авторы
РАТЬЕР
Михаил Квадратов *** Я знаю: в голове - чугунный жук. Он слесарь слов и мыслей провожатый. Он домосед. Но в день двунадесятый Его снесет тяжелый желтый звук. Ликуй, слоняйся с легкой головой! Глядь: поводырь опять в твоем курзале. Так злобные зуавы воскресали На акварелях Первой Мировой. ..^.. Изяслав Винтерман *** Еще лет десять я буду идти вперед, забыв про годы, а дальше - "все степь, да степь..." Хотелось деньжат и славы, но это треп! Хотелось любви и женщин, но слеп был, слеп! В слова играя, я шел в никуда, - пришел! Слова играли толпою таких слепцов. В земли вращенье цепляясь за скользкий пол, с пластинки в яму скатился в конце концов. ..^.. Иван Роботов ДЕРПЕССИВНО-ФЕТАМОРИЧЕСКОЕ На заплёванный двор чёрным негром спускается мрак, Лишь подобно луне тускло светит настольная лампа И в потёмках души пробуждается внутренний враг, Засоряя мозги серпантином рифмованных штампов. Мой удел мне знаком - он как драные джинсы не нов: Неустанно строчить как желудок пустые куплеты И упрямо искать в тёмных комнатах чёрных котов, Понимая, что там их, по всей вероятности, нету. Запихну в кошелёк равноценные дружбе гроши, Затяну посильней как здоровье изношенный пояс И, ворча на свою как мгновение долгую жизнь, В дальний путь провожу словно юность умчавшийся поезд. ..^.. ПОХА *** Пленительно-ушлы Традиции древних: Целуешь лягушку - Имеешь царевну. Всё то же касается И мужика, Пока не красавца, Зато дурака. Теперь повсеместно Реальность иная. Где кто - неизвестно. Что будет - не знаем. И как не сердиться, Предчувствуя то ещё: Целуешься с принцем - Имеешь чудовище. 2001 *** Как весною всё нелепо, Как со мною мир не дружен: Выворачивает небо, Оборачивая в лужи Или что-нибудь погаже, Что-нибудь поматершинней - То, что ты сейчас размажешь, Уезжая на машине. Я сижу в своём болоте И отчаянно зверею - Потому что жизнь проходит, Потому что я старею. Выпью с горя (где же кружка?) И пристану откровенно: Полюби меня, лягушку - Может, обернусь царевной… 2002 ..^.. Ника Батхен *** Не затянув в китовый ус округлый белый стан, Царица дремлет на софе. Ей надоел Ростан. Ей опротивел политИк, высокий штиль. Штормит. Розвомраморный камин сочувственно дымит. Скулит болонка у окна в сырую акварель. Какую новую любовь принес с собой апрель? Кто на орловском рысаке проедет под окном, Блеснув сквозь парковый туман крученым галуном? У чьей груди найти покой, потом велеть "проси", Хоть до утра стянув броню Фике Всея Руси. Заходят дамы, в десять рук белят, сурьмят, вощат. Царица зла. Парча на ней - что мухи на мощах. Румяна. Мушка на щеке. Кольцо мигнет искрОй. Парадный выход. С двух сторон смиренноглазый строй. На чьем-то лбу проступит пот, скривит узор губы. Зевнет царица, ей скучны фигляры и рабы. И за обедом от тоски, немыслимой уму, Она сошлет кого-нибудь в деревню... нет, в тюрьму! А после, слушая дуэт пастушки с пастухом, Она вздохнет: костер, мундир, через поля верхом, В густых волнах кудрей и грив запутался Борей, И поцелуи в суете походных лагерей. Закат. Согласный топот ног под скрипки и альты. И новый ласковый щенок спешит подлезть "на ты". В алькове запах простыней и пота и вина. А ночь сгущается сильней и жизнь всего одна. Лежат любовники без сил и дышат в унисон. Красавчик чешет мокрый бок, царица видит сон. ...Холодной комнаты покой, замшелая стена. Свеча издохла под рукой. Рыдай, дурак, стенай. Осел росой на кирпичах непрозвучавший крик. Свалился в ноги со стола напудренный парик... Подлец рассвет облил виски расплавленным свинцом. Царица трогает рукой измятое лицо, Скребет холеным ноготком рубашку на груди И будит мальчика: "Пора. Ступай, дружок. Иди". ..^.. Елена Тверская *** Я нежна с ним, и все наперед прощаю, Я дорогу легкую обещаю, Предлагаю еду, питье, - Будешь, будущее мое? А оно глядит на меня сурово, Словно знает: спросу нет никакого, И идти не будет легко, И не так, чтобы далеко... Из подборки "Дополнительные занятия" "Учебный год почему-то вечно начинается осенью" А. Шапиро Максим Максимыч, делать нечего, Тамань ли, Бэла - все одно; как ни старайся - ни сберечь его, ни задержать не суждено. Не сдержишь холода могильного; смотри вослед, глотая пыль, и на расспросы - "Не клопы ли Вас кусают?" - отвечай: "Клопы". Слезу предательскую смахивай - навек расходятся пути; ему объятий не распахивай, простись с ним наскоро, прости его грехи - любой не меньше чем небрежный знак рукой, как тот, с которым - "Вряд ли... да и незачем..." - он в хрестоматии войдет. Две песенки для Малыша 1. Счастье -оно не вне. Радость - не всем одна. Если не веришь мне - Выгляни из окна. Видишь слепца того? Шарманка ему - жена Одна она у него, А две ему - на хрена? 2. Один - обижает кошку, Другой - расставляет фишки, А я, запрокинув бОшку, Гляжу - кто же там, на вышке? Кто, Oблаком обнимаем, Там пишет стихо-творенья? Я мало в них понимаю, Но в этом и наслажденье! *** Как в восемнадцать, все на просвет - сквозное. Рваные мысли. Дырчатый небосвод. Доктор тогда рукой махнул - возрастное, Перерастешь, затянется, заживет. Март наступает - дождь из тепла и света. И привыкаешь слышать из года в год: -Не придавайте, право, значенья, это Все у вас - возрастное. Это пройдет. Холод тоскливый приходит под утро где-то. Черные мысли. Мелкая дрожь и пот. Даже не думай, ничего не пройдет, Это не возрастное. Смертное это. Белка Белка по траве день-деньской скакала, Прятала орешки - и забывала Адреса зарытых своих чудес. Из добра запрятанного всего-то Соберет не больше чем треть по счету, Остальное - пИковый интерес. 