... Закат. Слышен благовест дальнего храма. Весь мир необъятный вмещается в раму С наброском графическим автопортрета, В строфу о своем, о туманном, поэта, Во взгляды собак, заскуливших под вечер От доли собачьей... Гармония... Вечность... Ты тронешь лады, а в ладонях ни звука - Лишь воздух... ..^.. *** Мне всё мерещилось - живу. Как шар магический - сознанье. Москва вставала в нем Казанью, тянула звука тетиву из недовычерпанной тьмы в неисчерпаемую тему, торчали башни, как тотемы степной, разгневанной зимы… В нем и Нева текла вином, пролитым классиком беспечным. Букет с горчинкой бесконечной… Я мог вдохнуть, забыться сном. Невы броженье, ветер, зыбь. Как густо сусло русской речи, столь темное, столь человечье… Я постигал ее азы. Мой старый дом в нем был тобой - твоих причуд оркестром редким, твоей скорлупкой, норкой, веткой… И в нем стихи мои с любой строки своей превратным всем: Москвой, горчащею Невою, зимой мертвящей были, тьмою, тоской несыгранности тем… И мне мерещилось - живу, но в искаженной шаром яви любой предмет и звук лукавит, и даже Бог не наяву. А мне мерещится - живу… ..^.. Аста ла виста Марику Бедрину, другу детства, философу, дворнику, рыцарю, поэту... Аста ла виста, дон, аста ла виста! Качнулся сгусток ночи за окном. Забрезжило. Пора остановиться – Не зачерпнешь беспамятства с вином. Из дворницкой, где пряно пахнут мётлы Арбузной коркой, вьюгой, табаком, Печальный гранд, чей пьяный глаз намётан, Ты в осень подопечную, тайком, Устало выйдешь, выдохнешь, заплачешь. Подробная предутренняя тишь Твоей, в лачугах спрятанной, ламанчи Так высока, что в звуки не вместишь, Глубинна так, что в голубиной, вербной, Накуренной укромности двора Вся топь времен разверзнется, наверно, За ломкий миг от ночи до утра, Найдет, накроет хлябь воспоминаний, Дыханье свяжет, ноги оплетет. Обманною соломинкой в кармане – Билет в один конец на самолет. Нет, им не сбережешься от сиротства, От вставшей комом в горле тишины. Таков последний взнос за донкихотство, Которым мы похожи и смешны. Прощаясь и прощая, шепчут листья, Сгорающие в сумерках двора: Аста ла виста, дон, аста ла виста! И не остановиться. Всё... пора… ..^.. Из французской тетрадки Дождь в Сен-Дени Дождь-то, дождь-то какой в Сен-Дени – Тихий, теплый, почти что галантный. Непричастны ко времени дни. Как вода дождевая, бельканто, Напевая старинный куплет, Уплывают они, но не в Лету, А становятся полостью флейты, Сквозь которую, спрятавшись в плед Хрупких, зыбких, как вечность, ночей Выдыхает Флейтист безымянный Зов рассветный. И смешаны странно Времена, и как будто ничей, Никакой, неопознанный век Наступил или вовсе безвечье. На знакомом до боли наречье Шепчет дождь, затихая в траве… ..^.. Прогулка по набережной Соны Над лучащейся Соной Льется, плещется соло: В "соль" намешано соли, Горечь в длящемся "ре". Здесь, в прозрачном июле, Небо в сотах. Из улья Пчелка - музыка - пуля В грудь летит… La rentree. Вот и встретились в зыбком Наваждении скрипки. Жалят звуки и блики, Смешан рой их и рай. Ты мне львов меднолобых, Трубный дым из утробы Ткацких фабрик и робость Встреч, как прежде, сыграй. Ввысь смычок и обратно. Звук, со струнки превратной Вдруг скользнув, до театров Древнеримских, до крыш, Дальних, тонущих в лозах, Долетит, и сам воздух, Будет сыгран, воссоздан – Ты его сотворишь Мне в подарок. И все же, Помнишь, я был моложе, А теперь мы похожи – Ты близнец мой и брат. Боль в бемоле бессонном… Дождь. И каплями в Сону Осыпается соло – Только брызги летят. ..