Ленка честно поверила, что Наум огорчился из-за моего дежурства. На то она и Ленка. А у нас с ним та необязывающая мужская симпатия, когда приятно встретиться, но можно и не встречаться. И то, что мне пришлось дежурить во время его "большого" приема в сукке — уж точно не повод для огорчения.

Зато сегодня шеф попросил меня помочь "хорошим-парням-армейским-следователям" и взять показания у потерпевшего, в Адассе Эйн-Керем. Нам частенько приходится расхлебывать ностальгию шефа - на срочной службе он был следователем и у него там остались кореша, которые грузят теперь нас заданиями. Выбор у них, правда, небольшой - армейские следователи в полицию обычно не идут, шеф чуть ли не один такой. Зато энтузиазма у него...

Пацан получил ночью в пабе пулю от своего приятеля, такого же пацана, только уже солдатика в увольнении. Традиции израильской армии сложились до большой алии, а армейские традиции не сдаются и не умирают. Ладно, я готов поверить, я почти помню, что лет десять назад солдатики в увольнении не надирались. Хорошо, большинство не делает этого и сейчас. Но не требуйте от пацанов, чтобы они не расставались с личным оружием! За руль ему сесть нельзя, а в баре гудеть — можно. Мы по-пьяне девиц обнимали, а они — автоматы. Или и девицу, и автомат. Или даже автомат и девицу с автоматом.

Вот пусть Наум и расскажет откуда эта странная традиция не расставаться с оружием и заодно приплетет несколько историй по этому поводу с его личным участием и прочими историческими личностями в пижамах.

Я повернул на Аминадав — засвидетельствовать свое почтение, лично объяснить отставному генералу причину неявки на вчерашний прием по случаю праздника Кущей. Если бы не теща, навещал бы его не так редко. Всегда расскажет что-нибудь такое, подлинно-историческое, чему, прочитав в учебнике, никогда не поверишь. А тут — свидетельствует очевидец, а чаще так вообще участник. И память у генерала на редкость цепкая. Детали событий полувековой давности помнит — это как раз понятно, дело стариковское, но пить со мной весь вечер на равных, а наутро быть выбритым и помнить что мы вчера говорили — как можно не относиться с уважением? А ведь ему хорошо за семьдесят. Он, кажется, на год младше тещи, хотя это я точно выяснить так и не смог — военная тайна.

Все получилось даже лучше, чем я ожидал. Теща была в Тель-Авиве на сеансе чего-то очень эксклюзивно-пластикохирургического. Скоро она будет выглядеть лучше Ленки, к тому идет. Во всяком случае, как мать и дочь их в последнее время воспринимать перестали. Софья Моисеевна ловко сменила атрибуты своей молодости и теперь, вспоминая о ней, она рассказывает о шестидесятниках, об оттепели, о стилягах, джазе и знакомом саксофонисте Игорьке, который играл, как черт. О военной юности, эвакогоспитале и "деле врачей", которыми она мне за двадцать лет проела плешь, теща забыла напрочь. Ленка считает это "очень трогательным". Наум, кажется, тоже. А черно-белый Умница, являясь из своей ешивы, вообще хором с тещей вспоминает черно-белые шедевры Чухрая и Хуциева. Одного меня от этого воротит. Вставные зубы я еще приемлю, но вставные воспоминания…

Кроме того, теща как-то подозрительно быстро разучилась грамотно и внятно говорить по-русски. Она теперь тянет гласные и как-бы поет, а по мне так воет, путая склонения и спряжения, что выявляет нудность привычных наставлений и моралей. На иврите она говорить так и не научилась, зато к месту и не к месту пользуется идишем. Кажется, в их кругу этот язык местечковых сапожников и шинкарей считается очень аристократичным. Что делать, теперь моя теща — это израильская элита. Это к ней в праздничную сукку являлся вчера шеф моего шефа. Кстати, интересно, не нарочно ли мой шеф впарил мне дежурство именно на этот вечер?

Впрочем, хорошо, что меня вчера тут не было. Благодаря этому, сегодня здесь еще оставалась холодная водка, которую мы с Наумом форсированно уничтожали. Кажется, он хотел принять свою дозу до возвращения тещи, а потом свалить на меня. Да ладно, не жалко, дело житейское. Человек, прервавший мое двадцатилетнее существование в одной квартире с тещей, вправе получать от этого хоть какие-то бонусы. В случае генерала я называю это "использовать рельеф местности". Стоило мне лишь подумать о теще, как ей икнулось — позвонила и, узнав, что я сижу напротив, стала отдавать какие-то хозяйственные указания, требуя, чтобы они выполнялись в режиме реального времени.

Наум ушел в дом. Мне тоже было пора, но не уходить же не прощаясь, а искать его в трехэтажном особняке было влом, особенно учитывая старческую тугоухость. И тут в сукку резво вкатился веселый старичок на инвалидной коляске, вернее на инвалидном мотоцикле, а как еще назвать это трехколесное средство передвижения с электромотором и рулем от "Харлей-Дэвидсона":

— Барух?

Я кивнул и поприветствовал. Я уже привык, что здесь меня называют Барухом, хоть и не понял, откуда байкер-инвалид мог знать мое имя.

— Как ты вырос, мальчик! — порадовался за меня старик.

Я понял, что он принял меня за сына Наума от одного из первых браков. Детей у Наума много, я их так и не запомнил. Имена у них повторяются.

— Зато ты совсем не изменился,— сказал я и в очередной раз поразился, что даже при отсутствии в языке "Вы" фраза может звучать вполне вежливо.

— А где Наум? С Софой кувыркается? Ах-ха-ха-ха! — запрокинулся одуванчик на колеснице.

Я сопроводил его солдатский юмор приличествующим смехом. Потом доложил, что Софа в Тель-Авиве, а Наум в доме.

— Я давно заметил,— сказал старик,— еще в войну за Независимость, приходишь к Науму с хорошими новостями — его никогда нет на месте. Приходишь с плохими — он встречает у порога. Ах-ха-ха-ха!

— Значит, у тебя хорошие новости? — поддержал я светский разговор.

— Новости? — старичок посмотрел на меня изумленно и подозрительно, но вдруг заулыбался.— Ну конечно! Новости! Сегодня в "новостях" это будет, да! Или завтра!

Говорить было не о чем, и я предложил ему выпить. Старичок отказался, тогда я плеснул себе немного водки.

— Барух! — замахал он ручками.— Почему ты пьешь водку такими детскими порциями? В твоем возрасте это вредно! Ах-ха-ха-ха!

Я долил и поднял тост:

— За твои успехи!

— За наши успехи! — поправил меня старичок и сделал легкомысленное па на инвалидном агрегате.— А знаешь что, мальчик? Я ведь уже в том возрасте, что могу и не дожить до возвращения Наума. Так я пока расскажу тебе, чтобы ты смог порадовать генерала, если я буду уже холодный! Ах-ха-ха-ха!

Этого еще не хватало. Я как раз собрался свалить, попросив попрощаться за меня с Наумом.

— Или если я все забуду! — не унимался одуванчик.— Знаешь, как это у нас, у стариков — чик! — и все забыл. Ах-ха-ха-ха!

— Ну ты-то не забудешь,— улыбнулся я и подмигнул, салютуя рюмкой его жизнерадостности,— в тебе энергии больше, чем в молодых!

Старик захлебывался восторгом минуты полторы, вставляя в промежутках слово "энергия". А потом восторженно прокричал:

— Ты знал, да? Чувство юмора — это у вас семейное! Энергия! Надо же! Ах-ха-ха-ха! Да у нас теперь энергии этой… Энергия — хорошо, а наличные лучше, правда, Барух?! А откуда ты узнал? Я спешу сюда, нарушаю правила движения, везу эту новость, как разносчик — горячую пиццу… А-а, понял! Блефуешь! Весь в Наума! Не мог ты знать, неоткуда тебе. Ты догадался, так?

Тут мне стало любопытно, и я скромно улыбнулся.

— Но вот чего ты точно не знаешь,— обрадованно сообщил старик,— мы получим семь с половиной процентов! А ведь начинали с двух.

— Сильно! — искренне похвалил я старика. Мне никогда не удавалось изменить цену больше чем в три раза. Даже на арабском рынке. Всегда прекращаю торговаться, когда мне уступают за полцены.

— Еще бы! — ликовал он.— Мы получим огромные деньги. Ривка правильно придумала начать отключать их за неуплату. Они сразу стали сговорчивее. Ах-ха-ха-ха!

— Ага-а…— сказал я задумчиво, прикидывая степень сенильности собеседника и представляя, как он отключает кого-то от реанимационных аппаратов за неуплату.

Старичок смотрел на меня в ожидании новых похвал. Глаза его сияли. Но я молчал, и он, видимо, решил поразить мое воображение:

— А расчет будем производить мы, а не они. Ты понял?

Я вежливо кивнул:

— Понял, понял. Мы сами будем считать, сколько они должны нам заплатить, так?

Старик приосанился и выглядел уже настоящим триумфатором:

— Именно! Им же верить нельзя, а так все будет по-честному. По-честному, ах-ха-ха-ха! Ронен будет снабжать нас всеми данными каждый месяц. Ты помнишь, как Ронен выбил тебе зуб? Ах-ха-ха-ха! Ох, ты тогда вопил! Ох, Наум злился! Ну и кто оказался прав? Я ему сразу сказал — зуб уже не вернешь, а выкинуть толкового мальчика из хорошей школы — это испортить ему будущее. А наше будущее — это наши дети. Так?

— Так,— согласился я. Мне вдруг захотелось срочно уйти. Вся эта идиотская история начинала обрастать нюансами, которые словно придавали ей вес и "заземляли". А старик все потирал ручки и хвалился:

— Кто знает, если бы Ронен попал в плохую школу, в плохую компанию, стал бы он сейчас такой большой шишкой? А теперь, слава Богу, он может решать кому позволять, а кому нет!

— А Ронену не придется никому ничего объяснять? — чисто из озорства спросил я.

— Ну и объяснит! Авиве с Игалем. Ах-ха-ха-ха!

— А пресса? — совсем уже развеселился я.

— Ах-ха-ха-ха! — обрадовался моему вопросу старичок.— Прессе мы скажем правду. Так, как она выглядит со стороны! С правильной стороны! Ну, ты понял, наконец?.. Ах-ха-ха-ха! Ты, все-таки, весь в отца, мальчик!

