Черные стены и запах эвкалипта, незнакомые голые мужчины, стекающий ручьями пот, разговор о маслах и добавках, и некто, рассудительный, рассматривает этикетку пузырька. Коренастый паренек, в опасной близи от печи, ошалело хлещет себя по спине и ляжки потом со словами «не поддать ли!» черпает из ведра и выплескивает на каменку. Вместе со свежим паром усиливается запах эвкалипта, и я чувствую, что наверно, еще несколько дней меня будет преследовать это липкое благовоние. Публичные бани, пожалуй, одно из самых странных мест на земле. Идешь себе по улице, никого не трогаешь, гоняешь думки, сворачиваешь в серое двухэтажное здание, покупаешь у усатой бабы за тридцать рублей билет и веник за полтинник, а у другой, схожей, пиво на разлив, поднимаешься на второй этаж и попадаешь в совершенно другой мир. Помню в детстве, когда первый раз отец повел меня в баню, это слово было для меня совершенно чужим. Отец взял свежее нижнее белье, полотенце, березовый, сухой веник (этой вещью я был просто очарован), все эти приготовления обступали меня таинственный значением. Я помню, не было свободных мест, и мы сидели в холе с ржавым, кафельным полом и сталинской лепниной из колосьев, звезд и виноградных лоз на потолке и стенах. Это было захватывающее ожидание. Когда наша очередь подошла, и я попал в раздевалку, и увидел, что все вокруг голые. Эта новость меня просто потрясла. Вся эта пышность и приготовления были необходимы, чтобы раздеться догола. К нам подошли наши знакомые, и они тоже были голые, и разговаривали с нами будто все нормально, просто случайно встретились на тротуаре. Но я быстро справился с шоком, с детства, не смотря на впечатлительность, я был довольно стрессоустойчивым. Теперь эти воспоминания просто забавны но, тем не менее, осадок остался. Я толкаю дверь мужского отделения и попадаю в тяжелое место с отсыревшими стенами и черными лавками, с кучами палой листвы по углам и ржавыми тазами, где мужчины ходят в костюмах Адама, и все их не киношные тела с разморенными причинными местами занимают весь спектр зрения. Конечно, не то чтобы меня это напрягало, или тем более вводило в стеснение или еще что-то в этом духе, но созерцание обнаженного мужского тела, а тем более его причинного места не доставляет мне эстетического удовольствие. Конечно, мне можно возразить, что никто мне там удовольствия доставлять и не собирался, а просто человек пришел помыться и отдохнуть душой, и если не нравиться, гуляй в vip-сауну и заказывай себе отдельный номер. Но в том то и дело, что во всей этой неприглядности, в этих закопченных за 50 лет стенах, в этих обмыленных помывочных полках из мраморной крошки, в трижды проданных вениках есть очарование простоты третьего класса жизни, нечто коммунально-заводское, послевоенное, тот дух, что ещё успел впитать четвертинкой своей короткой, разбросанной на несколько эпох жизни. Чувствуя, что прогрелся, достаешь из темной воды веник и, стараясь никого не задеть, пригибая голову от жара, начинаешь стучать себя по пояснице, ягодицам, бедрам, по груди, животу, хватаешь ртом, обжигающий, пахнущий эвкалиптом пар, понимаешь, что еще немного и гиблое дело. Немного шатаясь, медленно выползаешь в помывочный зал и идешь в душ. Стоя под ледяным душем, думаешь, что в раздевалке, в шкафчике стоит пиво и эта мысль наполняет тебя блаженством. Пахнешь эвкалиптом идешь в раздевалку, встречаешься с притворно безразличным взглядом тридцатилетней женщиной со шваброй, плевать, взахлеб пьешь пиво, садишься у шкафчика и думаешь, - «еще три захода и харэ, три захода и домой».