^.. Всё облетит 1. Всё, так или иначе, облетит, Как сад мой днесь. Не выплавив итога, За час сгорает осень. Некрологом Рассыпан снега первого петит. Безвременно утраченная боль – Едва обрящешь, вновь ищи ab ovo. Горчит вино из паданцев садовых, И, бабочкой, в янтарь заката Бог Безверьем погружен. Моим “прости” Не расколоть небес остывших камень. Пью за помин любви, напьюсь за память, Которой жить. Как мягкий снег в горсти, Всё, так или иначе, стает. Всё Избытым станет, не приблизив к сути. Иная боль придет на смену грусти В осеннем хокку позднего Басё… ..^.. 2. Дрогнет сад наброском Тоса – Золотистой пылью явь. Сучья, ласковая осень Длится целый миг, а после Холод песий… Всё исправь, Лодку правь по зыби желтой На трезвона медный стих – В тот предел завороженный, Где молитвы сахар жженый На губах горчит сухих, Где и ладанный, и дынный Неба спелого ломоть Весь течет. Там ты один, и Богу прямо в пуповину, В облаков живую плоть, Впился башни конус острый, И окутал рану дым. Там в ладу с собой быть просто. Там, склевав с погоста просо, Дождевой попив воды, Самой сладкой, птицы божьи Возвращаются к реке. Время там тебе поможет Всё исправить, подытожив Миг, что канул вдалеке… ..^.. Строчка Блока Осени больная благость. Горечь ломкой строчки Блока, Вдруг поплывшей... Будет плакать! Вся поэзия обмолвка. В нас уже не повторится – Претворится ночь-предтеча: Со страницы будет литься В лица запахом аптечным, Притворится и обманет. Век чужой сто лет, как прожит. И мерещится в тумане Света тающего прожелть. Фонарей качнутся блики И начнется всё сначала: Все приметы, все улики, Улица, озноб канала - Века мертвого уловка. …А в окне рассвета пятна. Плачь! Поэзия - обмолвка, Без которой жизнь невнятна... ..^.. Памяти отца Расстрижены ветром просторы. Обрезками неба в лицо Мне хлещется осень. И город, Пустеющий, дышит свинцом. И время, наполнившись гулом, По узким проулкам бежит. И день, отступая сутуло, Щербинами света дрожит. Мне холодно, папа, мне грустно, Мне слышится скрипка твоя. В смычке вдохновенном безумство. Безумный смычок обуян Растущей, немолкнущей страстью Намешанных густо кровей И предощущеньем несчастья, Предчувствием смерти твоей. Как сбивчива, папа, как колка Механика в левом боку. Она и ко мне втихомолку Подступит, Горбатая. Вкус Осеннего сумрака солон, И влажны от ветра глаза. И слышится, слышится соло, Звучавшее вечность назад… ..^.. Сумеречная зона Вот так вот взять и прямо на неделе Напиться в хлам – все узы разорвать Забот неистощимых, канители Долгов насущных, коих тьма и рать. Как в день последний обморока мира, Забыть былое – бросить и забить, И превратить в чорт знает что квартиру – Без роздыха любить, безбожно пить. Весь рай вместив в послушный страсти фаллос, Весь ад до дня похмелья отложив, Паяцем голосить Леонковалло, Не сознавать, а чувствовать, что жив. Что там, окрест чумной моей природы – Зима? Россия? Двадцать первый век?… В поход с ведром до мусоропровода Мне надобен сегодня человек, Подобный Моисею, чтобы вывел, Путь указал в пустыне этажа... А там, окрест, луна лежит на иве, На ветке, как на лезвии ножа, Там нервно искривляются пространства Под грузом снегопадов и теней… Подруга спит, а я, титаном пьянства, В тартар низвергнут, я забыл о ней, О веке, о зиме, о жизни, смерти, О выпрыгнувшем в форточку коте. И лишь снуют зелененькие черти По лезвию, по краю, по черте… ..