27 процентов - не больше трети - Вся награда беличьей круговерти, Да и то, случается, скорлупа, А ядро - не часто ей выпадает. Вот и скачет, вот она и скрывает, Как она беспамятна и глупа. 27 процентов - ее награда. Мало толку, скажешь? А я и рада, Беличьей науке - мелькать, рябить. А над всем над этим - с весенней силой - Что должно светить в небесах - светило, И любило все, что могло любить. *** Еду куда-то опять. С неотвязностью мафии, Жизнь исправляет мою нелюбовь к географии, Так не простив мне снобизма столичного жителя, Сан пассажира меняет на статус водителя. В детстве мне было достаточно круглого чайника, Чтобы представить себе - отвлеченно, нечаянно,- Что там с другой стороны у Луны или глобуса, И безмятежно уже дожидаться автобуса. Не от меня ожидалось открытье Америки; Были открытием - улицы с выходом в скверики, Там, где андреевский Гоголь сидит опечаленный, Души творя и сжигая в цикличном отчаянии. Не для меня вы раскинуты, сети прекрасные Новых пространств, - я попалась на знаки, на гласные, Мне заменяют всех планов и карт очертания - Надписи, вывески, мест имена и звучания. Видно, за эти и прочие все прегрешения Oтняли боги метро и т.п.-утешения, И повелели мне заново - в трепете, в трафике - Наскоро, набело, наспех - учить географию. Инструктор Гуревич Он был инструктор. Как ему, не удавалось никому рулить обозом. Он говорил: "идем в поход." и каждый знал, что он пойдет, как под гипнозом. Тогда еще ходили мы в походы посреди зимы, холодной, белой; брели с гитарой на простор, а на стоянках - перебор звучал умелый. От подмосковного села лыжня упорная вела, а на привале - "не выпьешь - так и не споешь, а мастерство, блин, не пропьешь!", - и подливали. Он песен знал - часов на пять, и не хватало - подливать под звездной сыпью, и отъезжал автовокзал, как тот алкаш, что заказал: "Сыграй, я выпью...". Нас разметало, развело; кто - за бугор, а кто - в село, из той когорты. А он не спился - люди врут! - и звезды зимние берут его аккорды. Род В женских стихах - какое-то однотемье, Все об одном заладили в унисон: Чем не начнут любое произведенье, А под конец выходит - все он да он. Ну a в мужских - многотемье; не оттого ли Так и мелькают женские имена? Если писать по-русски - к Татьяне ль, к Оле- Жизнь - все равно она, да и смерть - она. ..^.. Елизавета Михайличенко * * * Тебя не оскорбляет пустота? Плеснет себя - тебе в лицо: умойся! Оно смешно, твое мироустройство, где все в пределах от нуля до ста. Ста двадцати, конечно. Продолжай, ведь вязка смыслов лучше, чем животных. И в испареньях ночи - злых и потных - смотри, как небо подъедает ржа. Так начинается обыденный обряд, и птицы голосят и причитают. И в пустоте твоей так шарится набат, как змеи по заброшенному раю. Рассвет. Погасла ночь. Потопный свет. Захлебываясь, видишь все. Противно. Белесый неизбежный лазарет, по стенам - современные картины. По коридорам верный персонал, одетый в снег и плесень. Но не бойся, с тобой всегда твое мироустройство, где ты смешно, но верно ночевал. Ты даже научился называть предметы, время, гадов и поступки. И - главное - ненужное стирать при помощи хлорированной губки, и не бояться чистого листа, ведь все в пределах от нуля до ста. * * * Сунешь ветку в мартовский костер, вспыхнет пламя влажности и шелка. Младшая из вызревших сестер, ломкая, как ноги жеребенка, мартовская робкая нестрасть. Чуть румянец, чуть длиннее фразы, и пыльца клинической мимозы маскирует угольную масть. Мы теперь рисуем акварелью, пусть течет, непроизвольность тянет так, как тянет Пана за свирелью до того, как тело дудкой станет. Умиляясь, смотрим на хитин прошлогодней осени. А это, разноцветное, рожденное, нагретое расправляет крылья и летит. *** Излет февраля, пленка снега на мутном глазу. Горячий комочек жалких рассохшихся перьев. Запах тепла от белесой чужой батареи. Благословляем лозу. Налить на ладонь алкоголя объемом в глоток. Всмотреться, качая, в набухшую линию жизни. Февраль истончился, и кожа, и локоток. Страдания из-за. Втереть слабый луч в онемевшую сизую тьму. Это - рассвет. Это - скоро весна. Это - снова. Цикл круговерти, начавшийся много тому... Стенания "скорой". ..^.. Неведома Зверушка Царевна-лягушка Никого на свете не любя, На любовь безбожно уповать. Я не знаю, как там у тебя, А в моей глубинке тишь да гладь: Ни души, ни всполоха огня - Благодать такая, как в раю! Я не знаю, как ты без меня - Я тебе сто лет, как не пою. Я к тебе сто зим не тороплюсь, Я тебя сто весен не зову И, свою предательскую грусть Вырывая с корнем, не реву. Ах, моя лягушачья беда Не беда - наука для детей, Мертвая студеная вода Сверх-нечеловеческих страстей. В этой сказке, как ты ни крути, Где не пень-колода - скрип-доска. Я не знаю про твои пути, Только ты придешь наверняка, Зазвенит тугая тетива, Засмеется солнца колобок И сорвутся страшные слова С губ твоих, промазавший стрелок. ..