авторы
Ратьер
Геннадий Каневский *** Левша, тебя надули: пред тем, как в землю лечь, в котомке ты по Туле таскал родную речь - подковки ей приладишь и подобъешь гвоздей, измажешь в шоколаде - не пляшет, хоть убей. Не лепо ли ны бяше? - не лепо, говорят, коль речь твоя не пляшет, слова одни болят. Да на слова больные, надерганы из книг - мы сами удалые, рванувши воротник. На звоны колоколен, сухой костяшек щелк, возьми ты немца, что ли, датчанина еще, еврейской крови Фета, для бойкости пера, да польского навета на Русь, et cetera. Но не забудь при этом в горячей слить печи, и пьяному рассвету земному научи. Вон плюх ей насовали - на совесть и на страх. Играет плясовая - аж слезы на глазах. 08/05 *** каждому надобен образец в юности, в оны дни. там, под подушкой - стихов отец тайный. упомяни. если звучишь - то звучу и я. если поёшь - поёт радость затверженная моя, кентерберийский мёд. он и доныне еще со мной, хоть остается там - томик затрёпанный островной музы сентименталь - ной собирает ковчег в углу, тварей набив в портплед. светит со дна и поёт ему первой любви портрет. послание к КБ или торжество садоводства здесь когда-то прятались боги, знаю. но античность - побоку, мимо, мимо. не твоя ли тень в полусонной Наре, как в норе, устроилась в теплом мире? и пока мы ходим по кухням поздним и стихов терзаем сухие мощи - над тобой поет населенный воздух: комары, созвездья, другие мошки. ибо так сбылись слова винограда, голоса соцветий. стоишь, растерян, наблюдая, как оплели ограду эти недоверчивые растенья, лепестки и усики, камомилий белокожих кружево - и доныне их названья странные слуху милы, словно галльский привкус твоей латыни. населяя дни, создавая трепет, (черенки и почки, подвой с привоем), сердце миру учится, сердце терпит, телефонным занято разговором - ошибаясь, счастья не понимая, по небесной связи, как по тропинке - не со мной, читающим по бумаге, а с иным, читающим без запинки. *** ...на пятидесятый день небо расходится. в образовавшийся промежуток в долю мгновенья просовывают персты свиток со всем, что дОлжно случиться прежде, чем ничего не случится - и занавес вновь закрыт. вот мы и ходим в этот день, как шальные, лица поднявши к небу, не замечая брани, упрёков, сослепу натыкаясь то на столб, то на угол табачной лавки, то на оглоблю брички. "жиды идут, - вслед смеются, - сегодня им явит чудо бог их пархатый: расскажет им всё как есть". б-же, если ты слышишь, оставь им их тренье и тяготенье, а нам отдай жар этой щели огненной - то, что будет, то, что случится во имя твое сегодня, лет через десять, со мной, восемь тысяч триста двадцать восьмым, в девяносто шестом бараке сектора бета, сактированным под списанье после прибытья - на пятидесятый день. 09/05 *** предрассветный купорос уступает место свету бормоча себе под нос шаря спички и газету улетают в никуда сны детей твоих приемных паровозная звезда конфискованный приемник по дороге в совнарком через струи поливалок что за ворот холодком переводом калевалы опечаток нет измен курс единственный и верный как поведает со стен репродуктор внутривенный сквозь который до сих пор истерически рыдая изо всех щелей и пор идиотка молодая черт-те что неся со сна в шесть утра трубя тревогу говорит со мной страна в тапочках на босу ногу 10/05 А.Новикову проникает в сон поутру голос. не земной. не небесный. "караван идёт в бухару. есть одно свободное место. кто вчера сушил сухари, отзывы учил и пароли? видеть купола бухары - стоит самой долгой дороги". это я иду в бухару. это у меня в середине светится, пока не помру, песня о ходже насреддине. песня о бездарном купце, в поле закопавшем монету, и о непутевом отце, семя раскидавшем по свету. где теперь шатают ветра сыновей моих бестолковых? может, их к себе бухара собрала, как пыль на подковах? может, на базаре найду? зелень, куркума и корица. помолись, последний в ряду, если ты умеешь молиться, за того, кто утром, в туман, на пустом дворе - многократно взглядом провожал караван. плакал. возвращался обратно. ..