Ты ли звала когда-то меня. Моя.
Золотая моя. Звезда страшной тоски моей.
Горячая змея, которой черные сыновья
порвали небо в пух слезящихся тополей.

Реки - это вены морей. Пена их бела, как зола.
Встреть меня. Постарей.
Стань снова, как ты была.

Листья узкие режут кожу ручья.
Русские буквы пуще того грачья,
что, входя в опухший снег на лице зимы,
заречется истовой кутерьмы.

Ты ли звала меня. На белое. На холмы.
Горячая, как расстелянные умы.
Кто-то идет. Думаешь, это мы?

10 июля 2005

Мое имя можно не говорить.
Мои пиджаки не переносить уже.
А душа - что душа. Она внутри не горит.
Ее доставать и жечь.

И передачи не надо передавать.
Отдай своим. У тебя ведь много своих.
Я сюда надолго отправился куковать.
Петь занятие перепелих.

Ты можешь спокойно меня забыть.
Нашу фотографию даже не проявляй.
Судьба, говоришь? Какое дело до той судьбы.
Видишь, кто-то бежит. Стреляй.

Глагол, добро, есть. Иволги железная глотка.
У меня - тоска, а у вас течет река Волга.
Никуда она не впадает, полная, но совсем молодая.

Мель пароходу милее, чем газета тебе в хайло.
Гжель не ломая клею. Тлею, как помело.
Лопасти полосатых бивней твово моржа.
Сагу недофорсатых фиксою бережа.

Ижица - дрянь пустая, кто тебя в девки звал.
Слипшие горностая ся, говорю, вокзал.
Поезд его хлопочет, шлет Магадан нанас.
What would you do не хочет кушать аллюминас.

Букаведя на волю, не повели блюдя.
Бляди его в подоле шустро несли дитя.
Плакало дитко злобно свой обозря насест.
Больше не буду. Лопну. Вот тебе ржавый крест.

У меня в сундуке два чудесных дурундука
пели другую песню - Угрюм-река.
Честные, они сами себя забыли отсюдова вотудыли.

Я читаю эти книги дениночи напросвет.
Губы лакомят черники, доча хочет жить в Москве.
Месяц милый цепко держит задушевную меня,
а в груди, как острый стержень, сердце красного коня.

Книги толстые, чумные, лаком корочек вкусны.
Их картинки заводные, сонные, как сами сны.
Их слова, как малороссы, море ищут на зарях.
А мои крутые косы на ушастых якорях.

Я читаю, понимаю, ничего не говорю.
Я девчонка непрямая, не поддамся пахарю.
Пусть земля моя родная ляжет утром под зарю.
Стопарю не доверяя, над страницей плакаю.

Слово за слово. Поглядывая в себя опасливо.
Вспоминаю хорошего человека Вецлава.
Курил непрерывно. Курил что-то горькое.
Пил тоже. Было в нем честного,

настоящего, неподдельного.
Морщины прорезаны правильно.
Кора старого дерева.
Порвавшаяся в трудных местах окалина.

Почему сейчас все вспоминается.
Слово за слово. Это в нас отпечатывается.
Мне нужно счастливое моего пацана лицо.
Хочу, чтобы он реже печалился.

Хлебушка краюху мне, черной сладости огней
над летящей в ночь рекой, я и сам еще такой.
Молока, что солнца жолт разливает цвет парной.
Что ты чертик, что божок, ты сегодня не за мной.

Хлеба тяжесть в рукаве. Полночь бродит по траве.
Что, душа моя, тепло? Звезды тлеют в теремах.
Да какие мне слова. Ты любима, но права.
Весело гудит село на малиновых холмах.

Подкидыш плачет. Дядька обещает.
Река струится. Камень говорит.
Сутуля плечи круче обечаек
все молимся, а сердце не болит.

Так в Петербурге жизнь совсем другая.
Мешок крупы меняют на погон.
Свобода обнаженней, чем нагая.
Кто ляжет с ней, окажется врагом.

Так в Петербурге пацаны дурные
ножи свои теряют на бегу.
Нева слюнявит пароходы заварные
на левом, остроносом берегу.

И все так тихо, так мертво, так терпко,
что я усну, зароюсь, утону
в песке ее, покрытом грязной пенкой,
в любви ее, ненужной никому.

Ты не прав, приятель. Мы еще не живем.
В ступу свой пест толкаем, по стенам жмем.
А что, жизнь никогда не станет такая.
Пойдем лучше гулять под дождем.

Ты знаешь, вчера было так хорошо.
Немного солнца в стакане, как она обещала.
Много нам надо. Да, нам много надо еще.
Главное, чтобы она прощала,

если квасим себя до голубых костей.
Если тратим до последнего часа.
Жизнь состоит из правильных новостей.
И несчастья.

Ночь. Зима. Сибирь. Тюрьма.
Песня горькая звучит.
Из окна глядит Кузьма.
Трет ладоней калачи.

Из другого - Тимофей.
Зол, как тридевять детей.
Пес его в углу храпит,
деревянный, как кокпит.

Вьюга землю замела.
Ложка миску выбрала.
Ты меня когда любила,
говорила: "Выдра я."

Наш начальник много знал.
Верил бога ради нам.
Хороша его казна.
Даром, что украдена.

Не умея обнимать, тлея медленно, но страшно,
он ушел, япона мать, разговором рукопашным.
Послесловием двойным, чтобы ближе червь бумажный
инородцем заводным. Остальное так неважно.

Книгу верную читал. Девку честную супонил.
Остроумие катал, если кто еще не понял.
Обнимать - не продавать. Остальное все - конфеты.
Будь меня, япона мать. Не хватает марафета.

Не хватает, так хвати, не буди, когда не лихо.
Если тихо на пути, значит мало перепиха.
Любо-дорого смотреть, голытьба на волю дышит.
Будем, милый, будем впредь отрекаться от пустышек.

Что умею, то прошу. Не забыв, не добавляю.
Остальное запишу. Там узнаешь, чем земля им
после пуха, слаще розг, в середине обещаний.
Книжный червь идет сквозь мозг. Раз на выход, то с вещами.