^.. Александр Шапиро *** Окно бесстыдно голо, несносный свет свистит, и половина пола в полуночи блестит. Увиденные резче, мерцают в забытьи мои родные вещи, любимые мои. Вот этой книге снится, наивной, как дитя, как ранена страница была мечом ногтя, когда (когда? когда-то) в глуби ее крыла та самая цитата отыскана была. Скороговорочка на стене висит картина скособоченная чуть слишком много кофеина слишком мало нежных чувств перекошенная крыша это очень хорошо только ничего не вышло ниоткуда не вошло это альфа и омега это вечные снега это веда это Вега из созвездия Врага незаконная комета маета из-под куста и когда не входит это не выходит ни черта *** Есть вещи, которых никак никому, наверное, не объяснишь. Галера бодает волну. На корму восходит, и пробует тишь на звук и на жалость оливковый грек, и сжался комочек в душе, как будто ты мальчик, на улице снег и ветер, и вечер уже, а взрослые между собой говорят под шорохи желтых газет, и тот же здесь японоватый закат на мелкое солнце надет, и так же малинова Фуджи-гора, и бьется стеклянный лосось, и важное что-то случилось вчера, но главного - не удалось, но главного - нету. Биенье струны, биение рыб об порог, сон мальчика, сон невесомой сосны - ненужного слова зарок. Снежинки Почему мы валимся наискосок, носимся, завихриваемся, выписываем кренделя, выплясываем свой вальсок? Почему на путаном пути своем мы не останавливаемся ни на полмгновения, с упорством варвара иероглифические письмена перебеливая, перемарывая? Почему ни идеальные лучи фонаря, ни кирпичи прямого здания нас не выправят? Затейники-ткачи не рассчитывают кружево заранее, музыканты не расписывают нот очарованного тысячеголосия, заплетается летающий вьюнок, спутываются небесные колосья, и пуды, пуды легчайшего зерна взбалтываются до головокружения, потому что ужас каменного дна равен радости высокого скольжения, потому что лучше взмыть бесплотной мглой, чем упасть бесплодной рыхлой массою в час, когда Господь наш, ласковый и злой, опускает ветреную длань свою... ..^.. Олег Горшков *** Мой бессонный приживала И ночной чернорабочий, Мой настройщик клавиш чутких, Рисовальщик февралей, Златоуст мой, жгучим жалом Врачеватель, - в коробочек, В табакерку, хоть на сутки Возвращайся, дуралей. Безымянный, бестелесный, Ты мой оборотень ловкий - Одинокий лист на ветке, На стекло налипший снег, Ты моё "что было б, если"... Ты улика и уловка, Придыханья теплый ветер - В человеке человек: Зыбкий, призрачный, прозрачный, С расхворавшейся свирелью, Что простуженно играет: "Всё еще быть может", но... На исходе осень, - значит, Как бы ни поднаторели Мы в игре безумной, рая Никому не суждено... Евгению Коновалову Мой братишка неуемный, Снова пьющий ветра брагу, Где же в городе бездомном Дом твой: шумная общага Или улочка, где снова Музыкант богоподобен? Утро льет тебе парного Молока тумана… В обе, Воздух сжавшие, ладони Умещаются утраты - Ночь и детство… Утро тронет Нежным светом, звонким матом Стены Спасского Собора… Где твой дом, отшельник века: Где-то в звездах? Под забором? В тишине библиотеки? У реки, где берег полон Тишиною и камнями? Жить так вольно и так больно, Если путать ночи с днями, Если с чаяньем безумца Петь стрижиные печали... - "Образумься! Образумься! Амбразуры замолчали!", - Подавал рассудок голос, Искушая в страусиность, Но щетинилось, кололось, Но частило сердце сильно… Где, скажи, твоя итака, Где же выход непокою? Отчего так тянет плакать Вновь над Одена строкою, Над "Воронежской тетрадью", Над пражанкою Мариной?.. Расскажи мне, Бога ради, На какой, на комариной, Пошехонской дальней топи Есть заимка для поэта? …Там он пьет целебный опий Свежевыжатого света, Там он время простирает Не по датам, а в просторе, Там врасплох его с утра и Застигает луч сатори... Но молчит мой постоялец Расхворавшегося марта. Одержимость состояться Самый смертный вид азарта. Завтра - новая кривая Вывозить возьмется кругом… Половинку каравая Отломи, братишка, другу. Я, как ты, ищу по свету Дом и пью хмельную брагу Одиночества и ветра - Бедокур и бедолага. И в моих ладонях сжатых, Смерчем выбивший фрамугу, Воздух стиснулся утраты. Дай мне руку, дай мне руку… ..^.. Мурена Песенка "Раба Востока" Сластей восточных не счесть мне точно, Миндаль, изюм и рахат-лукум, Но неба ясней, луны прекрасней Глаза любимой моей ханум. Пугливой ланью ступает робко По горной тропке ее нога, Раба востока, раба востока, Раба востока, раба-раба… Оставлю в тайне свои желанья, Чонгури плачет, вздыхает саз, Хабиби айни, хабиби айни, Хабиби айни - оазис глаз. Амброй и мятой в садах Эдема Дышат фиалки, кричит павлин, Лишь для любимой, лишь для любимой На тонком стебле цветет жасмин. По райской тропке ступает робко Пугливой ланью ее нога, Раба востока, раба востока, Раба востока, раба-раба. Раба, раба-раба, раба-раба. ..