Странники по городу, кочевники с рыхлыми лицами преодолевают проспект вдоль. Они перебирают ногами в сбруе сандалий, придерживают ладонями сумки и рюкзаки, не отражаются в витринах, не смотрят по сторонам,
как зомби-солдаты, убитые в джунглях которые.
Они осваивают новые территории.
Они стремительно приближаются к нам.
По дороге их облик меняется.
Облик меняется: обрастает чертами и плотностью весь наливается.
Они говорят, шевеля языками во рту.
Язык же прилично теперь уподобить кроту,
Который лопатками-лапками землю гребет.
Кроту все равно потому что где выход, где вход....

Они говорят языком – языком - языком,
Который знаком нам совсем не подряд, но знаком,
Который под стать номерам проходящих машин,
Который которому Логос - не общий аршин,
Который которым понять не дается никак,
Которым любой предикат говорит "ты дурак",
Которые тщатся и тешатся мыслью одной,
Питая немую - как кровью - соленой слюной,
Которой размочен слоеный картон пирожка
В процессе движенья. И сомкнута пасть кошелька.
И гнезда темнеют под выступом сдвинутых крыш.
Двенадцатый час. На окраине шепчет камыш
И гнутся деревья. Попарные люди в кустах.
А мы в это время тусуемся в злачных местах,
Где чистым пространством пузырится мозг мозговой,
Висящий, как дымка над круглой пустыней-Москвой.

Нескромность - краснеть, но - не выронить тайны.
Так в склянке, забытой меж створ на окне
Засохший комарик остался – случайный -
Свидетелем августа никнуть на дне…
Пусть я не владею материей клейкой
Твоих бормотаний, и бредов, и мук,
Я буду - без имени - петь канарейкой,
Лечить наложением крыльев. И - рук.
И желтые - оползень спелой фланели -
По комнате стулья расставлены так,
Как мы говорили, любили, болели,
Как пили дешевый клоповый коньяк.
Там корка на окнах холодным закатом
Хрустела и тлела, и в трещины губ
Кололо пространство студеным квадратом
Из горьких рисованных соусом труб.
Мы жили, мы пели, мы здесь – наследили.
Наследникам - значит - следы убирать,
Когда по дорожке из солнечной пыли
Сюда, под стекло, мы придем - помирать.

Прикуси-ка язык, молодой остроносый певец. Ты еще не привык обрывать календарик настенный. Потому что еще почитаешь себя не растеньем, потому что еще за щекой - золотой леденец. Потому что четыре столбца - не четыре столпа. И тебя сорванца все еще вызывает толпа. И, не чуя беды, ты не ворон еще - соловей. Так лети же туды, где не ждут тебя, и поскорей. Как- никак два крыла у тебя за спиной - а не шесть. С веток каплет смола и ее можно запросто есть. Ведь поймают в силки - и оставят в бумажном аду, где чернеют стишки, как речная водица во льду, где тяжелая кладь помещенная в твердую клеть, не позволит летать, а тем паче - свистеть и звенеть.
Средь весенних птенцов, перволетных и дерзких задир, средь угрюмых - одних, а других - наглецов голоштанных, когда воздух невинный в кепченке зеленой ходил, и листвой шелестел, обжигаясь о свечки каштана, ты был первым комочком, резиновым мячиком был - был твой голос высок, взгляд пронзителен, тело упруго. А потом, оглушенный биением собственных крыл, ты взлетел, разумеется, сразу, и вышел из круга тех, которых везде при желании можно найти. Темно-синие сливы на солнце глядят исподлобья. На чужом языке постарайся воспроизвести звук, которого память твоя сохранила подобъе - нечто вроде «прости»...

Ты тоже видел этот сон -
Древесный, жестяной,
Где вербных точек перезвон
В горсти берестяной,
Где солью стиснутая речь,
Глумлива и горька,
Растет навыворот из плеч,
Как лишняя рука…
Где мы вдвоем - как никогда
В теперешнюю стынь,
Где ты – колючий, как звезда –
Мне выпалил – «остынь».

