Яков Пушкарев
Полчаса до полуночи
Здравствуйте, меня зовут Алексей Скворцов, я бывший следователь прокуратуры г. Комсомольска-на-Амуре. Сейчас 31 марта, полчаса до полуночи, и я отправляю этот текст в пустоту, по электронной почте. Я не знаю, попадет ли оно кому-нибудь в почтовый ящик, будет ли прочитано или сгинет навсегда. Но мне надо потратить на что-нибудь последние полчаса.
Около полугода назад я узнал, что мира, существовавшего до 31 марта 2005-го года, больше не будет. И вот сейчас остались последние полчаса. Мне не будет места за этой чертой, потому что я знаю НЕЧТО, и это нечто через полчаса так РАЗВЕРНЕТ этот мир, что все посвященные в его тайну изменятся настолько… впрочем, я не знаю, ЧТО случится со мной, и не знаю, КАК изменится мир, но я приложу все усилия, чтобы мир, возникший «После 31 марта 2005-го года», стал действительно совершенным.
Последние три месяца работы в прокуратуре я вел дневниковые записи. Некоторым читателям может показаться странным, что следователь еще и ведет дневник, мол, мало ему писанины по уголовным делам. Однако писать дневник я стал не из праздности. Дело в том, что дюжина уголовных дел, которые я расследовал в те три месяца, были хоть и несложными, но в них явно присутствовал элемент абсурдности. Понимаете в чем дело, со стороны (если смотреть на составы преступления прямо-тупо) может показаться, что все тип-топ. Но если рассматривать те преступления с точки зрения здравого смысла, если проследить логику поведения преступников и жертв неторопливо, то возникает ощущение, что тот материал, та доказательственная база, которыми располагало следствие, – всего лишь наскоро поставленная ширма каких-то непонятных махинаций. Разумеется, такие мысли ничем нельзя было подтвердить, кроме того, что отдельные элементы были, мягко говоря, непонятны или попросту бессмысленны. Однако преступники подписывались под признательными показаниями, жертвы (если они оставались в живых) и свидетели указывали на них как на лиц, совершивших преступления. В общем, видимых причин для беспокойства не было.
Чтобы вам стала ясна линия моих рассуждений, приведу пару примеров.
В деле об изнасиловании и убийстве Т. трое молодых парней и девушка были друзьями по двору, наверно, с тех пор, как их матушки выходили на прогулку с колясками, в которых они гукали и перекликались друг с другом. Повзрослев, они поддерживали дружеские отношения, один из парней вступил с девушкой в близкую связь, чем они были очень довольны и всячески демонстрировали свою любовь. К тому времени им исполнилось по 15 лет. Однажды, как обычно, они втроем стояли в родном подъезде, покуривали, как всякая нормальная молодежь, и вот вдруг они принимают решение подняться на чердак. На чердаке парни по очереди насилуют свою подругу детства, и после этого ее любимый раздавливает ей ботинком горло. С мертвой они снимают золото, из сумочки вытаскивают деньги, забирают сотовый телефон и уходят. Вы изумлены жестокостью? Я беседовал со всеми троими, и вот что я вам скажу: они ее не насиловали и не убивали. Я видел их глаза. Они искренне сожалеют, они плачут и рвут на себе одежду, все подписали явки с повинной, вся доказательственная база указывает на них. В техникуме они характеризуются отлично, все участники КВН. Расследование длилось двое суток, – настолько все было на поверхности.
