Яков Пушкарев
Патрульный
Тишина, запах пыли, чуть заметная сырость. На каждые три пролета было по одной лампочке в шестьдесят ватт, такое освещение усыпляюще действовало на сознание. Два человека в болоньевых, широких куртках с капюшонами прислушивались к каждому шороху. Один сидел по левую сторону ступеней, правым боком касаясь стены, другой на корточках в пролёте. Несмотря на то, что они сидели в полной тишине, неподвижности и сосредоточенности около сорока минут, что на них были одинаковые куртки, а из лиц были видны только губы и подбородки, их всё же можно было отличить; тот, что сидел на лестнице был неимоверно худ: острые плечи, сухие тонкие предплечья, широкие белые кисти с особенно большими костяшками на указательных и средних пальцах, бледные губы. Кажется, он уснул. Его голова опустилась так низко, что в таком сумраке могло показаться, что её вовсе нет. Это на мгновение и показалось второму человеку. Он бесшумно вытянул руку и плавно проплыл ладонью над горизонталью плеч своего товарища. Этот второй человек был немного плотней, чуть более округлый. На лестничной площадке этажом ниже передавали прогноз погоды, вестник обещал кратковременные дожди. Хлопнула подъездная дверь, послышались шаги.
- Наконец-то.
Мимо, тенью прошёл человек. В квартире цыган Сомовых характерно трахнул замок.
Этот трюк придумал сам Лото – тот, что сидел на ступеньках. Состоял он в том, что сам он, Лото, и кто-нибудь из товарищей – чаще всего Виктор – садились вот так на ступеньки и ждали, когда мимо кто-нибудь пройдёт за кайфом. Когда человек возвращался, Лот поднимал свою голову и спрашивал – «Ну как там, есть?». Наркоманы не видели в нём прямой угрозы. Вы бы видели Лото: в его серых бесцветных глазах не было ни толики живой жиринки. Только уксусное масло давало слабое, сизое свечение. Болоньевая куртка, китайские дранки, венозная шея. Ни один наркоман не подозревал в нём работника патрульно-постовой службы. Наркоман всегда отвечал – «Есть». Тогда Лото облегчённо вздыхал, как будто незнание «есть» там или «нет», не давало ему спокойно умереть, и вот теперь он свободен. Видимо, смерть не приходила за ним. Обречёно он поднимался, бил наркомана суковатой рукой в закатное солнечное сплетение, рывком закручивал руки. От этой процедуры иногда подвывали подъездные собаки. В момент захвата в Лото вселялась такая беспощадная ярость, что напарники не смотрели ему в глаза. Лото не щадил ни женщин, ни подростков. Более того – Лото особенно ненавидел именно женщин-наркоманов.
Такая же сценка предполагалась и в этот раз. Однако, спустя тридцать секунд после того, как прошла тень, у парадной подъездной двери послышалась шутливая перебранка мужских голосов.
- Если ты ещё хоть раз пёрднешь, когда будешь приседать, я тебе подсеку колено. Ты что падалью питаешься, такая вонь.
- Это от соевого белка.
На лестнице появились два бронзовых изваянья. Увидев Лото и Виктора, они остановились. Виктор немного развернул глаза. Он первый раз видел в этом городе таких развитых качков. Тела их были выбриты и, видимо, очень гладки. Какие-то невероятно короткие шортики, тоненькие маечки с изображением бульдогов, держащих в зубах штанги, белые бутсы. Виктор вспомнил, что видел таких же парней в каком-то пляжном сериале про спасение утопающих. Изваянья переглянулись, поднялись по ступенькам и остановились чуть ниже, чем сидел Лото. Один из них положил руку на плечо Лото. Тот из темноты капюшона поднял своё лицо, по-житейски посмотрел на парней.
- Сидим? – спросил бодибилдер.
- Сидим.
- А какого хрена мы здесь сидим.
