Под ветром 

“За музыкою только дело”
Поль Верлен 


1. 

Ветер вычесывает птичьи крики
в грохочущую тьму моря. 

И желтая лодка аки лимон дикий
мечется в волнах окисла мельхиора,
наслаждаясь контрастом цвета. 

До горизонта быстрые переливы
и меловые штрихи – как пунктирно лето!
И в потаенных замыслах терпеливо:
то, что прибудет осенью или убудет
не обозначено в этом морском пейзаже. 

Как золотой динар на голубом блюде
солнце сияет всем, кто лежит на пляже,
всем, кто идет по пеклу, держа шапку
крепко рукою, чтоб не сорвало ветром. 

Через бассейн чьи-то плывут тапки,
быстро меняя галс. На ветру пекло. 

Прячется где-то в гуще дерев птица
и говорит голосом слаще меда 
что-то про осень, цыплят – норовя сбиться
и перейти к песням другого рода. 

    ..^..




2. 

Так спой же! Раскрути на абордаж
немые рты, спеленутые речью,
(a, b, c, d) которая калечит
сам орган творчества (e, f, g, h) –
рутина в языке имеет стаж! 

Когда собака воет на луну,
ее глаза почти что человечьи.
Я тоже вою – не хватает речи.
За музыкою дело? Целину
воздушную лопатит дрозд-предтеча. 

За ним, за двуязыким болтуном!
Поэзии прилежный подмастерье
небесный шум растреплет в пух и перья
и накидает горстьями в окно. 

Разваренная каша, анаша –
галактики дымятся в кипарисах.
А я уже не слышу ни шиша –
мой орган слуха (орган речи) высох. 

    ..^..




3. 

“For sanitary towels. After use
leave it in toilet” – надпись на пакете.
Размер стиха несет случайный груз –
он как волна или попутный ветер. 

С периодом проносится такси,
в нем седоки болтают без умолку.
На десять тысяч слов (pardon, merci) –
ни одного со смыслом или толком. 

Порывы ветра поднимают пыль,
клоки газет и листья эвкалипта.
Ни слова нового на десять тысяч миль –
от севера Канады до Египта. 

И все-таки размер, и в нем слова!
Они стучат, как ставни за окошком.
И головами вертят дерева.
И водоем сминается в гармошку. 

Так морщит лоб природа, потому
что весть заключена в самом размере.
Шум ветра наполняет смыслом тьму.
Сердечный стук подсказывает вере. 

    ..^..




У моря 

Там, где кончается море и суша, бегают три собаки –
спят на подушке из водорослей, 
крутят хвостами, следят за рыбацкой лодкой.
Мифа гора превратилась в песок –
Цербер распался на части и сделался мелким.
Мир оказался конечным, а, значит, цикличным:
там, где кончается море, всегда начинается суша.
И больше не будет великих историй… 

Так говорил я себе, но идущий со мною Вергилий,
радуясь морю и солнцу, небрежно заметил:
Каждый из мифов великих создан великим множеством уст –
автор его бессмертен как бог, и творение тоже бессмертно.
Каждый из нас – это часть бессмертного бога:
миф единит нас, мы именно в мифе бессмертны. 

Так он сказал и потрепал за ушами
черного пса, что прыгнул ему на колени 
с лапами в теплом песке. Вергилий продолжил:
Признак богов – погибнув, суметь возродиться,
свойство утратив, его возвратить в полной мере.
Девственной снова становится после любви Афродита.
А Дионис, одряхлев, наутро рождается юным… 

Я подобрал на песке камешек мраморный белый –
может быть, это пальчик с ноги Афродиты?
Или осколок плиты, по которой нога танцевала?
Море вернуло себе ту, которая вышла из пены…
Так размышлял я опять, но Вергилий поднялся с песка,
долгим задумчивым взглядом уставился в парус.
Губы его тронула тень, глаза между тем улыбались:
Все эти камни мертвы, и только великие мифы
их оживляют. Спасибо тебе за эту прогулку и море. 

Май 2005, Тунис


    ..^..