^.. Август Чем глубже август, тем больней вдыхать Грузнеющего лета хворь и влажность, Тем тишина навязчивей, протяжней Во всём, и даже в замысле греха. Самодержавье самозванцев-снов, Снов-деспотов не свергнуть до полудней, И монотонно, как гребцы на судне, Работает механика часов. Ещё одни закрыты времена, Как холодают зреющие следом. В чём умысел и цель Природоведа? Гипотез нет... Лишь дымная луна Едва очертит рамкою пейзаж, В котором всё живое слито с фоном. И набирает в толще заоконной Страницы Вечной Книги Метранпаж... ..^.. Стихи о Питере Здесь пришлый я, здесь вечер жёлт и желчен, С усталым, воскового цвета, ликом. В слепых дворах, как в раковинах жемчуг, Как на погостах сонных землянику, Взрастило время свой туманный город, Его непостижимый мыслью этос. Здесь первый встречный, глянув в небо скоро И мне в глаза, вдруг молвит: - “Сигарету”? Мы с ним закурим, ёжась от прохлады, Смешав два едких дыма ожиданья, И зыбкой болью тронет анфилады Заброшенных дворов, щербатых зданий. И я пойму, я вспомню, что не вовсе, Не вовсе чужд был этой, из-под спуда Сквозящей, боли. Сыворотку вёсен, Ночей животворящие простуды, По вдоху, по глотку цежу, по капле, Заслушавшись дождя глухою гаммой. И, видит Бог, один бы был, – заплакал… Конечно же, от дыма… хоть богами, Я знаю, клясться – гибельное дело, Но в этой нервной музыке есть что-то, Что даже нашим слухом неумелым Расслышать можно... Чуткое болото Качнется под мощеным переулком, Ведя меня по выступившей жиже, Туда, где всадник, спетый медью гулкой Взнуздал коня, и я тогда увижу, Как на Сенатской, погруженной в глянец Непрочного небесного нефрита, Кругами бродит хмурый итальянец, Ворча на грубость камня: - "нон-финито"… И снова дождь, и музыка, и что-то В ней чуждое мишурным переменам. И вновь вода слой свежей позолоты Смывает прочь, чтоб задышалось стенам… ..^.. Медвежий угол Глаза закрою – белый день. Глаза открою – ночь окрест. Пряди, зима, свою кудель... Позёмка, шпалы, переезд. И вспять нет сил, и вдаль невмочь, И беспробудная земля За пядью пядь вмерзает в ночь... Поземка, насыпь, колея. Зловеще, веще снег скрипит, И настежь боль, и чаще след. Обходчик в будке глушит спирт Уже какую тыщу лет. Он по повадкам, что медведь, Но, как и я, лесам чужой Медвежьим этим. Круговерть Зимы сильнее спирта жжет. Плеснет он полстакана мне, Угрюмо скажет: Пей до дна… Глаза откроешь – ночь темней. Глаза закроешь – тишина... Цитаты из Серебряного Века Ночь была цитатой из Цветаевой - Помните "зрачок, сосущий свет". Ночь звучала смутными октавами, Скрадывая свой же силуэт. С чертовщиной вальс ли пастернаковский В форточные рамы залетел, Или поздний ангел плакал, плакался - Словно святость выплакать хотел. Ночь казалась медленной флотилией. Мель и штиль. Вернее, Мандельштам. Корабли времен почти не плыли и... Сколько их на мель попало там. И стелились сумраки покатые Под уклон - назад, назад, назад. Мир давно разобран на цитаты и... Мир опять составлен из цитат. ..