Лото была приятна ненависть таких красивых людей к наркоманам, шатающимся по подъездам. Но с другой стороны, он испытывал смутную неприязнь к пляжной эстетике, – когда в полной глиняной амуниции патрулируешь пятидесятиградусный пляж, где бронзовые фигуры играют в волейбол, и ты чувствуешь в их взглядах, что ты им более неприятен, чем мумифицированный труп собаки, присыпанный песком невдалеке, не очень-то хочется беседовать.
Ладонь на плече Лото стала сжиматься.
Руки Лото были свободны, и положение было удачно. Он весь резко спружинил, одной рукой схватил качка за мошонку, другой ударил в горло. Качок потерял равновесие, упал, покатился по лестнице. Не отпуская пах, Лото ещё раз нанёс удар в горло, а берцем со всей силы ударил по кисти.
Для Виктора была потерянна первая секунда внезапности, из чувства брезгливости он не мог схватить мужчину за половые органы, как Лото. Виктор резко рванулся на качка. Это выглядело несколько гротескно. Виктор был настолько мельче этого дюже гарного хлопца, что качок даже улыбнулся, но с первым ударом Виктора драка потекла своим руслом. Надо отметить, что лучше всех работал Лото: через семнадцать секунд боя его первый противник, ударившись головой о ступеньку, потерял сознание, второму он случайно разбил неделю как заживающий мениск. Виктор разбил кисть. Когда уходили, Виктор обернулся. Качок, сжав обеими руками ногу, напряжённо вдыхал воздух. Виктор хотел сказать что-то подытоживающее и одновременно доброе, однако вспомнилась только фраза – «Никогда не стоит недооценивать противника», но она совсем не годилась.
Настроение у всех было поганое. Несмотря на то, что временами шли кратковременные осадки, и от всех одинаково сладко пахло пайковым одеколоном, в уазике было душно и терпимо воняло. От водителя пахло перегаром, его глаза блуждали по зеркалам заднего вида. Кусок поролона на полу дышал мазутом, сзади, в клетке, придерживая рот, качался Конов. Чтобы немного поднять себе настроение Виктор заглянул в клетку.
- Слышь, ты что-то посинел, тебе там не плохо?
- Вы же знаете что мне нельзя. – Безучастно, не отрывая ото рта руки, ответил наркоман.
Действительно ему было нельзя. Про него можно было снимать «Секретные материалы». Это был наркоман с десятилетним стажем, хотя и был похож на загорелого дачника. По слухам – Конов употреблял довольно дорогие, добротные препараты, хотя ни разу не попадался даже по мелкому, и вообще, с точки зрения уголовного или административного права он был абсолютно чист. Во время его задержания у него никогда не было кайфа больше положенной дозы, однако дороги на руках и ногах были внушительные.
Розовым, полыневым вечером 16 августа 1994 года в километрах тридцати от города на маленьком конопляном пятачке был разложен крошечный костёр. Кастрюлька, чашка, две ложки и три бутылки ацетона были благополучно закопаны в землю, и теперь можно было просто улыбаться пузатому, розовому небу, тёплому летнему ветру, тихо шевелящимся конопляным вершкам.
Какая блажь переглядываться с розовым небом, когда чувствуешь, как твоя собственная улыбка – несмотря на всю серьёзность твоего лица – расползается, не замечая тебя. Парень сделал ещё одну затяжку. В стороне полыни и осин что-то зашевелилось. Вышел огромный чёрный водолаз. Нельзя было точно сказать, что он был черный. Он так ярко блестел под закатным небом, что отражал и розовое, и зелёное, и серое, и красное, но всё отражалось как бы в чёрном, лакированном, очень живом музыкальном инструменте. У него по-доброму вываливался слюнявый язык, смешно ёрзали лапы. Пёс подошёл поближе к Конову и сел. Потом как бы что-то вспомнил и очень здорово и массивно встряхнулся. Голова, язык, хвост, вся длинная податливая шерсть закрутилась сначала на триста градусов по часовой, потом – против, потом – опять по, потом – опять против. Сотни тысяч мелких мокрых песчинок сыпучей радугой посеялись на Конова, на конопляные кусты, на полынь и осины вокруг, на сизый неуклюжий дым выпущенный Коновым.