Но только - здесь –
Но только – вот –
В краю иных существ
Меня ты выстеклил - как лед
И вымучил - как бес.
А после - научил расти –
Вперед и вверх и влет.
И злость горит в моей кости,
И холод не берет…

Я металлической струной -
Не завитком ресниц
Коснусь подкладки шерстяной
Во сне – твоих границ…
И ты – СРЕДИ, НАСКВОЗЬ и ВБРОД -
Очнешься, наконец.
Но я-то сплю – наоборот.
Ты станешь мне – птенец.
Непрочный, грифельной иглой
Проросший из-под век,
Как будто свет сочится мглой,
Как будто в пальцах – снег.

Натужен, напружен – стручком.
Смычком прямокрылым – заточен.
Ты выдуман мною – сверчком.
Ничком – не-под-строчен,
Сиречь не подвержен строке,
Простеганной болью,-
Застрял в паучином зрачке.
Любовью, что солью,
От всяческих порчь напоен,
Зубчатым коленом
О чрево глазное мое
Скребешься из плена.
Я в это поверить боюсь,
Но, веки сжимая,
Ресничную завязь твою
Наощупь ломаю.

Он продлить умудрился вдох –
На длину растворенной речи,
Чтобы легкие как платок
Развернулись. Их поперечник
Был сколь взгляд доставал - широк.
И пространство в зеленых венах
Надышаться пыталось – впрок,
Для грядущих своих вселенных
Контур смерти, и смысл, и вес,
Запасая. Но хлесткий выдох.
Выпал, словно большая книга,
Из раскрывшихся створ-небес.
И теперь – в удвоенье средств
И приемов судьбы не чуя –
Я, распаду наперерез,
Заговариваю- врачую –
Этот, выпущенный из глаз,
За балконной растущий дверью,
Без меня и тебя – (не "нас",
Вопреки твоему неверью) –
Отпечаток, чей внешний вид,
Многодышащий, речетворый
Наши тихие разговоры
В перепонках своих хранит.

Смотришь в небо, и видишь – звезда…

И.Бродский

Всего и делов-то, что: век-лиходей
На фотках размытых в бахилах разбитых.
К подошвам обёртки нехитрых сластей
Дождями прилипли; и форму улиток
Все чаще пространства и храмы, глазам
Потребные для ощущения света,
Теперь принимают. И это- примета,
Доступная каждому. Новым волхвам
Откуда б здесь взяться? – При здешнем раскладе
Всё то, что светило тогда впереди
Теперь настигает откуда-то сзади.
Дыханье свистящее, слон-макинтош…Неслышно, как плесень, в заспинных пустотах
Он вдруг проявляется, невычислим
И дважды зачеркнут. Но звезды над ним
Роятся как пчёлы в обкуренных сотах.

1.
Событье не помнит своих причин.
2.
Она, пока двое ее мужчин,
Выставив острые кадыки,
В полдень разваренный, у реки
Режутся в шахматы (суп простыл),
В зеркало
     свой
          изучает
               тыл.
3..
Река,
     повернувшись
          ко всем спиной,
Перебирает,
     как четки,
          зной,
На миг ослепляя,
     и превратив
Картину
     в собственный
          негатив.
4.
Мужчина,
     ферзя потеряв зазря,
За реку смотрит с досадой,
     зря
Ангела,
     вставшего на крыло
          Только что.
Ангелу - тяжело.
5.
Ангел,
     небесной своей двери
Ключ обронив,
     поискав внутри
Чуждого мира и дальних дач,
Облачный
     грустно
     пинает
     мяч.
6.
Звук от игры его - то ли гром? -
Мирит рассорившихся. Вдвоем,
встав со скамейки, гремя доской,
Топают тапочками домой.
7.
Женщина,
     форму ключа приняв,
тряпочкой мокрой зеркальный шкаф
Моет, нагая.
     И чей-то взгляд
ловит,
     лицо
          отвернув
               назад...