^.. Елена Тверская *** Жила, и не жила, и нежилась, и жалась, И съеживалась мгла, и снова разжималась, И множилась в глазах, как прежняя точь-в-точь, От нежности влажна, моя подруга ночь. Ей было не до сна - покрикивали птицы, Сменяясь, времена спешили поделиться Тревогою своей с осколком тишины, И не были ничьи там очи смежены: Там шастaли коты и их подруги куцы, Там, распушив хвосты, прохаживались скунсы, И прямо на кусты - пожарная луна Спускалась с высоты почти что до окна. Попробуй тут усни! и – надо ли, не надо, Тревогу напусти, как мошкару из сада, О том, чему пора,что зря, что невпопад- Сегодня, и вчера, и много лет назад. *** Не пишется. Не сочиняется. Ни в столбик, ни в строчку, никак, Ни рифмой строка не кончается, Ни рыбой, ни мясом – червяк Летать не рожден, а пытается И землю глотает взаглот, И сколько еще наглотается, Пока его сон приберет; Пока превращения сложные Личинка пройдет до конца, Покровы раскроются кожные, И выдадут планы творца. Поэту нужны впечатления: Тюрьма ли, сума ли, с ума Сoйти, чтобы на поселения Судьба отправлялась сама. Средь дерна сухого и пыльного, Поди-ка попробуй, взлети, Чтоб взмахом подкрылка несильного От жизни и смерти уйти. Непобедное Вот он идет – старичок-старичком, Галстук немодный, пиджак со значком, Рядом идет с повзрослевшим внучком, Как на парад.. Против правил. Выжил, не помер, хоть правый рукав Загнут, но смертию смерть не поправ, Что-то он в жизни поправил. ..^.. Олег Горшков Последнее слово 1. И кто тебя по-настоящему понимает?.. Разве что некто, умеющий притвориться Неживым, кто слетел и безмолвно тает На твоих просолённых чуть-чуть ресницах. Разве что этот сквозняк незвано вошедший, В дом, где тоску укрывают за спешкой смеха, Любят своих мужчин, обожают женщин, Вслушиваются в свой крик, и не слышат эха. Разве, что этот бездонный грааль пространства, Наполненный темно-красным вином заката. Или дорога, – вперед, полуночный транспорт, Унесший тебя, чтобы время убить, куда-то… Ты сам себе безвыходно непонятен В сравнении с теми, кто, якобы, бессловесен. Ты сотворен из размытых неясных пятен, Из преломлений своих, отражений и прочих версий. Тебе самому, в общем, нет никакого дела До всяких мытарствующих во тщете прохожих, Что хорохорятся, как воробьи, и взирают смело Внутрь самих себя и под ноги тоже. И только всего один из них ищет, ищет Отзвук гармонии в грудах пустых бутылок. У него, как будто, навалом духовной пищи. У великих блаженных не больше, наверно, было. А воздух окрест подрагивает неприметно, Словно кто-то правит и правит полотна – Контур, штрихи, светотень… Но никто при этом И краем глаза не видит его работы… 2. А ведь это помнилось, кажется, не далее, как вчера, Когда было сладко встречать ожиданьем утро. У моей девушки земляникою пахли кудри, Из окон вишневый воздух лился, как хванчкара. И мы срывались дышать эту мирру мира До ближайшей булочной, до улочки с тихим сквером, К поездам, которые уносили нас на Крайний Север (Или это была Северная Пальмира?). А впрочем, ощущение пониманья Не зависит от расположения тел в пространстве. Журчала Нева и желала обоим нам здравствовать (Или это была Пинега?)