Последние слова песни, что он услышал, были такими сокровенными и одновременно пугающе странными, что долго не выходили из головы Конова. Они были слышны как бы из телефонной трубки, где вообще многое что слышится, но именно эти слова, как впоследствии считал Конов, предопределили его дальнейшую судьбу. Так казалось не потому, что в этих словах был какой-то намёк или полунамёк, нет, просто эти слова были и остаются своеобразным клеймом, или знаком. Водолаз пел детским, почти девичьим голосом.
Всё также играет шарманка,
В Париже она иностранка…
О том, что произошло позже, невозможно было даже предположить – Кастанеда об этом ничего не писал…
Теперь всё было мило, без доли погрешности. Конов просыпался и шёл чистить зубы простой хлорированной водой, что-нибудь ел, клал руку в карман. Там уже лежала либо ампула, либо свёрток и немного денег. Через два, иногда три часа, нападал ужас окружающих стен, они сжимали, сгущались, щетинились. Конов выскакивал на улицу. Через минуту его сердцебиение приходило в норму, и дальше в радиусе часа его обязательно хватал патруль. Менялись города, лица, карусели, парки, менялись форма и название патрулей, само время закручивалось по часовой стрелке, но схема уже десять лет была неизменной. Клаустрофобия в обезьяннике уазика разъедала мозг, не давая покоя по десять-двенадцать часов в сутки. Конов ещё сильнее сжал ладонями рот, стал дышать животом.
Издевательства пэпээсников были тупы и жалки по сравнению с самой болезнью и дьявольской кармой, они походили на частых серо-зелёных мух, садящихся на пораженные гангреной ноги, но отмахиваться от них всё-таки приходилось, хотя бы для того, чтобы отвлечься. Ещё более чем издевательства, давило знание о самих этих пэпээсниках. Конов знал ход их мыслей, знал их страхи, похоти, слепоту. Знал он это не как знает шахматист, изучивший партнёров, а как тот, кто сам слепил и шахматы и партнёров, сел напротив и, сделав первый ход, впустил в них душу. Разумеется, гораздо интересней было бы после расстановки шахмат, партнёров и сил просто не делать первый ход. Во всяком случае, в таком саду камней и глиняных фигур, где всё-таки была бы некоторая механика – плавное скольженье тел, лёгкий, пресный, а, может быть, даже и солёный ветерок и тому подобное созерцание и управление всего этого не принесло бы столько вполне физических страданий. Однако и сейчас Конов знал это точно, – не приведи он весь этот механизм в одушевлённое движение, он никогда бы не узнал, что все эти игры, передвижения фигур, партнёров (включая Конова) и сил – то же жесткое соперничество совсем других партнёров, и так далее по эффекту матрёшки…
- Конов, хочешь воды? – Виктор знал, что пять часов в обезьяннике с клаустрофобией, это перебор, и хотел позабавить себя своим собственным милосердием.
- Нет.
- Почему?
Конов обхватил голову восковыми руками. От этих людей невыносимо воняло сладким, апельсиновым одеколоном, один из них пытался его достать, но если сейчас с ним не кусаться, можно откусить себе какую-нибудь часть тела.
- Можно мне тебя спросить?
- Давай. – Виктор любил поболтать с наркоманами, или с психологами из учебного центра. И те и эти вели себя как дети: одни застряли, играя в сифу, другие в дочки-матери. Причём он был полностью уверен, что вывернется из любых, даже самых затейливых силков и обманок самых проницательных из игроков. Иногда Виктор сам поражался своей интуиции.
- Скажи, что более жестокий и бесчеловечный поступок: из подлости сорвать с живой собаки шкуру, или из интереса изнасиловать женщину.
Виктор не успел ответить, так как Лото ткнул его в локоть и пальцем указал куда-то в сторону. Виктор развернулся и посмотрел в направлении пальца Лото.
