Эти материалы мы решили посвятить трем векам западноевропейской истории – 16-му, 17-му и 18-му. Безусловно, это самая «романтическая» пора европейской истории, и три четверти всех авантюрных романов, всех пьес «плаща и шпаги» черпают сюжеты из этой эпохи. Но историков привлекает, естественно, не одна только ее живописность. С некоторых пор они усматривают в ней важные смысловые «рифмы» с процессами, которые переживает Западная Европа в наши дни. Это было время становления национальных государств и утверждения основных принципов отношений между ними. Первая общеевропейская война (Тридцатилетняя, 1618-48 гг.), первая «мировая» война (если считать таковой Семилетнюю войну 1756-63 гг., охватившую не только Европу, но и заморские территории), провал идеи всеевропейской монархии (прообраза Евросоюза), три буржуазных революции, мощные духовные встряски, сформировавшие сознание современного европейца, - вот далеко не полный перечень того, что «случилось» с Европой за эти три века.

Не претендуя на глубину, мы все же хотим быть в нашем рассказе достаточно занимательными.

Итак, начинаем…

«ЭПОХА ДВОРОВ» - А БЫЛА ЛИ ОНА ТАКОВОЙ?..

Немецкий историк Н.Элиас назвал 16-18 века в Европе «эпохой дворов и королей». Как будто для этого есть все основания, ведь именно тогда скромный Людовик Четырнадцатый произнес, обращаясь к парламенту города Парижа: «Вы полагаете, господа, что государство – это вы? Государство - это я!»

Конечно, сие вовсе не означало, что все жизненные ресурсы той или иной страны принадлежали только ее монарху. До такой монополии европейцы не додумались даже в самые страшные времена. Речь лишь шла о том, что власть и сама личность монарха служат гарантией социального мира и учета интересов основных (во всяком случае, имущих) слоев населения. А кроме того, монарх является тем, кто отстаивает национальные интересы на международной арене.

Итак, монарх – гарант покоя и арбитр во всех спорах. К этому грустному выводу общество обычно приходит через хорошую мясорубку, - через войну Алой и Белой розы в Англии или через век гражданских и религиозных смут во Франции.

Конечно, при таком подходе монарший двор становился и главным источником власти, богатства, славы, - смыслом жизни. Великий Жан Расин слег в постель, а затем и умер, только ПРЕДПОЛОЖИВ, что король, ВОЗМОЖНО(!), больше не испытывает к нему симпатию, - что, между прочим, даже не всегда означало удаление от двора!..

И все же не только жениться по любви короли не могут, но и не могут совершенно определять ход истории. Многие исследователи теперь утверждают, что не двор и даже не дворянство были квинтэссенцией абсолютистских режимов, - что, по сути-то, эти режимы опирались на буржуазию и бюрократию. Правда, при этом остается открытым вопрос, почему же все абсолютистские режимы так плохо кончили, - а именно, буржуазными революциями?

Ну, да историки разберутся в этом. Бесспорно одно: абсолютизм есть форма диктатуры порядка в обществе, когда оно переходит от феодализма к капитализму.

В этот период меняется сам принцип собственности. Если при феодализме собственность феодалу (да и крепостному крестьянину) дается в качестве платы или награды за его службу (и, следовательно, может – теоретически – быть отобрана; то есть абсолютным правом собственности обладает лишь монарх, а в средневековой Западной Европе, по сути, только папа римский), то при капитализме торжествует принцип священной и неприкосновенной частной собственности любого из граждан. Отсюда естественным образом вытекают гражданские права и свободы, о которых нам лишь пока мечтать и мечтать, если быть реалистами.

Естественно, этот переворот происходит не только в отношениях, но в головах и сердцах людей. Человек становится мерою всех вещей и центром вселенной.

Первой ласточкой этого переворота стало итальянское Возрождение, опиравшееся, прежде всего, на экономический подъем и расцвет торгово-банковского капитала итальянских городов-государств. Увы, по ряду причин итальянцам не удалось тогда создать мощное единое государство, и прекрасный, но хрупкий цветок их Возрождения был сорван жадными руками гораздо более воинственных французов, испанцев, австрийцев, немцев. Но к чести сорвавших цветок сей, духовную эстафету Ренессанса они, как смогли, продолжили…

ПЕРЕВОРОТ В ДУШАХ И… В КОШЕЛЬКАХ

Если верить историкам, все началось с бумажки, которую 31 октября 1517 года дюжий профессор богословия Мартин Лютер приколотил к дверям замковой церкви в Виттенберге. Бумажка была пространная. В 95 пунктах текста профессор подверг сокрушительной и совершенно справедливой критике теорию и практику католической церкви. Главным из пунктов был тот, что указывал на вещь, вообще говоря, само собой разумеющуюся, - если бог всеведущ и всемогущ, то зачем для общения с ним верующему нужны загребущие посредники, - то есть, попы? Конечно, в свое время перекупщики духа святого подвели под свои права особую теорию (пользуясь и общим одичанием населения в раннее средневековье). Известно, что читать Библию в средневековой Европе имели право только священники, и то на латинском языке. О, кампания «Папа римский и… племянники» (чаще всего именно они были его «премьер-министрами») умела хранить тайну своего вклада! Но час икс пробил, и осеннее обострение краснорожего виттенбергского профессора получило самые далеко идущие исторические последствия.

Тезисы Лютера стали той спичкой, что зажгла пожар Реформации. Европейское общество было уже готово сбросить путы средневековых догм и ограничений, одним из которых был авторитет окончательно зарвавшейся в стяжательстве католической церкви. Поднимающейся буржуазии нужна была эффективная и дешевая церковь, а крепнущим национальным государствам – независимость от корыстных амбиций римского первосвященника.

Неслучайно первое «фэ» римским папам было произнесено на немецкой земле. Власть католической церкви воспринималась в Северной Европе как диктат Рима, как вмешательство чужаков. Бури Реформации и Контрреформации разорвали карту Европы примерно поровну, - причем к Лютерову протестантизму отошел большей частью германский по своим корням Север. Романский Юг, слишком художественно настроенный, так и не смог отречься от красоты и помпы католического богослужения. Сама Германия в этом вопросе «раздвоилась», а в следующем столетии заплатила самую большую цену за участие в «богословских» баталиях.

Лютера поддержали разные силы: корыстные князья, мечтавшие присвоить церковное имущество, буржуа, интеллектуалы.