… Всё, будто в тумане… Уже не вернуться на придуманную планету. Даже на месте булочной сплошь лоточки Какого-то ширпотреба, где все лопочут, О сносных ценах на счастье, которого нету… 3. О чем это я? – простится ли мне, простится?.. Не знаю о чем, но уже почти не надеюсь. Еще молюсь, хотя уже по привычке: Господи, спаси, сохрани, помилуй! Отец мой, понять дай, так в чем же была Идея? Сердце, как будто пронзают и колют спицы. Боже, я заключил этот мир в кавычки Вместе с собой – видишь, хватило силы… Цитаты, цитаты, всюду одни цитаты. Всё сплошь заголовки для зыбких туманных сутей, Сошедших на нет, а, скорее, вряд ли и вовсе бывших. Боже, я верю теперь лишь в эту условность. Мне не понять ни себя, ни сестры, ни брата По приходу в земную жизнь, её суете, абсурду… Каюсь, каюсь, отчаянно каюсь, слышишь! Простится ль мне, Господи, это последнее «слово»… ..^.. Владимир Антропов Война. Весть. Вся словно бы из пепла и печали: Зиянье теплое, зола, святое место Затмение в тебя приходит, как известье, Которому не веришь поначалу. Не веришь. Веришь. Глаз не поднимаешь, Вся словно из печали и затменья, Из мест пустых. Пустых. Благословенных. Повестку горечи ослепшую читая. И что ни строчка, - дом или соцветье - И что ни дом, то комнатки пустые - Две выцветшие занавески, гвоздик - С блестящей шляпкой. Зеркало под шалью. И что ни строчка - поцелуя пепел, Шершавая бумага, ломкий карандашик. Вся словно бы из жалобы бумажной, Из высохшего выкрика столетья... 11.05.2005. ..^.. Александр Шапиро *** Нас больше нет, и дом стоит пустой. Вползает в свет. Скрывается во тьму. В нем копится болезненный настой из запахов, ненужных никому. В нем вещный мир беседой увлечен помимо нас. Неведомо о чем скрипит окно, потрескивает пол. Снаружи отзывается щегол. Слух птицы изощрен. Но даже он, наполненный зеленым, голубым, не ловит то, что выгнало нас вон: тяжелое дыхание глубин, где гулко перемалывают дни истертые, кривые шестерни, ворочается грузное ядро, космическое бродит серебро… *** Открывший себя до конца, закрывший себя до истока, гуляю по воле Творца, виляю по воле заскока. Вот дерево. Тоже ничьё. Облезлое. Вот еще сотни. Уныло воняет мочой из обморочной подворотни. Так не было. Так будет впредь. Какого нам, к черту, прогресса? Здесь не на что больше смотреть, и не на кого опереться. Среди постаревших камней усталого города - память сегодня пристала ко мне, выискивает, где бы ранить… …Июньский черешневый сад – не чеховский, но настоящий. Сквозь стаи цветов, в небесах прозрачное солнце маячит. Над рукописью лепестка легко облака пробежали… Но ты в этом сне далека, неведомая и чужая. Я перед тобой виноват - как и перед всеми почти что. Я силился отвоевать свободу, нелепый мальчишка. И вот – пораженье? – Ничья. Довольствуйся глупой ничьёю. И плачет свобода моя, и пахнет чернильной мочою. ..^.. Елизавета Михайличенко буратино Осторожно вытянув шею, крадется сомнительный праздник - в переднике кухонном, потный, уставший, успевший не всё. Не собираются гости в изысканный красочный пазл, да и вообще - не везет. Но существует дитя - малый сий, тайный наш буратино, полено обычного дня обточили, мы прячем его, кривляется только для нас и хохочет картинно, в глазах же, просверленных дрелью, черно. Он будет лежать под кроватью, а гости, а гости, их тех - социально-приятных, навеянных бытом, будут шутить, а внутри их все бряцают кости, игральные кости судьбы, за которую пито. Лезвие бритвы опасной раскрыто и красно - оно раскалилось в беседе - неровной, но веской, оно расчленяет слова и попытки напрасно, поскольку попытки убоги, а фразы нерезки, им-то ничто не поможет, рожденное мертвым, будет лишь гнить, заражая безжизненным кайфом, когда ты один, но не брошен, но суетность стерта, когда ты не в стае, но строчка таких же, но стайка... Не знаю, как может помочь деревянный и верткий ребенок, от смеха уже продырявивший тело. Но гости мои, но еще недопитая водка... Но смех из-под ног, и противное чувство предела... ..