Другое дело. Двое парней, обоим тоже по 15 лет, решают жить самостоятельно, уезжают из села Хармули, устраиваются в Комсомольске работать санитарами в 7-ю больницу и снимают комнату в двухкомнатной квартире, в которой живет бабка и внучка. Внучке 14 лет, но несмотря на юный возраст, она довольно красива, выглядит старше своих лет и живет проституцией. Парни проникаются к ней братскими чувствами, уговаривают бросить проституцию, но после нескольких резких разговоров отвозят ее на озеро Мылки и там, разрубив на куски, закапывают в разных местах. Все это могло иметь место, если бы парни так не боялись крови. Санитарами они работали пару месяцев и по показаниям медперсонала так и не привыкли ни к виду крови, ни к виду даже операционных инструментов. Почти каждый день кого-нибудь из них рвало, и вообще, несмотря на их деревенскую крепость, при виде чужих страданий или искалеченных, обколотых анестезией пациентов, их лица зеленели, глаза становились мутными, руки дрожали. Когда те отмывали операционные, то были похожи на отравленных мух. Оба принесли явки с повинными, и дело тоже раскрылось очень быстро. Согласитесь, все это выглядит более чем странно. Я мог бы продолжить перечислять подобные случаи, но суть не в этом. Скажу лишь, что все эти нелепые дела исподволь готовили почву для кое-каких нездоровых, нарушающих душевное равновесие размышлений. Справедливости ради стоит отметить, что каждый следователь порой встречается с разного рода иррациональными вещами, которые могут осложнить раскрытие преступления, но чтобы дюжина дел к ряду были такими вызывающе несуразными, и чтобы эта несуразность, наоборот, помогала раскрыть преступления – это уж слишком. Вся моя надежда была на приближающийся отпуск. За два месяца я надеялся отдохнуть, ослабить внутреннее напряжение, завести недолгий любовный роман. В общем, планов была куча.
Вечером 24 октября 2004-го года я сдал дела, попрощался с ребятами, забрал из сейфа отпускные и покинул здание прокуратуры. Несмотря на то, что погода не располагала к прогулкам, я решил пройтись до набережной Амура, подышать свежим речным воздухом, увидеть сопки и далекий мост. Все это должно было предзнаменовать предстоящие два месяца свободы
Тот, кто не был в Восточной России, вряд ли может представить себе красоту Амура. В прошлый отпуск я был в Москве и видел порабощенную Москву-реку и бетонную змейку Яузы и не нашел в этом городе величия. Амур, он очень похож на уставшего дракона, его величие так очевидно, что не требует никакого осознания, просто очень приятно стоять на берегу и дышать свежим воздухом. Моему городу, который строил, строит, и будет строить подводные лодки и истребители, напрягающие весь мир, никогда не были нужны ни слава, ни признание. А Амур, он прекрасен осенью, особенно в такую вот промозглую погоду.
Прогулявшись по набережной, я зашел в кафе «Релакс», выпил коньяку, поужинал, после этого еще побродил по городу, зашел в мужиковатый пивной бар на проспекте Октября, выпил пару бокалов пива и отправился домой. У меня было невероятное желание впасть в спячку как минимум на неделю и видеть цветные яркие сны, или лучше не видеть снов. Однако впасть в спячку у меня не вышло, рано утром меня разбудил телефон, и задорный мужской голос спросил:
- Спишь?
- Кто это… – спросил я.
- Дед Пихто! Давай собирайся, ты едешь?
Это был мой двоюродный брат Илья.
- Прости, но куда?
- Ты не накурился ли часом? – С подозрением спросил брат.
- Нет. – Честно сказал я. – Так куда?
- Ой, блин. Мы же с тобой два месяца назад, – монотонно, как будто невменяемому, стал объяснять Илья, – договаривались, что в октябре вместе поедем на охоту на белок.
Убейте меня, но я этого не помнил. Я посмотрел на часы. Было шесть утра.
- Ну, так ты едешь?
- Да! – Сказал я. Признаюсь, что согласился я только потому, что мне приятно общаться с братом. В юности мы вместе занимались в группе биатлонистов. В нашей группе какое-то время была и Юля Чепалова (ныне олимпийский призер). Но брата больше привлекала стрельба, меня - лыжи. Во взрослой жизни наши с братом дороги разошлись, он стал стюардом и заядлым таежником, я следователем прокуратуры и телеболельщиком Юли Чепаловой, и тем ни менее мы не теряли связи. Раз в месяц мы собирались – то в бане, то в баре, парились, пили пиво, брат рассказывал, как он добывал маньчжурский орех или охотился на лося, как подстрелил рысь или о том, как подрался с барыгами – скупщиками дикоросов; я делился своими впечатлениями о работе. Вообще, несмотря на разницу в возрасте, разный круг общения, мы очень похожи характерами и даже внешне.