^.. Десятичный счет Десять… и даже до ближних шестнадцати, будто улитке по стеблю до облака… время сбивается в шероховатости – сонным песчинкам в часах уподоблено вдоволь еще в ожидании жадности вновь до заутрени манными крупами сыплются снеги: – почувствуй безжалостный вкус их в малиновом, льющемся с купола, звоне… проснешься – дожди рикошетами… двадцать… глагольного гама нашествие время его – бесконечно прошедшее, вид его – несовершенный божественно… в царстве былом-тридевятом потеряно облако-детство под яблоком солнечным что тебе, духу бродяжьему, тернии? – разве что в душу впиваются, сволочи… разве что в тридцать чуть больше усталости чуть угловатей в усмешливом выпаде губы, и с миной церковного старосты прошлое меришь – о, сколько же выпито звонов малиновых в утренних сумерках! и наливаются исподволь, вкрадчиво зерна смятенья: ты вроде бы умер как по мановенью лукавого кравчего и как не жил еще… лишь собираешься, от сорока и до стылой внезапности – стебель чуть дрогнет у самого краешка, и растворишься ты в облаке запросто… ..^.. Непостижимо безнадежный… Устало слушаешь в пол-уха… А я восторженную чушь Плету который час на кухне: Здесь вырос я, здесь, страхам чужд, Грустит оркестрик неуемный Во мне всю ночь – хоть свет туши… Но отчего же так бездомно На самом донышке души? Нет, не от лампы керосиновой В углах светло – от образов. Здесь я взрослел с отцом и сыном, И духом маминых блинов… Каким висел тут коромыслом Дым под ростовский совиньон, Какие спутывались мысли, Когда школяр и шут Вийон Вдруг оживал в ретивой речи Рапсодов круглого стола!… Но всё отчетливее, резче Горчинка в голосе была С теченьем лет, с прочтеньем истин, Взрывавших паузы меж строк… Ты дремлешь в мире триединства. И спит, забывшись, как сурок, Мой бог Тоски и Бездорожья, И Одиночества врасплох – Непостижимо безнадёжный, Неповторимо русский бог… ..^.. *** Убывает на нет несуразная данность меня. Осыпается дождь аллегорией убыли этой. Растворяется жизнь по крупинке осеннего света. Непочатый закат густ и темен на донышке дня. Рассыпается ель. Сколько жизней прошло с рождества? Хороводит капель бесноватых стеклярусных бликов. И язычества ночь опьяневшей кружит Эвридикой, Левой ножкой одной монастырский разрушив устав. Только всполох любви покачнет бесконечный покой, И пометит зрачки беглый след золотистого тока. Круг замкнется звездой в воспаленной гортани востока - Рассветет тишина над забвения мутной рекой. Отворивши ветра, ветви елевых лап обнажив, Осыпая дожди и листая лета-листопады, Время ткет тишину... Эвридика кружит до упада... По глотку, по глотку сладко тянется с донышка жизнь... ..^.. *** - “Еще не вечер”! …В промельк сорок лет. Вдруг задохнешься репликой дежурной... Фальшиво, оглушительно, бравурно Безумное фортиссимо побед Оркестр выводит. Звуков медь и мед… И фабула не терпит промедленья. А ты не в силах выдохнуть мгновенье, Продолжить фразу, Кончить эпизод. А ты, устав от летней мошкары, От жалящих и жадно ждущих взглядов, Пригубишь тихой осени, как яда. На гибель? Во спасенье? До поры И в тишине не сыщется ответ. Ты просто вдруг захочешь вспомнить имя Травинки, Птицы, Женщины, А с ними Все сорок сороков утрат и бед Своих припомнишь, И по именам Их назовешь, И будешь долго слушать, Как темные молитвы шепчет в уши Тебе язычник-ветер по ночам... ..^.. *** Ну что за блажь – гулять в такую слякоть По городу утопшему, по лужам За ветром увязавшейся собакой, Его приблудным псом – больным, ненужным?.. Бореем приговор почти до точки Дочитан лету, лодкам на причале… Всё сказано законником дотошным, Все те слова, которые в начале. А дальше лишь одно вкушенье сути. Она во рту, что горсть червивых ягод Горчит и вяжет… Хочется заснуть и…. Заснуть и не… И мне под ноги лягут, Обрушившись, несметные трофеи – Весь разом золотой запас бульвара. И ветер, разметав зонты