Беглый француз Жан Кальвин продолжил дело Лютера, еще больше завинтив гайки нового учения. Он выдвинул тезис о предопределении. Согласно ему, бог ЗАРАНЕЕ определяет, кто в жизненной борьбе будет победителем, а кто – проигравшим. Это прекрасно психологически объясняло, почему одни люди добиваются успеха, а другие, вопреки стараниям, имеют в итоге шиш. Таким образом, все должны были включиться в борьбу за успех, результат которой предопределен, но самому человеку неведом. Эта мобильная схема отвечала настроениям и жизненному опыту людей, которые в эпоху войн, колониальных авантюр и социальных катаклизмов занимались рискованным, то необычайно прибыльным, то в прах разорительным бизнесом.

Революция произошла не только в головах, но и в кошельках европейцев, ведь 16 век - время Великих географических открытий. Из Америки в Европу хлынули потоки золота и серебра, и это имело самые парадоксальные последствия для европейской экономики и политики. Цена золота многократно упала, разразилась неслыханная инфляция. Все цены подскочили в 4-5 раз! Простые граждане часто шли по миру, а монархи не могли наполнить казну. Все это усиливало социальную напряженность. Для Европы наступило время мятежей и смут, которые порой принимали форму гражданской войны (в Германии. Франции, Нидерландах).

Европа буквально захлебнулась «золотом инков», а экономика Испании просто пошла ко дну. В самом деле: зачем развивать промышленность, если все можно купить у соседей? В результате «индейское» золото оседало не в карманах испанских королей и их родственников германских императоров, а в кошельках французских, английских, голландских и немецких бюргеров. (Вам эта ситуации ничто не напоминает?..)

И все же 16 век – время гегемонии Испании. Не только испанское золото, но и испанские моды, испанский язык доминируют в обиходе всей европейской знати. Воинственная испанская армия остается сильнейшей в Европе до середины 17 столетия!

Однако план создания всеевропейской единой монархии придет не из Толедо или из совсем маленького тогда Мадрида, а из… всем нашим современникам отлично знакомого Брюсселя!

Во всяком случае, именно в этом городе прошли детство и юность того, кто чуть было не стал всеевпропейским монархом.

КАРЛ ПЯТЫЙ - «ОБЩЕЕВРОПЕЙСКИЙ» МОНАРХ: НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ПРОЕКТ ВЕКА

Итак, знакомьтесь, - главный претендент на титул мирового лидера всех времен и народов император Священной Римской империи германской расы и король Испании Карл Пятый Габсбург. Именно он мог бы с наибольшим основанием сказать, что в его империи никогда не заходит солнце. Не только вся Южная Америка, часть Америки Северной, но и бОльшая часть Западной Европы находилась под его скипетром. Островками независимости оставались лишь Франция, Британия, Польша и Скандинавия. Но эти островки, в конечном итоге, и поглотили весь колоссальный ледник империи Карла Пятого.

Однако все по порядку. Карл Пятый был внуком австрийского императора (и императора Священной Римской империи германской расы) Максимилиана Второго. Сей мудрый дедушка сформулировал основные принципы политики для себя и своего внука, - а заодно и поставил цель создания на базе монархии Габсбургов мировой католической империи.

Любопытней всего, что в то воинственное время Максимилиан Габсбург, как и его внук, предпочитал действовать мирными средствами. Лозунгом дня стали его слова: «Пусть весь мир воюет, счастливая Австрия будет заключать браки!» Звучало весело и гуманно, но так по духу старосветски, так средневеково еще, так феодально!.. Как будто территории и населяющие их народы (которые уже имели начатки гражданского общества) – всего лишь имущество какой-то очередной прыщеватой принцессы…

Впрочем, благодаря этим бракам небогатый, в общем, Максимилиан прибрал к рукам самый процветающий «регион» тогдашней Европы – нынешний Бенилюкс, включая и северо-запад Франции, ведь он был тестем самого Карла Смелого – последнего герцога Бургундского, так хорошо знакомого нам по «Квентину Дорварду». От него Карл Пятый унаследовал оттопыренную губу (ставшую фамильной чертой всех последующих Габсбургов) и чудовищно сложный и нудный этикет, о котором мы расскажем немного позже.

Итак, с конца 15 века голубая кровь Габсбургов стала общеевропейской валютой. Браки заключались весьма расчетливо, так что маленький Карл получил права не только на австрийскую, но и на испанскую корону. Последнее обстоятельство было особенно важным, ведь приданым Испании были ее колонии…

Но за все в жизни приходится платить. Женщина, которая принесла в дом Габсбургов корону Испании, рано лишилась мужа и впала во мрак безумия (Хуана Безумная). Ее сын Карл (родившийся в 1500 году) воспитывался у тетки Маргариты в Брюсселе. Карл походил внешне на свою мать, всю жизнь страдал мучительными мигренями и с 30 лет – подагрой, но мужественно боролся с болячками.

Он получил космополитическое воспитание. Карл владел несколькими европейскими языками и великолепно умел подлаживаться под тон любого из народов тогдашней Европы. Судьба не наградила его броской внешностью: он был невысок, худощав, а рот постоянно держал открытым. Но зато он был амбициозен, осторожен, прагматичен и… благороден! Вероятно, тезка и прадедушка Карл Смелый вдохнул в него рыцарский дух, - Карла Пятого историки дружно называют последним рыцарем на троне.

Ах, все эти замечательные сами по себе качества шли вразрез с наступившей эпохой Возрождения! И духовная основа политики Карла (католицизм, идеология средневекового феодального общества), и ее цель (наднациональный союз в эпоху становления национальных государств), и рыцарственные методы ведения политики, - все было трачено молью! Карл Пятый получил самый большой куш на Земле, но как политик и человек остался в безвозвратном уже «вчера».

Главный его соперник Франциск Первый Французский был полной противоположностью Карлу, но зато плотью от плоти эпохи Возрождения. Жизнерадостный этот верзила, прекрасный поэт и плохой полководец продул Карлу важнейшие битвы и даже в плен к нему угодил, но история была на его стороне, и носатый француз, предававший все договоренности, «кидал» и «кидал» губастого австрийца, как мальчика, - так что, в конце концов, даже оказавшись в одном городе, они отказались встречаться друг с другом, и переговоры за них вели их ближайшие родственницы. Впрочем, за свои кидания Франциск заплатил сполна: Карл осадил Париж, и французский король умер… от огорчения. Впрочем, победа Карла была победой Пирровой: не имея средств закрепить победы, Карл вынужден был «подать в отставку».

