Валерий Бондаренко
КОТ В МЕШКЕ, или АВТОР НА СТАРТЕ
(Четыре рассказа Паши Сухобруса. Наша версия)
Азарт берет — писать об авторе, которого совершенно не знаешь как человека! Я ничего о Паше Сухобрусе, кроме его текстов, не ведаю. Тем «чище» будет поставленный мною «эксперимент». Написать как о сложившемся мастере об авторе только по четырем его небольшим текстам, — право же, это такой риск самозванства, что делается не по себе… Поэтому сразу оговоримся-договоримся: все, что я напишу — это исключительно мое имхо, мое субъективное восприятие этих текстов, быть может, ничего общего не имеющее с их объективным смыслом или авторским содержанием, вложенным в них.
Ритуальное приседание сделано. Теперь, как говаривал Винни-Пух, «тронулись».
*
Все четыре рассказа, на странице Паши Сухобруса — каждый по-своему интересны и примечательны. Однако из них особняком стоит для меня его
<http://www.proza.ru:8004/texts/2002/11/04-28.html>
Почему «особняком» — скажу после. А пока — об этом рассказе, возможно, одном из лучших, что довелось мне прочесть на прозе ру.
Вот, казалось бы, только ленивый не пишет о впечатлениях детства. И рассказ этот — тоже, по всей видимости, оттуда, из впечатлений детства. Некоторые рецензенты «купились» на это: этак небрежно похвалили, почти вскользь отметили. А ведь этот рассказ, на мой взгляд, куда как сложен по своей природе! Внешне главным героем оказывается предмет неодушевленный — как в сказках Андерсена (что вообще-то естественно и логично с точки зрения детства). При этом предмет, который при всей своей неодушевленности связан с тонким миром человеческих эмоций, ведь виолончель – не просто инструмент-подспорье, а подспорье в рождении впечатлений музыкальных. Впрочем, до собственно музыки дело здесь не дойдет, — сестра так и не станет виолончелисткой. Судьба ее сложится грустно, горестно. И навсегда в памяти останется дырочка, которую просверлил отец в полу комнаты, чтобы громоздкий инструмент крепче держался в детских руках…
Но весь рассказ при всем при этом вдруг покажется поющим чутким инструментом в руках талантливого художника.
Мне почему-то подумалось, что главным героем этого рассказа стал не инструмент и даже не судьбы людей, а — МУЗЫКА. О ней здесь почти не говорится. Но она слышится в каждой, самой бытовой и приземленной подробности текста. Я не знаю природы этой музыки, но ясно чувствую, что она здесь — главное. Может быть, это упоение автора жизнью, которое ничего общего не имеет с печальной конкретикой бытия земного; открытие себя в творчестве, когда вдруг понимаешь, что все, что с тобой было, — было не зря, не напрасно, было с целью, и легко, свободно раскрывается новым, неведомым тебе даже порою смыслом.
И еще такое чувство полета бывает в детстве. (Рассказ и впрямь с детством связан – не фактажем только, а глубинно, сутью). Говорят: «Летаешь — значит, растешь!»
Если вы не побьете меня за пафос, то я скажу, что этот рассказ — с крыльями.
Хотя, быть может, он и сам об этом не знает.
<http://www.proza.ru:8004/texts/2002/11/30-02.html>
Место действия этого рассказа — вероятно, реально. А вот время действия и сами действия его героев, — тут все более чем непросто! Мне кажется, из всех четырех текстов автора этот – самый спорный. Отношение к нему формируется пост фактум прочтения, а во время самого чтения читатель не раз и не два будет удивлен и, возможно, даже порой раздосадован. Потому что ну посудите сами: в очень узнаваемо описанное заведение провинциального общепита врывается один из героев нашего времени — безбашенный тип с «калашом». И наводит из окна пирожковой порядок на местности, – как он сей порядок, естественно, понимает. Правда, никакой ОМОН его не «снимает». Да и паники вроде нет никакой. По жанру типа боевичок-с, а вот по сути — может быть, даже притча. Может быть — потому что притча все же обычно имеет некую отвлеченность, умозрительность в своей фактуре. Однако же ничего от подсушенной «интеллектуальности», литературной «сделанности» в текстах Паши Сухобруса нет и в помине. Больше того, — складывается впечатление, что эти тексты не продумываются и выверяются, не делаются, что они просто — рождаются. Во всяком случае, никаких мускульных усилий автора, никаких подгонок я лично нигде не почувствовал. Его рассказы ЕСТЕСТВЕННЫ, и в этом (кроме чрезвычайно хорошего общего авторского тона и прекрасного языка) – их притягательность, их стойкое обаяние.