Я понял. Старик явно выехал на прогулку из своего дома для престарелых под предлогом праздника, да и сбежал сюда. И поэтому так радостно сейчас хихикал и гонял по сукке на инвалидном драндулете. От радости свободы.

— Это сумасшедшие деньги, мальчик! — вопил сумасшедший старик.

— Сумасшедшие,— честно подтвердил я. И честность моя была неподдельной.— Не говори Науму так сразу, у него слабое сердце.

— Ах-ха-ха-ха! — загоготал старик и чуть не вывалился из каталки.— Слабое сердце! Ах-ха-ха-ха! В твоей семье умеют шутить! Для Наума это вообще тьфу, не деньги! Ты, кстати, как сам-то справляешься, мальчик? Трудно? Я смотрю — все время что-то новое появляется. Это ведь незнакомые люди, да? Как ты только с этим управляешься?

— Любые новые люди — все равно люди,— сказал я и хряпнул.

— О! — восторженно заорал старик.— Как заговорили о деле, так ты и пить стал, как мужчина, а не как мальчик, мальчик!

Он, вдруг, погрустнел, ушел в себя, тихо сидел и жевал губами, потом сообщил:

— Ну да, все равно это раз в десять меньше, чем Наумовы подделки. Но ведь нельзя все мерить только деньгами, правда, мальчик?

Я тупо кивнул. Какие еще "Наумовы подделки"? Сумасшедший дом. Сумасшедшая сукка. Состояние у меня было такое… дурацкое. Если бы сейчас рядом сдохла какая-нибудь собака, я бы только обреченно кивнул. Одно я понял — надо сваливать. Предощущение дохлой суки ничем хорошим кончиться не может. Я ждал паузы в излияниях старика, чтобы откланяться. А он, напротив, перекрыл проход своим мотоциклом и делал паузы только на вдохе перед похахатыванием:

— Признай, Барух, что это гораздо красивее. Не надо договариваться с идиотами, не надо организовывать дыры… Это же сколько людей! И все они умеют разговаривать! Ах-ха-ха-ха! Ведь чем больше людей, тем больше риска! Слушай, мальчик, почему Наум до сих пор не попался, знаешь? Потому что у него есть счастье. И много детей, помогающих ему это счастье организовать! Наум всегда умел организовывать. А зато у меня все красиво! Все уходит по воздуху, не оставляя следов, не спрашивая ни у кого разрешения, не обманывая евреев. Ах-ха-ха-ха! И имею я дело с одним единственным человеком. Он берет деньги у Рябого и приносит мне. А ведь чем меньше денег будет у Рябого, тем меньше он зла принесет. Ах-ха-ха-ха!

Я все-таки привстал, но старик надвинулся своей моторизированной тележкой уже совсем вплотную, да еще развернул размашистые рога руля в мою сторону.

— Руль у твоего мопеда классный,— сказал я.

— Внучок подарил,— хихикнул старик.— Мотоцикл он разбил, а руль мне приспособил. Это настоящий "Харлей"! А ты что подумал? Что от Наума? Ах-ха-ха-ха!

Где-то совсем рядом, прямо за перегородкой сукки вдруг зазвонил мобильный телефон.

— Что еще, Софа? — спросил Наум.— Нет, Боря уже уехал. С полчаса назад. Нет, не домой, ему нужно было куда-то на территории. Он не сказал зачем. Он спешил. И заедь, пожалуйста, к Бени, возьми у него конверт. Я знаю, что у тебя нет времени, но это крайне важно. Спасибо, моя сладкая, целую.

— Ах-ха-ха-ха! — возбудился старичок.— Слышал, целует он ее!

Молодец, Наум. Иначе от тещи не отделаться. Теперь она подумает, что меня здесь нет и от него отстанет. И можно будет спокойно досидеть. Хотя хихиканье инвалида мне порядком надоело.

Наум вошел в сукку с пистолетом. И направил его на меня. Не люблю я такие шутки. Не генеральское это дело — личным оружием баловаться.

— Прости, Барух. Не твоя вина, что Хаим впал в маразм. Но расхлебывать тебе.

— Сам ты впал в маразм, молодожен! — возмутился инвалид.— Ну и семейка! Семь с половиной процентов, понял!

Черт! Ствол был нацелен на меня, рука не дрожала, выражение Наумова лица было извиняющееся и сочувственное. И это мне особенно не понравилось.

— Что ты ему рассказал, Хаим?

— А что? — захихикал старичок.— Ты уже лишил Баруха наследства? В пользу Софочки? Или тебе Софа больше не разрешает рассказывать секреты Баруху? Ах-ха-ха-ха!

— Идиот! Это другой Барух! — заорал Наум.— Это не мой Барух! Это ее Барух!

— Ой-вэй! — схватился за сердце старичок.— Это что же, теперь его убивать? Такой хороший мальчик…

— Ну уж нет,— твердо сказал я.— Убивать меня, как Баруха Софьи Моисеевны — это уж слишком. Наум, отведи ствол, правда. Не люблю я этого.

Наум ствол не отвел. Наоборот, переменил выражение лица на усталое, но однозначное:

— Ты, Боря, помолчи. И не делай резких движений. Хаим, ну ты не видишь ни хрена, ладно. Но ты что, не слышал какой у него русский акцент? И после этого ты не идиот?

— А что? — огрызнулся старичок.— У всей твоей семейки с недавних пор появился русский акцент. Я решил, что и Барух женился на оле хадаше! Ах-ха-ха-ха!

У Наума был такой вид, словно он прикидывал — замочить меня одного, или нас обоих.

— Что ты ему рассказал, подробно!

— Да все рассказал. Чтобы если надоест, тебя не дожидаться. Подробно рассказал, чтобы даже ты все понял, ах-ха-ха-ха! Про семь с половиной процентов. Что рассчеты будут строиться на данных Ронена… Про что я еще тебе рассказывал, мальчик?

— Про внука,— угрюмо сказал я.

— Ах-ха-ха-ха! — ответил старичок.

— Плохо, Хаим,— вздохнул генерал.— Какие еще ты имена называл?

— Не помню,— всплеснул ручками инвалид.— Да много каких называл, наверное. Если я думал, что это твой Барух, то почему я должен был не называть ему имен?

Я уже не считал это шуткой. Но и не мог заставить себя поверить в серьезность происходящего. Пора было что-то предпринять, но подходящий момент все не подворачивался — Наум явно этого от меня ждал и взгляда не отводил.

— Вспоминай, Хаим! Какие имена ты еще называл?

— Вспомнил! — обрадовался Хаим.— Я ему много рассказывал про Ронена. Про зуб, про школу. Ведь если бы не я, ты бы не дал ему стать тем…

— Дальше! — прорычал генерал.

— Дальше он меня спросил, что будет, если Ронена призовут к ответу. И я напомнил ему про Авиву и про Игаля… А что, это неправда? Мне показалось, что мальчик нервничает, я хотел его успокоить.

— Да-а,— с сожалением сказал Наум,— старое ты трепло. Шансов ты ему никаких не оставил. А ведь я его любил, почти как сына… Да и Софа расстроится.

— Софа сильно не расстроится,— рефлекторно успокоил его я.

Хаим недоуменно поозирался, а потом вдруг снова откинулся в седле:

— Ах-ха-ха-ха! Ах-ха-ха-ха! Так что, Софа — теща этого бедного мальчика?!

Мы с Наумом с неприязнью покосились на него.

— И что здесь такого смешного? — спросил генерал.

— А то ты сам не видишь! Ах-ха-ха-ха!

Примусу было гораздо лучше, чем мне. У него был свободен рот, и этим ртом он все время что-то жевал. Кроме того, он расхаживал по конюшне на своих копытах, а не лежал в углу, с заломленными и вдетыми в собственные наручники передними конечностями. И ноги у Примуса не были связаны. Ноги были связаны у меня, причем Примусовыми лошадиными путами. Хотя, назвать Примуса лошадью было бы грубой лестью. Он был тем самым мулом, который родился у чистокровной англичанки Принцессы (свадебный подарок Наума) от неизвестного российского осла, сперму которого Умница вывез три года назад из России, считая что она принадлежит великому жеребцу Мутанту.

Увидев родившегося мула, теща возненавидела сразу и его, и его мать, и Умницу. Последнего, впрочем, она тут же простила, Принцессу продала, хотела избавиться и от мула, да тут вмешался Наум. То ли ему требовалось на всякий случай иметь под рукой наглядное свидетельство, что Софочка не всегда права, то ли он сразу просек, что ненависть к ублюдочному копытному станет гарантией того, что теща будет обходить конюшню за три версты. Действительно, теща, словно иголка, штопает все дыры в особняке и подсобных помещениях, но никогда носу не кажет на конюшню, которую Наум постепенно любовно оборудовал, как российский гараж. Он сам назвал это место "окоп", и немало было выпито нами в последние годы за большим дубовым столом в этом уютном двухуровневом окопчике, пахнущем цирком.

Впрочем, настоящий цирк только разворачивался. За этим дубовым столом заседали пять отставных клоунов, вернее три клоуна и две клоунессы. Последняя явилась только что — рыжая тощая старуха в миниюбке, в короткой кожаной жилетке, с сигарой и массивными побрякушками желтого металла везде, где можно было что-то подвесить, вплоть до щиколоток. Она развалилась на стуле и закинула ногу за ногу.

— Ну? — сказала она остальным.— Что случилось?

— Ривка! — всплеснул ручонками Хаим,— Ты что, без трусов?

Ривка смерила инвалида надменным взглядом и позы не изменила:

— Ну да. Только заметил, что ли? А зачем мне они?

— Ну это же негигиенично,— незнакомый старик неодобрительно покачал лысой головой и брезгливо поджал губы.

— Почему? — почти как Примус, фыркнула рыжая.— Месячных у меня уже нет. Все гигиенично.

— Ты что же, их теперь вообще не надеваешь? — восхитился Хаим.

Ривка усмехнулась:

— Надеваю. Раз в неделю. На зажжение субботних свечей.

В наступившей тишине стало слышно, как хрумкает сено Примус. Старцы потрясенно смотрели то на Ривку, то друг на друга.

— Это правда, Рива? — прижала лапки к груди вторая старуха, похожая на уже основательно подтаявшую снежную бабу.— Ты зажигаешь по субботам свечи?!