^.. Геннадий Рябов *** Всю жизнь разрываясь на части – заботы, работа, семья – три дня беспросветного счастья мы выкрали из бытия. Друг друга с тобой аккуратно коснулись краями души – как будто осколки обратно сложились в разбитый кувшин. И нам приоткрылось подспудно такое святое родство, что ни перед кем неподсудно коварное то воровство. *** Я на длинную полку оперся слегка – и большая старинная чаша развалилась, распалась на два черепка и на пол земляной полетела. - Над разбитым горшком не грусти никогда, - улыбнулся латыш бородатый. – Ведь беда, как известно, совсем не беда, если руки способны работать. Смочит губы сухие в домашнем вине, сдвинет в угол ногою осколки. Из латгальской печи на открытом огне вынет он рукотворное чудо. И протянет мне черный горячий кувшин, мол, держи, не жалей об ушедшем. Поклонюсь до земли я – от русской души – что мне дать ему, кроме любови? Из далеких веков, из глухой старины этот парень в рубахе былинной. Я и он – два осколка разбитой страны. И не вылепить новой, не склеить… ..^.. Лена Элтанг decimo я любитель в любви аматёр с головой голубиной на сан марко живу аматёров других посреди позолочен мой клюв а глазок мой рубинов рябинов веницейская спесь приживается в круглой груди я неловкий ловец оттого ли что вор близорукий что украл то немило и мелки мои жемчуга то ли в сизые перышки маясь полуденной скукой обрядили меня мои боги и вся недолга до скончанья веков мол гуляй у подножия дожей тут гули не гули голубиной не снять головы город насмерть залюблен и этим мы жутко похожи он ответить не может и этим похожи увы ниже темной воды тише донной травы пребываю в перепалках на пьяцце в укромном держусь уголке я в руке твоей марко и вся моя стая в руке и крошатся крошатся крошатся твои караваи *** что-то мне нездоровится и досада как ссадина будто рана дриадина подсыхает сукровицей будто сучья обломаны и покуда растает всё ни бесчинства ни таинства только боли фантомные и покуда из мёрзлого выйдут соки древесные худо - зябну да ёрзаю на смоковницу местную променять бы смиренно мне свой терновник задиристый зимовать бы озирисом в тамариске сиреневом течь бы сладкими смолами жечь тетрадку глаголами не стоять бы здесь голою не стоять бы здесь голою ..^.. Уклюев *** На урсулинской плащанице следы от раны ножевой. Ужель не вырвалась жар-птица из гетакомбы дождевой? Ужель ее стальные перья, растрачены по пустякам? Корнями вниз растут деревья, но воли не давай рукам, когда склоняешься в поклоне и падаешь когда ничком. Не спи в прокуренном вагоне, чтоб не проснуться дурачком. Пока полянится корова и дыбится дороги сталь. Не верь проводнику на слово, не доверяй чужим печаль. За это будешь после смерти обласкан ты и награжден. И принесет тебе в конверте письмо крылатый почтальон. *** Эх вы, козы мои вороные, боевые друзья трактора. выдь на дойку, стоят как живые. Дорогие, ура вам, ура. Угондошил Перуха морошку, унавозил гранитную гать. Подарю тебе черную кошку, чтобы чаще меня вспоминать. На Васильевский остров приеду, погрустить возле старых ворот, а потом соберусь и уеду, там где ягеля невпроворот. Позабудут дома номерные, позабудет корела и чудь. Только козы гудут стремянные, и егозит воланами грудь. Вот какая повадка варяжья, рыбарем заплывая за буй. Так коси, рассекай, кочевряжься, над озерным стеклом озоруй. *** Пост найду в позаброшенной буке Подходящий момент улучу. протяну к тебе бледные руки и за самое сердце схвачу. Чтоб заплакала, заголосила изо всех нерастраченных сил. Иль не ты это мне говорила? Позабыла? А я не забыл. Ха! Дрожи теперь, кайся, кощунствуй, веком дергай, рукою крути. Но не стой на дороге у чувства, не играй у него на пути. ..