Олег Горшков
Стихотворения
|
|
Предсмертный сон Антонио Гауди* - Антонио, слышишь, сделай хотя бы глоток любимого «кава», Ну, что ты молчишь и в глазах неусыпною тьмой одинокость? - Чей это голос нездешний? Кто здесь, сестра? Какого Черта ангел здесь делает? Как залетел он сюда, где нет окон? - Антонио, слышишь, ты ведь влюблен был в девушку из Матаро? Это же я в изголовье твоем сторожить пытаюсь надежду. Видишь: берег, прибой, корабли и под вздохи испанской гитары Двое безумцев, забывшись, танцуют фламенко, как прежде. - Берег? Фламенко?.. Но если лишь миг забытья в утешенье Нам и дарован, будь проклята эта планида утрат и смятений, Эта планета, где каждый с рожденья до смерти отшельник. Всё лишь химеры… На потолке, смотри, сплетаются тени. Что там – каминные трубы на черепичной драконовой коже крыши? Всё это рухнет – ей трудно дышать и держать равновесье… Знаешь, на липочке неба подвешены птицы, созвездья, а выше – Тени на треснувшем потолке и галактик взвеси… Ты здесь еще девочка из Матаро, надежды погибшей сторож? Ты видишь, как тени сплетаются в дебри окаменелого леса? Это же парк у дворца Гуэля, причудливый лес-заморыш, Но и в этих убогих дебрях ждут, затаившись, бесы… - Антонио, слышишь, сделай хотя бы глоток любимого «кава», Ну, что ты всё время молчишь. Я уже, смотри, наливаю… Тени на треснувшем… - Кто здесь, сестра? Какого… И наползает на потолок, надвигается тень трамвая… * Антонио Гауди – великий испанский архитектор, модернист, автор, например, знаменитых «домов Гауди» в Барселоне (дворца Гуэля с каменным парком, Собора Святого Семейства, дома Батльо, дома Мила и многих других). 7 июля 1926 года, прогуливаясь, был сбит трамваем. Скончался три дня спустя в больнице Святого Креста – специальном приюте для бедных. ..^.. Вхождение в молодую траву И босиком ступивши на траву, В промытые апрельские побеги, Взгляд опрокинув чуткий в синеву, Не помня Бога и забыв о беге, Дыханье задержу – на век? на миг? Но тишину иначе не расслышишь. Она в траве и выше, выше, выше… Она вокруг. И вот я к ней приник, Проникся ею – выдохнув, вдохнув. И время в естестве своем незримом То вспять идет, то мчит куда-то мимо, То замирает, землю покачнув… ..^.. *** Один и тот же сон наяву, всё один и тот же. Среди забытья пробуждаюсь и сплю, и вижу: Река всё течет, становясь лишь прозрачней, строже. По первому снегу, по берегу мчит на лыжах Какой-то чудак, ощутив вдруг себя теченьем Реки бесконечной и берегом белым, снежным, Всей хрупкой данностью утра и даже чем-то, Вместившим чуть больше – быть может, былую нежность, Быть может, еще небывалую нужность боли… Он всё отстает, его шаг переменный реже, Дыхание чаще… И снег, и река, – обои, Всегда претворяясь, всегда оставаясь тем же, В раздумье своем не заметят, конечно, этой Ничтожной потери, им нет никакого дела До чудака, наклонившего тело в ветер. Что им, далеким, до гонки его угорелой, Что им до бега туда, где закат рыжее, К такой человечьей, венчающей всё печали?.. Река течет, унося облаков отраженья Бог знает, в какие пустынные льды и дали… Один и тот же сон наяву, всё один и тот же – Река всё течет, и берег засыпан снегом, И лыжник на нем лежит, на меня похожий. Вернее, он – это я, и быть ему больше некем… ..^.. Август 1. Выйду в август, надышаться Разморённым предвечерьем. Мне, и правда, лишь шестнадцать, Плюс какой-то хвостик. Вчерне Не написано ни часа – Всё мне набело строчилось! Вот как вру Медовым Спасом – Выноси святых… Горчила Прошлым августом рябина, А теперь желанней, слаще. Жизнь течет от середины Сразу в оба края: тащит К неизбежности внезапной И в мальчишество заносит. О, предтеча-август, залпом Пьешь… И вот похмелье, осень… Вырвались из пут, сорвались Тьмы грачиных эскадрилий. Я счастливее едва ли Был, что б там ни говорили Мне цветущие душицы, Пошептавшись с чередою. Август – залпом! Ламца-дрица! А потом пусть чередою Всё своей идет: сыграю Престо дней до смертной нотки… Жизнь, она не в оба ль края Покатилась от середки? 2. Чем глубже август, тем больней вдыхать Грузнеющего лета хворь и влажность, Тем тишина навязчивей, протяжней Во всём, и даже в замысле греха. Самодержавье самозванцев-снов, Снов-деспотов не свергнуть до полудней. И монотонно, как гребцы на судне, Работает механика часов. Ещё одни закрыты времена, Как холодают зреющие следом. В чём умысел и цель Природоведа? Неведомо... Лишь дымная луна Едва очертит рамкою пейзаж, В котором всё живое слито с фоном. И набирает в толще заоконной Страницы Вечной Книги Метранпаж... ..^.. Карандашный набросок Тишина, а вот увяз Во внезапной зябкой ноте… За оконным переплетом Воспаленный желтый глаз. И не видно ни души В тусклой призрачной квартирке. Смятый лист, карандаши… Пытка ли? Попытка лирики?.. Что бы ни было – сбылось. Зябкий зыбкий звук колеблет Воздух, стены, пыль и мебель, Мутит дымом папирос… Всё сбылось и не сбылось. Всё слилось в тягучей ноте, Сопрягая «Русь» и «Врозь», «Жить» и «Ждать», и на излете, «Суть» и «Смерть»… И есть ли прок Сокрушаться и казниться? Дышит белая страница Предвкушеньем первых строк… ..^.. Сон-всадник Вдышаться в запах сна, пока им бредит разум, Пока за дрожью век мерещится простор И мятно на губах, слов свиту несуразных Летящему во весь немыслимый опор Сну-всаднику послать… За пыльною помехой, Мелькнет в последний раз неверный силуэт… Лишь только бы успеть тех слов хотя бы эхо Запечатлеть строкой. Извлечь на божий свет, Сказать тот сон, сберечь, покуда можно речью Поведать разговор реки и тростника, Покуда может речь творить язык скворечий, Пир пядениц в пыльце, пульсировать в висках Густой волной стыда, невыразимым раем, И жалить, и живить… Фонемой рай сопрячь С ранимостью… Простор колеблется, сгорая, И не остановить несущегося вскачь… ..^..