— Может, ты еще и субботу соблюдаешь? — опомнился, наконец, Наум.— С ума, что ли, сошла на старости лет?

— Спрячьте от нее спички! — посоветовал лысый с унылой физиономией.— Это у нее пиромания.

— Охо-хо,— вздохнула снежная баба,— а у меня тогда пирогомания.— Слово "пирогомания" она произнесла по-русски, посмотрела в мое стойло и спросила,— ты с чем пироги любишь, сынок?

— Фира,— вздохнул Наум и тоже посмотрел в мой угол,— он не может тебе ответить. У него рот заклеен.

— И давно?

— Что — давно? — не понял генерал.

— Рот заклеен.

— С полудня. А что?

Фира всплеснула руками и возмущенно заколыхалась:

— Он что, с полудня ничего не ел? Чем ты его обычно кормишь, Наум?

Мы с Наумом обменялись одинаковыми взглядами.

— Обычно он сам есть. Уже лет сорок.

Фира, поохивая, с трудом приподнялась, одновременно сдирая с бедер плетеное кресло. Она взяла тарелку и стала наполнять ее снедью из своей кошелки.

Лысый вдруг нахмурился еще больше и неодобрительно уставился на Наума:

— Это неполезно.

— Что? — опешил Наум.

— Рот заклеивать. Если у человека насморк, можно задохнуться.

Наум побагровел:

— Да какая, черт побери, разница!

— Большая, Наум, большая. Что мы должны, по-твоему, делать с трупом? Если он задохнется?

— А что ты собираешься делать с трупом, если он не задохнется, Шай? — хохотнула Ривка и подмигнула Науму.

Шай повернулся к Ривке и вдумчиво сказал:

— Посмотри, какой он жлоб. Кто из нас сможет его тащить? В нашем возрасте переносить такие тяжести вредно. Или ты будешь вызывать грузчиков?

— Позову кого-нибудь из твоих сыновей,— зло отрезала Ривка.

Все укоризненно на нее посмотрели.

Я был так голоден, что увлеченно следил за медлительной Фирой и как-то внутренне не принимал эти "трупные" разговоры на свой счет. А пока она ползла с полной тарелкой в мой угол, думал почему-то о том, что "жлоб" на иврите — это просто здоровый мужик, и это все-таки очень странно. Тут, словно заводная игрушка, ожил Хаим:

— Ни в коем случае! Детей нельзя в это вмешивать! Ронен и так мучается всю жизнь, что выбил ему зуб! А тут мальчик еще и должен принимать участие в убийстве?!

— Умолкни, Хаим! — заорал генерал.— Ронен выбил зуб не ему! Не ему! Другому Баруху!

Но тут и Хаим вскипел:

— Все равно! Мы растили детей не для того, чтобы они становились убийцами или палачами! И этот мальчик должен сам прийти туда, где должен оказаться его труп!

Фира с полной тарелкой как раз доползла до меня. Она улыбалась и кивала. Потом сказала, отдирая пластырь с моей морды:

— Труп мальчика можно привязать к мулу. Мул — очень сильное и выносливое животное. Мы на них когда-то снаряды возили… Кушай, это вкусно.

Это действительно было вкусно. И по тому, как она точно и вовремя тыкала пирогом мне в рот, становилось ясно, что выкормила она не одного внука, и ни одному не позволила быть худым.

— Ну конечно! — сказал Наум.— Мой мул с трупом моего зятя!

— Так давайте мальчика не убивать! — обрадовался Хаим.— Хватит с него выбитого зуба! Ах-ха-ха-ха!

Примус подошел, шумно вздохнул, потянулся мордой к Фире, и предназначавшийся мне кусок пирога достался ему.

— Вот и молодцы,— похвалила нас с мулом Фира, отряхивая с юбки крошки.

— Он не мальчик,— грустно сказал Наум,— он полицейский. Вы думаете, я хочу его убивать? Но он ненормально честный полицейский. Иначе он уже давно был бы с нами. Я еще после женитьбы об этом подумал. Попросил досье у его начальника. Вы даже не представляете…

— Короче,— потребовала Ривка.

— Он что, жене не изменяет? Ах-ха-ха-ха!

— Короче — он своего друга детства выследил и сдал, когда тот собирался сбежать в Америку, продав заложенную квартиру. Пришлось даже вызвать психолога, провести беседу с его коллегами, чтобы они нормально к нему относились. Представляете? Друга детства сдал из-за такой ерунды… Кто-нибудь все еще считает, что его можно оставить в живых?

И тут, в наступившей осуждающей тишине, я почувствовал, что не готов умереть, оставив в живых эту легенду.

— Всю правду в досье не подошьешь! — заявил я с каким-то странным пафосом.— Меня тогда самого обманули! Сказали, что они вывозят из страны бактериологическое оружие… Что я мог сделать? Если они уже прошли регистрацию на рейс?

— Ах-ха-ха-ха! — зашелся Хаим.— Действительно, очень честный мальчик! Совсем не умеет врать!

Фира, кряхтя, наклонилась и заклеила мне рот, жалостливо пояснив:

— Что ты не скажешь, получится только хуже. Сиди уже так…

Я сидел и слушал, как азартно они спорили на идише, которого я не понимал. Я даже начал слегка задремывать и мне казалось, что я отправлен на лето к бабушке и, прячась в сарае, слышу, как она ругается с дедом в летней кухне. Наконец, они замолчали, и я сразу очнулся.

Ко мне подошел Наум, присел на корточки, отодрал пластырь, вздохнул:

— Конечно, тебе еще рано умирать, Боря. Но иначе не получается, поверь. Мы пытались и так, и сяк. Невозможно… Но смерть это тоже часть жизни. Просто последняя ее часть. У тебя она наступит немного раньше, вот и все.

— Ага,— усмехнулся я.— "Умри ты сегодня, а я — завтра". Ну конечно, слышали.

— И кто же это сказал?

— Да кто только не говорил. Уголовники, убийцы. Расхожая в некоторых кругах фразочка. Типа благословения на мочилово.

— Ты что, считаешь нас убийцами? — удивился генерал.— Не надо считать преступниками всех, кто действует нелегальными методами. Иногда это вынужденная мера. Лучшее из всех зол. Извини, Борис. Мы дадим тебе возможность умереть геройски.

— Вот спасибо.

— Ты сам сможешь выбрать. В пределах разумного, конечно. Я думаю, больше всего тебе подойдет погибнуть при исполнении служебных обязанностей. Предотвратив крупный теракт. Остановишь шахида в момент, когда он пойдет взрывать. Чтобы близкие могли тобой гордиться. Чтобы их окружали любовь и внимание окружающих. Это очень важно для вдовы и сироты. И не забудь, что они получат пенсию.

— За билетик в Валгаллу спасибо, конечно,— кивнул я.— А если я откажусь участвовать в убийстве себя и шахида? А то есть в этом какой-то элемент самоубийства, а самоубийство — это нехорошо. Тогда что? Больно зарежете?

Наум обиделся. Но постарался не показать вида.

— Ну кто будет тебя резать, Боря! Чьи нервы здесь это выдержат! Просто мы наденем на тебя пояс шахида. С радиоуправаляемым взрывателем. А дальше ты выберешь сам. Если ты попытаешься его снять, или скрыться, или будешь неточно выполнять указания, то прогремит взрыв. И как это будет выглядеть, а? Скажи мне, как профессионал. Очень странно и подозрительно это будет выглядеть. Словно арабы завербовали и склонили к предательству репатрианта, работающего в полиции. Пятно не только на всю семью, но даже на всю "русскую" общину, правда? Лена и Лева столкнутся с открытой и скрытой враждебностью. Скорее всего не получат пенсию и страховку. И все кто тебя знал будут думать, как ты мог оказаться таким выродком.

— Аминь! — сказал я. — Достаточно. А теперь поведи меня к светлым вершинам. Расскажи, как все будет замечательно, если я окажусь хорошим и послушным мальчиком.

— Тогда ты умрешь так, как мечтают умереть хорошие мальчики, да и плохие, пожалуй, тоже. Где-то… мы еще подумаем где, ты передашь этот пояс со взрывчаткой террористу. Не сомневайся, это будет настоящий террорист. Когда араб наденет пояс на себя, все и произойдет. Так ты станешь героем. Будет понятно, что ты его обнаружил, и он вынужден был взорваться не в людном месте, а рядом с тобой. Вопросы?

— Когда?

— Скоро. Уже все запущено.

— Не дожидаясь моего согласия?

— Ну ты же нормальный мужик, очевидно было, что согласишься… А даже если бы и отказался. Сценарий-то все равно один.

— Ах-ха-ха-ха! — зашелся за спиной генерала незаметно подкативший Хаим.— Действительно, универсальный сценарий! Умеете вы в семье шутить! Ах-ха-ха-ха!

— Хаим,— грустно сказал генерал,— а ты уверен, что это смешно?

— Мой генерал,— вздохнул Хаим.— Над тем, что действительно смешно — просто улыбаются. Смеются над тем, что страшно.

— О твоей семье я, конечно же, позабочусь,— сказал Наум, вставая.

Пока мне надевали пояс смертника, Хаим ездил вокруг Ривки и провоцировал ее на обсуждение роли еврея в мусульманском раю. Ривка злилась, а он радостно хохотал и озорно мне подмигивал.

— Барух,— кричал он,— представляешь, каких гурий выдадут тебе эти арабы? Самых страшных! Семьдесят две старые девы… Ой-вэй! Бедный мальчик! Ах-ха-ха-ха! Да еще и обсчитают! Ручаюсь, что больше шестидесяти двух не дадут! Ах-ха-ха-ха!

Я смотрел на обряжающие меня старческие руки и все не мог поверить, что жизнь кончается. Вот так, гротескно. А главное, я так и не понял — за что? Что я такое узнал, несовместимое с жизнью? Откуда у них возникла такая жесткая необходимость меня убить? Сначала я решил, что старики просто обтяпывают какие-то свои делишки. Ну, используют для этого связи. Нормально. Детей своих не хотят подставлять, или тех, кто им помогает… Ну что это может быть? Не гонят же они тоннами наркоту через границу. Скорее, могут оружием приторговывать. Сбывают в какие-нибудь третьи страны, например, и получают за это семь с половиной процентов.

