Владимир Магарик

http://lit.lib.ru/w/wolodimerowa_l_w/magarik.shtml  

Паша Масленникова

Ларисе Володимеровой

 

 

1.

Её всегда поражало, как мало на улице пожилых и как много смеющейся молодёжи.

 

В это лето жизнь обещала наладиться. Тов.Сталин сказал, что вредителей и диверсантов выловили подчистую.Их пособники попрятались в кустах, где настигнет справедливый гнев советского народа. Ожидался урожай. Паша получила роль в музыкальной кинокомедиии и пела по радио. Облака напоминали толстые щёки кинодраматурга, сочинявшего им сценарий. В свои 26 лет он изобретал смешные трюки. Например, хор коров, толстые, крупнопятнистые морды. Нельзя было устоять перед его прямо-таки комсомольским напором.

 

Подошла машина эмка от Радиокомитета. Паша, как всегда, стала, сгибаясь, садиться сзади. Внутри слева обнаружился мужчина, другой возник в двери, сдвинул Пашу сильно внутрь, захлопнул дверь, машина влилась в движение. Оба сжали её со всех сторон, будто имелось у них десять рук и колен Но без охальничества. Машина шла быстрее, чем всегда. От этого возникало ощущение тревоги, но, с другой стороны, от толчков и, по-видимому, невольного подпихивания, усиливалось телесное неудобство, которое мешало сосредоточиться и выговорить неообходимое, спасительное.

 

Когда машина медленно пошла по кругу двора, Пашин слух открылся для бормотания мужчины справа:

 

-- Паулина Георгиевна, Вы не задержаны. Вы понадобились, слышите, СРОЧНО ПОМОЧЬ НКВД, решить затруднительный вопрос.

 

Паулине Георгиевне не было и тридцати лет.

 

Пока оба мужчины вели её под локти вверх по широкой лестнице, ибо ноги у девушки не слушались, сверху двое молодых командиров в тесной форме НКВД сводили третьего, который колыхался в воздухе, как призрак. Паша охнула и почувствовала свои ноги.

 

2.

Кабинет, куда доставили Пашу, был почти пуст. Командир НКВД в тесной форме, но без знаков различия, сидел за столом, освещённый сзади солнцем летнего дня из окна с решёткой и качавшимися гардинами. Пашу усадили в отдалении, в полоборота к столу. Она сделала машинальное движение подвинуть стул. Тот был привинчен. Командир поднял руку, как бы предостерегая от движений и разговоров. Он был молод, худ и гипсово бледен.

 

-- Евгений Иванович, -- представил он себя тихим медленным голосом.

 

Напряжение в ключицах и шее вследствие позы в полоборота вдруг напомнило один этюд в Государственном Институте Киноискусства, где она училась третий год. "Ах вы с-суки.." , подумала она с внезапным гневным кипением и вызывающе положила ногу на ногу. Она окончательно обратила взгляд на профильный портрет Дзержинского на стене направо. Сходство с её мэтром по институту Пал Палыч Лисициным было неоспоримо. Пал Палыч принимал сованаролистый вид Дзержинского в этюдах с контрой, играя обе стороны почти одинаково. "Всё дело в том, ЧТО у вас там внутри, -- белый пар или живая сообразительность рабочего человека".

 

В Пашиной голове на разных полках и полочках, каждые по-своему, тикали ходики. Стук их умерился негромким голосом "Евгения Ивановича":

 

-- Паулина Георгиевна Масленникова, 1910 года, урождённая села Борки Вологодской губернии, русская, происхождения крестьянского..

 

Он вычитал данные, поднял глаза, но не изменил тона:

 

-- Паулина... Нехарактерное для тех мест имя. Отчего бы это? Нет, это не вопрос, Паулина Георгиевна, можете не отвечать.

 

-- Да я и не могу, не знаю. Мала была, когда крестили.

 

-- Вы подверждаете данные?

 

Паша мысленно прошлась по ним, как по списку ролей. Пал Палыч Дзержинский позволил себе высказаться со своего портрета

 

-- Есть два главных типа театрального действа, драма и комедия. Комедия всегда начинается с середины. Драма же начинается раньше начала, а именно, с пролога. У этого правила нет исключений. Но пролог может быть более или менее искусно скрыт драматургом.

 

-- А трагедия? –мысленно спросила Паша.

 

-- Трагедия – это драма, в которой нагло торжествует зло. – Пал Палыч Дзержинский поджал губы, как инквизитор, инспектирующий сожжение голой молодой ведьмы.