- Тогда я через час подъеду. Да, я патронов купил, в общем, ты мне должен э-э… потом рассчитаемся.
Брат повесил трубку. Я встал с постели и побрел умываться. Вообще мое знакомство с тайгой ограничивалось несколькими грибными походами и прочтением книжки «Дерсу-Зала», и вот теперь, через каких-то несколько часов я буду убивать белок, торговаться с барыгами. Все это казалось приятной сказкой. Собрался я довольно быстро. Я надел джинсы, легкий свитер и стеганую куртку, купленную специально для всяких походов-шашлыков, достал свою старенькую мелкашку. В рюкзак я положил новый камуфляжный костюм, теплую безрукавку, две смены белья, носки. Пока я завтракал овсянкой с брусничным джемом, я наблюдал, как восходит осеннее пурпурное солнце и шумят почти уже потерявшие листву тополя. Погода скорее всего должна быть солнечной, но после вчерашнего ненастья, наверно, ветреной.
Скоро приехал Илья, он как-то нелестно высказался по поводу моей овсянки, хотя съел ее остатки прямо из кастрюльки и, развалившись в кресле, рассказал о нашем маршруте. Мы должны были выехать в сторону поселка Эльбан, потом добраться до поселка Кантон, оставить там уазик и пройти десять километров по небольшой горной речушке Хекга в сторону ЛЭП. Там есть небольшая пасека нашего двоюродного деда, она станет базой на три дня. До Кантона мы должны были добраться к двум часам, а там уж как получится. Посидев на дорожку, мы взяли вещи и спустились к машине. Погода стояла чудная, воздух был холоден и пах палой листвой, ветерок порывисто дергал макушки деревьев. Брат включил «русское радио», и мы весело помчались в сторону поселка Эльбан. Даже на ровной трассе нас то и дело подкидывало. Где-то полчаса мы еще болтали о том о сем, но потом дорога погрузила меня в транс, и я уснул. У брата есть привычка во время поездки вслух читать название речек, поселков, сквозь дремоту я слышал: «Мылки», «Новый мир, малая Сельга, большая Сельга, по-моему, они одинаковые, Амурск налево..». Я проснулся только на Эльбане. Брат остановил уазик, потянулся и сказал, – «Эх, молока бы с булочкой да на травку с дурочкой». Мы пошли на рынок, купили домашнего молока и булочек и уселись на скамейке под тополями поесть.
- Интересно, - сказал Илья, - есть ли здесь проститутки…
Поев, мы отправились на Контон. Я снова уснул. Однообразие дороги, весь этот таежно-полевой пейзаж и укачивание, пахнущее отработанным топливом уазика, затягивали меня в неглубокие вязкие сны. Проснулся я от толчка в плечо.
- Эй, пять километров осталось. – Сказал Илюха. – Стремно, что ты не водишь, я бы сейчас тоже покемарил. Ты раньше был на Контоне?
- Нет.
- Нанайская деревня, покрупнее Эльбана. Правда, там дома только одноэтажные. Кстати, деревня древняя, и хрен знает сколько уже стоит, ихний нанайский шаманский центр. Блин, и ни одной русской рожи. – Брат помолчал и вдруг спросил – Ты трахал когда-нибудь нанаек?
- Нет… А что?
- Да, я так…
Скоро мы въехали в поселок. Кантон произвел на меня странное, угнетающее впечатление. Небо здесь казалось очень низким и давящим, было какое-то несоответствие: ровные улицы Ильича, Дзержинского, Юности, черные русские домики с резными ставнями и наличниками, и ни одного русского вокруг. Огородов, заборов, палисадников и чисто русских дощатых туалетов не было. В общем, все это походило на муляж. Я себе примерно представлял, что в таком поселке должна быть куча чумазых детей, которые должны бежать за машиной и просить «дяденька, прокати». Но ничего этого не было. Наш уазик будто не замечали вовсе. Чумазые дети были, но они не отвлекались от своих игр, взрослые селяне тоже брели по своим делам, и никто не смотрел на нас с любопытством. У меня даже возникла мысль, что они просто нас не видят, знаете, как черепаха не видит собак, потому что они слишком быстры.