Ну, а если вернуться в «Пирожковую», то придется признать, что и герои этого рассказа, и пейзаж, так подробно и поэтично описанный, и все вообще, что составляет плоть этого текста, словно б пришло из сна и во сне – по алогичным законам сновидения — действует. Сюр? Но сюрность эта так солидно, так логически выверенно обоснована, что еще раз повторимся: рассказ этот чем-то очень похож на притчу. Его тема — «русскость» в самых разных своих проявлениях: бытовом, «геополитическом» (отношение к чужакам), историческом.
Основное свойство этой «русскости» — замкнутость в самой себе, неподвижность. Древний собор, ампирный клуб и дощатая пирожковая как разностильные и разнокачественные памятники различных эпох сосуществуют одновременно. Они застыли над рекой Вологдой, потому что реального смыслового ИЗМЕНЕНИЯ в движении российской истории как бы и нет. «Закольцевалась» и жизнь природы, повторяясь однообразно и равнодушно то приметами лета, то зимы. Застой настолько могуч, что любой, даже и самый нестандартный поступок, вязнет в нем, теряется, растворяется без следа и остатка…
Сон Обломова со смысловым знаком минус…
<http://www.proza.ru:8004/texts/2003/01/04-05.html>
Расправившись с «русской идеей» (шутка), Паша Сухобрус на этом вовсе не остановился. И этот рассказ — явное тому доказательство. Тема его — русская классика в эпицентре ее развития – в Питере. Мерзнет в многочасовой очереди в Эрмитаж провинциальная девочка. Кроме мороза «на дворе стоит» (как сказал бы классик) и конец эпохи социализма, нищий, смутный и полный очередных (я не про тогдашние очереди) надежд. Жизнь, проведенная в очереди за чем-то — тема одного из шедевров Сорокина. В рассказе Паши Сухобруса люди стоят вовсе не просто за чем-то бытовым, но за великим, духовным, — за право быть к нему приобщенным, за право оказаться на минуту вне времени и пространства. Но увы, и гранитные атланты, и пышные фронтоны, и дворцовые мебеля, по которым прыгают родовитые крысюки, — все это отдает таким жутковатым Аидом, что невольно вспоминается уже мир Кафки, лишенный всякого смысла и всякой надежды. Правда, на мой вкус, в рассказе Паши Сухобруса для этого все же слишком много увлеченности пластикой жизни. Его взгляд – это взгляд художника, который вопреки выморочности ситуации (порыв к духовности, умерщвляющий человека) умеет любоваться игрой красок и форм, забывши, так сказать, что он уже типа у одра находится…
Вот эта странная шизофреническая разъединенность в русском и советском человеке «ума» и «сердца», «нужд низкой жизни» и порывов к высокому; эта униженность всех во имя величия одной идеи, этот вечный, как рок, Медный Всадник, преследующий и изничтожающий любую человеческую конкретность во имя высокоабстрактно-имперско-черт-знает-какой надчеловечьей идеи, — это все остается актуальным и до сих пор!
Кажется, народ в наше время робко, молчаливо отвечает на это своим совершеннейшим (и совершенно справедливым) равнодушием к политическим играм (а может, и шире, уже к историческому будущему страны).
Но увы и ах, — думаю, с нас взыщут и за сие!
<http://www.proza.ru:8004/texts/2003/03/18-09.html>
Для меня этот текст стал открытием нового автора. Удивило, КАК умудряется он остаться свежим и ярким в подробностях, разрабатывая тему, изъезженней которой в нашей словесности просто не существует!
Вот почему мне хочется сразу сказать о чрезвычайно притягательном свойстве прозы Паши Сухобруса, — она необычайно свежа. Свежесть эта проявляется по всем параметрам: от замысла, общей идеи до конкретных метафор и образов. Внешне она кажется традиционной, и, по-моему, очень хорошо, что традиция ее питает. Но в пределах этой — чисто внешней — традиционности автору удается оставаться совершенно оригинальным и даже взрывать эту традицию. В рассказе, о котором мы сейчас говорим, это проявляется неожиданным сюжетным «взрывом» в конце его, так что некоторых читателей такой финал озадачил.
И этот рассказ строится на розыгрыше глобальной идеи-образа-явления, — некоего жизненного и литературного материка. Такова здесь русская северная деревня, ее мир, уходящий в прошлое, истлевающий, как облако в сероватом предосеннем уж небе. Можно назвать нашего автора мастером прощаний с… Я думаю, это чисто врЕменная ситуация. Ему и впрямь нужно проститься с тем, что живет и уходит, — проститься достойно, то есть так, чтобы призраки прошлого не мешали наступившему настоящему, не застили будущего.
А то, что будущее у этого автора обещает быть интересным, ярким, — мне кажется, абсолютно ясно даже и по четырем его небольшим по объему текстам.