 

-- Две поправки, --сказала Паша на среднем дыхании и голосе. Следовало не проявлять нажима, но и не обнаруживать слабины. – Во-первых, моя должность по ведомости не певица, а солистка Государственного Народного хора. Второе, образование законченное высшее. Хоровое училище, Евгений Иванович.

 

-- Не будем мелочиться, Паулина Георгиевна.

 

-- В моей профессии мелочей нет, -- сказал Пал Палыч Дзержинский.

 

-- В нашей профессии мелочей не бывает, Евгений Иванович, -- сказала Паша.

 

-- Хорошо, -- сказал "Евгений Иванович" и внёс исправления. Через три секунды возник нквдист. – В оперативную перепечатку, -- сказал "Евгений Иванович".

 

У него были свои затруднения. Зимой он был отозван из Кантона ввиду закрытия направления. Это не значило, что Коминтерн свёртывал китайский театр, как раз наоборот, там открывались другие направления, где действовали свежеобученные молодые люди, с которыми он, понятное дело, не входил в "соседство". Он мог рассматривать себя как высокоспециализированный разведовательный прибор, к примеру, модели 111-38-К. Новые модели ложились на производственный конвейер, наподобие истребителей, каждый год. Прежнюю модель могли оставить в действии, но могли и съактировать. Например, его персонально переместили (на время, в устном порядке) в отделение вредительства. Получить постоянное назначение туда было хуже, чем заболеть раком. Он опять почувствовал толчки в сердце. Почему не пошёл в лётчики-испытатели? Ордена крупнее, а смертность ниже

 

-- Паулина Георгиевна, Вам сказали, что мы вызвали Вас на БЕСЕДУ ввиду срочной НЕОБХОДИМОСТИ? Хорошо -- "Евгений Иванович" форсировал слова самую малость. На несколько долгих секунд он замолчал. Взял трубку, набрал номер.

 

-- Евгений Иванович.. -- произнёс он как пароль. – Что в синей? Что в красной? Спасибо.

 

-- В синей папке нет. И в красной нет, – уточнил со стены Пал Палыч Дзержинский, подмигнул и остался висеть с прищуренным глазом. Он не добавил, что, по маркировке НКВД, в синей папке находились списки тех, кому предстояло посинеть. Возник нквдист с исправленным делом, положил его на стол и изчез.

 

-- Паулина Георгиевна, обращаюсь к Вам, как специалисту. Можно ли во время пения по радио незаметно подать условный знак, например, интонацией, запинкой, нотой или как-то ещё? Улавливаете суть?

 

-- Коготок увяз – всей птичке пропасть, -- неуместно весело сказал Пал Палыч Дзержинский и, слава богу, привёл в порядок подмигнувший раньше глаз.

 

-- Кажется, улавливаю, Евгений Иванович, -- в тон ему, серьё-ёзненько и скро-омненько стала отвечать Паша. – По особенности профессии, мы, исполнители, неукоснительно следуем нотной записи. Интонация, то-есть высота каждого звука, фиксируется нотой с точностью, доступной тренированному слуху. Если же певец допустит вольность в виде "запинки", как Вы сказали, а для нас это пауза в 1/16 такта, то он собьёт концертмейстера и ансамбль и вгонит в бешенство композитора, а он-то уж вьётся коршуном на выступлениях, и приведёт в недоумение всех остальных, и эпизод может стать пищей для толков на месяцы, хуже, на годы. Упаси боже!

 

Браво, сказала сама себе Паша, уложилась в шесть тактов модерато и оперлась на диафрагму на выходе. Пал Палыч Дзержинский скосил глаз на ухо, дескать, слушаю и запоминаю. Как-то стало понятно, что под портретом встроены микрофоны и провода, а в "слуховой" комнате четыре стенографистки колотят по клавишам, как обезьяны, фиксируя "беседующих" от слова до вздоха.

 

-- И что, Паулина Георгиевна, такое никогда не случается? – спросил "Евгений Иванович". Ему б рапирой фехтовать.

 

-- Так Вы просили, чтоб незаметно. Такое случается, однако ой как заметно, Евгений Иванович!

 

-- Спасибо, Паулина Георгиевна, Вы нам очень помогли. Очень! М-да... Теперь другое. Взгляните-ка. Кто б мог сочинить такую пакость?