Тем временем, мы спустились по улице Ильича и остановились у одного крупного дома. Здесь нас ждала еще одна неожиданность – у дома стоял джип Чероки вишневого цвета.
- Так, у Андрюхи, чувствуется, дым коромыслом. – Сказал брат, когда мы остановились, достал пару бутылок водки, и мы направились к дому. Собаки, увидев Илью, радостно заскулили и стали лизать его руки, на меня же смотрели косо и порыкивали.
- Ну, ну, Буран, Стрелка, отстаньте. – Ласково говорил им брат. Мы зашли на веранду, и мне в нос сразу ударил стойкий запах рыбы, как из старой бочки из-под селедки. Илья без стука открыл дверь в дом. В Центре единственной комнаты на табуретках сидели парень и девушка, оба европейской внешности, вокруг них сидели несколько нанайцев и курили. В комнате было накурено, хоть топор вешай. Парень играл на гитаре, а девушка пела приятным глубоким голосом:
Как давно снятся нам только белые сны,
Все другие оттенки снега замели,
Мы ослепли давно от такой белизны,
Но прозреем от темной полоски земли.
Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает как тень.
и наградой за ночи отчаянья будет вечный полярный день.
Эта картина меня завораживала. Все это было так вразрез с моим обычным жизненным опытом, сначала джип чероки в такой-то глуши, потом этот голос и эта песня Высоцкого здесь, в глухой деревне, из уст этой девушки, и сама эта девушка, и парень с гитарой, они были словно существа с другой планеты. И вот мы с Ильей молча стояли, прислонившись спиной к стене, и слушали, слушали.
север, воля, надежда, страна без границ.
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
потому что не водится здесь воронья.
Кто не верил в дурные пророчества,
в снег не лег ни на миг отдохнуть,
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь.
Никогда не думал, что песня Высоцкого в женском исполнении может звучать настолько иначе, так проницательно, словно это последняя песня живого существа. Когда девушка допела, нанайцы зааплодировали, и это было тоже как нечто совершенно невероятное. От нанайцев я ожидал любой реакции, только не аплодисментов. Тут поднялся один старик, посмотрев в нашу сторону, заулыбался, я почему-то сразу понял, что это Андрей.
- Смотрите, смотрите, – сказал он, – Илюса, за белоськами приехал!
Все засмеялись, и эта странная мистическая картинка вдруг рассеялась. Девушка закурила, парень прислонил гитару к стене, нанайцы зачиркали спичками, закуривая свой самосад, Илья тоже заулыбался и стал жать руки Андрею и нанайцам, я делал то же самое. Самым счастливым из всех собравшихся выглядел Андрей. Он потянул Илью за рукав к парню и девушке и сказал – знакомься Илюса, это масквиси. Он говорил так смешно, и эта его непосредственность и искренняя доброта разряжали атмосферу.