^.. Juliss *** Так было - и ты упала Из облака в облака, Было б осиное жало Была бы твоя рука Черного ветра косицы Сон отпускает в сон Оса дрожит, суетится В простенке меж двух окон Откроешь окно - и в доме Запахнет сырой водой Оса взлетает с ладони Туда, где еще тепло Где золотом пахнет, чернью Червленые небеса В пустеющем небе вечернем Вьется, дрожит оса Но сон унесет - стрижами Мелькнет в золотой пыли Где небо за гаражами Выходит из-под земли. Считалочка СтрОчат часы, кукушка кричит ку-ку белая мышь на левом лежит боку деньги уплочены, незачем больше жить белая мышь на левом боку лежит Солнце мое, прошу, на меня смотри - тени приходят ровно по сету "три" белая мышь уходит по счету "раз" белая кошка щурит довольный глаз, город течет внизу, там где нет границ город глядит на нас изо всех глазниц город не прячет глаз, но по счету "два" ночь предъявляет на город свои права. Надо развеяться, надо убрать песок белая кошка лакает томатный сок тени приходят оттуда, где среди крыш ходит за белой кошкой белая мышь. *** Не будет ни дна, ни покрышки внизу шумят электрички, а я наблюдаю с вышки как сало едят синички, как клювиком копошатся как жадны в своем яденьи когда в долину ложатся сугубо смертные тени. На вышку мою ни хачик ни прочий грузин не влезет пока резиновый мячик катаю в своем обрезе пока угрюмое дуло солнышка - на закате - начальнику караула обойму лучей не вкатит. *** Счастья должно хватить Коль не на всех - то на... Хватить уже кутить, Выгляни из окна. Не Долохов ты, поди, И даже не Лев Толстой. Гляди - шарманщик сидит Заведомо холостой. Была б у него жена, Или хотя бы пиджак, А так - шарманка одна, И той - цена четвертак. Шарманка ревет, гудёт, Сипит простуженно, в лоб - Как мартовский ледоход Или речной пароход, Забредший в речной туман Где плюнь - не увидишь дна... Тебе - весь мир, А ему шарман- Шарманка, и та одна... Бред Мон дьё, Монреаль, Монте-Карло какая ужасная ночь! Портрет императора Павла скрипит, и не может помочь. Безлиственных веток ресницы степлились. И в пасмурной мгле летят дождевые крупицы к промерзшей и голой земле. Портрет императора Павла, по стенам - и воск, и шинель, и бродит рассеянный старлайт и пахнет прокисшим "Шанель". Мон дьё, Монреаль, Санта-Роза, кривые пути Коста-Рик... Гляди, как под сильным гипнозом кривляется чудный старик. А он - Дон Хуан и идальго, и я - Дон Идальго, хуан. Обкуренный крэком и тальком, давно и безжизненно пьян, он видит ворону на ветке, чей хвост достает до луны, и ходит под утро к соседке и ей говорит свои сны. Соседки напудрены веки, есть стол - с колбасой и чайком. Средь предков ее - то ли греки, а то ли усатый райком. Из греков в варяги - так точно, так прочно налаженный быт, что даже придурок полночный покоя ее не смутит. Ей видится сын - отщепенец, ей грезится мертвая мать, и сотни корявых поленниц, которых уже не собрать, ей снятся поля. Вся их тяжесть, и глина, и мертвая сталь. И, может быть, боже мой, даже Мон дьё. Мон амур. Монреаль. *** Стало быть, значит, так Значит, пойдешь под нож Ангел-то твой - дурак, Твой-то отец - хорош. Будет он стричь овец Будет козу доить Надо бы жрать, малец- Стало быть, надо жить. Стало быть, надо ждать Ангела-дурака, Ну а пока - лежать Пялиться в облака Мягок овечий бок, Где-то зацвел чабрец Грустный, зевает Бог, Ножик занес Отец. ..^.. Александр Пименов Постное Всё - временно, и бесполезно тявкать: Снаружи - хрупко, тленно изнутри… О, Господи, я знаю всё и так ведь! - Но Он меня за волосы: смотри! Гляжу, mein Gott. Как баба Лота - с риском Остолбенеть, узрев былую гнусь. Но Боже: со святым Андреем Критским Я честно, основательно рехнусь! И так тоска… А тут ещё и эти Пассажи… квазифрёйдовский гротеск… (Меня ж учили в университете - Я понимаю покаянный текст!) К какой уже странице перейти там, Чтоб лопнул чирей, катарсис неся? …Великий пост - а я с панкреатитом И от картошки вою хуже пся. Да, батюшка, и те аборты - гадость, И борзостей латынских нам не надь, И я, какой ни грешник, содрогаюсь, Когда педрил потворствуют венчать. За аглицким ли нам тянуться звуком, Зуб мудрости чеша о байбл-гам, Где Аввакум зовётся Ебикуком И присно свят мормонский полигам? Нет - мы к истокам еллинским… ан чё уж От них осталось? Кто теперь пророк? Две рыбки мелких, вроде как анчоус, На пять тартинок - вот вам и паёк. "Гляди: не сякнет пиплу хаванина! О чудо!" - прозревает неофит. Какого, так сказать, христианина Подобное не воодушевит? ..^.. Ольга Родионова *** В городе Дураков вешают всех собак, Чертят черты икон вилами по воде. Как ты там, далеко? Думаю, что никак. Где ты там, далеко? Думаю, что нигде. В майских там небесах, В ласточьих голосах, Ты в опустевший зал Несколько слов сказал: Я, мол, не то что вы, Мне, мол, хуйня война, Мир, мол, меня ловил, - Только вот не догнал. Нет бы пуститься вброд, Нет бы - да компас врет. Как ты там, говоришь? Да гляжу свысока. Выстрелишь - воспаришь, но не стреляй пока. В общем, с дырой в груди холодно - погоди. В общем, хуйня война, Ты поживи одна. Ангелам - ангеловы бредни, а ты живи, Ведь, не сносив головы, не сможешь петь о любви. В общем, поскольку сдох, я больше тебе не бог. ...В городе Дураков помнит ли кто о нас? Спрыгни на облако, вниз наведи мосты. Спас ли там, далеко? Думаю, что не спас. Ты ли там, далеко? Думаю, ты. В огненной вышине Плачешь ли обо мне?.. *** плещутся, плещутся в чашках обломки Селен пей ли, не пей ли, - осадок космической пыли может, тебя и любили, - наверно, любили, нежно целуя болячки разбитых колен звали тебя на заре, обходили в игре, звали во тьме, на Луне, на коленях качали эти качели, которые в самом начале каждой печали, как яблони в детском дворе звали тебя на заре, оставляли в саду лунные камни тропинок, забытые дети, сонные тени, как дети в гриппозном бреду, звали - ты помнишь, как звали тебя в Назарете?.. эти мечты о тебе, как следы на Луне холод, космический холод, разрыв оболочки, детские страхи, дощечки, занозки, болячки - все о тебе, обо мне, о тебе, обо мне... вот мы достигли Луны, на Луне тишина яблоки