Кстати, с Франциском они пересеклись впервые, когда Карл был еще только эрцгерцогом, а Франциск вдруг стал королем Франции. Когда австрийский посол приветствовал Франциска в новом качестве, тот брякнул, что и он посылает привет своему вассалу Карлу, - и это было, с юридической точки зрения, вообще-то верным, поскольку как держатель Бургундии Карл был вассалом французской короны. Посол рассмеялся и заметил на это: «Но ни один государь не является для вас более опасным врагом, чем этот вассал, сир!»

На выборах императора Священной Римской империи Франциск чуть было не опередил Карла. Однако тот вовремя заключил соглашение с банкирами всей Европы баронами Фуггерами, получил от них колоссальные займы на подкуп князей-избирателей и стал, в конце концов, императором. За финансирование этого амбициозного проекта Карлу пришлось всю жизнь расплачиваться с ними «золотом инков», - и вот еще почему Германия процветала в 16 веке куда как больше, чем владычица колоний Испания!..

Бесконечные войны с Франциском за обладание Италией (в них Карл все-таки победил), улаживание свар между католиками и протестантами в Германии, отстаивание австрийских границ от напора турок, - все это могло подточить и более могучий организм, чем тот, которым бог наградил «всемирного императора».

Карл буквально изнемог в этой борьбе и – редчайший случай! – добровольно сложил с себя императорскую корону в 1555 году. Германию и Австрию с их проблемами он отдал брату Фердинанду, а Испанию с ее колониями – сыну Филиппу.

Сам он уединился в монастыре в Эстремадуре (Испания), где вел жизнь почти отшельника, ухаживал за своим садом и чинил часы. Существует анекдот, будто однажды он решил заставить двое часов показывать одно и то же время, и не смог этого сделать. «Я не могу согласить даже двух часов! Как же я мог мечтать согласовать многие народы, живущие под разным небом и говорящие на разных языках?!»

Последние месяцы жизни он провел в совершенном религиозном исступлении и, вероятно, впал в безумие. Скончался властитель мира в 1558 году.

ФИЛИПП ВТОРОЙ – БЮРОКРАТ-ЗАТВОРНИК

Благодаря гению Шарля де Костера Филипп Второй Испанский предстает в нашем сознании неким мрачным злодеем. В романе великого бельгийца Филипп еще мальчиком сжигает на костре свою мартышку и вообще выглядит полным выродком. «А король Филипп неизменно пребывал в злобной тоске…» - пишет Ш. де Костер. Но это была совершеннейшая неправда! Филипп и впрямь был главным врагом европейских протестантов, но чудовищем он отнюдь не был.

Он родился в 1527 году и воспитывался в Толедо. Этот принц имел массивные челюсти и нижнюю губу Бургундов и голубологлазость Габсбургов, но по духу своему он оказался истым испанским грандом, внешне чопорным, надменным, с бесстрастной миной на продолговатом лице, крайне набожным и галантным лишь в силу требований этикета. Впрочем, его письма к одной из дочерей приоткрывают другой облик Филиппа: любящего отца, тонкого ценителя красот природы и искусства. Филипп имел изощренный, но парадоксальный художественный вкус. Он собирал картины И.Босха, полные гротескных ужасов ада, и экстатические полотна Эль Греко, а также, как и все Габсбурги, был весьма музыкален.

Однако никакие художественные изыски и гротески не могут смыть с него клейма душителя европейской свободы. Увы, он навсегда связал себя с силами средневековой реакции, уходившей в прошлое, - и этот неверный выбор подточил всю его гигантскую империю.

Весь его облик, как и облик его двора, являл собой некую окаменелость в то бурное время, когда за полвека его царствования столь многое поменялось в Европе. Любопытно при этом, что Филипп отнюдь не был темпераментным себялюбцем. Прекрасный математик, он всегда оставался человеком рассудка и долга, а не чувства, и сан короля воспринимал как свою «должность». Именно из чувства долга (ибо так надо) он ввел при испанском дворе этикет, принятый у бургундских герцогов. Персоны короля и королевы были священными, и никто не смел прикасаться к ним. Дело дошло до парадокса. Однажды (уже в 17 веке) королева, садясь в седло, запуталась ногой в стремени. Лошадь стала биться, еще минута – и она б понесла. При этом присутствовал весь двор, но ни один человек не сдвинулся с места, чтобы вызволить ее величество! Наконец, двое офицеров соскочили с коней, выпростали августейшую конечность из стремени, махнули на лошадей и галопом понеслись к границе. Ибо за нарушение этикета их ожидала казнь…

Проблемы с нижними конечностями вообще очень выпукло передают зимнюю оцепенелость испанского двора. «У королевы Испании нет ног!» - заявила гофмейстерина новой королеве (француженке по происхождению), и та подумала, что в этой странной стране королеве принято ампутировать ноги. На самом деле, имелось в виду, что королева должна ходить так, чтобы из-под платья не выглядывали ее туфли, - так семенят разве что девицы-красавицы в хороводе ансамбля «Березка».

Испанская мода того времени – это мода всей Европы, но она предписывала такие формы платья, которые бы максимально сводили на нет «греховность» женского тела. Буквально закованные в темные ткани и драгоценности, эти дамы зато полностью соответствовали католическому идеалу добропорядочности. Жесткие гофрированные воротники заставляли держать голову гордо полуоткинутой и почти неподвижной. Испанцы тогда словно пытаются остановить всякое движение жизни, подсознательно чувствуя, что оно работает не на них…

Король Филипп вовсе не был палачом или монстром, он был честным, искренним до глубины души бюрократом, запаренным на идее величия католической веры. Как-то он заявил в сердцах, что готов потерять десять жизней, если бы они у него были, и все свои владения, но только не править еретиками! Эта политическая и душевная упертость при внешней бесстрастности сделали его крайне несимпатичным для живых, проникнутых духом Возрождения современников.

Филипп верил, что совершает истинно благое дело, отстаивая католицизм по всей Европе. Он был королем-тружеником, проводившим по 12 часов в своем кабинете. Кстати, по строгому испанскому этикету в кабинет короля не имели права входить даже гранды Испании, - а только кардиналы и вице-короли! Креслу короля под балдахином, даже пустому, необходимо было кланяться, как будто его величество и впрямь бременит мебель своей персоной. Король два-три часа ежедневно проводил на коленях в молитве, ел обычно один, а затем – опять за работу. Он вникал во все мелочи, и хотя проявлял при этом недюжинный ум, мелочей все равно оставалось больше. Папа Пий Пятый ехидно заметил ему: «Ваше величество так много времени уделяет этим занятиям, что когда приходит время исполнять решения, уже исчезает их причина».

