Картинка 

Нас Клод Моне с  тобой задумал –
бесстрастный, зыбкий и сквозной.
Как дама с зонтиком зайду я
в твой день, играя новизной 

извечных красок: всю палитру
полутонов мы обновим.
Лишь никогда не опалит нас
безумным цветом огневым, 

не переплавит – что поделать,
тут изначально стиль иной.
Но в бликах всех несовпадений
ты будешь искренен со мной - 

в той бессловесности явлений, 
где мимолетен каждый штрих,
где никаких определений,
как и пределов никаких. 

Как в полутьме волшебно ляжет
на бархат кожи шелк волос.
Как ни к чему нас не обяжет
то, что ничем не назвалось. 

Нас повезет по кругу пони
(какой изящный узкий круг!)
И я, признаться, не запомню
не тронувших поводья рук. 

Вот если бы скакун горячий –
не пони, то, сдается мне,
сюжет бы строился иначе.
Но не забудем:  Клод Моне  

нас в спешке гения придумал.  
И, видно, мимо всех дверей,
как дама с зонтиком, пройду я
по жизни солнечной твоей… 

    ..^..




*** 

Я – созревший одуванчик
на подкошенном стебле.
Стол, комод, трюмо, диванчик
и Кандинский на стекле. 

Вот такая обстановка - 
тут любовь не сотворить.
Мне по-прежнему неловко
твое имя говорить. 

И бывает ли яснее
невозможность вечных чувств?
Ну смелее – дунь сильнее:
я по свету разлечусь. 

    ..^..




*** 

Мы будем врозь. И, словно ведьмы, ночи,
Где сны, как бред, прижмут к стене клюкой.
И, как всегда, превысят полномочья
Моей тоски, да и вообще – людской. 

И будет боль лохматыми чертями
Манить туда, где выжженный покой.
И, как всегда, размоет очертанья
Моей судьбы, да и вообще – людской. 

Но будет день, разлукою изучен,
Ты скажешь мне: «Я суть постиг вещей…»
И, как всегда, утроишь полнозвучье
Моей души, да и людской – вообще 

    ..^..




*** 

По чистой – хрустальной – случайности
приметил мой древний причал
бумажный кораблик: качается
и плохо внимает речам. 

Лишь смотрит на гладь изумрудную
моих настоявшихся вод,
не зная, как их изуродует
его безмятежный уход. 

Поспоришь ли с силою тяжести?
Презреешь ли ночь после дня?
Я знаю, как скоро окажется
он в море – вдали от меня. 

Чуть ветер – кораблик осмелится,
и трап уже убран пинком.
Вот только загадочно медлится
с последним, прощальным гудком… 

    ..^..




*** 

На крайнем обнажении – на самом 
горячем срезе яви длится Бах,
и плечи, словно воздухом несомы,
почти прозрачны, длятся невесомо
и губы длятся, длятся на губах. 

Ресницы длятся, клонятся, скрывают
живую черноту зрачков, где боль
на дно уходит, и судьбы кривая 
вдруг длится прямо, корни вырывая
из  смертной тверди, из земных забот. 

Нельзя, нельзя – я знаю и ты знаешь – 
поверить этой яви: эту ночь  
мы окружаем символами сна лишь.
Миг оборвав, опять уходим в залежь
пустых столетий - друг от друга прочь. 

Как комьями земли, другими днями
закидывает нас, и на губах
лишь привкус похорон – над всеми снами, 
над явью и над тем, что между нами
так обреченно вечно длится Бах... 

    ..^..




Эмиграция 

Жесты словно из жести, грация
манекена и мимо взгляд:
мисс железная - Эмиграция,
ты не женщина, ты солдат. 

Это ты поначалу умница-
чаровница, зато потом
как забросишь плутать по улицам
в чужеродный людской поток! 

Лица как на засовах – ключик всё
не находится – есть ли он?
Как мы страстно, как трудно учимся
не в реальность вживаться -  в сон, 

именуемый кратко «западом»:
в речь невнятную за окном,
в мир, который нам ни по запахам,
ни по замыслам не знаком; 

в мир, где редко и немощно снег идет,
будто светлых лишился сил,
в мир, где фразу по-русски нехотя
произносит с акцентом сын; 

в мир, где исподволь смяты, ранены,
искалечены, смещены
всеми гранями: эмиграммами
благосклонности польщены;
 
в мир, где правит сплошное рацио, 
в рай уверенный - просто тел,
В жизнь? Да полноте - в имитацию. 
В декорацию к пустоте... 

    ..^..