катятся, скрипы, шуршанье, прохлада райского детского сада, вселенского лада... ладно, любимый, не надо, я буду одна. *** щадабиду, - говорит поэт, - я всех вас видал в гробу! и вечный красный как ангел свет горит у него во лбу. шадабиду, заплетай язык, ворочай земную ось. и вечный жаркий как ангел штык пронзает его насквозь. и вечный сон как чума, метель что улей, и год как дно. и ты, что грела ему постель, не греешь его давно. шадабиду, улетай домой, мучитель ангельский мой. молчи,- глухому сказал немой. молчу,- ответил немой. *** Не оступись на последней ступеньке зимы, В рану влагая персты недоверчивой длани, Мелочь сгребая, ключи сберегая в кармане, Горбясь под гнетом своей переметной сумы. Вон он, апрель, - перепрыгни распутицу марта, Там до метро - и дворами - рукою подать. Что за кошмар-то, воистину, что за кошмар-то В талую воду из чрева зимы выпадать! Не оступись, это время последних простуд, Мокрых ботинок, бессонниц, и дрожи, и дрожи. Я еще тоже барахтаюсь, я еще тоже Как-то пытаюсь согреться, и я еще тут. Вон он, апрель, на щеках освежающий бледность, Жадный, лиловый, блаженный, бесстыжий, как тать. Не оступись, - нам рукою подать, нам на бедность Жаркую медную мелочь рукою подать. Вон он, апрель, полуостров ручьев, воробьев, Рай голубиный, раёшник дешевый предлетний!.. Что ж ты стоишь и глядишь в небеса, оробев, На предпоследней, последней, на самой последней?.. ..^.. Давид Паташинский *** Последнее время стало холодно жить, последние песни поет молодой рассвет. А ты держи меня, спать уложи. Не говори, что состоим в родстве. Это родство душ убивает хуже любви. Жена, муж. Вареные соловьи пустых сердец уже не дают дрозда. Такая судьба. Оказалась тоже пуста. Если горит, это горит звезда. Как правило, на самом конце креста. Последнее время ляжет на горло сну. Если воем, значит, зовем весну. Если холодно, значит, ложимся спать. Знаешь, куда во сне придем умирать, в какую страну, где нас забыли все, в густой траве, на речной золотой косе. *** Почему ты меня не любишь, почему меня не зовешь? Твое бессовестное нутро. Я ждал тебя с самого утра. Твои ноги, юзжат в ладонях, острые, словно нож. Так бы и повалил тебя в горячую слепоту костра. Я так люблю тебя, паскудная, я так жду тебя. Ты не знаешь и спишь, твоя влажная шея оставляет пятна на наволочке. Твои волосы слиплись от пота. Глазные яблоки перекатываются под веками, укушу их, укушу. Утром пошел дождь. Трава стала тяжелой и прилегла. Воздух легок и чист. И душист, и прян, и душист. Луна, бледная солнечная дочь, ее лиловая утренняя смола. Ты моя честная часть. Моя гремящая о дождь жесть. *** Лесной негоциант. Он падал с каждым шагом на траву. По праву одинаковых постился на сиреневой заре. Какой ему костер на ветренном безлюдном острову, когда волна волне целует одноглавый минарет. Мой суматошный писк. Событие, уздой наперекос, ответ летая свой. Ответь, литая связь, каким поил тебя сухим, прозрачным до безумия глюкоз, подъятый в стремена раскосого глазения Пекин. Бутылочный подвал. Волокна древесиновых ходов. А ты лучину звал и гладил огонек ее слепой. Так пой мне, как слюда распалась на слоистый холодок, и плакала судьба размазанной по зеркалу клопой. Другого гаже нет. Такой ангажемент на твой ментал, ментоловый металл, студеная водица для ума. А он и сам летал, когда ему под кожу закатал веселые глаза, раскрашенные в стиле "Хохлома". Пастух моих идей. Ты бродишь изнутри меня всего. А стук ли нас лепил, противные колесики часов? И ты еще кричишь, а слышно лишь растерянный зевок, и видно не тебя, а только пролетевшее серсо. Держащий два ключа, лесной негоциант и бомбардир, в глуши своих квартир, в тени своих остаточных утех, ты - словно тот сатир, которого услышав позади, рычит хмельной кабан, танцуя на подрубленном хвосте. Зеленый, как звезда, на восемь окровавленных вершин упал и отдохнул, и вспять ушел, считая до нуля, когда ему - спеши, а он себя на части раскрошил, пушистых, как земля, когда ее разделывать велят. Как славно было там, в безудержном, диковинном почти. О ком они сейчас? Послушай, ты не помнишь имена? А он вздохнул и встал, считая, что единственно почтить способен тот пастух, и Бога оставляющий монах. *** Двуокий, как все, протяженный, как пилигрим, в сердцах укоряя себя за ничтожность предзнаний, и одинокий, как мы всегда говорим, если горим ветер его. И весна ли, ей же ты, Боже, приумножая порезы, рвется до нас через глухое железо. Право, судим ли пастух, поедавший овец, если в груди его пламя, сжигавшее веру переметнулось. И ты, утонувший пловец, перлы искал, а нашел ослепительно-серый мозг Посейдона на склонах под знаком вершин, чей отрицательный смысл никогда не решим. Месяц вечерний, месяц ночной заклеймен звоном стекла, званным на ужина срам, где пролегла вереница людей без имен, только названий. И капли, как пули из ран, падали в небо обратно, и тощие псы плакали вверх на отсутствие новой росы. Камерный егерь. Барон в жестяных зеркалах. С вами уеду на встречу пропавших времен. Буду носильщиком вашим. Меня позвала хладная жизнь. Как гранит, навсегда огранен, стану надгробием вам и последним судом тем, кто разрушить пытается собственный дом. Я - проходимец, скиталец, певец на заре, той, что идет в Назарет. На границе ума кто бы не звал меня лекарем в ваш лазарет, я не приду. Я не ставлю второго клейма. Я - пилигрим. Я ищу, и обрящется мне видеть вдали появленье прозрачных огней. *** ...