Мы обменялись рукопожатиями с «масквисями». Девушку звали Ольгой, парня – Костей. Как оказалось, они были корреспондентами западно-российского журнала «Планета Земля» и вели рубрику «затерянные миры». Узнав, что в Восточной России есть затерянный шаманский центр, в который еще не ступала нога журналиста, они рванули сюда. Нам было немного смешно, потому что таких шаманских центров в Западной России было хоть пруд пруди. Впрочем, у нас здесь какая-никакая, а заграница, и это должно было прибавить экзотики. Узнав, что мы с братом собираемся охотиться на белок, Ольга стала упрашивать нас взять их с собой, и даже предложила 500 западных рублей за возможность нас фотографировать. Честно сказать, с ее стороны это было лукавством, мы бы взяли их в компанию только за одно ее присутствие и возможность смотреть в эти прохладные озера серых глаз, в ее взгляде это чувствовалось, но, видимо, она хотела держать все под контролем. Вообще в той России все взвешивается на бабки, и мы с Илюхой не стали лишать людей их иллюзий, сошлись на шестистах. Погостив у Андрюхи пару часов, немного выпив и отдохнув с дороги, вчетвером мы отправились на пасеку. Чероки и уазик остались под охраной Бурана и Стрелки, деревня постепенно скрылась за тайгой и мы, изредка переговариваясь, пошли за утекающим ручьем в сторону ЛЭП. Все-таки, что бы там ни говорили, женщина в мужской компании – это нечто. Она может либо разрушить все настроение и солидарность, поведя только бровью, либо одним словом объединить всех и стать как бы стимулом для преодоления трудностей. Ольга была тем еще фруктом. Кроме того, что она была красива, она была очень вынослива и ни разу не просила остановиться передохнуть. В дороге она пела, ну, например такое:
- Сестра ты помнишь как из боя
Меня ты вынесла в санбат.
А Костя подпевал:
Остались живы мы с тобою
В тот день товарищ мой и брат…
И так всю дорогу. Меня поражало, что они вкладывали душу в каждую строчку, казалось, что это действительно разговор двух старых фронтовиков. Даже то обстоятельство, что Костя пел за сестру, а Ольга за брата не делало песню смешной. Все эти песни, их шутки, вопросы по поводу предстоящей охоты, фотосъемки на привалах придавали всему нашему походу приятную дружескую атмосферу. Мне даже казалось, что эта дружба как-то возникла не между четырьмя людьми, а между двумя народами, двумя странами – Западной и Восточной Россиями, республикой и монархией. Песня была фронтовой, а в те времена наши разрозненные после гражданской войны державы, все еще делившие Сибирь, вдруг сплотились в священной борьбе с фашистским агрессором. И эта память о далеком братстве, о сплоченности и понимании того, как же разошлись наши русские дороги, наполняла меня грустью и теплыми чувствами к «масквисям».
До пасеки мы добрались к вечеру. Пока Костя с Илюхой топили баню, мы с Ольгой приготовили скромный ужин: гречневую кашу с тушенкой и свежим луком, и салат «московский» из яблок и изюма. Когда я узнал, что яблоки были из Ольгиного подмосковного сада, и что она везла их в такую даль, я был тронут. Она рассказывала всякие забавные истории и небылицы и полностью овладела мной, но странное дело, я не испытывал к ней влечения. Она была очень красива, прекрасно сложена, у нее были чудные глаза и чувственные губы, было заметно, что под свитером у нее нет бюстгальтера, и очертание ее груди могло бы стать эталоном на конкурсах красоты, и тем ни менее, родившаяся во мне нежность была братской. Когда Илья и Костя вернулись, по ним тоже было видно, что они очень сдружились и, видимо, даже вместе выкурили косячок. Впрочем, я не расспрашивал.
В бане сначала парились мы втроем: Илюха, Костя и я. Потом, когда мы с братом ушли, Костя позвал Ольгу. Оставшись с Ильей наедине в домике, я вдруг ощутил ужасное одиночество и еще очень неприятное понимание завершенности каждого момента. Мне даже показалось, что все вокруг мертво, и это время накручивает все, как странный механизм, и мертвые предметы скрипят, но делают вид, что живы. Видимо с Ильей происходило то же самое, он развернулся ко мне и завел разговор о предстоящей охоте, но весь наш разговор, мои вопросы, его ответы рушились как сухая мертвая листва, рушились так же бессмысленно и бесполезно. Разговор как-то не сложился. Зато когда вернулись распаренные Ольга и Костя, мир вновь ожил, и прошлое ощущение показалось неприятным мороком, навеянным усталостью. Мы поужинали с хорошим настроением. Костя сделал несколько снимков, потом Ольга и Костя пели под гитару, и только заполночь мы легли спать.
