Вечерний Гондольер | Библиотека


Алексей Рафиев


Стихотворения

 

  •  "..."
  •  жене
  •  "Снова и снова мне тревожно в груди...."
  •  "Нервы на взводе – звезда к звезде..."
  •  "В этот безумный, безумный, безумный год..."
  •  "Только по телефону доверия..."
  •  песня беспризорника
  •  "Перед отъездом на Малую Землю..."

 



*** 

Одиночество – это акт.
Одиночество – это теракт. 



1.
/Боре Куперштейну/

Мне остается вторить эху
и тихо корчиться в углу
под взглядами коллег по цеху.
Я мог бы встать, но не могу 

и незачем, и даже больше –
мне стоило б забыть их всех.
Помилуй мя за это, Боже…
Помилуй мя за них за всех… 

2.

Поменьше бы рефлексии, пустого.
Я в том числе и зеркалу – ему.
Блестит Луна и звезды по-простому
летят навстречу дому моему. 

Я б радовался ярче и милее,
когда бы мог дотронуться рукой
до тени Галилео Галилея.
…то был не я. То был.
…другой. 

    ..^..




жене 

И девочки порхают, как на ветках,
и мальчики в колготках и трико.
Все это растворилось в пятилетках
и стало недоступно далеко – 

все эти маленькие детские забавы
педофилически состаренной души.
Последних двадцать лет – сплошные бабы
в столичной заколдованной глуши. 

А надо ль – все это? Недетские вопросы.
Как странно, что я так тебя люблю –
на кончике забитой папиросы,
и совершенно похую морозы,
и гавань приоткрылась кораблю. 

Я задыхаюсь от тоски по морю.
Мне страшно на высоком этаже
парить над городом прибитой молью
в педафилически состаренной душе. 

    ..^..




*** 

Снова и снова мне тревожно в груди.
Снова и снова война и концлагеря.
Я это Ленин, как меня не ряди.
Хочешь – эсэсовцем. Нравится – в снегиря. 

    ..^..




*** 

Нервы на взводе – звезда к звезде
выпрямились, как один маршрут.
Скоро станет светло везде.
Я – это скомканный парашют, 

теплая память всего меня –
туловище, голова,
джинсы без пуговицы и ремня,
чувства, мысли, слова… 

    ..^..




*** 

В этот безумный, безумный, безумный год
этот безумный, безумный, безумный мир
станет ближе еще на секунду, на ход,
на осколок печени или судьбы.
Город мог бы, скорее всего, быть мил,
если б дома не напоминали гробы. 

Город устал. Провода, провода, провода
коммуникаций, подземные гаражи,
толпы, троллейбусы… Все эти города
умерли. Умерли все эти города.
Мертвые-мертвые – все эти города,
каждый диктатор и каждый Божий режим. 

Лишь бы кривляться, разыгрывать из себя
нечто похожее на куколку пустоты.
…посеребри мне ручку, посеребря
каждый лучик горящей во мне звезды. 

    ..^..




*** 

Только по телефону доверия
или на метафизической паперти
выскажу Богу свои суеверия
всей своей метафизической памяти. 

Господи-Господи, как-то не верится.
Хочется многого. Благо – лишь хочется,
и наша дурка земная вертится,
как неприкаянный стон одиночества 

на разделенной фракталами улице.
Мутно от этого – мутно и маятно.
Это – когда перемёрли все умницы –
все до единого глупые умницы.
Выживи умницей в нашем кошмаре-то. 

    ..^..




песня беспризорника 

(шансон) 

Обмотай меня, мать,
как в утробе - своей пуповиной,
и пойдем мы опять
вместе грабить и воровать.
Я возьму твою жизнь -
вместе с лучшей ее половиной,
и останусь один
над судьбою своей горевать,
горевать,
горевать. 

Архетипы мои,
одурманенные перестройкой,
зачумленные наглухо
пеньем Брежневских похорон.
Я имел ихний базис -
да вместе с евонной надстройкой.
Обмотай меня, мама,
накидкой из белых ворон. 

Мне ведь всё пополам!
Понимаешь? Мне всё это - мимо.
Но городская возня
и очерченный лицами круг -
не дают мне уснуть
на развалинах Третьего Рима.
Я почти уже сплю.
Не буди меня, мать, если вдруг. 

Наши годы и вехи
отзвучавших свершений
пятилетних наказов
и заветов на век.
Мир не станет, родная,
увы, совершенней,
как не станет роднее
мне любой человек. 

Я бы рвал тебе, милая,
полевые букеты,
я бы знал наперед
череду наших дней,
превращенных по прихоти
нашей в стеклопакеты.
...но от этого только
мы друг другу родней
и родней. 

Обмотай меня, мать,
как в утробе - своей пуповиной,
и пойдем мы опять
вместе грабить и воровать.
Я возьму твою жизнь -
вместе с лучшей ее половиной,
и останусь один
над судьбою своей горевать,
горевать,
горевать. 

    ..^..




*** 

Перед отъездом на Малую Землю
толпы людей развернутся на юг,
и - припорошенный пеплом и селью
смытый, и в обмороке над постелью,
как замутненный сознанием Юнг - 

скромно пройдет по далеким границам
вымершей жизни наш замкнутый круг.
Остановиться бы, Императрица,
и обязательно посторониться
от посторонних навязчивых рук, 

ног, голосов, настороженных взглядов.
Глупый какой-то, дешевый вальсок.
Память - и та - далека, как заклята,
как неизвестная мама солдата
и от беды почерневший сосок. 

    ..^..



Высказаться?

© Алексей Рафиев