слогом и мыслию, пресною запятой, розовым глазом, утром, в петле трамвая, что, задыхаясь, мне закричал - постой, там, где уходишь, все еще узнаваем мост из слюды, мглы поворот в домах, сырость пронзительна. Кажется, воздух гуще, чем недозрелый мак. Не сходи с ума утром, когда увидишь себя бегущим. устал Ой вы, люли мои. Душно в груди, темно. Там сидит маленький, злобный зверь. А ты, наверное, спишь давно. За тридевять непроходимых земель. Ой вы, люли мои, кебабы моей мечты. Ты их ела, с мохнатого рыла своего не утирая сок. Сегодня вечером обязательно это прочти. Неужели напрасно слог мой так сладостно невысок. Ой вы, милые мои, душевные мертвяки. Так и мял бы ваши податливые тела. Помнишь, ты сидела со мной у реки. Песню пела, черную, как зола. Рассвет льет свое масло, как дырявый бидон. Густое золото пропадает в зубах неподвижных скал. Помнишь, я погрузил в душу твою ладонь, и ты заскулила, как голодный шакал. Ой вы, люли мои, лютни моей весны. Сердце мое горит, как поперченое. Паруса его так красны. Только все рвут меня туда, где играет черное. А ты все спишь. Мех твой мягче любви, умывает руки мои усталые. Новый день становится старым, как его ни зови. Паруса лежат на воде. старые рифмы Выходя в подъезд. Плит разобрав пустотных звук шага. Выкатываясь тоскливо. Недавно я приобрел двух прелестных животных: две свои половины. Глаза, как сливы, свешиваются до середины носа. Руки рисуют воспитанные колеса. А когда-то я, кажется, напевал, отходил и подглядывал чрезвычайно раскосо. А еще необыкновенно восторженно целовал, произнося слова любви. Произнося словал юбви к поверхности, по которой катался толстый карлик по прозвищу Ганнибал. Он еще, помню, грозил, как поленом, пальцем, производя фигуру фарса, фальстарта, вальса. Потом он сделал свое окончательное пу-пу и утонул обратно в своем зерцальце. Я, как всегда, на добавочную стопу так и хромаю, стреляя на всем скаку. Знали бы вы, как я всегда старался слов удержать рассыпающуюся крупу. Истина требует жатв, как щенята - соску. Я недоступен вздыхающему подростку. Помню, давным давно изучал меня желтый фанарь на покинутом перекрестке. Грека спешил через реку на страшный суд. Он разогнался раком, потом в лесу долго не жег огня, пробираясь в чащу, впрямь полагая, что ветры его спасут. Маша нагая рулила подмокшей сушкой. Шли по шоссе, откусывая друг дружку. Карл у своей подруги забрал костыль и рассмеялся, обозвав ее побирушкой. Что до морей, то они, на правах пустынь, тихо шептали воздуху: поостынь, если не хочешь упасть, утонуть, разбиться, звук издавая единственный - пынь-пынь-пынь. ..^.. Евгений Никитин *** Я ставни захлопнул и запер дверь. Не наступит вчера, сестра. Раньше море в траве шумело, теперь ледяные поют ветра. Нам в чертогах смертных кивал камыш и лягуш отверзал уста, нам ладони крапивный прожег бердыш, проросла во лбу береста. А сейчас тетрадь, как зима, бела, как снега, чиста и пуста. Вечерами гудит земля - затекла, а весна нейдет - заперта. *** Тревожна пограничная пора. Зима - сквозная тема, и покуда она звенит на кончике пера, весеннего не допускаю чуда. Поэтому ручьи не трепещат, и почки не проснулись от загара, и цепкие снежинки мельтешат, и в горле застревают клочья пара. Ты помнишь, как-то мы в вечерний час пытались разобрать шептовку ветра, а лунный желудь вспыхивал и гас, как маятник из сумерек и света? Не шаркай, город, не скрипи дверьми, посудой нарочито не греми, послушай, это временные прятки: у нас живет в коробке жестяной неведомый звереныш шерстяной он выспится и будет все в порядке. *** Мраморная крупа на черепичных крышах. Разная шантрапа прячется в теплых нишах. Думаете - навек в склеп заточен ледовый кобольд ли, человек, или божок кленовый?… Вот заурчит весна жирным сугробьим брюхом - снежные семена станут лебяжьим пухом. *** Иные, как положено шитью, осваивают схиму расставанья, а он решил довериться чутью и темному искусству рисованья. Мой бедный враг был сам комком шелков, но это по моей вине сорвалось. И вот вчера из точек и штрихов внимательная женщина соткалась. Кроша глухими пальцами мелок, он губ ее недвижимых касался, и этот оцифрованный мирок гораздо достовернее казался. Так, упиваясь верой стержневой, они любили с горечью смиренной, а город из воронки снеговой гудел автомобильною сиреной. Когда-нибудь нас тоже раздерут на синие и красные лоскутья. *** За поволокой стекла, осознавая бескрылость, мы дожидались тепла. Но ничего не случилось. Это - твое ремесло. Как же уверую, если чуда не произошло и тополя не воскресли? Я-то пытался и сам - слепо, своими словами. Буквы сверял по весам, стряхивал точки часами. Тщетно - по-прежнему спит солнца свеча восковая, оторопь снежная мнит будто она - вековая. Кто же из нас непоэт? Слышу музЫку дрянную: неугомонный сосед мучает скрипку дверную. ..^.. Борис Панкин *** отчитай по мне отворот-поворот - пора, затянулась игра, давно уже не игра - ставка больше чем разум, милая, будь добра - не толкай за край. отчитай по мне отворот-поворот, пока не разъела нутро хроническая тоска, не устала рука водить по листу - строка за строкой. - на кой? столько лет, а толку? - стылая маета, на плаву и только. - некуда, никуда. даже сны о том как мы с тобой никогда. не держи, отдай. 