Когда возник сценарий моей смерти и появился пояс шахида, я было подумал, что у стариков партнерские отношения с палестинцами. Но с другой стороны — какие у них могут быть связи с палестинцами. Скорее всего — старые друзья в спецслужбах, которые вполне могут организовать ликвидацию террориста таким затейливым способом. И дело сделать, и друзьям помочь. Это плохо. Значит, пасти меня будет не Хаим на тележке, не Фира, которая собъется с курса, увидев кондитерскую, а какой-нибудь профессиональный мальчик из ШАБАКа… ага, мальчик, с выбитым в детстве зубом… От дедушки с бабушкой я, может, и не ушел бы, а от волка из ШАБАКа или лисички оттуда же — уйду, потому что эти сумасшедшие старики абсолютно непредсказуемы, а профессионалов уже можно просчитать. Старик или старуха могут взорвать меня, испугавшись любой ерунды. А профессионал будет стремиться довести дело до конца и нажмет на взрыватель раньше времени только в самом крайнем случае. Значит, мелкие шалости мне простят, а это очень важно. Так что все наоборот — это не плохо, а даже очень хорошо.

Все выходило настолько непонятным, что ничего планировать заранее было невозможно. Только экспромт. Зато у меня возникла версия происходящего. Вряд ли старики решили бы меня убивать из-за мелкой партии оружия для какой-нибудь банановой республики. Тут должно быть что-то крупное, серьезное. Вроде той миллиардной сделки Израиля с Китаем, которую запретили американцы. Стоп, теща же в прошлый раз рассказывала о каком-то важном китайце, которому они с Наумом несколько дней показывали Израиль. А семь с половиной процентов — это семьдесят пять миллионов с каждого миллиарда. Действительно, большие деньги. Афера серьезная, но относительно безопасная, потому что осуществляется при неявной поддержке государственных структур. Ведь у Израиля, из-за насильственно прерванной сделки, возникли большие дипломатические проблемы с Китаем. Так почему бы их не уладить, сделав неофициально то, что невозможно сделать официально? Очень даже патриотичный поступок. Вполне в духе Наума и всей этой немолодой гвардии. Да и приработок к пенсии неплохой. Похоже, вполне похоже. Сейчас и проверим.

— А еще у меня есть предсмертное желание,— сказал я проникновенно.

— Какое? — обрадовался Хаим.— Я догадываюсь, какое желание может быть перед смертью у сына Наума! Ах-ха-ха-ха! — он погрозил мне пальчиком и подмигнул.— Я угадал?

— Проще. Совсем мелкое. Я хочу нарисовать на груди любимый иероглиф.

— Ах-ха-ха-ха! На чьей груди?

Наум испытующе посмотрел на меня:

— Никаких письменных собщений. В любой форме.

Шай подергал мой пояс, проверяя надежно ли закреплен. И молвил:

— Не надо выпендриваться. Наши восточные друзья не поймут подобной экстравагантности… Тебе не давит? Дышать удобно?

— Замечательно, спасибо,— вежливо осклабился я. Может оно и хорошо, что я не доживу до этого возраста.

Наум развязал мне ноги и мы сели за тот самый дубовый стол. Я начал ощущать себя исполнителем главной роли. Руки, сведенные за спиной, онемели окончательно.

— Иероглиф он решил рисовать! — пробурчал себе под нос Шай.— Мальчишка!

Значит, все-таки, китайцы. Надо же, как все просто и как все невероятно. И глупо. А "Наумовы подделки", о которых говорил Хаим, это наверняка какие-нибудь части, которые они не выносят с военных заводов, а клепают кустарно, не исключено, что еще и где-нибудь в Газе.

Наум сунул мне в карман мобильный телефон:

— Не пытайся по нему звонить. Это модель для детей, без карточки, только принимает звонки. Он должен быть все время включен. Неотвеченный звонок — взрыв. Нечеткое исполнение указания — взрыв. На поясе детекторы, при попытке снять раньше срока — взрыв. Понятно?

— Что тут может быть непонятного? "Шаг в сторону считается побегом."

Наум неожиданно обиделся:

— Все-таки, правильно про тебя Софа говорит.

— А что она про меня говорит? Честное слово, никому не расскажу. Унесу эту тайну с собой в могилу.

— Рассказывала, как тяжело ей было двадцать лет жить под одной крышей с человеком, который разговаривает с теми, кто старше так, словно они его приятели-собутыльники.

— Аминь. Жаль, что не поговорим после того, как проживешь с ней двадцать лет под одной крышей.

— Мне тоже жаль, Боря. Правда, жаль. Ну, пошли…

— А я что, должен умирать в собственных наручниках? — выложил я свой главный козырь.

— Нет, конечно. Ты сам поведешь свою машину до нужного места. Где ключи, я открою наручники.

— Ты же отдал их Хаиму,— мстительно соврал я. Ключи лежали у меня в заднем кармане.

Наум обернулся к Хаиму. Тот испуганно зашарил по карманам, потом лицо у него прояснилось:

— А я не брал. Ты мне ключи протянул, а я их не взял. И тогда ты отдал их… Шаю! Шай! Где ключи от мальчика?

Наум вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами. Шай проверил свои карманы и сообщил:

— Если не найдем ключи, у него кровообращение нарушится. Может кончиться трофическими язвами. Страшная болезнь. Только ты, Наум, в последний момент передумал отдавать мне ключи и забрал их себе.

Наум молча стал себя обыскивать. Я пялился в окно. До заката было еще далеко. Ветераны мерялись склерозами. Ривка смотрела на меня. Потом подошла, обшмонала, вытащила ключик из моего заднего кармана и швырнула на стол. Было видно, что теперь Наум обиделся на меня уже всерьез. Он молча расстегнул наручники и отконвоировал меня к моей машине.

Генерал выгреб из "бардачка" и прочих машинных пазух все, что там было, сложил в пакет. Потом проверил багажник. Тоже что-то выкинул. Не профессионал. Пустой "бардачок" может вызвать подозрения.

— Все. Давай, Боря, садись. Садись и катись. Ривка будет говорить — куда.

Неужели меня действительно "поведет" эта старуха? Худшее, что могло случиться после того, что уже случилось.

Ривка стояла, прислонившись к красному "БМВ" и, искоса на меня поглядывая, с ленивой грацией натягивала на костлявые подагрические руки кожаные перчатки без пальцев, все в дырочках и заклепках. Теперь, вместо сигары, в углу ее рта тлела длинная тонкая пахитоска. Точно как у моей тещи. Я отчетливо понял, что шансы убывают на глазах.

Я сел за руль. Тут же зазвонил мобильник, и старуха выкрикнула по-русски, с отвратительным акцентом:

— Поехальиии!

Я посмотрел в зеркальце заднего обзора. Так и есть, рыжая Ривка еще и издевательски махнула рукой. А я и не знал, что Гагарин был так популярен в Израиле.

Вела она меня грамотно. Не отставала, не давала никому встрять между. Но и дистанцию выдерживала, а жаль, я уже размечтался, как резко тормозну, и как все славно получится. Она даже не побоялась поехать через город, четко и заранее, как учитель вождения, командовала куда сворачивать.

Я старался отвечать ей помедленнее, нарочито напоказ держа мобильник. Ведь это был мой основной шанс! За разговор по телефону при езде положен большой штраф, причем положен тут же, на месте — остановить машину с болтающим по мобиле наглецом и оштрафовать по всей морде. Когда мне навстречу проехала полицейская машина, я вскинул мобильник к уху и даже встретился глазами с водителем, который только возмущенно покачал головой и покрутил пальцем у виска. Проклятая форма! Проклятая ведомственная солидарность! Хотя, кто знает... может, он сохранил себе жизнь. Ведь старуха могла бы взорвать нас обоих, так, для профилактики. Но ведь могла бы и убежать, не взорвав...

Мы уже въехали в первую трубу Туннельного шоссе. Здесь могли возникнуть проблемы с сотовой связью. Я придавил акселератор, но Ривка даже не попыталась натянуть электронные поводья — красный "БМВ" просто не отставал. Впрочем, это была плохая идея. Дистанционный взрыватель, кажется, слал сигнал напрямую и мог сработать даже в железобетонном туннеле. Шансов на спасение оставалось все меньше и меньше. Конечно, на Туннельном шоссе арабы частенько постреливают, но надеяться, что они это сделают именно тогда, когда мне это надо и именно по красному "БМВ"… Еще по этой дороге регулярно мотаются в Иерусалим Вувос и Елка, но даже попадись они мне на пути, как передать им суть происходящего, прежде чем они обнаружат перед Ривкой наше знакомство.

Во втором туннеле я уже ощущал приближение подземного царства Аида. И да-же представил, как мой перевозчик в страну мертвых, выскочив из красного "БМВ", будет разговаривать на идиш с этим Аидом, раз уж его так зовут. Конечно я еще думал, что можно сделать, но уже как-то лениво, не веря в существование решения. Трудно было предположить, что мы поедем дальше Хеврона, а значит времени что-то предпринять почти не осталось. Я чувствовал себя как на экзамене, когда вытаскиваешь вопрос, по которому ну совсем ничего не знаешь — настолько ничего, что и пытаться за что-то зацепиться, вспомнить, придумать, подсмотреть — бессмысленно.

Окончательно деморализовал меня джип впереди. Едва мы миновали перекресток Гуш Эцион, он сбил неизвестно как оказавшуюся на шоссе шавку. А это в моей судьбе уже железная примета: "дохлая собака — быть беде". Впрочем, что значит "быть беде" для спешащего на убой человека? Тут я заметил, что Ривка отстает. Сразу же зазвонил телефон:

— Запомни номер джипа! И сразу же стоять! Ну! Ты его номер запомнил?!

— Да.

— Тогда реверсом ко мне! Живо!

— Может, не будем нарушать правила?

— Раз!

Вот же блядь! Я поехал назад, думая о том, сколько мне дадут за то, что я задавил старуху, гоняя по шоссе задним ходом.

Задавишь ее, как же. Прикрылась своей красной мулетой, только раздразнила.

Получив высочайшее разрешение покинуть машину, я потоптался на обочине, а затем ненавязчиво двинулся к старухе.

— Куда?! — каркнула она.— Стоять где стоишь! Взорву!

Я сразу поверил и остановился. Старуха присела у сбитой собаки, протянула руку к ее шее отточенным профессиональным движением то ли врача, то ли убийцы. Собака слабо заскулила и лизнула руку. Ривка подняла на меня глаза, полные слез:

— Номер!