По краю дороги под дождём шла Лили. Её рыженькое коротенькое платье, загорелые ляжки и икры размазывались в этой слякоти нового района. Так, по обочине, она ходила около трёх лет, но сейчас по всему было видно – она шла домой – слишком раскислы и нервны были её движения.
Когда патрульная машина поравнялась, Лото попросил притормозить. Машина заскулила.
- Эй, залазь, в ногах правды нет. – Голосом доброго матроса предложил Лото.
- Подвезёте?
- Давай, давай залазь.
Лиля ловко запрыгнула в машину, мокрым задом ударила по подбородку Семёнова. Тот в шутку хотел укусить её за зад, но она юрко нырнула между ним и Виктором. Семёнов только вхолостую клацнул зубами. От неё пахло сладкими цитрусовыми духами, разбавленными дождём, чреслами и немного потом. Она автоматически привела себя в порядок, вытерев размытую тушь и растерев по коленкам капли.
- Ну что, Лилька, деньги лопатой гребешь? – спросил Лото-матрос (с женщинами он всегда становился добрым матросом), – ты же у нас бойкая баба.
- Да какой там, целый день сегодня проторчала, не жрала. Даже на сигареты нет. – Видимо ей в голову пришла свежая идея, и она совсем другой, игривой интонацией сказала – Мальчики, есть полтинник, я бы вас сейчас обслужила.
Предложение было заманчивое. Лиля – девчонка большеглазая, с мягким красным ртом. Черные, сейчас мокрые волосы, густые и здоровые, спускались до самой талии. Вообще всё её тело было прекрасным сочетанием соблазна и носкости. Денег конечно ни у кого не было. Немного поторговались. Потом стали шкулять по карманам мелочь. Мелочи оказалось восемь рублей девяносто копеек. Семь рублей принадлежали Виктору. Лиля вздохнула одним животом, посмотрела на Витю.
- Притормозите, где вам будет удобно.
Город наш не в меру размашист, газоны даже в самом его центре превращаются в пустыри и тополиные перелески. Удобно везде.
Через минуту пути Виктор сказал – здесь останови.
Здесь как раз был перелесок: немного яблони-дички, боярышника и полыни ростом с ньюфаундленда в холке. Водитель высадил Виктора и Лилю, сам отъехал за сто метров и поставил машину с тыльной стороны квартального палаточно-лоточного рынка, в тень.
Яблоня пару раз ударила Лилю по лицу, Виктор увернулся. Здесь оказалось такое место – две низкие яблони и боярышник образовывали круг. Круг этот к тому же был мелко заштрихован полынью, в центре же имелась площадка, протоптанная и устланная мокрым картоном, стоял кусок скамейки. Конечно, вокруг было мокро и скользко, но, во всяком случае, здесь было тише, чем в машине, горько и свежо пахло полынью.
Виктор устроился на куске скамьи, открыл ширинку, Лиля села перед ним на корточки. До службы в ППС Виктор не мог вот так сразу, на свежем воздухе. К тому же смущало не всегда свежее собственное бельё, остатки мочи и прочая ерунда. Теперь этого комплекса не было, разряженный озонированный воздух внушал спокойствие. У Лили не было лифа, и Виктор, зачерпнув своей ладонью её грудь, вытащил её из декольте. Лиля пододвинулась ближе, стала работать. По тому, как она делала, по слюноотделению чувствовался её естественный голод. С утра наверняка она проглотила какую-нибудь дрянь, целый день без копейки (в такую-то погоду), и теперь эти слюнявые глотающие движения очень возбуждали. Здесь в кустах блуждал ветер, и Лиля то и дело сбивалась с темпа, поправляя волосы. Поминутно она заглядывала Виктору в глаза, проверяя его состояние.
- Будешь кончать, скажи, – предупредила она.