Филипп был женат четыре раза. Первая его жена, рано умершая португальская принцесса, подарила ему сына – знаменитого Дона Карлоса. Но лучше б она этого не делала! Вопреки расхожей легенде, Дон Карлос был сущим выродком: маленький, злобный, с дегенеративным лицом, он развлекался тем, что живьем запекал зайцев, приказал как-то ослепить всех лошадей на королевской конюшне и таскался с шайкой всякого сброда по ночному Мадриду в поисках приключений и жертв. Кроме того, принц увлекался (в пику отцу) черной магией и астрологией. Когда же он из вредности стал поддерживать протестантов, король лично возглавил крестовый поход против непослушного отпрыска. Однажды утром Филипп явился со своими придворными в его апартаменты, обезоружил Дона Карлоса, переколотил рукояткой шпаги все реторты, пронзил шпагой огромного черного кота, а принца заключил под стражу в одной из башен дворца, где тот вскоре и умер. Такова историческая правда, - быть может, более яркая, чем красивенькая легенда Ф.Шиллера…

Второй женой Филиппа стала английская королева Мария Тюдор. Это был абсолютно брак по расчету: мадам королева была на 12 лет старше и весьма некрасива. Однако бедняжка влюбилась в молодого Филиппа по уши и терпела от него даже и явное пренебрежение. Когда она умерла, англо-испанский союз сразу распался и вылился в откровенное противостояние.

Третьей женой его стала Елизавета Валуа, дочь французского короля Генриха Второго. Юная и красивая, она обворожила его, подарила ему двух дочек и умерла, потому что тогда Испания совсем не была курортом.

Четвертой женой Филиппа стала его родная племянница, моложе его на двадцать с лишним лет. Она и дала ему наследника (будущего Филиппа Третьего).

Филипп умер в 1598 году, страдая язвами на почве подагры. Испания бедствовала, истощенная непомерными налогами. «Если за сделку в 1000 золотых требуется заплатить налог в 300, то какая же это торговля?» - вопрошали депутаты кортесов. Ответить на это могли лишь немецкие и итальянские банкиры, которым Филипп платил дикие проценты по займам, да победители французы и англичане, на войны с которыми эти займы ушли.

Великая испанская монархия перенапряглась в малоперспективной борьбе за торжество католичества и через полвека почти загнулась…

«КРОВАВО-ШЕЛКОВЫЙ ДВОР» НА МАРШЕ

16 столетие – время подъема национальных государств. Судьба Французского королевства, как никакая другая, это доказывает. Не раз враги осаждали столицу и даже вступали в Париж, не раз страна оказывалась в лапах экономического кризиса и политических смут. Да что там «смут», - настоящей гражданской войны! Какое молодое и мощное сердце нужно было иметь, чтобы выстоять в этих смертоубийственных обстоятельствах! А ведь Франция не только «выживала», она жила, - и как ярко, как красиво жила! Живописуя ту эпоху, А.Дюма-отец не грешит против истины, - он только ее упрощает…

Это было время расцвета французской культуры, хотя она еще в немалой степени питалась идеями, принесенными из-за Альп, из пышно угасавшей ренессансной Италии. Вся первая половина 16 века прошла в борьбе французов и испанцев за обладание итальянскими территориями. Победили, не только на горе французам, консерваторы испанцы и австрийцы. Однако французы остались, вероятно, самыми прилежными учениками маэстро итальянского Возрождения. Умирающий Леонардо на руках Франциска Первого – вероятно, самый яркий символ союза двух великих культур.

Французское Возрождение – быть может, не такое утонченное и одухотворенное, как итальянское. В нем больше брутального жизнелюбия и в то же время чисто придворной, салонной «красивости». Но это естественно: средоточием культурной жизни во Франции был королевский двор, самый пышный, веселый, распутный и полный интриг в тогдашней Европе. Его называли «кроваво-шелковым». Екатерина Медичи – жена Генриха Второго и мать трех других королей (Франциска Второго, Карла Девятого и Генриха Третьего) организовала из придворных красавиц «летучий отряд», который использовал любовные утехи как способ слежки. Один итальянец назвал французский двор настоящим борделем, - впрочем, забыв, что сама-то идея принадлежала его соотечественнице… Увы, французы, как дети, перенимали у итальянцев не всегда самое лучшее, - зато всегда самое яркое и приятное.

В 16 веке при дворе окончательно устанавливается политическая система, в основе которой – королевская постель. Король считается главой нации и источником власти, королева – дарует стране будущего монарха (между прочим, при стечении придворных масс обоего пола), а официальная фаворитка (по сути, вторая жена) осуществляет связи двора с широкой французской общественностью. Монархия была блестящая и вместе с тем еще вполне народная по духу: в большом зале королевского дворца Фонтенбло по пятницам устраивали балы для местных крестьян. Столь же демократичны были и нравы двора, к которому допускались тогда, по сути, все хорошо одетые люди.

Особое отношение у французов тех лет было к любви (ее культ) и к гигиене (ее почти полное отсутствие). Личный переносной стульчак считался предметом роскоши, его обивали шелком и бархатом, и этикетом вовсе не возбранялось принимать посетителей, сидя на этом троне естественных отправлений. Ночной горшок как предмет кокетства и похвальбы, - до этого в Европе больше никто и никогда не додумывался!

На таком-то вот разукрашенном стульчаке и нашел свой конец последний представитель династии Валуа - Генрих Третий, а с ним и весь французский 16 век…

Естественно, об этом монархе хочется рассказать подробнее.

ГЕНРИХ ТРЕТИЙ ФРАНЦУЗСКИЙ – МОНАРХ, МОНАХ И ЦИНИК

Генрих был шестым ребенком у короля Генриха Второго и его супруги Екатерины Медичи. Всего лишь шестым – но зато самым любимым! Во всяком случае, коварная до озноба мать мечтала о короне именно для него.

Скажем сразу: Генрих Третий – не самый масштабный, талантливый или яркий французский монарх 16 столетия, но, безусловно, именно в его личности и судьбе все конфликты эпохи получили свое самое сложное и экстравагантное воплощение.

Он родился в 1551 году и был самым «харизматичным» из сыновей «тигрицы» Екатерины Медичи. Изящный, красивый, элегантный и обаятельный, он с детства затмевал своих старших братьев. На коронации Карла Девятого в 1560 году толпа бОльшими криками приветствовала принца Генриха, чем самого Карла. А между тем, одному было тогда лишь 10, а другому – 9 лет…

С 16 лет Генрих стал главнокомандующим французской армией и проявил себя вполне достойно на этом посту. Но Екатерина спала и видела королевскую корону на голове своего любимца, - пусть пока не французскую… Огромные деньги и силы потратили на то, чтобы Генрих был избран Сеймом новым польским королем. Это случилось в 1573 году. Под такое дело шляхта выторговала у короля массу вольностей, так что власть польской короны была навсегда сведена к самому жалкому минимуму. Впрочем, пребывание в Кракове среди краснолицых напыщенных панов в мехах Генрих воспринимал как экскурсию. Когда в июне 1574 года он узнал, что брат Карл умер и теперь он, Генрих, должен занять французский престол, он буквально сбежал из Вавельского дворца. Маршал Сейма гнался за ним до самой границы, но Генриху удалось-таки улизнуть от своих польских подданных.