Я продиктовал. Она записала номер джипа на пергаменте своего предплечья.

— Собака выживет, как думаешь? — спросил я, обнаружив в своем голосе искреннюю заинтересованность, заботу и надежду. Ну конечно, ведь "дохлая собака", по всем моим приметам — это приговор, который обжалованию не подлежит. А раненая собака — это все-таки не дохлая, это вообще непонятно что. Может, к счастью?

— Срочно нужен врач! А в это время в городе пробки. Не успеем!

Интересно, что не успеем? Спасти собачку или выполнить операцию по ликвидации меня через взрывание? Собака снова застонала и закрыла глаза, собравшись умирать.

— Ладно, поехали! — сдавленным героическим голосом сказала Ривка.— Или пристрелить ее, чтобы не мучилась?

Впервые я услышал в ее голосе нотки сомнения. Значит, у старухи еще и пистолет. Это я запомнил.

— Что-о?! — взвыл я.— Убить раненую мерзавцами собаку?!

Ривка внимательно так на меня посмотрела. Да, с "мерзавцами" я переиграл… Но должен же я что-то… И тут я, забыв про то, что взрывчатка может сдетонировать, ударил себя по лбу:

— Ну конечно! Конечно! Врач!

Ривка отпрянула и сунула руку в карман.

— Все нормально,— осклабился я,— просто вспомнил. Здесь рядом, в Кирьят Арбе, есть ветеринар. Ветеринарный врач. Очень… очень хороший! К нему… к ней — это женщина — даже из Иерусалима ездят.

— Кто это? Имя?

— Ёлка. То есть, это по-русски ёлка… это я просто запомнил, что дерево какое-то… сейчас… Илана. Илана Вувос. Да, точно.

Старуха забарабанила нагло наманикюренными пальцами левой руки по нагло-красному капоту. Правой рукой, в кармане, все это время она сжимала ясно что.

— Если в Кирьят Арбе… Пожалуй, можно успеть… А откуда ты ее знаешь? У тебя разве есть животные?

Вот подозрительная старуха! Как будто она может знать есть ли у меня животные! Если поймет, что я с Ёлкой знаком — не поедет.

— А я ее не знаю. Просто ее муж Владимир Вувос какому-то арабу морду набил. Я занимался этим делом и все коллеги-собачники за него просили,— так самозабвенно, взахлеб, я не врал с детства.

— И ты помог? — недоверчиво спросила она. — Наум говорил, что ты...

— Нет. Не понадобилось. Ему арабские полицейские помогли. Ахмат и Халиль. Они уговорили потерпевшего забрать заявление. Ты, наверное, о них слышала. Близнецы. Их любят по телевизору показывать. Оба рыжие. Ахмат и Халиль.

В ответ Ривка только фыркнула. А я продолжил:

— Можешь сказать, что ты по их рекомендации. От Ахмата и Халиля. Тогда она будет очень стараться. Сделает все возможное. Для Ахмата и Халиля. Надо спешить, собака умирает. Имена запишешь?

— Запомню! — надменно сказала Ривка.— Адрес!

Но я был настороже и не поддался на провокацию:

— Откуда я знаю? Спросишь в Кирьят Арбе. Ветеринара Илану Вувос. Думаю, ее там многие знают.

— Хорошо,— вдруг смягчилась Ривка.— Попробуем. Я скажу Софе, что она была к тебе несправедлива. Положи собаку в мою машину и иди в свою. Теперь так. Из машины не выходишь. Стекла не опускаешь. Ни с кем не заговариваешь.

Я старательно и услужливо кивал. Ну конечно. Ни-ни. Ни стекла, ни дверцы. Ни слова. Я только на Ёлку буду смотреть и корчить рожи. Она умная. Она догадается. Главное, чтобы Ривка про Ахмата и Халиля сказала. На эти имена у Ёлки должен быть рефлекс. Потому что Ахмат украл ее сына, а Халиль пытался испытать на ней бактериологическое оружие. Ну конечно, Ёлка поймет. Потому что если не поймет, то старуха замочит и Ёлку тоже. И тогда Вувос достанет меня даже в аду. Только бы она была на месте!

Охранник на кирьят-арбских воротах был мне незнаком, но где живут Вувосы знал. Старуха выслушала невнятные указания не очень владеющего ивритом "русского", смерила пренебрежительным взглядом черную кипу на его русой башке и оборвала на полуслове:

— Ясно, спасибо.

После этого, непонятно почему, она поехала совсем не так, как говорил охранник, а так, как езжу обычно я — кратчайшим путем. Заметила упомянутые охранником Вувосовы скульптуры и остановилась под вывеской "Ветеринарная клиника "Айболит" Иланы Вувос". А моя машина оказалась прямо под окном "каравана", в котором когда-то, до постройки дома, жил Вувос, а теперь Ёлка лечит зверей. Окна и двери были распахнуты. И на мое нарочито резкое, с визгами и скрипами торможение, из окна выглянула Ёлка, увидела мою машину, собралась уже прокричать что-то приветственное, да заметила мои дикие гримасы и жесты. Озадачилась. Исчезла в глубине "каравана", чтобы тут же возникнуть на пороге. Но я уже застыл за рулем, потому что старуха вылезала из "БМВ" и могла меня видеть.

Ёлка удивленно смотрела на меня, но я избегал ее взгляда, а лишь телепатировал старухе: "Ахмат и Халиль! Ахмат и Халиль!"

Ривка, гремя костями и украшениями, шагнула к Ёлке, но остановилась и довольно громко спросила:

— Ветеринар? Илана Вувос?

— Я,— подтвердила Ёлка.— Кого будем лечить?

— Вот,— Ривка открыла заднюю дверцу.— Я подобрала сбитую собаку. Ее можно вылечить?

Ёлка задумалась. Она явно не могла понять, что происходит, но, кажется, чувствовала, что ничего хорошего. Наконец, она подошла к "БМВ" и молча выволокла собаку, но не понесла ее в помещение, а положила на траву, рядом с машиной. Ясно, что она не хотела терять со мной визуальный контакт. Хорошо.

— Есть шансы, что собака выживет. Но это потребует больших усилий.

— Ну так не теряй время, — приказала Ривка, неприязненно косясь на знаменитые Ёлкины ноги.

— И будет дорого стоить,— продолжила Ёлка.

— Ну так что?

Ёлка задумчиво смотрела на старуху.

— Ну, в чем дело?! — передернула плечами Ривка.

— Ты уверена, что хочешь оплатить дорогостоящее лечение случайной собаки?

— Девочка,— сказала Ривка, дрожа ноздрями и ногой,— я уверена, что могу себе это позволить. И еще я уверена, что спешу! Забирай собаку и лечи.

Ёлка встала. Скрестила руки на груди. Она поняла, что меня хотят побыстрее увезти. Кроме того, старуха ей сильно не нравилась — это было заметно. Наверное, она увидела в Ривке пародию на себя в старости. Обе были рыжие, длинноногие, норовистые.

— Ты готова заплатить вперед? — спросила Ёлка.

— Да, черт побери! Сколько?

— Наличными?

— Я не вожу с собой пачки денег для лечения сбитых собак! Ты принимаешь "Визу"?

— Нет,— развела руками Ёлка.— Извини, но я не принимаю кредиток.

— Значит, чеком,— Ривка взяла из машины сумочку.— Ну, сколько?

Ёлка вздохнула:

— Видишь ли… Сегодня мне звонили из банка — вернулся чек старого клиента. Никогда бы не подумала, что он способен выписать чек без покрытия. А тебя я совсем не знаю… Ты ведь не из нашего города, правда? Кто, вообще, послал тебя ко мне? Кто-то может за тебя поручиться?

Ривка хмыкнула, поозиралась, словно ища, кто здесь мог бы за нее поручиться и полезла в сумочку. Я не был уверен, что она вытащит чековую книжку, а не пистолет. Ёлка, кстати, тоже следила за старухой цепко, словно была готова вспомнить чему учили ее влюбленные мастера восточных единоборств. Но ради спасения собачки, Ривка сумела обуздать и гордыню, и темперамент.

— Мне посоветовали обратиться к тебе Ахмат и Халиль,— с достоинством произнесла старуха.— Надеюсь, ты их еще не забыла?

Я облегченно вздохнул. Ёлка потрясенно смотрела на Ривку. Вероятно, она соображала, как удалось старухе вырваться из ада.

— Да! — подтверждающе кивнула Ривка.— Ахмат и Халиль. Рыжие близнецы-полицейские. Этого достаточно?

— Более чем… Я тебе сделаю большую скидку. Это будет стоить всего тысячу. Это просто цена лекарств. Разбей на столько платежей, на сколько тебе будет удобно. Хочешь зайти в дом?

— Я спешу!

— Подожди, я попробую вызвать ассистента — одной не справиться, а он уже уехал. И, как назло, кончилась смесь для наркоза. Как раз завтра с утра он должен был привезти.

Ривка заполняла чек на капоте, а Ёлка достала мобильник и громко закричала в него по-русски:

— Вова! Я знаю, что твой рабочий день закончился, но мне срочно нужен ассистент. Срочно! Приехали незнакомые люди, мужчина и женщина на двух машинах со сбитой собакой. Я не могу им отказать, их прислали Ахмат и Халиль. Да, именно Ахмат и Халиль! Приезжай быстрее — жизнь кобеля в опасности. Ой, прости, это же сука. Но тем не менее… требуется срочная рискованная операция! Возьми все необходимое для общего наркоза! — одновременно она что-то делала с собакой, наверное останавливала кровь.

Ёлка была на высоте! Я не ожидал, что она сможет действовать так четко. Даже учла, что израильские старики могут понимать русскую речь. И умудрилась сообщить Вувосу, что меня нельзя узнавать, что существует смертельная опасность и для спасения меня, "кобеля", нужно действовать быстро и решительно. И захватить с собой оружие, чтобы вырубать врага. Не понять этого Вувос не мог. Оставалось надеяться, что он появится раньше, чем Ривка погонит меня на подвиг.

Старуха уже протягивала чек. Но Ёлка мягко отвела ее руку и пояснила:

— Ассистент едет. Но собака может его не дождаться. Я без наркоза не могу одна оперировать. У нее внутреннее кровотечение, наверное разрывы органов. Нужно срочно начинать операцию, и кто-то должен держать собаку и вообще мне помогать, пока не приедет ассистент. Ты сможешь? Я скажу что делать. Ничего сложного.