Последующие три дня охоты протекали для меня в странном напряжении. Мы были одной сплоченной командой. В первый день до обеда все вчетвером мы ходили на охоту. Оказалось, Ольга неплохо стреляет, и она убила десяток белок. Костя от стрельбы отказался и по большей части только фотографировал нас, живых и мертвых белок, папоротник и другие красоты тайги. В первый день мы с Ильей убили примерно по сотне белок. Оказалось, что мертвые белки сильно кровоточат, и заплечные мешки быстро приобрели бурый цвет, и по ходу нашего продвижения по тайге тянулись кровавые дорожки, о брюках и куртках, разумеется, не стоило и говорить, они пропитались кровью. Вернувшись на пасеку, мы вытряхнули свои мешки, и Илья показал, как нужно разделывать белок. Для начала белке необходимо вспороть брюхо, потом сунуть руку во внутренность, ухватить за позвоночник и с силой выдернуть. Это очень просто, все кишки и мясо выскакивают, как мыло из мыльницы. Однако есть небольшая проблема: беличий череп как-то уж слишком сильно припаян к пипке носа, и здесь нужно дополнительное усилие, но если силы приложить слишком много, то пипка выскакивает, как пробка из-под шампанского. Но все это пустяки. Потом необходимо развесить шкурки на просушку. Разделку белок мы с Ильей доверили Косте и Ольге, а сами ушли на охоту. Но вот как только мы отошли от пасеки достаточно далеко, на нас опять нахлынули те же мысли и чувства, как и тогда, когда Ольга и Костя ушли в баню. Только борясь с собой, мы продолжали охотиться. В таком режиме мы работали три дня. За это время наша одежда потеряла свой первоначальный вид, мы стали пахнуть этим специфическим беличьим мясом, Ольга смотрелась очень сексуально в крови; ее серые глаза оставались такими же спокойными и милыми, как в первый день нашей встречи. Для отходов мы вырыли яму, и каждый день присыпали ее землей, но вонь, конечно, стояла. Мылись мы в бане, по той же схеме, что и в первый день, потом ужинали и ложились спать.
Все эти дни во мне росло странное, заводящее в тупик недоумение. Дело в том, что уже несколько лет я работал следователем прокуратуры, и в силу этого замечать разные мелочи и всевозможные неувязки в поведении людей стало для меня чем-то вроде само собой разумеющегося. Так вот, Ольга и Константин меня очень смущали. Ладно то, что они приехали из Москвы посмотреть на Кантон, забытую миром нанайскую деревушку, – это вроде еще куда ни шло, но вот было в них еще нечто .. Во-первых, они были очень похожи как внешне, так и в поведении, и в манере общаться, и в темпераменте, разумеется, такое вполне реально между близкими людьми, но Ольга с Костей уж очень походили на брата и сестру. Во-вторых, они носили слишком много драгоценностей, что вообще никак не вязалось с образом журналистов и их джинсово-сельским стилем одежды. В-третьих, оба они были чересчур выносливы, такими выносливыми, что просто жуть, у них не уставали даже глаза. И еще они как-то так воздействовали на нас, что все эти мысли могли возникнуть, пока мы охотились, и в то же самое время возникало жуткое одиночество, и мы старались как можно скорее вернуться к ним.
Вечером последнего дня охоты мы ужинали, уставшие и счастливые, говорили о том, о сем, сравнивали жизнь в Москве и в нашей столице, Улан-Баторе, Костя с Ильей взялись играть в такую игру: кто-нибудь начинал рассказывать анекдот, а второй его отгадывал. Это было потешно, Илья все время проигрывал. Потом Ольга взяла гитару и запела ту самую песню, что она пела у Андрея. Мы замолчали, каждое слово требовательно трясло мою душу, я вдруг почувствовал, что все не так, что эта беличья охота, эта просушка шкурок и фотосъемка совсем не то, чем они здесь занимаются, что это какой-то спектакль, который они разыграли в этом странном глухом месте, и вот на середине песни я чужим, совершено глухим голосом спросил:
- КТО ВЫ?
Ольга перестала петь, отставила гитару к стене, и первый раз за все время устало посмотрела мне в глаза.
- Мы отвлеченные сущности.