По пути во Францию Генрих задержался в Венеции. Здесь в его честь были устроены грандиозные торжества. Вся венецианская знать прошла перед ним единым сверкающим золотом и каменьями потоком, Генриху присвоили звание почетного гражданина города-республики. В Париж он явился совершенно новым человеком: нарумяненный, напомаженный, с серьгами в ушах, с массой попугайчиков, собачек и обезьянок, он больше похож был на директора фешенебельного цирка, чем на французского короля.

После коронации Генрих тотчас женился на доброй и мягкой Луизе де Водемон. Но – и здесь историки делают многозначительную паузу.

Трудно сказать, страдал ли Генрих определенным нервным расстройством или просто был чересчур артистичной, утонченной натурою, но образ жизни его отличался странноватыми контрастами. Периоды лени и изысканных оргий сменялись постами, покаяниями и молитвами. Современники обзывали Генриха Третьего «распутником» и даже «распутницей», намекая на его любовь к женской одежде и на отношения с фаворитами. Между тем, как всегда, они видели лишь вершину айсберга.

Безусловно, Генрих Третий не был банальным развратником. Он, как никто в королевской семье, был склонен к большому, глубокому чувству. И сперва это было чувство к женщине. В 1570 году он страстно влюбился в Марию Клевскую, и брак мог бы состояться, - но Екатерина Медичи решила вмешаться. Из политических соображений она быстренько выдала Марию замуж. Однако Генрих пронес чувство к Марии в своем сердце через Краков и через Венецию. По прибытии в Париж он первым делом хотел на правах короля развести Марию с мужем, - однако она умерла при родах.

Для Генриха это был огромный, страшный удар. Он испытал тяжелейшую депрессию. Помните Гамлета с черепом Йорика в руках? Генрих же долго после утраты Марии носил изображения черепов на одежде и даже на обуви. Мимолетные увлечения придворными дамами не излечили его. С некоторых пор он окружил себя «миньонами» - молодыми дворянами, которые были и его гвардией, и его… Впрочем, о каком-то ином характере отношений с ними достоверных сведений не сохранилось. Однако современников поражало, с каким сердечным пылом и щедростью относился он к ним. Нередко государь даровал им самые высокие титулы в королевстве. Половина французских герцогов – потомки «миньонов» Генриха Третьего…

Двор при нем называли «маленькой Флоренцией», намекая как на его утонченную роскошь, так и на особые предпочтения короля, которые французы почему-то называли тогда «итальянскими».

Вот описание одной из оргий в парке замка Шенонсо: «В тени деревьев прекрасного парка король, одетый женщиной, присутствовал на банкете, занимая почетное место. На нем было платье из розового дамаска, расшитое жемчужинами. Огромные рукава застегивались на золотые и серебряные бусины, которые были закреплены изумрудно-жемчужными трилистниками. Мочки ушей оттягивали серьги из изумрудов, жемчуга и бриллиантов. Бриллианты же сверкали в его волосах и бородке, окрашенной фиолетовым порошком».

Современник гугенот писал иронически, что иногда не знаешь, кого видишь перед собой: женщину-короля или мужчину-королеву. На том вечере в Шенонсо дамы, одетые в платья с вырезами на голое тело, прислуживали мужчинам, одетым в дамские наряды. После банкета состоялась оргия в римском духе.

Король ввел чрезвычайно изысканный этикет, сделав предметом поклонения свою спальню и свою постель. Королевской кровати (даже пустой) нужно было кланяться, как в Испании кланялись пустому королевскому креслу. Особое значение Генрих придавал одежде и уходу за собой. «После туалета Генрих надевал облегающий костюм, чаще всего черный или темно-коричневый, и специальной шпилькой закреплял на голове шляпу с эгреткой, украшенной драгоценным камнем». Он всегда носил на руках три кольца, а на шее - золотую цепь с флаконом мускуса, а также две пары перчаток: более тонких, и более пышных, с большими застежками, закрепленными шелковым шнуром. Почивал король тоже всегда в перчатках, пропитанных кремом для рук, а ел вилкой с двумя зубцами, причем весьма длинными, потому что огромный воротник мешал дотянуться рукой до рта.

Путешествовал Генрих в огромной, похожей на фургон карете со своими собачками (которых у него было несколько сотен), попугайчиками и обезьянками.

Увы, жизнь этого гедониста была не легкой и не счастливой. В 1578 году во время массовой дуэли почти все его «миньоны» погибли. Король воздвиг каждому мавзолей, а двух уцелевших сделал пэрами Франции.

Безусловно, это был второй страшный удар для Генриха. Он погрузился в глубочайшую депрессию, совершил паломничество в монастыри, жил как монах, соблюдая все ограничения и обряды. Его мучили ночные кошмары. Генрих велел перебить в своем зверинце всех хищников, так как однажды ему приснилось, что лев рвет на части его тело.

А между тем, расслабляться было нельзя: в стране вовсю бушевала война между гугенотами и католиками, причем полоса фронта прошла даже и через королевскую семью: младший брат Генриха возглавлял гугенотов. После его смерти главой их партии стал Генрих Бурбон (будущий Генрих Четвертый) – законный наследник бездетного Генриха Третьего! Все это обострило обстановку в стране до чрезвычайности. Генрих Третий лавировал между католиками и протестантами, но не устраивал ни тех, ни других. Парижане поддерживали католическую партию герцога Гиза, который метил на престол, а сестра Гиза демонстративно ходила с ножницами на поясе, грозя выстричь ими монашескую тонзуру в волосах короля: долой с престола, - Генрих, иди в монастырь…

Рейтинг монарха упал ниже нулевой отметки: в церквах открыто молили бога, чтобы тот поскорей прибрал «этого извращенца».