— Я?! — захлебнулась Ривка.— Тут что, нет никого помоложе?

— Ну я не знаю… Не соседей же мне звать.

Ривке очень хотелось уехать. Потому что она нарушала дисциплину и мучилась от этого. Но она не могла иначе. На пульте ее управления была такая кнопка "несчастные животные", и она мигала красным. Старуха пошла красными пятнами. Метала бешеные взгляды на мою машину. Я отвечал отстраненным взором медитирующего перед полетом камикадзе — мол, все это ваши земные дела, а я-то тут при чем? Это Ривку злило. Она явно ждала, что я сам предложу свои услуги. Ага, щас. Учиться вежливо просить — никогда не поздно. Наконец, дальнозорко отстранившись от запястья, она еще раз посмотрела на часы и решилась:

— Тебе поможет этот мальчик.

Ёлка удержала равнодушное лицо и пожала плечами. Супер! Даже за Вувоса страшно. Как он только с ней справляется? Ривка тем временем подскочила и зашипела мне в окно:

— Ладно. Сделай доброе дело напоследок. Ты же все слышал? Помоги ей.

Я кивнул с кислой рожей. Старуха продолжила:

— Только учти — одно слово по-русски, любая двусмысленность, или необычный жест… и ты погубишь не только себя, но и эту женщину.

— И собачку,— вздохнул я, вылезая из машины.— Понял я, понял.

Так мы и оперировали пациентку. Ривка забилась в дальний угол, загороженный от взрывной волны письменным столом, держала правую руку в кармане, сверкала глазами, вслушивалась. Мы с Ёлкой разворачивали военно-полевой госпиталь. На первое же ветеринарное приказание, отданное по-русски, я выпучил глаза и процитировал великого реаниматора иврита, Элиэзера Бен-Иегуду: "Еврей! Говори на иврите!" Ёлка, с улыбкой психиатра, согласно кивнула.

Во время нашей хирургической идиллии, я макнул палец в сучью кровь и вывел на столе: "Я — шахид". Брови Ёлки наконец-то взметнулись. Я снова поймал момент и потыкал себя пальцем в живот. Ёлка нахмурилась. Кивнула. Неся перед собой руки в испачканных перчатках, направилась к письменному столу, за которым засела Ривка и попросила ее взять в нижнем правом ящике упаковку с новыми иглами. Старуха, извернувшись, пыталась открыть ящик левой рукой, но у нее не получалось. Ёлка изобразила нетерпение, старуха вытащила правую руку из кармана. Ёлка сразу цапнула Ривку за запястье, выкрутила, заломила, и взвыла — старуха сумела заехать ей по ступне острым каблуком.

Оставить собаку недорезанной Ёлка не могла. Она уже зашивала рану, а запертая в подвале Ривка все бранилась на дюжине языков.

— Ривка, сколько языков ты знаешь? — крикнул я.

В ответ меня обложили отборным русским матом, правда несколько старомодным. Похожие конструкции я несколько раз слышал в детстве, от прошедших лагеря друзей деда.

— Слушай, они что, все там такие? — спросила Ёлка.

— Эта у них самая шустрая. Нет, она правда крутая. Был момент — я уже надежду потерял, как-то внутренне умирать согласился. Если бы не эта собака, мне бы ничего не помогло. Так что ты мне собаку вылечи, я ее себе заберу.

— Ты сначала от пояса освободись.

— Почему Вувоса до сих пор нет? Где он?

— Был в Цфате. Сейчас, наверное, где-то в районе Афулы. Позвони-ка ему, пока я дошиваю. Скажи, что все кончилось, чтобы не гнал. Я его, кажется, из-за стола сдернула, так что он пьяный едет.

— Какой Цфат?! — возмутился я.— Это еще часа три, не меньше! Он что, пьяным будет с меня эту дрянь снимать?! Да и вообще, за три часа наша старуха стенку "каравана" прогрызет!

Я позвонил Вувосу:

— Привет, Вова. Ты много выпил?

— Немало. Привет… Слушай, ты не можешь к Ёлке подъехать? У нее там какая-то фигня. Какой-то, что ли, кобель от Ахмата с Халилем… Нет, она сказала что сука… Короче, я уже еду, но ты ближе. Подскочишь?

— Уже. Я уже тут… Все в порядке. Ты уже здесь не нужен, можешь не спешить.

Вувос обрадовался:

— Точно, да? Вот спасибо! Тогда скажи Ёлке, что я возвращаюсь в Цфат, буду завтра. А то я как-то слишком резко соскочил… Ага, ну давай, пока.

Ёлка кивнула и поинтересовалась:

— Сам снимать будешь? Я помочь не смогу. Я в этом ничего не понимаю. Все, Боря, твоя сука заштопана. Через пару дней сможет кусаться.

Я тоже в этом ничего не понимал. У Вувоса был хоть какой-то армейский опыт — то ли он кого-то взрывал, то ли его пытались. От этих рассказов осталось только общее впечатление, что он что-то в саперных делах смыслит. Я же не смыслил ничего. Оставалось два варианта. Первый - явиться на работу, попросить, чтобы меня разминировали. Не исключено, что там меня уже ждут - старики, потеряв связь с Ривкой, должны подстраховаться и задействовать своих людей, чтобы я сдетонировал. Второй - вызвать сюда Умницу и заставить поработать сапером.

Пока я думал, зазвонил изъятый у Ривки мобильник. Ясное дело, на звонок я отвечать не стал. Через пару минут они перезвонили мне. Отзываться я тоже не стал, просто достал из кармана выданный мне "электронный поводок" и пожаловался Ёлке на вероломство родственника по линии тещи. Ёлка расхохоталась:

— Борька, ты классический тупой мент! И твои суперстарики — тоже тупые! Со всех этих игрушек можно звонить в полицию, скорую и пожарную без карточки! Это даже Номи знает! Ты избежал очень позорной смерти. Поздравляю, ты не умер идиотом!

После этого обращаться в полицию мне расхотелось категорически. Репутацию идиота лучше не выпускать за пределы дружеского круга. Значит, остается только Умница.

На мой звонок он отреагировал радостно, но когда узнал, что надо зачем-то срочно ехать в Кирьят-Арбу, нашел сразу несколько причин, почему никак не сможет сделать это сейчас. А ведь я ему даже не объяснил, что зову рискнуть жизнью. Хорошо, что хмурившаяся Ёлка догадалась в какой-то момент забрать у меня трубку и сказала:

— Не слушай его, Фима. Это Борька вечно мотается туда-сюда, вот и считает, что можно просто так приехать в Кирьят-Арбу, пивка попить. А я ему сразу сказала, что ты человек занятой, и если бы речь шла о спасении человечекой жизни, то уже через полчаса был бы тут, а так, просто мотаться, нет… Ага… Ну вот. Значит, через полчаса мы тебя ждем. Потому что речь идет именно о человеческой жизни. И Фима, пожалуйста, не опаздывай… Ну и отлично, до встречи!

Ёлка отложила телефон и посмотрела на меня чистым взглядом блондинки.

— А Вувос, значит, уверен, что решения всегда принимает он сам,— не удержался я.

— Так он же и принимает,— ответила она без тени улыбки.

Мы со старухой просто онемели. Причем, как я вдруг осознал, Ривка онемела раньше, еще в самом начале наших телефонных переговоров. Тогда я решил, что она вслушивается. Но сейчас могла бы и громыхнуть. А если она молчит, то значит не просто что-то замышляет, но и осуществляет.

Я приподнимал крышку подвала осторожно — мало ли… Но было тихо. Ривка, свесив рыжую голову, так и сидела на стуле, к которому мы ее привязали. На месте пробора видны были седые корни волос. И вообще… Я, конечно, ее окликнул, спустился и осмотрел, но когда еще только заглянул сверху в подвал и увидел нехарактерную для нее безжизненную расслабленность, уже все понял. Амбуланс вызывать было поздно. Надеюсь, что Ривка умерла от подобающего ее возрасту сердечного приступа, а не сожрала от злости какую-нибудь порцию яда из воротника.

Ёлка растерялась и стала "настоящей блондинкой". Она хлопала глазами и явно желала только одного - проснуться. Я редко видел ее в таком состоянии, можно сказать всего один раз, когда она узнала о похищении Ахматом ее сына. Елка все твердила, как заведенная: "Что делать с трупом?".

— Отдать родственникам для погребения? — предложил я.

Тут она немного пришла в себя.

— А главное — не показывать Умнице, пока он не снимет с меня эту дрянь. А то он нервный и впечатлительный.

Ёлка кивнула и уставилась на меня, как на вожака стаи.

Умница действительно приехал очень быстро. Нам вообще показалось, что мгновенно. Мы с Елкой только и успели вылезти из подвала и сообщить друг другу, что надо бы наметить дальнейшие действия, если, конечно, с меня снимут пояс.

Старый серый "Бьюик", отодвинув мусорный бак, с лязгом запарковался у забора. Умница, посолидневший, отъевшийся, с развевающимися пейсами и озабоченной физиономией, ворвался в ветлечебницу и подозрительно нас оглядел.

— Садись, Умница,— гостеприимно предложил я.— Буду показывать тебе мужской стриптиз. Сейчас я разденусь до пояса. В смысле — до пояса смертника. А снимать его с меня будешь ты.

— Почему я?! — возмутился Умница.

— А больше некому.

Тут я снял рубашку, и Умница увидел пояс шахида во всей его конкретности. И попятился:

— Я думал — шутишь… Нет, я не смогу. Это надо в полицию…

— Не надо.

— Почему это не надо? — заинтересовался он.— Это что, еще и какое-то противоправное деяние? И ты меня в него втягиваешь?

Ёлка, до того тихо переживавшая в углу дивана, зло пихнула ногой стул. Он громыхнул, отлетая в сторону Умницы.

— Ты что?! — заорал он.— Сдетонирует!

— О,— слегка улыбнулась Ёлка.— Разбираешься!

— Умница,— попросил я,— давай установим очередность. Сначала ты снимаешь с меня эту дрянь. А потом я тебе все рассказываю. Потому что если пояс взорвется в середине повествования, ты же еще успеешь расстроиться. Это как от интересной книги последние страницы оторвать.

