ТИХИЙ ЧАС В РОДДОМЕ 

Стоят во все концы
растоптанных аллей
дурацкие отцы
средь сонных голубей. 

Отцовства сопромат.
Похмелия суфле.
Во сне матриархат.
Династии – во мгле. 

Спит март – весь в голубом.
Спит розовая ель.
Кулек упрямит лбом
слепая карамель. 

У мамкиных колен
спит плюшевый диван…
Прекрасная Элен!
И царственный Иван! 

Вот вытянется с метр – 
задаст тем голубям!..
Идущие на смерть
приветствуют Тебя! 

    ..^..




* * * 

…А потом ты посмотришь вслед им –
невесомым уже, бредущим,
спотыкающимся, последним,
предпоследним и предыдущим,
неотмоленным, окаянным,
растворяющимся в озоне,
точно во море-окияне,
точно во поле-черноземе. 

А потом, как туман вечерний,
ты тихонько сползешь по камню –
неподъемный, ночной, пещерный –
и под камнем замрешь, покамест
ветер Стенькой орет и свищет
в коридорах еловой чащи,
где тебя не зовут, не ищут, 
не услышат и не обрящут. 

    ..^..




* * * 

Все ушли… Нахохленный уют.
Занавеска медленно трепещет.
Из углов друг дружку стерегут
на себя оставленные вещи. 

Бессловесно. В зеркале – вдвойне.
Где-то мышь заводит цап-царапки.
На остывших ходиках в стене –
пыль веков, не знающая тряпки. 

А из окон веет тишиной
и какой-то жалостью овечьей…
Голоса – чужие – за стеной.
И следы – повсюду - человечьи. 

    ..^..




* * * 

Кому поведаем, как жизнь проводим?
И. Бродский 

Кого отправим в дозор кладбищенский
к превосходительствам и благородьям?
На ком поднимем стопарик нищенский?
Кого проведаем, кого проводим?.. 

Почти взаправду и без зазрения
над чем расплачемся, про что расскажем?
Кого назначим сегодня в гении?
Куда закатимся и с кем приляжем 

под еле, теплый под керосиновый,
чтоб разморило от этой малости,
и пахло коркой чтоб апельсиновой,
как лаской женской, - той, что из жалости. 

    ..^..




* * * 

Баю-бай – на краю не ложиться, 
только к стенке и чтоб – на живот…
По ночам шебурша шебуршится.
А по дням чепуха чепушится –
лопушится, ершится, живет. 

Укрываясь чужою за тенью,
и у тени своей на краю,
я в кромешном бетоне затерян
(разве был я собою затеян?),
я на вечер себе предстою – 

мокрый, дерганный, в оре оравы,
пред которой дома на поклон…
Боже правый, виновных и правых!
Отыщи меня в этих муравах
и покровом неслышным покрой. 

    ..^..




* * * 

…как будто май последовал за мартом,
апрелю выдав крапленную карту,
и на Страстной бульвар укутал ватой
зеленоватой. 

…как будто ночь, крылата, легкотела,
нам сквозь стекло глаза все проглядела,
и чай дрожал в простуженных вагонах
на перегонах. 

…как будто жизнь подружкой-незабудкой
в прихожую скользнула “на минутку”
и в темноте над туфелькой нагнулась,
не обернулась… 

    ..^..




ГОРОДСКОЙ РОМАНС 

Что, фонарь неутомимый,
жолто смотришь на меня?
Так на паству херувимы
смотрят, головы склоня. 

Так над россыпями клавиш
песня горестно поет 
мне про то, как сердце травишь
мне несмелое мое. 

В этой жизни однозвучной,
замурованной в гранит,
я с собою – неразлучный,
нас и смерть не разлучит 

ни в долине нелюдимой,
ни в летейской вышине…
Что же ты, неугасимый,
надрываешь сердце мне? 

    ..^..




КОШЕЛЕК 

Закуплю себе кошелек,
чтобы стал бы я нормалек.
Это ж вот какая тоска –
по карманам деньги таскать.
Се, поступок дивный. И вот,
мне копейка рупь бережет.
Благодарным быть я смогу
и копейку, вот, берегу.
С кошельком я ныне. СирЕчь,
надо всем друг дружку беречь. 

    ..^..




* * * 

Это – плоть моя сокАмерная,
оголтелая и камерная,
несусветная, побратимная…
Обратим ее 

в лопушок, в “ты прости, мамочка”,
в пару строчек, квадрат-рамочку,
чтоб в обнимку потом лечь с нею
в жизнь вечную… 

    ..^..




* * * 

- А на небе том, Леха сказывал, синь-трава.
И в ней птица поет протяжливо сон-слова.
А по радио сообщили мне: скоро - день седьмой.
Потому-то возьму я скаточку да пойду домой. 

А в ногах моих тучи “мессеров” хоровод кружат.
А на облаке да вповалочку все дружки лежат.
Не будите их, добры ангелы, вы для злой судьбы.
До седьмого дня не будите их, до седьмой трубы. 

Не поспеть мне, братцы, простите уж, на похмельный пир.
Посмотрю я, братцы, отсюдова на войну и мир.
Князь Андрей там бредит ужаленный наяву
сон-словами под флагом-птицею в синь-траву. 

    ..^..




* * * 

Как бирюза в глазах
бахчисарайских пленниц,
пусть тонет в небесах
твой грош-невозвращенец. 

Ряды тонтон-макут
в квадрате заоконном.
И голоса текут
по трубам телефонным. 

    ..^..




БАЛТИЙСКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ 

Дремлет кошка на трубе.
Рядом дремлет вещь-в-себе,
на-уме-себе вещица,
сон-в-себе ей нынче снится.
Я-в-себе иду к тебе
мимо кошки на трубе.
В голове – апперитив,
а над ней – императив.
В свете нравственных светил
спит в себе Иммануил.
Только нам с тобой не спится.
Ты-во-мне, давай мириться!.. 

Дернут на небе блесну.
Ты уснешь. И я усну. 

    ..^..




АПРЕЛЬСКИЙ МАРШРУТ 

Капли-каракули.
Тетки-калякалы
в тамбуре дымном. Ордой
катимся в Бронницы.
Петя мормонится
за кукарекарекой. 

Так ее!.. умница!.. 
Вслед каракумятся
нам этажи-миражи.
То и балакаю:
крепче с баранкою,
шоффер апрельский, дружи. 

Синяя перекись
прелестью-ересью
нежит натруженный глаз.
С бабками-дедками,
с детками-репками
едущий-сведущий аз. 

Прелую оттепель
на тебе, вот тебе,
как запасной парашют.
Рота потешная.
Жизнь ипотечная.
Пятница. Гитлер – капут. 

    ..^..




АЛИСЕ 

Ты мне шепотом-ропотом: что потом?..
Истекая житейским опытом, 
истребляю вопросов очередь
полувзрослой, серьезной дочери. 

Так и ночь пролетит, и что потом?..
Мы веранду покинем шепотом.
И над нею луна останется –
бесприютница, бесприданница… 


    ..^..