Я хотел спросить «Кто, кто?», но понял, что не могу шелохнуться, на меня напало страшное оцепенение, такое, что будто весь мир замер, и я вместе с ним. Повисла гнетущая и общая тишина, и только Ольга спокойно и устало вещала:
- Да, мы отвлеченные сущности, на самом деле все вокруг устроено не так, как ты думаешь. Тот мир, в котором ты привык себя осознавать, существует ровно три месяца. Да-да, именно последние три месяца, все остальное – это обратное отражение, то есть то, каким мир домысливает себя в прошлое. Весь мир – это комплекс, система сплоченных сущностей или, проще говоря, людей и обстоятельств. Но этот комплекс несовершенен и не так цепок, как нам всем хотелось бы. От него отделяются отвлеченные сущности. Это происходит из-за его несовершенства. Какое-либо несовершенство давит на сплоченную сущность, и она отделяется. Этот мир надавил на тебя. Весь его абсурд сосредоточился в дюжине дел первых трех месяцев его существования. Вся его абсурдность стекла на этот раз в одну сплоченную сущность, и ты отделился, ты еще вроде в мире, но тебя держит только отсыхающая пуповина. Теперь самое важное: ровно в полночь 31 марта 2005-го года этот мир предложит тебе себя, чтобы ты снова сплотился с ним, он даже предложит тебе изменить его под твои гаснущие интересы. Ты можешь, например, объединить Россию, и в новой памяти мира о делении на Запад и Восток останутся лишь смутные воспоминания, для себя ты сможешь даже сотворить новые сверх культуры, какой-нибудь умозрительный восток и назвать его Китай, или Титай. В общем, леголенд. Мы не знаем, какую ты примешь сторону – нашу или мира, но знай, отвлеченных сущностей уже столько, что мы можем противостоять этому миру. Каждый человек с портфелем, которого ты видишь, каждая девочка со скрипкой или в зеленой бейсболке – отвлеченные сущности. Мы отвоевали у мира клочки его нитей и создали свой Великий город, вечный вавилон, единственный рим – город городов – Кантон. Мы существа этого города, единственные во всей вселенной видим, как меняется мир, мы не меняемся вместе с ним, мы лишь заворожено наблюдаем за его перевоплощениями и понимаем, что он топчется на месте, и действительная гармония наступит тогда, когда отвлеченные сущности перестанут возвращаться в мир и менять его по своему подобию. Я все сказала, а теперь Костя перережет пуповину. И тут краем глаза я увидел, как Костя приставляет дуло ружья к голове Ильи и спускает курок. Весь дом сотрясся страшным громом. Потом он подошел ко мне и, уперев дуло в мой живот, спустил курок.
--
Сегодня 31 марта 2005-го года я выписался из больницы, съездил на могилу к брату. Доктора говорят, что я родился в рубашке, меня нашли нанайцы села Кантон и чудом остановили кровотечение. Вертолетом меня доставили до хабаровского госпиталя. Полгода я пролежал в реанимации, за это время несколько раз пережил клиническую смерть, но теперь о прошлом напоминает только несколько шрамов на животе. Деньги от продажи беличьих шкурок родственники частично потратили на мое лечение, частично на похороны брата.
Мне тяжело об этом писать, но вот сейчас, мне кажется, я действительно вижу изнанку мира. Мир прекрасен и трудолюбив. Я вижу, как в будущее протекает каждый шаг человека и как любовно этот шаг сопровождается миром. Люди и обстоятельства, сплоченные сущности, все это реально, я вижу это вязкое цветное сплетение, мой взгляд стал усталым.
Сейчас пять минут до полуночи. Я дописываю этот текст и отправляю его в пустоту. Через эти пять минут я создам новый мир. Я заранее прошу прощения, если он не всех устроит. В новый мир я постараюсь протащить память о старом, просуществовавшем всего девять месяцев, но таком мне родном… И еще, если вы в новом мире случайно встретите стюарда по имени Илья, знайте – это мой брат, хороший парень и заядлый таежник.
--
31 марта 2005-го года.