— Гы,— осторожно сказал Умница, услышал себя со стороны, вдохновился собственным мужеством, лихо швырнул на колени Ёлке свою траурную шляпу и подошел ко мне.

Сначала он ходил вокруг, внимательно рассматривал пояс и постепенно сужал круги. В глазах его появилось любопытство, потом азарт. И я понял, что процесс пошел, больше уговаривать его не придется. А Умница интимно бормотал моему поясу какие-то бессвязные слова, среди которых я уловил: "Ах ты такой, да?.. Ну нет, это ты перемудрил… А тут уже просто…" Он вдруг вскинул руку в сторону Ёлки и коротко приказал:

— Пинцет!

Ёлка послушно метнулась и вложила ему в ладонь инструмент. Умница кивнул и начал прихватывать им края пояса, пытаясь заглянуть внутрь, а потом, вдруг, взвыл и отшвырнул пинцет:

— Что это на нем? Что ты мне подсунула? Что это? Кровь? Чья?

— Пся крев,— пожала плечами Ёлка.

— Мы тут с Ёлкой операцию делали, собаку зашивали,— сказал я примиряюще.

— Опять собака?! — возмутился Умница.— Ну это уже черт знает что такое! Не ожидал от вас!

Он еще пару минут попринюхивался к поясу, потрогал застежку отмытым Елкой пинцетом, затем резко выпрямился и радостно сообщил:

— Примитивная конструкция. Фуфло. Не взорвется. Иди снимай. Только, знаешь, лучше отойди подальше. На всякий случай. Я, все-таки, не профессионал. Но ты не бойся, не бойся. Ступай. Шансы на ошибку маленькие.

— А насколько маленькие? — спросил я.

— Да совсем маленькие! А вообще-то, откуда я знаю? Это интуитивная оценка.

— Ну и отлично,— кивнул я, промывая сосуды остатками адреналина,— от Ёлки мы отойдем, но вместе.

Умница обиделся:

— Ты, Боря, не дури. Давай, все-таки, соблюдать технику безопасности. Пояс примитивный, взрывается только от внешнего сигнала. Поэтому, когда снимешь, там его и оставь, где снял. А к застежке, между прочим, вообще никаких проводов не подведено — мог бы и сам сообразить.

— А мне очень уважаемые и знающие люди сказали, что пояс взорвется, если пытаться его снять,— на всякий случай упорствовал я.

— Уважаемые люди, Боря, врут так же часто, как и неуважаемые. Только делают это правдоподобнее. На понт они тебя взяли, понял? А ты, кстати, обещал все рассказать.

— Ладно,— сказал я.— Отойду-ка я в дальний угол двора. А ты бы благословение какое сказал, что ли, на снятие пояса. А то никакой от тебя пользы.

Умница поморщился:

— Не надо тут никакого благословения. А вот когда ты избавишься от опасности, благодаря моей и Божьей помощи, не забудь сделать крупное пожертвование в мой фонд специальных исследований, хотя, конечно, дождешься от тебя, как же!

Я ушел в дальний угол двора, зашел за статую помассивнее — на корточках передо мной корячилась матрона Иудейской пустыни — серая, крепкая. Кустодиевская поселенка, как ее называла Ёлка, требуя от Вувоса имя натурщицы. Подумав, лег на спину, чтобы шурупы далеко не разлетелись, если что. Обратился к Высшему разуму, совсем в него не веря, но так, на всякий случай. Каменный подол купчихи напоминал свод склепа. Застежка пояса не расстегивалась. Ну что, рвануть ее, что ли? Как кольцо гранаты? Это уже слишком. Я сел, облокотился спиной на прохладное мощное бедро и терпеливо уговорил заевшую застежку расслабиться.

Умница не ошибся. Я положил пояс к ногам купчихи и легкой походкой свобод-ного человека направился в "караван". На порог выбежала радостная Ёлка, обняла, расцеловала. Приятно быть источником радости для красивой женщины.

— Видишь,— небрежно сказал Умница,— а ты боялся. Учи, Боря, матчасть… Но сейчас надо выпить,— он мягко, но однозначно посмотрел на Ёлку,— и послушать твой рассказ.

— Рассказ начнем с показа,— подхватил я.— Слазай-ка, Умница, в подвал за бутылкой старого доброго анжуйского.

Умница подумал, не нашел подвоха и нехотя, но встал:

— А где там его искать?

Ёлка закашлялась, помотала головой, потом выдавила:

— Ничего… ничего искать не надо… сам… сразу увидишь.

Пока я думал почему это мы такие разные, но так одинаково циничны, Ёлка обменялась со мной веселым безумным взглядом. Тут из подвала высунулась лишившаяся цвета и речи черно-белая голова.

Умница резво выкарабкался и застыл перед нами, похожий на старую фотографию.

— Увы,— сказал я.

— Зачем вы убили Ревекку Ашкенази? Отморозки! Уж это вам точно не сойдет! Идиоты! Это же надо — убить Ревекку Ашкенази!

Как же я не подумал раньше! Да мне и в голову не могло прийти, что эта рыжая Шапокляк может оказаться легендарной Ревеккой Ашкенази! Хотя Наум ведь рассказывал, что с ней знаком. Но что бы это изменило?

— Это что, та самая Ревекка Ашкенази? — пролепетала Ёлка и выкатила на меня глаза.— Боря… О, боже… Вувос меня убьет. Она для него символ. То есть, что это я такое говорю… Боря, как ты мог это скрыть? Я бы иначе с ней говорила.

— Да не знал я, честное слово,— мне было неудобно, что Ёлка, кажется, тоже влипла.— Если бы я знал, что это — Ревекка Ашкенази, я почел бы за счастье умереть от ее разящей руки.

Ёлка задумалась, потом тряхнула рыжей копной:

— А человеком надо быть, хоть ты и Ревекка Ашкенази! И хамить не надо!

— Значит, все-таки, замочили!— вдруг шепотом запричитал Умница. — Отморозки! Поругались, значит, и ага? Меня-то, меня зачем вызвали? Зачем меня втянули? Боже мой, Ревекка Ашкенази! Да нас найдут вот-вот. Вас найдут, ясно? Потому что я тут ни при чем! Понятно вам?!

— Не скули,— жалобно сказала Ёлка. — Сейчас Боря что-нибудь придумает.

— Ха! Ха! — чуть не зарыдал Умница.— Боря — он придумает! Например, "караван" поджечь, да, Боря?

Наступила пауза. Они почему-то ждали, что прерву ее я.

— Ладно,— сказал я.— Ты, Умница, нигде не засветился, не причитай.

— А что, если ее закатать в статую? — спросила вдруг Ёлка.

У меня возникло ощущение, что Ёлкино сознание сузилось на мысли о трупе, но одновременно и заострилось, как игла. И теперь этой иглой она пыталась заштопать прорехи в своем расползающемся уютном мире.

Мы с Умницей невольно перевели взгляды на Вувосовы садовые скульптуры. Некоторым из них размер вполне позволял быть саркофагами.

— Меня со старухой видели,— продолжил я,— причем ее боевые товарищи. А вот Ёлку никто со старухой не видел. Поэтому задача номер один — отмазать Ёлку. Для этого надо отвезти труп куда подальше, причем вместе с ее машиной. Туда же положим пояс шахида. Вместе с собачьей кровью на сиденье он собьет следствие с толку… Вот только охранник знает, что старуха искала ветеринара. Но это не так страшно. Ёлка всегда сможет сказать, что она приехала, отдала собаку и уехала. Собачья кровь на сиденьи подтвердит эту версию. Следователь будет счастлив, что хоть собачья кровь объяснима. Главное, чтобы охраник не заметил, что за рулем не Ревекка. Придется Ёлку лет на сорок состарить. Они ведь одной породы, правда, Умница?

— Нет проблем,— кивнула Ёлка.— Еще минут десять таких разговоров, и все произойдет само собой.— Она вздохнула и ушла к зеркалу — стариться.

Умница побарабанил пальцами по дивану и задушевно напомнил:

— Боря… Ты обещал мне ВСЁ рассказать.

Да, действительно обещал. Пришлось все рассказать. Умница слушал очень внимательно, но когда я закончил, вскочил:

— Да, Боря… Дела… Ты попал… Ну да ничего, выкрутишься. Ну все. Мне пора. Я ведь вам тут не нужен, правда? Ёлка! — крикнул он в полуоткрытую дверь,— Я уехал! Пока-пока!

— Стоять! — приказал я, в очередной раз дивясь его неподражаемому самосохранению.— А Ёлку кто обратно привезет?

— Ты. А, ну да…— Умница смотрел на меня и кивал своим мыслям,— тебе же нельзя терять время… Слушай, Боря, ты знаешь… Тебе ведь из страны валить надо. Бежать и скрываться. Когда-нибудь, может быть, кто-нибудь в чем-нибудь и разберется, но пока это произойдет… Я бы на твоем месте уехал. Куда подальше.

Я невесело засмеялся, даже осклабился:

— Я уже думал. Пустой номер — у меня загранпаспорт просрочен.

— Не повезло! — ужаснулся Умница.

— Не повезло,— согласился я.

— Еще пару минут и можно ехать! — крикнула нам Ёлка.

Умница снова сел. Глаза его шныряли по комнате, но на самом деле он, кажется, мучительно на что-то решался. И решился:

— Ладно. Возьмешь мой. Он у меня в машине. И вали в аэропорт, прыгай из окна в седло первой же лошади. Денег дать?

Я начал ржать, как та самая "первая же лошадь", когда ковбой промахнулся мимо ее спины:

— Умница, мы даже не Ривка с Ёлкой. Мы с тобой не похожи.

Умница взгляд мой выдержал спокойно, мудро усмехнулся:

— Пограничники хасидов не различают. Причем, не только чужие, но и наши, израильские. Проверено многократно. По моим бизнес-визам вся наша ешива ездит.

— Куда? — тупо спросил я.

— В Москву. В Питер. В Умань. Куда надо, туда и ездит. Ты что, отказываешься?

— Наоборот. Мысленно примеряю хасидское одеяние. Вариант идиотский, но другого, похоже, нет.

Умница обиделся:

— Вариант продуманный и очень удобный. То, что он выглядит идиотским — залог его успеха… И знаешь что, тебе вообще крупно повезло. Я еще дам тебе возможность зарабатывать в России на жизнь.

— Почему в России?