Когда всё было позади, и Лиля несколькими яблоневыми листками вытерла губы, Виктор закурил. Место вокруг совсем по-детски и сразу опротивело. Хотелось выкурить пару сигарет перед тем, как вернуться в машину. Лиля теперь вытирала испачканные колени. Виктор вдруг вспомнил сегодняшний сон, который, казалось, напрочь забыл с того момента, как проснулся. Снилось, как он пил водку с Президентом России, и Президент оказался настоящим мужиком и на локотках (правда, с небольшим перевесом) повалил Витю, и тут же перевёл это в дружескую шутку. Очень приятный человек. А потом они почему-то выгуливали Дининого медведя. Факт, что у Дины есть маленький, вёрткий домашний медведь, нисколько не удивил и даже позабавил. Интересно, что когда медведь из шалости полез на берёзу, запутался в собственном поводке и потом так дёрнулся, что свернул себе шейные позвонки, Президент проявил максимум товарищества: он взглянул на Виктора взглядом чекиста и сказал, что труп надо быстро унести за гаражи и закопать.
Да, единственное, чего сейчас по-настоящему хотелось – это впасть в такой теплый всепоглощающий сон. Сидеть там с Президентом на тонком деревянном мостике; чтобы горячее солнце грело спину, а тёплая река по-своему холодила пятки. Бред. Виктор вдруг вспомнил, что пару раз от кого-то совсем недавно уже слышал, что во сне с Президентом пили водку. И почему-то эта мысль сразу привела Виктора в трезвое расположение духа. Возникло ощущение чего-то нехорошего.
- Дай сигарету, – попросила Лиля.
Сигарета оставалась последняя и если её отдать, то выкурить две не получалось.
- Держи.
- Тебе понравилось? – странным голосом спросила Лиля.
Этот вопрос был неуместен. И Виктор не сразу понял, о чём идёт речь. Это был вопрос домохозяйки в нищей семье, когда после работы на галерах она в хлорированной воде варит картошку, а потом, жуя её вместе с мужем, спрашивает – «Тебе понравилось?»; и можно так же, как этот муж, глядя в кусок скамьи, сказать – «Нормально», можно схватить эту Лильку и греть её пока не отогреешь, вбухать в неё всё своё здоровье… Но что толку.
Виктор потрепал Лилю за волосы,– было замечательно.
Лото очнулся от задумчивости, услышав неприятный звук. Это сонно храпел водитель. Его мёртво-глиняные, загорелые руки крепко обняли штурвал, голова свалилась. Лото пихнул его пээром в бок. Он не шелохнулся, но храпеть перестал. Тут за киоск, стоящий в двух метрах от патрульной машины, забежал мужчина лет пятидесяти, брюнет, коротко стриженный, и стал мочиться. Нужда его была так велика, что автомобиль ППС был как бы покрыт пеленой. О секунды облегчения! Весь экипаж молча смотрел на это.
- У нас есть мигалка? – холодно спросил Лото водителя.
- Есть.
- Включи.
Раздался невероятный вой сирены. Мужчина дёрнулся всем телом, при этом струя описала жаркий зигзаг. Затем схватил себя за источающий влагу гульфик и, закрывая другой рукой лицо, побежал в сторону. У экипажа это вызвало бурю радостных эмоций.
Вот такие шутовские сценки скрашивают наши серые будни.
Вернулся Виктор и Лиля. Экипаж был чрезмерно весел, и от этой истории разобрало и Виктора и Лилю.
Пора было возвращаться в батальон. По дороге высадили Лилю. Семёнову всё-таки удалось укусить её (в шутку) за зад. Она лениво отмахнулась. Почти бессознательно отмечая, что экипаж за ней наблюдает, стоя на красном свете, шла легко, легко подкидывая ягодицы.
В булочной колыхался влажный, плотный воздух, пахло хлебно, летали осы. Лиля купила полбуханки самого душистого, белого хлеба и пачку супа быстрого приготовления. «Такой, как в детстве» - таинственно подумала она. Продавщица (младше Лили на два года) была сегодня какая-то шальная. Чем-то она была возбуждена. Рот был накрашен круче обычного, красный резной бюстгальтер просвечивался через пропитанный медовым потом халатик.