Генрих Третий вынужден был даже бежать из своей столицы. Пользуясь призраком прежней власти, он вызвал герцога Гиза к себе. Тот явился почти уже как король. Но в приемной Генриха его окружили верные королю офицеры и буквально искололи шпагами и пиками. Гиз успел-таки добраться до порога королевского кабинета и посмотреть меркнущим взором в глаза «переигравшего» его, но тоже уже обреченного человека…

После этого взрыв ненависти к последнему Валуа потряс всю Францию. Вряд ли и он не мог не понимать, что песенка его и всей династии Валуа спета. Роковой удар Генрих Третий получил 1 августа 1589 года, когда, сидя на стульчаке, дал аудиенцию своему убийце – католику фанатику Ж.Клеману. Тот нанес королю удар кинжалом в живот, отчего Генрих на следующий день скончался.

И все же к чести этого сложного и несчастливого человека нужно сказать: он сделал все, дабы корона досталась самому талантливому из возможных его наследников – Генриху Бурбону, королю Наваррскому, и за одно это Франция не может не быть ему благодарной…

ОСТРОВНОЙ ЭГОИЗМ КАК ЗАЛОГ ПРОЦВЕТАНИЯ?..

Почти весь 16 век англичане, можно сказать, отсиживались на своем острове. Их участие в войнах на континенте было незначительным, флот более-менее расцвел лишь к концу столетия. Но зато промышленность и торговля развивались весьма успешно, а политическая система страны была до поры до времени достаточно устойчивой и устраивала большинство населения. К этому социальному равновесию страна пришла через бури 15 столетия, через резню между сторонниками Алой и Белой Розы, в ходе которой была истреблена почти вся английская знать. Британцы извлекли уроки из этой войны, и хотя впереди были бури Английской революции 17 века, все же в основе политического мышления всех слоев английского общества, кажется, навсегда засела идея о компромиссе интересов как лучшей модели государственного и общественного устройства.

Итак, звезда Британии еще далеко не достигла своего зенита. Рядом с испанцами, итальянцами, французами, немцами англичане выглядели странноватыми провинциалами, - не очень отесанными, но довольно благополучными и до крайности самодовольными. Итальянский путешественник отмечал: «Англичане большие себялюбцы и очень дорожат тем, что им принадлежит. Они думают, что никто с ними не сравнится, и если увидят иностранца приятной наружности, то говорят: «Он выглядит, как англичанин; какая жалость, что он не англичанин».

Между тем, жизнь в тогдашней Британии была далеко не раем. В «Принце и нищем» М.Твена хорошо показано, на какую социальную деградацию была обречена значительная часть населения в ходе гонки за «первоначальным накоплением капитала». Развитие промышленности разоряло крестьян, да и многих помещиков. Неумолимая царица Рентабельность серпом проходила по массе судеб. Толпы разоренных крестьян наполняли пригороды столицы, превращая их в вертепы разбоя и разврата, а многие дворяне искали удачу на стезе пиратства.

Все большее влияние в стране приобретали буржуа с их жесткой идеологией самодисциплины и накопительства, - пуритане. Однако многим еще было грустно расстаться с нравами «веселой старой Англии», - тогда-то и родился миф о том, что в прежние времена англичане, дескать, были совсем другими: беспечными милыми гедонистами. Такими, как герои комедий Шекспира, хотя зачастую они и носят итальянские имена.

Впрочем, английский юмор и тогда уже выделялся своей специфической пряностью. Чего стоит, например, обычай на третий день свадьбы вызывать труппу актеров – больных из психушки!

Кстати, сами по себе свадьбы тоже были весьма примечательны. Мало того, что чуть ли не оргия устраивалась уже в церкви, но невеста должна была перецеловаться со всеми мужчинами, а наутро после брачной ночи «молодых» будили сумасшедшими серенадами и вообще, можно сказать, врывались в спальню, дабы убедиться, - все ли у них там ок! И это при том, что в среде знати, например, нередко заключались браки между 7-летними! Собственно, это были договоры между родителями «жениха» и «невесты» чисто материального свойства. Так что 14-летняя Джульетта была уже перестарком, и нередко до истинно супружеских отношений один из супругов не доживал, становясь жертвой скарлатины или какой другой детской болезни…

В Европе Англию называли раем для женщин, тюрьмой для слуг и адом для лошадей. Англичанка и впрямь имела больше прав, чем любая ее современница с континента. Путешественники отмечали, что англичанки, в отличие от голландок или немок, не сидят в лавках и не возятся с домашним хозяйством, препоручая все это мужьям и слугам, а сами только и делают, что красятся, наряжаются и ходят друг к другу в гости. Все отмечали красоту английских леди, но также и особенности английской моды, чересчур угловатой, аляповатой и «неповоротливой».

Тогда же всем путешественникам уже бросалась в глаза и любовь жителей туманного Альбиона к комфорту. Их дома сияли чистотой и уютом, что в сыром климате и неприятном соседстве с чужой нищетой было архинеобходимо.

Увы, английская политическая жизнь была далека от любого намека на уют. Правивший почти всю первую половину 16 столетия Генрих Восьмой оказался не только образованным человеком и неплохим спортсменом и музыкантом, но и гневливым параноиком, распутником и ленивцем. Он был женат шесть раз, - часть своих жен Генрих казнил по вздорным порой подозрениям, с частью развелся. Но лиха беда начало: чтобы развестись с первой женой – Екатериной Арагонской - ему пришлось переменить веру… Дело в том, что королева была ближайшей родственницей Карла Пятого. Портить с ним отношения папа не захотел и брак расторгать отказался категорически. Вот тогда-то Генрих Восьмой и «отпал» от католической церкви, перешел в протестантство, объявил себя главой английских протестантов (так сказать, «почетным святым и папой римским своего королевства») и на этом основании развелся с постылой Екатериной.

Этот внутрисемейный скандал имел далеко идущие для всей Британии последствия. Буржуазия неожиданно для себя получила идеологическую опору. И хотя английский вариант протестантизма мало чем отличался от католичества, а дочь Генриха Мария Тюдор (та самая дурнушка-жена Филиппа Второго Испанского) предприняла попытку возродить католичество на английской земле, все же Англия в целом осталась верной курсу короля-женолюба, что открыло ей новые исторические перспективы.

Наивысшего расцвета английский абсолютизм достиг при второй дочери Генриха Елизавете Первой, - одной из ярчайших женщин европейского Возрождения.

БЕС РЫЖЕЙ ДУРНУШКИ БЕСС: ЕЛИЗАВЕТА ПЕРВАЯ АНГЛИЙСКАЯ

По «черной» иронии судьбы, над первой звездой английского абсолютизма довольно долго висела угроза самому ее существованию. Елизавета родилась в 1533 году и была дочерью Генриха Восьмого и его второй жены Анны Болейн. Анна Болейн получила воспитание при французском дворе, была кокетлива, обожала украшения и наряды, но оказалась обвиненной ревнивым мужем в супружеской измене и казнена. Крошку Бесс король объявил незаконнорожденной и сослал в поместье Хетфилд, - с глаз долой, из сердца вон.