 

Держа щепотками пальцев за уголки, он повернул к ней лист бумаги, на котором крупно, цветными карандашами, по-печатному было начертано:

 

НАРОДНАЯ АРТИСТКА

ПАША МАСЛЕННИКОВА

ЕПОНСКАЯ ШПИОНКА

 

Кислотой в лицо! "Епонская"! Её словцо! Дура, идиотка Лисицина! Рехнулась от ревности!

 

Пал Палыч Дзержинский словно уксуса напился. "Евгений Иванович", проявляя участие и терпение, продолжал держать лист за уголки. Ошарашенная Паша наконец сказала:

 

-- Идиотка какая-то... Или идиот... Евгений Иванович, это че-пу-ха!. Нельзя откладывать моё выступление, его маршал Тимошенко ждёт, он вчера звонил в Радиокомитет, он на даче сегодня с ГОСТЯМИ. Боже мой, какое идиотство!

 

Пал Палыч Дзержинский возвёл око горе, показывая, что слово "идиотка" им замечено, а остальное – бабья истерика. "Евгений Иванович" не успел подать реплику. Резко зазвонил телефон.

 

3.

Емельян Городчий, комбриг запаса и герой гражданской войны, недавно назначенный командовать Радиокомитетом, гремел в трубку "Евгения Ивановича".

 

-- Товарищ, -- через некоторое время сказал "Евгений Иванович", -- служебная инструкция запрещает нам обращение по имени или званию, прошу извинить. Вы упомянули, товарищ, о так называемом добавлении "И РАДИОКОМИТЕТА". Совершенно верно. Теперь скажите, числится ли она в штате?

 

Рокотание.

 

-- Товарищ, -- через некоторое время продолжал "Евгений Иванович", -- я верю, что в ближайшие дни мы в закрытом порядке получим от вас подтверждение и переведём дела к вам. Не дело, заметьте, а дела. Дела нет.

 

Рокотание.

 

-- Этим мы и занимаемся в настоящий момент. Мы направляем её к вам вместе с сопровождением и служебным пакетом. -- Да, срочно, нашими средствами. -- Ничего, время есть. Я нахожу, что она справится. До свиданья, товарищ. -- Паулина Георгиевна, направляю Вас в Радиокомитет на Ваше выступление. Расчитываю, чтоб после выступления Вам вернуться сюда для завершения беседы, после чего Вас доставят домой. Пока суд да дело, машина и всё такое, у нас есть две минуты, выпейте чаю.

 

Появился нквдист со столом-каталкой, где были блюдце с крекерами "Красная Москва" и стакан с чаем, лимоном и ложечкой. Часики-ходики остановились. Измождённая Паша принялась за чай.

 

-- Паулина Георгиевна, -- возник из ничего тихий голос "Евгения Ивановича" – Вы не сказали, что числитесь в штате Радиокомитета.

 

Вот новость!

 

-- Да? Не сказала, значит... – слабо отозвалась Паша.

 

Речь шла о том, что некоторое время назад Совнарком (то-есть сам Хозяин) изъял службу безопасности некоторых Народных Комиссариатов и главков, по особому списку, из НКВД в пользу их собственных новоучреждённых Первых Отделов. При переводе из Большого театра в Радиокомитет комбриг Емельян Городчий испросил лично у Хозяина эту привилегию для нового местоназначения, и Сталин её дал. Так появилось знаменитое "И РАДИОКОМИТЕТА. И.СТАЛИН" красным деловым карандашом на Совнаркомовском экз.№1 постановления.

 

Теперь Емельян успел зачислить Пашу в свой штат на лету.

 

Кадровая карусель кружилась в стране безостановочно. У Хозяина были свои расчёты. Никто не надеялся просидеть на своём месте больше года, и каждый гадал, будет ли новое назначение во здравие или за упокой.

 

Но было несколько исключений Для стратегических постов. Так, Микоян бессменно руководил пищевиками, отвечая за продовольственное снабжение Хозяина. Каганович как нарком путей сообщения обеспечивал тов.Сталину поездки по стране, а симпатяга Поскрёбышев был управителем в его большом, но отнюдь не имперском личном хозяйстве.

 

4.

Два нквдиста в форме, один с планшеткой с засургученным пакетом, и оба при карабинах, встали по обе стороны дверей. Паша поднялась и легко пошла к выходу. В дверях она обернулась:

 

-- До скорой встречи, Евгений Иванович!

 

-- Желаю успеха! – он был без фуражки, но чуть было не откозырял. Непотопляемая баба!