— А где еще ты можешь? Хочешь мыть посуду в амстердамском баре? А в России я тебе дам работу по специальности.

— Охранять синагогу?

— Да ну. Будешь заниматься сыском. Частным. Да, с сегодняшнего дня — ты младший детектив в моем сыскном агентстве "Второе счастье". Будешь хорошо искать, повышу в должности,— Умница блажено улыбнулся.

— Все, Умница,— обозлился я.— Отвезешь Ёлку обратно и свободен.

Умница нагло осклабился, но замолчал. Потому что в комнату, легкой молодой походкой, ворвалась Ревекка Ашкенази. С лицом Ёлка поработала мастерски.

— Ты меня геронтофилом сделаешь,— отвесил комплимент Умница.

Ёлка была так уверена в себе, что у кирьят-арбских ворот не ждала спокойно и смиренно, а нагло сигналила, требуя немедленно выпустить ее на большую воду. Хорошо, хоть сумерки размыли все, кроме ее рыжих волос, да красного "БМВ". Не запомнил бы это лишь полный астронавт. Приехала — уехала. Словно в ответ на мои мысли, охранник прокричал, открывая ворота:

— Нашла ветеринара? Все нормально?

Ёлка изобразила кистью то, что мы в детстве, играя в театр теней, называли "головой петуха". Этим "о'кеем" она покачала, как Брежнев с трибуны и добилась убедительной старческой пластики. А потом так газанула, что было ясно — с координацией и мозгами у старухи уже неважно. Я догнал Ёлку только через пару километров. А Умница нас — и того позже. Убедившись, что все в сборе, Ёлка свернула с трассы направо, в сторону арабской деревни Дура. Наверняка, нарочно выбрала это место, чтобы сбить пафос некрологов хотя бы в русских газетах. Хотя, по большому счету, какая уже разница? Все равно будет большое политическое шоу.

Очень скоро Ёлка въехала в оливковую рощицу, а мы за ней. Умница выглядел взъерошенным и злым:

— Чего так гнала?

— Когда у тебя труп в багажнике, а мент на хвосте — как-то невольно на газ давишь.

— Это уже не мент,— улыбнулся Умница.— Это мент-расстрига.

Видно было, что эта мысль ему по душе.

— А ты что так отстал? — спросил я.

— Знаешь, когда перед тобой — багажник с поясом смертника, невольно давишь на тормоз,— ухмыльнулся он, потом огляделся и поёжился.- Это же арабские деревья, да? Тут вообще не постреливают? А почему листья такие пыльные?

Ривку из багажника пришлось вытаскивать мне с Ёлкой - Умница вдруг решил, что ему не следует оскверняться мертвым женским телом.

- Ты же не коэн,- возмутилась Ёлка.

Но Умница лишь снисходительно усмехнулся:

- Все не столь однозначно. Фамилия - это лишь верхняя часть айсберга. И вообще, ты бы хоть на религиозные темы со мной не спорила, что ли...

Я вспомнил, что четверть часа назад укладывал Ривку в багажник с помощью Умницы и объяснил Ёлке:

- "Однако за время пути собачка могла подрасти." Я имею в виду исключительно духовный рост.

Умница показал мне средний палец и отвернулся, зорко высматривая окрестных снайперов. Мы с Ёлкой надели на Ривку пояс шахида и усадили за руль "БМВ". Когда найдут — пусть сами разбираются, как так получилось.

— Ну что,— сказал я,— считайте, что мы написали новую главу учебника криминалистики. Окрестности арабской деревни Дура. Потемки. Легендарная Ревекка Ашкенази, мертвая, за рулем своего "БМВ". Без трусов, но в поясе шахида. Отпечатки пальцев стерты. Заднее сиденье пропитано собачьей кровью. Патологоанатом утверждает, что смерть наступила от сердечного приступа.

- Почему без трусов?!- ужаснулся Умница.- Ты что...

Тут снова зазвонил старухин мобильник. От этого даже мне стало жутковато, а Умница с Ёлкой сразу заспешили к "Бьюику". Ну и я следом, сопровождаемый истошными звонками своего, вернее, чужого "детского" мобильника. Ох, хотелось мне ответить Науму… Но я сдержался.

Едва мы тронулись, раздался взрыв. Теперь уже Умница гнал, как сумасшедший от полыхающей машины Ривки. Я за ним. Через несколько километров я помигал фарами, и он съехал на обочину.

Вид у нас у всех был загнанный, словно это не машины ехали, а мы сами бежали. Ёлка терла лицо салфеткой, но грим больше размазывался, чем снимался. Я понял, что не могу сконцентрироваться ни на одной мысли, а скачу по ним, как блоха по собачьей шкуре… вот именно, по собачьей. Умница же, наоборот, словно окаменел. Он стоял с суровым лицом, смотрел вдаль, назад.

— Вечная память!— сказал он торжественно.— Беги, Боря, беги.— Он достал из "бардачка" загранпаспорт и пачку долларов, протянул мне,— Бери, Боря, бери.

Я зачем-то взял. Уехать? Сейчас? По чужим документам? Да ну… Но оставаться-то нельзя. Надо исчезнуть. Куда? Уехать, причем именно по чужим документам.

— Бежать надо всем, а не только мне. Причем очень быстро. Нас пасут. Ведь взорвать пояс можно только с близкого расстояния, правда, Умница? Выходит, они знают, где мы. Выходит, они где-то рядом…

— Да нет, Боря,— высокомерно отмел мои слова Умница.— Ни фига ты в этом не смыслишь. Это может быть и сигнал с сотового телефона, да и просто часовой механизм. Мы же пояс не разбирали. Так что ты беги, а мы с Ёлкой спокойно поужинаем.

Пока я доосознавал, что выбора нет, Умница снял шляпу и дал мне. Я ее машинально взял, положил в нее паспорт и деньги. Так и стоял на обочине со шляпой в руках, полной подаяния. У Умницы под шляпой оказалась черная кипа. Ее он тоже снял. Вместе с пейсами! Оказывается, его пушистые пейсы были накладными.

— Да, Боря, да,— сказал он мне,— издержки профессии.

Перед нами стоял прежний светский Умница в черном костюме и белой рубашке, словно собравшийся на банкет.

— Так ты — провокатор?! — задохнулась вдруг Ёлка.— Докатился! Мне всегда твоя религиозность подозрительной казалась! Но что ты можешь стать стукачом… Да еще и деньги получаешь за это, да?! От ШАБАКа! От его евсекции! От этого юденрата! Не поеду я с тобой, тремп поймаю! Вали отсюда!

Умница оскорбился. Он скрестил руки на груди и устремил взгляд вдаль, в сторону Хеврона. Потом покосился на меня, явно прося о поддержке:

— А ты чего молчишь?! Объясни этой дуре, что она ко мне несправедлива.

— А она к тебе несправедлива?

— Боря! Прекрати! И не делай вид, что можешь представить меня агентом еврейской секции ШАБАКа. Я ведь тебе рассказывал про свое агентство "Второе счастье", правда?.. Ёлка! Вот уж не ожидал от тебя… Да я для женщин стараюсь, между прочим, для таких же, как ты, только несчастных.

Ёлка только фыркнула.

— Ну что ты хрюкаешь? Ты про агунот слышала?

Ёлка пожала плечами:

— Это те, кому мужья развода не дают.

— Да. А часто — не просто не дают, тут на них можно морально давить, мой рав умеет. Хуже, когда они вообще исчезают. Жена есть, а муж исчез.

— Ну и что? При чем здесь ты и твои фальшивые пейсы?

— Как это при чем? А если она замуж хочет? Детей новых хочет? От любимого нового человека! Что же ей, мамзеров рожать? Пока она считается в браке, а мужа близко нет, ясно, что любой ее ребенок — мамзер. Это трагедия, между прочим. Ясно? Древнее древнегреческих и актуальнее театра абсурда. И нечего, Боря, ухмыляться.

— Я не ухмыляюсь. Я как раз вспомнил. Точно, ты мне на Ленкином дне рождении рассказывал про американскую еврейку, которая была агуной…

— Лея Гольдфарб,— солидно кивнул Умница.— Да, она была агуной, когда ее полюбил Джонатан Гольдфарб, один из самых богатых людей штата Флорида. И она его полюбила. А первый муж ее бросил и исчез. Он нарочно сбежал, чтобы не давать ей развод. И пять долгих и мучительных лет Лея и Джонатан любили друг друга…— гнал Ум-ница обкатанный текст.— И только наш рав сумел найти этого безнравственного беглеца и убедить его дать жене развод. Лея и Джонатан поженились, они были счастливы, у них были дети. И после смерти Джонатана, Лея нашла утешение в благотворительной деятельности. Вспомнив самый тяжелый период своей жизни, она создала специальный фонд "Второе счастье", чтобы наш рав смог помочь и другим женщинам-агунот, как он когда-то помог и ей.

Ёлка похлопала в ладоши и сощурилась:

— Я плакала, ага. А с накладными пейсами у нас что?

— А я предложил раву создать одноименное сыскное агентство. Чтобы все было профессионально и современно. Моя задача — выследить мужа и не дать уйти, пока рав не убедит его дать развод. А для этого трудоемкого дела, Ёлка, иногда приходится не то, что пейсы снимать, но и некошерное вино закусывать креветками. Вот так.

Мы с Ёлкой переглянулись и заржали.

— Бедный,— сказала Ёлка.— Агент 0007. С правом жрать креветки.

— Все! — оборвал Умница.— У Бори нет времени. Улетай первым же самолетом куда угодно, а оттуда пробирайся в Москву. Доберешься - мне позвонишь. И не ссы, Боря, я тебе пропасть не дам. А дам я тебе агентурную кличку…— он на секунду задумался, потом мстительно сощурился,— Мутант.

— Спасибо, хоть не Примус,— огрызнулся я.

— Да ну тебя с твоими хохмами, у нас ведь серьезная организация. Мутант. Никто не должен знать твое настоящее имя, а то тебя найдут. Да, и мне когда будешь звонить, не смей называть себя иначе, как Мутант. Телефоны твоих знакомых они наверное будут прослушивать… И Ленка не должна о тебе ничего знать. Если она будет знать, у нее Софья Моисеевна выведает. А значит, не должен знать и Левик. Он не сможет не успокоить Ленку, видя как она переживает… В общем, что я тебя учу, сам все понимаешь… Ну давай, счастливо…

Так Ленка стала агуной.