Елизавета выросла вдали от двора, зато среди книг, - почти, как Татьяна Ларина. Правда, читала она не столько французские и английские романы, сколько римских и древнегреческих классиков. Она получила прекрасное образование, знала древнегреческий, французский, итальянский, а латынью владела так, что могла свободно говорить и писать на языке древних римлян, а в минуты меланхолии утешалась тем, что переводила на английский труды Сенеки.

Судьба не наградила ее внешностью кинозвезды: у Елизаветы был неприятно грубый, «мужицкий» голос и блеклое личико. Но ясный ум и жизнелюбие делали Елизавету обворожительной.

Между тем, судьба распорядилась так, что молодость жизнерадостной от природы Елизаветы и впрямь была полна целых месяцев меланхолии. Когда умер ее отец и королем стал младший брат Эдуард (опять вспоминаем «Принца и нищего»), за Елизаветой стал ухлестывать один из временщиков, братьев Сеймуров. Едва она выкрутилась от наяна, как умер Эдуард, и королевой стала старшая сестра Мария, упертая католичка.

Она и Елизавету пыталась перетащить в католичество. Все это напрягало жизнь юной принцессы самым решительным образом. Протестантская же общественность страны возлагала надежды как раз на Елизавету, которая фактически была наследницей престола. Страсти порой разгорались просто шекспировского масштаба. Однажды Мария заключила сестру в Тауэр по подозрению в участии в заговоре. Впрочем, та пробыла в узилище недолго, и больше того – именно там встретила другого «заговорщика» - внешне совершенного мачо, но абсолютно бездарного графа Лейстера, с которым и связала свою личную жизнь на долгие годы.

Впрочем, личная жизнь Елизаветы Тюдор остается тайной за семью печатями до сих пор. У историков существует убеждение, что некий физический или психологический барьер всегда существовал между ней и мужчинами. Имея фаворитов и будучи невестой всей Европы (в ее женихах побывали и Филипп Второй, и Генрих Третий, и чуть ли не сам Иван Грозный), Елизавета никогда не допускала «последней близости». Так что легенда о «королеве-девственнице» (при стольких-то поклонниках!) – вовсе не миф! Как-то она сказала, что ни одной, даже самой близкой, душе не откроет тайну. И даже пронырливые враги испанцы не узнали точно ее секрета…

Как и ее отец, рыжая Бесс была до мозга костей прагматиком. Однако говорить о том, что она обладала сверхгениальным умом государственного деятеля – определенное преувеличение. Она умела подбирать слуг и советников, - это да! Ее канцлер лорд Берли и ее глава внешней разведки Уолсингэм были гениями своего дела. Но – не получили от рыжей Бесс ни копейки сверх положенного им жалованья! Все дары неумеренно валились на Лейстера и других фаворитов. Даже то, что Елизавета избрала протестантство, имело под собой не только (а возможно, и не столько) политическую причину, сколько чисто личную: папа, вслед за реальным отцом, объявил ее незаконнорожденной. Елизавете ничего и не оставалось, как после такого плевка порвать с дотошными католиками.

Впрочем, англиканская церковь – наименее протестантская изо всех протестантских церквей. Практически полностью сохранена пышная католическая обрядность (Елизавета любила помпу), только церковь вышла из-под власти римского первосвященника.

Естественно, эта полуреформа не устраивала буржуа, пуритане роптали. Елизавета обрушивала на них гонения, каких не удостаивались от нее и католики.

Елизавета умело балансировала между различными силами. Но ведь еще и «судьба Евгения хранила». Когда в 1588 году буря разметала огромный испанский флот с экспедиционным корпусом, направлявшимся к берегам Британии («Непобедимую Армаду») судьбы королевы и ее королевства висели буквально на волоске: в английской армии было всего несколько тысяч солдат.

Занятно, что и при подготовке отпора испанцам королева старалась экономить. На чем она и впрямь никогда не экономила, - это на нарядах и украшениях. Елизавета переодевалась по несколько раз в день, а если выезжала, что все ее 3000 платьев тащили следом. Драгоценностей на себя Елизавета даже в те нескромные времена навешивала бездну, так что особенным вкусом в глазах международной общественности она себя вовсе не зарекомендовала.

И все же она до последнего оставалась обаятельна, мила, любезна (хотя порой и коварна) и жизнелюбива, как истая дочь Возрождения. Ее день начинался с танцевальной зарядки: без того, чтобы и в преклонном возрасте не протанцевать пяти-шести танцев, она за письменный стол не садилась.

В 1588 году умер ее многолетний друг (полудруг?) граф Лейстер. Его заменил его же собственный пасынок граф Эссекс. Графу было 22, королеве 56, но она вела себя с ним, как юная красавица: дулась, ревновала, кокетничала. Эссекс пытался покрыть себя славой на поле боя, но слава, видно, решила, что ему хватит и королевского одеяла.

Эссекс был горяч и вряд ли удовлетворен отношениями с коронованной девственницей. Скандалы между ними возникали нешуточные и публичные. Однажды в Тайном совете они заспорили, Эссекс захотел уйти. Елизавета схватила его за уши и закричала: «Пошел к дьяволу!» Эссекс побелел от гнева и оскорбления: «Такого бы я не снес и от вашего отца, мадам! Я ваш подданный, но не раб!»

В 1601 году Эссекс ввязался в заговор против Елизаветы. С самого начала обреченный на неудачу. Елизавета была человеком долга: фаворита пришлось казнить.

Но с этого момента и ее звезда начала закатываться. Временами наступали помутнения рассудка, и она втыкала кинжал в ковры и гобелены (вспомним смерть Полония?), почасту повторяя «Эссекс! Эссекс!» - и неудержимо плакала.

Когда жизнь уходит из натуры жизнелюбивой – это особенно драматично. Последние месяцы королева практически не спала. Она не меняла белье и платье, не ложилась в постель, боясь, что умрет. Она металась по спальне, иногда в изнеможении падая на груду подушек, которая была раскидана по всему полу. И снова – бдение, и снова страх приближающегося конца.

Последний день она провела в постели и уже едва слышно назвала (практически указала на портрет) своего наследника. Им стал сын Марии Стюарт Яков Шестой Шотландский.

3 апреля 1603 года Елизавета Тюдор скончалась, а вместе с ней и ушла в прошлое и эпоха английского Возрождения.