 

Он заказал в кабинет чаю с крекерами и стал подбивать первые итоги.

 

В НКВД не было принято пренебрегать домашними заданиями. Найти сигнальщика ЕПОНСКОГО ШПИОНА – это тебе не бином Ньютона, это на раз. Удачно сложилось, что Паша нашла правильную линию и не стала разоблачать и базарить. В дальнейшем "Евгений Иванович" собирался не выявлять эту тему, но держать в качестве "скелета в шкафу" (меткое английское выражение). Было также удачей, что комбриг, с подачи "Евгения Ивановича", рискнул дать Паше ведомственный иммунитет, что позволяло немедленно заморозить дело – о доносе на бытовой почве, невидаль!

 

Однако, ТЕПЕРЬ такой шаг не подходил к планам "Евгения Ивановича".

 

Обстановка прояснилась. Руководство устроило ему "цунами" для очередной проверки непотопляемости. Значит, как прибор, он ещё не был списан. Не всякий нелегал выдерживал "цунами". Некоторые применяли к себе табельное или иное оружие и погибали "при исполнении служебных обяззанностей". Из последних некоторые получали ордена посмертно. Руководство не мелочилось. М-да. Теперь, при относительной свободе рук, надо было спланировать выход на поверхность.

 

Выход заключался, чтобы ЗАВЕРБОВАТЬ Пашу на линию культурного представительства Как вербовщик "Евгений Иванович" сразу же получил бы долговременную позицию "поводыря" на одном из европейских направлений, а Паша обретала дальнюю перспективу.

 

В качестве объекта вербовки Паша была, что называется, первый класс. Искусство стало всеобъемлющей платформой всей её жизни. Ради искусства она могла пойти на многое, а искусство отвечало ей взаимностью. Талантлива, изворотлива, к тому же ямочки на щеках – прохожий, остановись! Вместе с артистичностью Паша обладала внутренней дисциплиной. Последнее философы называют то ли этикой, то ли моралью. Будучи незамужем и бездетна, к своим поклонникам она применяла золотое правило равновесия – ежемоментно ровно двое, ни больше, ни меньше.

 

Пока хватит петь во здравие. После обеда "Евгений Иванович" собирался детализировать план вербовки. (План рисовался в виде дерева исходов и заучивался вербовщиком наизусть).

 

Рекация руководства не была на 100% предсказуема. Кто не рискует, тот не живёт!

 

"Евгений Иванович" переложил бумаги в сейф, запер и засургучил его. Он вышел из кабинета, запер и засургучил стальную дверь. В "слуховой" комнате четыре мартышки отметились в журнале, проделали те же процедуры с опечатыванием и пошли на обед.

 

5.

Нквдист с планшетом направился сдавать пакет в Певый Отдел Радиокомитета. Шофёр остался сидеть в машине у подъезда. Паша пошла по коридорам в запасную студию, чтоб распеться. В её распоряжении было что-то около сорока минут.

 

Почему-то её никто не встретил. Сопровождающий, белобрысый парень девятнадцати лет, шёл в трёх шагах сзади. Люди настолько каменели при виде формы и оружия, что Паша не замечалась ими буквально в упор.

 

-- Как зовут тебя, герой? – спросила Паша при входе в студию, полупустое помещение, заставленное по углам шкафами и стойками с поглощающими экранами и микрофонами.

 

-- Зайцев.

 

-- Да я не про-то. Я про имя.

 

-- Саня.

 

-- Ты откуда будешь?

 

-- Из-под Мурома. У нас там сто вёрст и все лесом. У нас там менты – серые волки.

 

Паша засмеялась: -- Садись, Санечка тут, послушаешь народную артистку.

 

Зайцев сел в пыльное кресло и поставил оружие между колен. Он смотрел на Пашу с обожанием. Не было в стране комсомольца Зайцева, Волкова или Гусева, чьё сердце не открывалось для рабоче-крестьянской певицы Паши Масленниковой. Паша попробовала первую ноту, и тут случилась у неё икота. Нервы.

 

-- Саня, скорей! Бачок по коридору направо, ещё раз направо, там спросишь.

 

Зайцев вскинул на плечо оружейный ремень и выскочил за дверь.