кофеен, Вздувая сферой тенты летних баров, В ночи устроит светопреставленье Погонит прочь, в убежище жилища, Свалить меня пытаясь на колени… И я свалюсь, блаженный ветром нищий, И помолюсь придуманному богу: - Дай днесь нам осень, дай нам осень присно, Дай ею подышать еще немного, В пейзаж вживаясь... Лодки, ветер, пристань, Прибрежные кофейни, листья, сферы, Безжалостно-скупая перспектива… - Мой Безымянный, дай немного веры, Наполни жизнь, как музыку, мотивом, Расслышать помоги его усталый, Почти неразличимый отголосок… И горечь на губах. И всё сначала: - Дай осень днесь и дай нам присно осень… ..^.. * * * Ни прошлого, ни прочего – Мне просто важно быть! Забыть бы даже отчество, Отечество забыть. Не вспомнить роду, имени, Отметин на пути. Прохожий, помяни меня… Нет имени, прости. Ты тоже ведь без имени Для всех ветров окрест. И ты через калинники, За старый переезд, За речку обмелевшую, По полю, наугад, Пойдешь тропою пешею Сам от себя назад – От имени, от отчества, Отметин на пути. Такое время – хочется Куда-нибудь уйти. Не мучиться утратами. Не тщиться сущим днем, И мыслью виноватою Не жечь себя живьем. И в этой безымянности Избытого в былом Зиме мести, зиме мести… Бело, белым-бело… ..^.. *** Я брожу по зиме, собирая упавшие ветки, Словно перья с хвоста улетевшего прочь ноября. Увязаю в снегу, а забравшийся на табуретку Мальчик смотрит в окно и, наверное, видит моря. Ну, конечно, моря, не ворон же, заснувших от стужи На карнизах домов, их графический, черный ажур, Не сугроб, не меня – я и праздному глазу не нужен… Я брожу по зиме. Может быть, от себя ухожу… Я сижу у огня. Ненаписанным стихотвореньем, Всем, что собрано мной, вспыхнув, тают мои времена. Веселеет огонь, и, наверное, что-то со зреньем Приключилось моим – то ли выпил дурного вина, То ль так ярок огонь, но какое бескрайнее море Распростерлось вокруг… Очарованным взглядом гляжу. И с кормы корабля мальчик машет мне, пьяному с горя… Я сижу у огня. Я уже ухожу, ухожу… ..^.. Крещенское для любимой Не сбылось. Причаститься. Принять Всё, как есть, без укора и гнева. Животворным, крещенским, напевным Губы мазаны – Исполать! Исполать этой влажной зиме, Иордани Петровского парка, Свечке теплого дня, до огарка Догорающей в полутьме. Исполать! И опять наизусть Всю молитву – восторженно, робко… Я увижу, как беличьей тропкой Прочь зверушка, нахлебница, грусть Побежит, заметая хвостом, Чуть занявшейся в парке пороши, След иллюзий, оставшихся в прошлом, Не оставленных на потом. Всё, как есть… Не от сердца щедрот, От предзнания близкой утраты, Этой женщине, что виновато Виноватого в полночи ждет, Посвятить всё, что есть впереди, До последней крещенской метели. И услышать в конце Колыбельной Слабый отзвук, что тает в груди… ..^.. …мерещится… …мерещится: туман, одутловатым зверем, подкравшись, задышал неровно, горячо… здесь, в кущах городских, ущербен и неверен свет воспаленных звезд, и ты по ним прочел, что жизнь качнется вновь – новорождённый город по купола церквей в купели октября. и клочьями – туман, и зверь изыдет скоро, и город завершит свой утренний обряд. а значит, можно жить несуетно и внятно, в замшелость пустырей впечатывая след, и подставлять ладонь листве, и полдень ватный, вдруг, чувствовать на ней, до греческих календ отсрочив этим миг, летящий вслед за сущим, замедлив этот мир до зримости штриха, до полной тишины, до сути вопиющей… и вновь летит на свет прабабочка греха… ..^..