ОСТАЛЬНАЯ ЕВРОПА

Парадоксально: эпоха Возрождения, начавшаяся в Италии еще в конце 13 века и угасшая лишь во второй половине 16-го, как-то не укладывается своими свершениями в рассказ о европейском 16 веке. А ведь для немцев, французов и англичан Ренессанс – это всего-то несколько десятилетий, часто не полный век, и начинается он значительно позже итальянского. И, тем не менее, Ренессанс как исторический шанс расцвести использован французами и англичанами гораздо полнее, чем итальянцами. Дело не в шедеврах искусства: итальянцы сделали здесь гораздо больше. Дело в исторических дивидендах, которые получила для дальнейшего развития нация. Французы и англичане в итоге сделали главное – создали национальные государства. Испанцы свое государство, по сути, разрушили. Немцы и итальянцы его просто не создали. За это первые расплатятся в 17 веке катастрофой Тридцатилетней войны, а вторые – длительным упадком в течение трех последующих столетий…

Но все же: заглянем в Италию, Германию и Нидерланды 16-го столетия.

В начале этого века Италия теряет национальную независимость. Но творческий импульс Возрождения здесь так силен, что пышное итальянское угасание растянется на целый век. Италия как колыбель католицизма станет главным очагом Контрреформации, - крестового похода католиков против протестантов. Орден иезуитов (основанный испанцем Лойолой) – это Контрреформация; пышные храмы Рима (включая собор Святого Петра) – это тоже Контрреформация.

С помощью испанского золота папы запускают колоссальную пропагандистскую машину, организуют шпионскую сеть по всей Европе. О, святым отцам есть, что терять! И кстати, на первых порах они добиваются ощутимого успеха. К концу 16 столетия католиков в Европе значительно больше, чем протестантов, и они намного богаче и влиятельнее.

Наконец, папы начинают почивать на лаврах. 16 век для папского Рима (для города) – это время безграничного мотовства и прожигания жизни. Неиссякаемым потоком течет в Рим испанское золото. Римляне просто перестают работать. Вернее, востребованы только три профессии: нищие, разбойники и проститутки. 800 публичных женщин на Рим, женское население которого составляло 35 тысяч! И это только учтенные. А сколько куртизанок, выдававших себя за знатных матрон, а сколько «свечных потаскушек» (то есть деклассированных пьянчужек) оказалось за бортом папской переписи!.. Папский Рим вспоминает все грехи Рима древних императоров, и вот уже фактически официально регистрируются однополые браки, причем они сопровождаются венчанием в церкви!

Не менее пышно угасает (вернее, пока только отцветает) Венеция. Этот город-республика баснословно обогатился в 13-15 вв. за счет средиземноморской торговли. Но Великие географические открытия изменили основные торговые пути, и «Моря царица, Веденец славный» вынужден был проматывать накопленное уже без каких-либо серьезных исторических перспектив для пополнения кошелька. Однако венецианцы делали это с неимоверным великолепием и широтой. Расцвела венецианская школа живописи (Веронезе, Тициан, Тинторетто), славящаяся своим изумительным, роскошным колоритом. Ну, и мы уже знаем, какой культурный шок пережил от контакта с Венецией и ее соблазнами Генрих Третий Французский…

И все же Италия все больше становится раем лишь для туристов. Приехав из бурной, неустроенной Франции в знаменитую и тихую Флоренцию, Мишель Монтень был разочарован: «Я не знаю, почему этот город считается красивым; он красив, но ни в коем случае не превосходит Болонью и немногим лучше Феррары и уж не идет ни в какое сравнение с Венецией. Однако, по правде говоря, приятно смотреть с высоты собора Дуомо на бесконечное множество домов, усеявших холмы на два-три лье вокруг». Вы заметили, - Монтень говорит о домах и крышах, словно живая жизнь уже оставила пустыми прекрасные футляры, уйдя отсюда под небеса иные…

Жизнь в Германии отличалась своими парадоксами. Несмотря на Крестьянскую войну, вражду католиков и протестантов, продолжавшиеся как эхо средневековья процессы над ведьмами Германия в целом процветала. Нюрнберг, Аугсбург, Гамбург были богатейшими городами с массой искусных ремесленников, с бездной ловких торговцев и финансистов.

Во главе всех них стояли бароны Фуггеры – те самые, что сделали императором Карла Пятого, а потом десятилетиями высасывали из его карманов в виде диких процентов американское золото.

«Обедали в зале, где было больше золота, чем красок, - вспоминает мемуарист. – Мраморный пол был скользким, как лед. Огромный стол, стоявший посередине, покрыт венецианским стеклом, стоившим больше тонны золота». Герр Фуггер показал гостям дом, в котором мог бы разместиться весь императорский двор, а также свое казнохранилище, на сокровища которого можно было бы купить империю. Мускусная роза была впервые в Европе привита в саду герра Фуггера, а садовник другого немецкого финансиста впервые стал разводить тюльпаны…

О, кто мог догадываться тогда, что вся эта бюргерская «лепота» через полвека пойдет прахом, захлебнется огнем и кровью Тридцатилетней войны!..

А вот соседние Нидерланды благодаря войне за свою независимость сполна испытали все эти ужасы еще тогда!

Нидерланды считались частью владений испанской короны, но ничего общего с обнищавшей от отсутствия собственной экономики Испании они не имели. С глубокого средневековья Нидерланды были регионом процветающей торговли и ремесла. Они давали Карлу Пятому едва ли не половину доходов, – это с учетом даже и американского золота! Естественно, испанцы вцепились в сии туманные золотоносные территории мертвой хваткой.

С точки зрения средневековых законов они были правы: Нидерланды – ленное владение Габсбургов как наследников Бургундов. Но эти законы вступали в противоречие с логикой развития экономики, с подъемом национальных государств, - с самим ходом истории. Когда нидерландские подданные «их католических величеств» перешли в протестантство, они сделали важнейший идеологический и политический выбор, - они взяли курс на самостоятельность. Та мясорубка, на которую обрек голландский народ тупой солдафон герцог Альба, привела в ужас даже самого Филиппа Второго. Через год он отозвал ретивого герцога. «Вы ссорите меня с моими подданными!» - кричал король. Но дело было сделано: после такого «умиротворения» Нидерланды пошли в бой за свободу уже до последнего.

Конечно, при европейских дворах события в Нидерландах воспринимались как нечто неприятное, но вполне локальное. Гораздо важнее казалась очередная булла очередного папы или очередной брак очередной принцессы или же короля. Мышление современников не поспевало ни за научными и географическими открытиями, ни за политическими событиями. Будущее казалось неясным, волнующим и… прекрасным?

Европа была молода и полна сил для дальнейшего…