 

Сразу же отцепилась икота. Паша стала считать про себя "и-раз-и-два-и-три-и четыре". Она открыла сумочку, стёрла губную помаду ваткой, достала ножницы, состригла накоротко длинные персиковые ногти на пальцах, сунула ножницы в набор и на двенадцатом такте резко распахнула дверь. По пустому коридору -- налево, на чёрную лестницу, и затем через проходной двор на соседнюю улицу, где трамваи разных номеров проходили без перерыва. Паша села на первый подошедший трамвай и уехала.

 

Зайцев вошёл в студию с большой жестяной кружкой в руке, почти не расплескав воду.

 

Однако!

 

Зайцев открепил магазин, ссыпал патроны в задний карман и поставил карабин вглубь между шкафами. На первом этаже он нашёл вохровца, предъявил служебное удостоверение и спросил про запасные выходы и проходные дворы.. По чёрной лестнице и затем через проходной двор Зайцев вышел на соседнюю улицу, сел на первый подошедший трамвай и уехал.

 

Паша сошла с трамвая на ближайшей остановке Её могли искать по трамваям и метро, на вокзалах и в поездах. Потом на вологодчине и во всех больших и малых городах. Пешком она дошла до Тишинского рынка и влилась в толпу. Купила: вещмешок, головной платок, кофту, юбку, носки, всё ношенное, но стиранное. Обувь. В ларьке – мыло, соль, свечи, спички, хлеб. На рынке лук. Зашла в вонючий проход между ларьками, там мочился мужчина. Он открыл рот и забыл застегнуться. Паша поддала его локтём, он выскочил из прохода и как-то оправился. :Паша моментально переоделась, блузку и чулки выбросила, фильдеперсовое бельё осталось пока на ней. У цыганки на входе она избавилась от перстней, серёжек, туфелек, одежды и сумочки. Деньги убрала на себя.

 

Паша погрузилась на паровичок поздно ночью на станции Москва-Товарная, где остановливались все нелитерные поезда. Проводник взял денежный билет с авиатором. Паша протиснулась в набитое, едва освещённое помещение вагона. Поезд тронулся, вагон закачался и заскакал на стрелках. В середине вагона Паша рывком нырнула под лавку, где пыльный, но незаплёванный участок пола был заслонён юбками и сапогами сидящих пассажиров. Мужчины искрили в вагонном сумраке самокрутками. До пересадки на Муром оставалось 6 часов езды.

 

6.

Через три месяца, при первом свете, с худым эмалированным ведром и широким ножом в руках, Паша вышла на поляну собирать грибы-чернушки. Те были нашлёпаны повсюду, как сырые блины Одного прохода хватило бы, чтоб наполнить ведро до щербатого края.

 

Октябрьский моросящий дождь и туман образовали смесь, закрывавшую видимость, как пухлая подушка. Порыв утренника смыл туман к краю поляны и обнаружил на той стороне, в тридцати метрах, у куста крушины, волчицу. Волчица посверкивала глазами. Она была в колебании. Убивать такое крупное существо, как человек, и, следовательно, гадить трупом и обнаруживать себя всему свету ей не хотелось. С другой стороны, она и так уже была обнаружена. Идти вперёд означало атаковать. Идти назад значило раскрывать путь отхода.

 

-- Вот незадача! – подумала Паша. Обе бабы глядели друг на друга и не двигались. – Ну, что ж это я! Она думает, что раз я смекалистей, то мне и выпутываться.

 

Паша сделала четыре медленных шага назад и четыре вправо и оказалась закрытой толстой елью с высокорастущими нижними ветвями. Через минуту Паша вышла. Волчица успела ретироваться.

 

Паша, теперь Александра Зайцева (назвалась так "на счастье"), жила в лесу не одна. Прежде её бесплодие стало основой карьеры, а теперь – выживания. Её хранитель и сожитель был молодой карачаевец, поросший на груди и животе чёрной шерстью. Он скрывался в коренных русских краях, как сказал при первой встрече в августе среди леса, "от каровной мести. Брата убили, и теперь всех наших хотят убить, понимаешь, из перофилактики". (Слово "профилактика" обрело прописку от Москвы до самых до окраин). "Зови меня Сергей, Серожа, как ваш Есенин", -- на его лице показалась улыбка. Затем твёрдо: "Другого имени у меня нет и не было. Бабу хочу. А ты неужто не хочешь мужика?"

 

Моросящий дождь с его пришёптыванием и с шевелением листьев прекратился. Облака, подобно дырчатой шали пластавшиеся по-над лесом, отцепились и пошли вверх. Лес и всё вокруг объяла сырая октябрьская тишина.

 

    ..^..