В батальоне было привычно противно. Никитин, Джугашвили, Еремеев передвигались чересчур плавно. Еремеев, сам по себе очень широкий делал шаг левой ногой и разворачивал весь свой корпус, потом руки и голову влево, потом шаг правой и разворачивал всё это вправо. При этом глаза его невозможно было поймать, они смотрели в такое недосягаемо близкое пространство, что за Еремеева становилось страшно. У окна сидели задержанные «по мелкому»: мужчина – явно без определённого места жительства, но по всему видно – бывший интеллигентный человек, и женщина среднего возраста, непонятного с первого взгляда социального статуса, нетрезвая.
Никитин и Джугашвили о чём-то сговаривались, временами поглядывая на задержанных. Бомж тупо смотрел в окно, женщина – то отдёргивала джинсовую, не по годам, мини-юбку, то трогала плечо ощупывая ушиб.
- Покемон. – позвал Никитин бомжа.
Тот заторможено слез со стула подошёл.
- Слышь, покемон, – заговорщицки захлёбываясь заговорил Никитин – хочешь эту бабу трахнуть?
- Да вы что, – обмяк бомж.
Семёнов, Лото и Виктор жевали оставленные с обеда манты и хачапури. Спонсорские манты были смачно заправлены зирой, и этот пряный запах вносил немного уюта.
Виктор, поглядывая на Никитина, подозревал, что он замышляет очередной цирк.
- …А то в ГОМ сейчас отвезём, там помаешься, - соблазнял Никитин.
Мужик посмотрел на Виктора, на стол, заваленный мантами и хачапури, всосал в образовавшийся вакуум рта щёки и согласился.
- Вот это мужик! – бодро, как в детском саду, подбодрил Никитин, хлопнул покемона по плечу – ну, иди посиди.
- Краёва, подойди.
Краёва поднялась, подошла.
- Краёва, ты же не хочешь в ГОМ ехать? – доверительным полушепотом заговорил Никитин.
- Не хочу.
- Ну, тогда тебе придётся сделать кое-что, – приближаясь всё ближе и ближе к лицу Краёвой, говорил Никитин.
- Чего вам надо? – Нервно озираясь спросила Краёва.
- Надо чтобы ты трахнулась с этим мужиком, – как-то очень по-свойски ответил Никитин.
- Извращенцы, – с повседневным отвращением сказала Краёва.
- Извращенцы – не извращенцы, но ведь можно и в ГОМ, а там и 15 суток недалеко… выбирай, милая.
Краёва с полминуты молчала – Презервативы хотя бы есть?
Никитин звонко высосал волокно мяса, застрявшее между зубами.
– Ты бы ещё антидепрессантов попросила.
Краёва стояла, перегнувшись через стол. Её белый волокнистый зад в нескольких мутных родинках матово отражал пыльные лучи. Покемон минут десять не мог сосредоточиться. Наконец, пошлая хвальба Джугашвили в сторону зада, улюлюканье и подзадоривание пэпээсников сыграли свою роль. Процесс потёк, наполнив комнату натужным дыханием, запахом гнилых копчёностей и мочи. Со временем комната набивалась людьми в полевой форме. Многие курили, делали едкие, как дым, замечания. Имел он её около полутора часов. Под конец она даже орала на него бранными словами. Когда, наконец-то, все было кончено, женщина, держась за поясницу, никому не смотря в глаза, ушла. Бомжу налили стакан анисовой водки… он ещё долго благодарил ребят; он не имел бабы лет девять или десять, а тут и баба и водка. Он обещал обязательно отплатить им тем же. «Ну-дру-жи-ще-для-ко-го-вой-на-для-ка-го-мать-ро-дна-я» - медленно сказал уже совершенно плавный Еремеев.