18.03.2005 *** Беспечна жизнь, волшебна и легка. - Листок весенний, трепетный и нежный... Я тоже думал так, пока надежде Однажды не пришел каюк, пока Тропа не завела за облака, В такие небеса, где свет нездешний, А травы трав июльских пряней... Прежде Ловил и я свой кайф. Увы, строга, Изменчива коварная фортуна - Улет был чересчур необратим. Еще чуть-чуть и выгорел бы в дым, Бесплотный словно свет холодный, лунный... Оставь свой гонор, страх сожми в кулак, Когда тебя накроет отходняк. 23.03.2005 *** Бредущий краем жизни пилигрим, Летящий краем неба шар воздушный, Язычник, виршеплет прекраснодушный, Останься до утра - поговорим. Ты зря сюда явился - Третий Рим Величием своим и равнодушьем Античному подобен, и не лучше Людская участь в нем. - Необорим И неподкупен город. Жрец пера, Ударно выдающий на гора Едва ли шедевральные творенья, Бессмысленна неравная борьба, Остынь, пока хранит тебя судьба, Коснись руин и в путь, во мглу забвенья. 23.03.2005 *** Как жаль что ты пустая изнутри И пустота твоя не наполнима, Молчаньем разве что и горьким дымом Отчаянья. И сколько не смотри В глаза твои, в них только фонари Окрестные мерцают. Постижима И суть твоя и жизнь. Под слоем грима Нет ничего. Кого ни сотвори В воображении, в итоге выйдет пшик, Пустышка, морок, идол, глюк, фантом... Мороз ночной затягивает льдом Поверхность луж. Торопится мужик Похмельный, припозднившийся домой, Идти стараясь строго по прямой. 11.03.2005 *** в гулких ладонях ладожского вокзала это не я придумал но ты сказала в марте апреле мае уже не помню да и не суть тем паче что ты никто мне все это было было но в прошлой жизни в позапрошлой ты говорила пока не кисни а в нынешней только письма и те по делу но даже от них невольный озноб по телу и в ночи отдается эхом твой голос давний и сердце бьется как будто каблук о камни стучит по мраморным плитам пустого зала в гулких ладонях ладожского вокзала 11.03.2005 *** в своей печали пребывая не забывай меня дружок ходи с оглядкой на трамваи ставь аккуратней сапожок когда скользишь по тротуару оледенелому в толпе под наплывающие фары навстречу проклятой судьбе когда прохожих задевая идешь меня не узнавая я тоже помню о тебе все время помню о тебе 27.02.2005 *** жил был дурак, он молился всерьез Р. Киплинг строчи, строчи, старательный пиит, оплакивай безмозглую пустышку, кокетку, суетливую мартышку. потом издашь лирическую книжку, - наваришься, наладишь скудный быт. живописуй своё житьё-бытьё, расписывай трагедию утраты, рассказывай, что счастлив был когда-то, что это подевалось все куда-то и поросло, как водится, быльём. пиши о том, как ненавистна явь, о пустоте вовне, внутри, в постели. накручивай печаль, мели емеля. а как оно на самом было деле не говори, за скобками оставь. 27.02.2005 *** не смею вас больше тревожить присутствием наглым своим, я вас раздражаю, похоже, и вы меня тоже. засим от вас удаляюсь, неважно куда и зачем, - в те края, где сгинул кораблик бумажный влюбленности. сгину и я из вашего "райского сада", в котором "не трогать", "не сметь" так часто звучит... и не надо ни помнить меня, ни жалеть. 02.03.2005 ..^.. PostoronninV *** Все мои корабли возвратились, сделав круг, - а как же? И ничего не увидели такого сверхординарного. Жизнь всем одно и тоже кино кажет, и много в нём глупого, а больше всего - кошмарного. "И что теперь?", - проснувшись, думаю, зубною щёткою пытаясь стереть горечь и соль морскую. Картина мира и так мне казалась чёткою, что же я ещё к ней пририсую, а? Какой запятой, на каком полуострове я смогу исправить ошибку топографа, какого тире не хватает мне в азбуке Морзе, чтобы сказать тебе, что я - чайка без острова?.. Северным ветром себя познаю - как окружность, что подпоясал киношною лентою шар земной мне, но с любою, совсем любою наружностью, даже с лицом Давида, могу Квазимодою быть, чтобы только вписаться в окрестности наших с тобою причалов, потерь и наличностей, чтобы менять на кило, на развес ли всё, что мы оба считаем в количестве денежном разве? Не может быть… Нет. Но, если потрачу это ни на тебя, ни на нас, ни на радость, если позволю утонуть последней твоей надежде - ты меня убей, ты меня уничножь, ты меня - моя радость - сотри с лица земли прежде... И я увижу в этом свою гавань - как свою сдачу с последних двух карт в одинаковой одежде... Или?.. ..^.. Татьяна Путинцева ТЫ ВЕРНЁШЬСЯ (с придыханием): но-очь... Ты вернёшься. Заклятье не снято. Бог ли, дьявол мне в помощь - не струшу. За тебя - не за славу и злато - Продаю свою вечную душу. Спутан, связан - и мне предназначен, Как бы дура-судьба ни крутила. Болью, болью ты мною оплачен - Я сполна за тебя заплатила. Ты придёшь - притворюсь безмятежной. Не узнаешь ты - `что это стОит. Маска глупенькой, хрупкой и нежной Снова истинный лик мой сокроет. ..