^.. Михаил Квадратов *** любовь - это все же что-то другое игрушечный гризли uber plusch кукол фарфоровых девять душ случайно мучил любовной тоскою поэтому каждую ночь на thursday в скором поезде на сычуань la barbaletta - мультяшная дрянь вбивает в него свой хрустальный гвоздик *** в ночи грохочет абраксас, но будет тайный знак и час, когда прислужник семафорный на белый поменяет черный, и солнце - радостный зверек - прочертит небо поперек, протянет золотые нити. и вы тогда меня простите. ..^.. Евгений Никитин *** Это знают совы. Спроси у сов, кто снует по опушке строф. Что ты прячешь, сердце мое, ответь, - светлый мох или темный торф? В яме волчьей – шерсти кровавый клок. Старый демон был одинок. Только падает ясный зеленый свет на его снеговой клинок. Но не ведают мастер и ученик, что у лешего есть тайник, что седой, как лунь, и слепой цветок в колыбельной листве возник. Потому-то мы в лесу не живем и бетонным горды жильем, обсуждаем судьбоносную чушь с беспокойным местным жульем. Может быть, за нами еще придет и предъявит последний счет молчаливый хозяин совиных душ. И утащит в лесную глушь. *** Мне ясен лунный плод: лукавый геометр, я все постиг и описал искусно. Но сердца рваный ритм плюс жизни точный метр мне недоступен – вот он вздрагивает гнусно и треугольный разевает рот. Начну с начала – буду несколько ясней и строже. Посмотри, как в спешке муравьиной мы тянемся постичь значение теней и рты заклеиваем глиной. А если кто-нибудь опомнится порой, то поверяет тишине нечуткой, как мы увлечены печальною игрой, довольны скверной шуткой. Механика дождя загадками бедна; куриный почерк слабоумных. Любимая, поверь – моя весна вся сплошь из формул семиструнных. Вот почками оброс, как бусинами, мир. Лишь миг – и страшная листва нависла. Из сонной пустоты подслушанных квартир встают внимательные числа. *** Я люблю глухие пересуды призраков светящихся ночных, этих тощих карликов свечных на горе невымытой посуды. Их пугает ливня пелена, в темноте нависшая над садом, тонкая сургучная луна, белый пес с остекленевшим взглядом. Не поймать и шпилькой не проткнуть хитроумный маленький народец: стоит лишь подуть или моргнуть - канет стеариновый уродец. Им понятен скобяной цветок, гирьки, деревянная кукушка, чайника короткий хоботок, пыльная и мертвая ракушка. Вот и я - в халате шерстяном книгу поседевшую читаю. Только солнце встанет за окном, я проснусь и сразу же растаю. ..^.. Давид Паташинский *** Когда стоишь на дуге Памира, в небе идут раскаленные поезда, в руках не лира, а четверть сыра, и заходящего мира восходит звезда. И когда небо встает голосом молодого, вертикально, дырявя все, подобно ножу, я люблю вас всех, безответно, вдоволь, распахивая душу, как обескровленную межу. *** Ты, сонная, молчишь. Я ухожу и прихожу. Мой выдох, серый, как усталый мыш, меня сопровождает. Ты ждешь меня, или не ждешь. Я знал, как правильно, но ночь, луной блестящая, как нож, меня перерождает. Я стану волком. Я алмазами зубов порву любовь на золотые нити. Ветер раздвигает седую шерсть на злобной морде, как на поляне острую траву, когда луну высоким воем я удержу на угольном зените. Ты мягкая, ты нежная. Тебя словами, точными, как смерть, но голосом, как завтрашнее солнце, неподвижным. В ладонях чистая, холодная, как снег. В глазах остановился смех. На повороте книжном найдешь себя, но потеряешь стыд. Листы бумаги за спину ломая. Какие бы не ставил терема я, к ним не ведут хрустальные мосты. Ты, сонная, молчишь. И