Виктор быстро попрощался с товарищами. Надо было торопиться. Парикмахерская работала до девяти, но зачастую закрывалась в половину десятого. Прошло двенадцать дней; можно было потерпеть ещё дней пять, но сегодня было всё так невпопад, что увидеть её было просто необходимо.
Парикмахерская имела какое-то витиеватое название – «Велинора», наверно, что-то из названия причёсок.
Виктор открыл дверь, сваренную из арматуры. Внутренние двери были открыты. Пахнул специфический запах стриженых волос и ногтей, одеколонов и жидкостей для снятия лака, перегретых фенов и плоек, кофе и мятных лепёшек.
- Можно?
- Проходите.
Виктор прошёл, сел, точнее – утонул в кожаном, жирном и чёрном кресле. Она накрыла его пурпурной драпировкой, завязала вокруг шеи.
- Как будем стричься?
- На твоё усмотрение.
Это всегда тянуло рублей на сто - сто пятьдесят, начиналось с помывки головы, вытирания, потом расчёсывания черепашьим гребнем, долгая стрижка, выравнивание висков, окантовка, помывка головы, сушка феном, укладка волос гелем, освежение побритой шеи и висков одеколоном, расчёт. Процедура – сорок минут. В нормальной парикмахерской просто стригли станком и ножницами, и стоило это двадцать пять рублей, а если говоришь, что подстригли короче, чем следовало, парируют это тем, что всё равно отрастут, и занимает – на всё про все – пять минут – строго. Но разницу можно понять, только когда её золотистые руки будут мыть тебе голову, и её руки, как и кожа твоей головы, чувствуют слабые перепады температуры воды в кране, хлопья пены, свежее махровое полотенце.
- Я думаю, тебе стоит просто немного подравнять и с чёлкой что-то сделать.
Виктору было приятно, что она так легко перешла на «ты».
Что Виктор о ней знал. Знал, что звали её Дина, что у неё золотистое от загара тело. Этот загар был совсем поразительным – если на него смотреть, то совсем не устаёшь. К сравнению, у Лили был загар, как будто она долго лежала в ванне с марганцовкой, тут можно устать.
Знал её русые, волнистые, взятые на затылке плотным бархатным шнурком волосы, открытый лоб, лёгкие брови, голубые (в определённом ракурсе серые) глаза, всегда приоткрытые губы. Знал, что одевалась всегда в одном кислотно-рейверском стиле. Сейчас она была в белом обтягивающем, закрывающем только грудь и одно плечо топе, в светлых, нежно-коричневых с массой карманов широких штанах. Штаны одевались ниже обычно принятого предела, и непонятно было, как они вообще держатся. В пупке – всегда золотая серьга.
Из её постоянных разговоров с напарницей вытекало, что она практически не спит. Постоянные вечеринки, стихийные тусовки в ночных клубах, на дачах. Ею посещались, просматривались практически все концерты от панк до поп, доморощенные, приезжие или по ТВ. В её ближайшем окружении топтались люди с именами Word, Техно, Капля, Юс, Коба, Гроб, Дэн и другие. Знал, что готовить она совершенно не умеет. Знал, что её мама – проводница, что сейчас она уехала в Приморье, что отец её дальнобойщик и всегда из рейсов что-нибудь ей привозит (в последний раз он привёз этот топик и эти штаны), что младший брат пишет эротические стихи, и что весь груз приготовления пищи насущной во время отсутствия мамы лежит на его плечах. Есть собака – Курт, чёрный спаниель.
Процесс закончился. Дина критически посмотрела на голову Виктора, осталась довольна.
- Так пойдёт? – спросила она.
Виктор посмотрел на свою ухоженную голову.
- Да. Вполне.
- Сто рублей с тебя.
Виктор отсчитал деньги, положил на трюмо. Дина, не пересчитывая, убрала их в карман, и уже хотела отвести глаза и отвернуться, но встретилась взглядом с Виктором и прочитала в его взгляде ожидание чего-то. «Чего?» - тоже взглядом спросила она.
- Разреши мне проводить тебя домой.