^.. Диана Эфендиева НЕОН 1. железные птицы полынная и серебристая стоят на обрыве у моря одна думает о моторе и о том какая она быстрая другая думает о первой птице и юнне мориц тссс зимней любви крупицы царапают крылья дверцы вдруг доберутся до сердца до девяносто восьмого евро цап у птиц на пределе нервы снег как кот назойлив и полосат птицы похожи разница в цвете кожи буквах цифрах в остальном практически блинецы прохожий цыц что тебе их номера ты же не знаешь как это умирать вместе над зимним морем ты не читал у мориц давай давай не узнавай их лучше не выдавай 2. с изворотливостью миноги на переднем сидении новый CD пошел на второй круг до неонового посинения - у тебя в синяках ноги - плевать вдруг: - что ты скажешь когда вернешься домой? - добрый мой к чему тебе знать? мой неоновый нео-новый давай спать 3. обними меня обмани имя ксе-ни-я 4. перешли на язык жестов еще боялись - не хватит места, тесно... помнишь, потом смеялись? потом еще... первый - как раз не в счет. на то он и первый, неровный, нервный. зато теперь - только язык и жест: зверь, заключенный в жесть. 5. неожиданно шепотом: - вдруг это просто химия, феромоновый морок, сон? - все вопросы потом а сейчас обними обмани меня я - неон. ..^.. Владимир Антропов *** Отними мою речь - вычтешь темный язык из нуля Запыленных вещей, не обласканных прикосновеньем - Не оставив пробела в пределах дыханья, жилья, В промежутке гардин, в этом вновь опоздавшем весеннем... Что же, вестник, ты прав, если я не сумею вдохнуть Этой пыли сухой, душным голосом спеть не сумею - То остаться немым - лучший выход... Собравшийся в путь, За окном темный тополь замерзшую вытянет шею - Заглянуть напоследок... Учи же строенье стекла, Душный цвет занавески, часов ишемичных биенье, За окном темный тополь - и тянущееся: жива... Преломленье стекла, голосов в не-бе-пере-ломленье. Что ж я, что? И меня отними - и меня, - Замолчавшую тень, - переполниться вычтенным словом! Марта влажное небо иные дает имена Позабыв тишину телефонного воздуха злого... 21.03.2005 Март. Белые птицы. Эти белые птицы, что черную весть понесут, - Да забудут о ней, расплескавшись над белой землей... Ты за книгой заснешь и забудешь, что страшен суд, А листы всё пусты. - И что ты говоришь тишиной. И деревья полягут под тяжестью - кровь или снег, Погибает засадный, а справа помощь нейдет Ты очнешься в снегу, ты увидишь тяжелый бег Изумленных коней - повернешься - и птиц полет. Как тяжел, как железно на землю падает их Ужасающий шелест. Бредет по остывшей щеке И не может дорогу найти, замерзает, - стих, И бела рука темноты, и железо черно в руке. Алой влаги пронзительной, даренной мартом, на Предпоследний удар, на кромешный комок в груди - Еще хватит - а там начинает клонить тишина, - И тебе не уйти, поднимись... Поднимись.. Не уйти... 4.03.2005 ..^.. Серафим Розанов Маше Морозовой У нее была тьма нереальных имен, Даже АЗБУКИВЕДИ, но все же, Было имя еще из библейских времен, Как ожог ритуальный на коже. Я замаливал имя ее, словно грех: В нем накрапывал дождь, в нем поскрипывал снег. Я выкалывал имя ее на руке, От любви сумасшедший немного. И три облака плавали невдалеке Неземным продолжением Бога. Я отказывался эту жизнь понимать - Ее имя все время кончалось на ять. Я однажды спустился за ней в Интернет В паутине восточных религий. И когда мы уже выходили на свет, Нас окликнул провайдер Вергилий. Все ее имена из фальшивой судьбы Превращались опять в соляные столбы. ..^.. osh <ктонеготов> война приходит к тем ктонеготов кто не готов - как это не прискорбно: вот бывший бэтмен ищет кипяток на павелецком сгорбленный и скромный при том он чувствует себя скотом последней сволочью заочно точно с тех пор он очень понимаешь очень смотреть в окно как он тут ни при чем нет зрелища прекрасней нипричёмней когда уже прощен себе беслан шептать над возрожденьем обреченных с той стороны стекла но я ещё живой но я ещё ..^.. Ольга Хохлова *** нас выведут в жасмин парным весенним утром - небес аквамарин и нам, и палачам. аминь - прочтут - аминь и в воздухе паскудном послышится ваниль и прочая печаль. а дальше - будет свет и новый день, и будни, и сплетни из газет, и прочая мура: от войн до сквозняков; и только нас не будет - ни нас, ни слов, ни снов, ни смерти - ни хрена. *** В эти сны, чёрно-белые, с титрами, В этот город немой над Невой, Я впустил Твою музыку тихую И она говорила со мной. Повторяла, занозила, мучала - Не вернуться уже, не вернуть. И тоска - загрудинная, жгучая - До светла не давала уснуть. Мимо парка, кофейни, закусочной, Без раздумий покинув кровать, Я бежал, задыхаясь, за музыкой В безнадёжной попытке - догнать. Проступали из мрака - полосками, Отголосками пыльных гравюр - Узкобёдрые улицы плоские В обветшалых домах от кутюр. Лишь под утро - измучен синкопами, Поражён тишиной ключевой, Я очнулся - тревожный, растрёпанный, А вокруг - никого, ничего. Только сердце, безрадостно тикая, На последних аккордах сбоит. И тоска - чёрно-белая, тихая - Проникает за шторы мои. ..^.. Виталий Павлюк *** лампа, лампочка, лампадка на столе времен упадка под столом - два серых тапка штора, жалюзи, портьера бровь - седая, в ухе - сера старость, страсть, другая эра стул, решимость, поиск вены стук под сердцем, ручка двери дом, вселенная, забвенье ..^.. Лена Элтанг *** в cердце глиняное - иголку! не проси у своих божеств оберега - не будет толку схороню тебя втихомолку как мольера на пер-лашез нашепчу в земляную ямку в процарапанные зрачки толмача бы мне полонянке что за войско стоит у замка? чьи знамена куда ни кинь взгляда выцвели от нашествий? кто там мечется на стене ярославною сумасшедшей? что там бьется тяжелым шершнем в ребра глиняные? а мне нет покоя с тобой поколе перемирия простыня белой утицей в чорном поле пики - козыри и - по коням? без меня воюй без меня ..^..