я молчу. Молчание честнее, но смертельней. Луна устала. Постели постель ей. Погладь ее по белому плечу. Ты ждешь меня. Багровы фонари. Лиловы ветви. Осторожны окна. Беззвучно, бесполезно, беззаботно лису любви за пазуху бери. Она порвет тебя, но медленно, любя. И я напьюсь и на луну завою. Как хорошо мне было бы с тобою. Как хорошо мне было без тебя. *** Я люблю, когда проверяют сумки перед входом в метро, перед уходом в свет. Когда утром туман, с крыши летят сосульки, и фильмы жабами выпрыгивают из кассет. Мне нравится, если мрачно, но не убого смотрят в глаза нищие мужики. Мне даже приятно, что она любит другого. Но я не подставлю другой щеки. В этом мире, хотя это печально, склочность распространяется, как диатез, каждый город, что круг гончарный, в мягких комках недоебанных поэтесс. Но на рассвете, если еще не кинул коньки свои под жопу судьбе, если есть еще мясо воды под килем, вот тогда и говоришь себе, тихо, почти беззвучно, можно сказать, напевая, почти шепча: колокольчик звенит однозвучно. На столе горит все та же свеча. *** вдруг настали холода хочешь пить а там вода водка стала молода осторожные грачи растворяются в ночи хочешь пить тогда молчи из-за леса из-за гор ходит маленький егор не убийца и не вор утро мутное в глазах на коне тогда казах сами спим давно в кирзах пьем сиреневую тьму давим ярую хурму если горе то уму если живы четверть дня это шивы западня выбирай но не меня ..^.. Леди Мурка *** Умираю от жажды, умру ли, теряя стыд, Щеки мои румяны, широки бедра, Ты обличаешь меня и бываешь сыт, Я наполняю вином все бочки и ведра. Мы возле древа в саду, нагие, Адам и Ева. Что изменилось сегодня в яблочном соке? Что изменилось в нашем далеком Боге? Ало течет на землю, рыдает Дева. Алы дома, сараи, трава и воды, Все поалело, и пенятся лишь седины. Бог триедин за границами небосвода, Мы же с тобой за стенами двуедины. Дом, в котором растет и растет алоэ, - Стебель его огромен, а листья сочны, - Напоминает маленькое каноэ, Где нас качают волны и днем и ночью. Слово, которое было в самом начале, Было домашним ласковым теплым словом, Волны его затерли и закачали: - Адам, ты возвратился с худым уловом. Ало течет на землю. Рыдает Дева. - Ева, у нас на Пасху не мыты окна. Сумрак съедает окна, глотает звуки. -Адам, ты меня любишь? -Конечно, Ева. -Адам, возьми ребенка, устали руки… ..^.. Татьяна Путинцева О диалоге Так - в шампанском веселятся пузырьки, Так - во тьме ночной мелькают светляки, Так - в росинках раздробляются лучи, Так - звенят высокогорные ключи, Так - пищит лесная птица коростель, Так - с сосулек оземь шлёпает капель, Так - кидают зёрна в поле: прорастать, Так - хохочут и не могут перестать, Так - маяк сигналит в море кораблям, Так - шуты дерзить дерзают королям, Так - принцессы улыбаются пажам, Так - леса встречают в полдень горожан: Светлым звоном, звонким светом болтовня: Я вышучиваю Вас, а Вы меня. ..^.. Иван Роботов СПАСЁМ ЖИВОТНЫХ ОТ ПЫТОК! Пытать несмышлёную мышку – насилие. А смерть неповинного кролика – горе. Рвёт провода обезьянка в бессилии. Виновна в этом наука. Лаборатория. Сколько безвестных Белок и Стрелок Было на смерть в космос отправлено, Чтобы Природы венец напоследок Смог запустить космонавта Гагарина! Пусть перемрут жестокие люди, Их сыновья, дочки и матери, Те, что погрязли в научном блуде: Профессора и их прихлебатели. Мы проживём без вакцин и таблеток, Без всяких лекарств, одними молитвами С самого детства и далее – до ста лет Выиграем с научным прогрессом битву. Сынок! Пожалей и кошечку, и собачку! Долой дипломированных чудовищ! Животные ведь – они тоже плачут… P.S. Скончался от рака сосед Петрович. ..^..